Ispită

      Арсений впервые переступает порог комнаты, за шесть дней превратившейся в жилое помещение из склада с какими-то старыми вещами после ремонта.       Стоит двери за ним закрыться, как разом пропадает ощущение святого духа; даже закрадывается мысль, что произошло перемещение в пространстве и времени. А ещë стало как-то темнее. Но всë это вызвано оформлением интерьера. В комнате ведьмы вместо кровати высокий матрас, застеленный объёмным – выглядящим чересчур воздушным – одеялом, из-под которого аккуратно выглядывает подушка, сообщающая, что хозяйка спит ногами к двери. По примете, спящие таким образом люди укорачивают свою жизнь, а также душа, во время сна покинувшая тело, может навсегда не вернуться. Впрочем, сам Арсений спит именно так, чтобы солнце на рассвете не светило в глаза. В суеверия не верит; если Судьба и провернёт какой-то исход, то он запланирован для получения какого-то жизненного урока, а нелепые волнения только затуманивают здравость рассудка.       Матрас у Оксаны примерно на том же месте, что и у Арсения кровать. Подоконник увеличен с помощью складного столика на высоких регулируемых ножках, меж которых размещён сундук. На окне висит тёмная плотная материя, кажущаяся приклеенной к стеклу, отчего естественный свет сюда не просачивается.       В центре, на полу, уложен шерстяной коврик. А у стены, напротив матраса, стоят два пуфика в виде мешка.       Всё убранство комнаты разных цветов: розовое, чёрное, зелёное и белое, а объединяет их то, что взяли из пастельных оттенков, отчего всё не рябит и не режет глаза, а гармонично перемешано.       Пиком интересного являются сами стены, пол и потолок, выкрашенные чёрной краской, максимально поглощающей свет и делающей пространство визуально безграничным, бездонным. Этому эффекту способствует также мебель, отбрасывающая тень лишь на себя. Белые точки маленькими шестиконечными звёздочками на потолке и немного на стенах вызывают подобие космических тел.       Теперь священник полностью понимает, почему так редко видел ведьму за предыдущие дни.       — Присаживайтесь, — приглашает Оксана на один из мешков, а потом, взяв со стола браслет из лунных камней на прочной чёрной верёвке, присаживается сама.       — О чём именно Вы хотите мне сообщить? — немного осторожно спрашивает Арсений, когда молчание затягивается дольше, чем на минуту. Если нужно собраться с мыслями, то он терпеливо подождёт, а если выгонят, то поймёт и примет такое решение, всё же каждый сам должен решать, какой информацией стоит делиться, а какой – нет.       Девушка немного нервно крутит пальцами браслет, смотря в пол и ничего не отвечая. Вот, наконец, она поднимает голову и начинает скользить взглядом по глазам Арсения, его подбородку и по всему пространству внутри образовавшегося перевёрнутого треугольника.       — Хочу сказать, что мне не нравится поведение нашего демона по той причине, что он не обычный демон, ставший таковым в ходе процесса образования и выплёвывания разумных сгустков негативной энергии из чёрной материи в наш мир либо в процессе низвержения ангелом с небес… Он бывший человек, потому лучше понимает людей и больше в них разбирается. Не так хорошо, конечно, всё же жил почти как затворник, но всë же. Любит творчество как раз из-за этого. Хотя в отношении нечисти и нельзя использовать то самое чувство, которое распространено среди людей, они не умеют любить, только привязываются, увлекаются, пока не надоест, но брак сковывает их, но если желание уйти велико, то узы разорвутся... — Оксана делает глубокий вдох, чтобы продолжить.       В голову Арсения уже закрадывалась одна мысль, от которой в тот раз он отмахнулся, но сейчас, пока образовалась, пусть и короткая, пауза, она вновь прорывается и оказывается уже на первом плане, а не втором. «Оксана специально не произносит его имени или не знает его?».       Но вот девушка уже складывает губы для произнесения начального звука слова, да и для такого вопроса сейчас не шибко подходящий момент.       — Я всё это к тому, что Он может свободно переметнуться, так скажем, на другую должность с другими обязанностями, надеть на себя другую шкуру. Всё время соблазняя священников ради мщения за произошедшее с ним, Он стал демоном-искушений. Дело в том, что, как я узнала, перед своей смертью Он просил демона-желаний сделать его демоном, но не указал каким, а тот, видимо, решил, что будет забавно дать вольность, сделать его таблеткой-плацебо, при желании становящейся всем, если искренне захотеть. Вот и сейчас, вселяясь в Вас, Он всё ближе к тому, чтобы стать ночным кошмаром, тем самым монстром, которого приводят в пример детям, чтобы те не ходили никуда ночью, а спали. Как остановить это, я не знаю. Против его воли не пойдёшь, я всё испробовала, когда пыталась обратить его внимание на себя. Но ничего...       Арсений тихо протяжно угукает, раздумывая над сказанным. Антон пугал его с первой зрительной встречи, применял силу, запугивал, шутил о том, что может покалечить. Но в последнее время он появляется постепенно или лежит рядом, давая себя ощущать земными органами чувств. Ему не нравится страх, сам об этом говорил. А ещё внутри него, где-то внутри, чувствуется кусочек светлого, кусочек человеческого.       — И для этого всего требуется так мало времени? — с открытой заинтересованностью и небольшим беспокойством интересуется Арсений.       — Возможно. Я не знаю о таком.       — Значит, он из котёнка обращается в самого настоящего льва...       — Арсений, Вы извините, но какое-то странное у Вас сравнение для данной ситуации, — Оксана чуть хмурит брови и смотрит так, словно тот сделал что-то нелепое на самом наисерьёзнейшем мероприятии. Он и сам внутри немного удивляется себе. Раньше ничего подобного и не подумал бы даже, а сейчас ведь себя раскрепощëнно… Да и, что насчёт сравнения, так сравнивал, конечно, Антона с котом, но чтобы вот так...       — Простите. Спасибо, что поделились о… Нём. Вы не будете против, если мы поговорим о случившемся на кухне? Точнее о том, что было после этого?       — Я искренне не понимаю, к чему Вы клоните, — тут же отвечает ведьма, кажется, даже не против перескочить с темы. Пока Арсений думает, как точнее высказаться, она спрашивает догадку:       — Вы хотите узнать, не прокляла ли я Вас, когда уходила, или решили выпытать у меня, что я делала вне Вашего поля зрения? — Оксана хмурится сильнее, но в придачу к этому ещё выпрямляется и поджимает губы. Арсений смекаешь, что её предположения могут быть основаны на том, что ей предъявляли в прошлом, потому как иной связи пока не видит. Проанализировав наскоро невербальные сигналы девушки, он показательно расслабляется, сам немного горбится и чуть наклоняется вперёд.       — Это касается, как Вы выразились, нашего демона, — мягко начинает. — Когда Вы уходили, то хлопнули дверью так, что она закрылась сильнее положенного. Он около получаса пытался открыть дверь, когда мне после него потребовал приложить немного усилий. Вы знаете что-то об этом?       Лицо Оксаны тут же расслабляется, а плечи заметно опускаются, пока голос обессиленно отвечает:       — Поняла… Это процесс обращения. На последний день моего пребывания здесь я даю ему возможность стать человеком. У нас такая договорённость. Когда мы встретились впервые, недалеко от моего дома, Он ещё был слаб, сцепился с кем-то и сильно пострадал. Я тогда и решила сделать его своим. Стала наведываться к нему. Но сначала только к забору, потом на порог приходила, а затем и внутрь зашла, осталась тут. А потом Он узнал, что я умею обращать нечистей в людей. Он всё же смог, я уже не помню как, уломать меня, поэтому на последний день он всегда становится человеком. Обычным человеком. Без каких-либо демонических способностей. И только бессмертие остаётся. Причём изгнать из этого мира нельзя в этот день. И чтобы облегчить это обращение, не навредить по итогу, дабы, например, не сделать инвалидом на сутки, всё начинается на день до, постепенно. А про случай с дверью... Значит, что он не такой сильный в своей человеческой форме. Я никогда не заставала его в этот день…       — Я понял... Спасибо, что рассказали. Есть ли что-то ещё, что мне нужно знать о Нём?       Оксана призадумывается.       Арсений видит её беспокойство, начавшее проявляться почти сразу после заданного вопроса. Смирилась ли она с тем, что приворожить этого демона у неё не удастся, или нет, но всё равно продолжает беспокоиться за своего знакомого. Видя эту доброту, эту человечность, он чувствует, как сам немного сближается с этой девушкой. И от этого внутри назревает тревога, вопящая о необходимости сохранять хладнокровие.       — Думаю, Он сам скажет о том, что нужно, когда придёт время. Только поймите его правильно, без предвзятости и надумываний.       — Хорошо. Я запомню эти слова.       — И даже не оскорбитесь? — с любопытством спрашивает ведьма. Её беспокойство улетучилось мимо пронёсшимся шквальным ветром.       — Человек свойствен меняться и быть обманутым самим собой, поэтому обещание быть спокойным в нужный и необходимый момент сравнимо с замёрзшим мороженым в солнцепёк – растает.       — Арс! — неожиданно кричит Антон каким-то странным голосом за дверью, выделяющейся на стене только сверкающей позолоченной округлой ручкой.       — Я могу идти? — спрашивает священник, обращая взгляд прямо в карие глаза.       — Не хотите поговорить о себе? — спрашивая, ведьма поднимается и поправляет подол платья.       — Прошу прощения? — искренне не понимает Арсений, поднимаясь следом.       — Ваше сердце изменило свой ритм. Неужели не заметили? Сейчас, в отличие от первой нашей встречи, оно бьётся так же, как и в Вашем детстве, и у каждого здорового человека.       — Разве оно не билось так же и ранее? — выпрямляясь во весь свой рост, всё же вернув бóльшую часть свои самообладание и хладнокровие, спрашивает священник. Пальцы его рук немного сжались в кулаки.       — До этого оно билось реже и однотонно. Под семьдесят ударов в минуту, а не пятьдесят пять. И по ночам спите же теперь спокойно, не бессонно. Возможно, Вы вспомните странности, произошедшие за эту неделю, и поймёте, что с Вами происходит. А теперь ступайте. Перед сном выпейте вместе с демоном это. Улучшит самочувствие, — она берёт со стола, на котором развернулся "творческий" беспорядок, два небольших бутылька и протягивает.       — Боюсь, у меня не получится. Завтра литургия, и мне лучше воздержаться от трапезы.       — Ваше решение. Я лишь рекомендую.       Оксана пожимает плечами, приподнимая уголки губ, и отставляет один бутылёк обратно на стол.              Антона Арсений не находит вплоть до вечерни. Тот приходит, чтобы начать покрывать краской вторую стену, и находится в зале вплоть до прерывания службы – всё закончится завтрашним утром.       Священник подходит к демону, почти ставшему человеком.       — Могу узнать, где ты был? — тихо спрашивает Арсений, рассматривая немного порыжевшие от закатного солнца волосы.       Антон занимается покрасом одежд святых, делая их объёмными – такое правило, чтобы создавалось ощущение присутствия изображённых лиц. Заслышав вопрос, он отворачивает от стены голову, чуть наклонив её на плечо, и глядит в чужое лицо.       — Дома, — спокойно отвечает спустя небольшую паузу и возвращается к своему занятию. — Ты закончил?       — Пока да, — говорит Арсений и достаёт из кармана штанины бутылёк. — Оксана сказала передать тебе вот это.       Антон вновь переводит взгляд. Ёмкость с чем-то при этом разглядывает довольно внимательно. Но говорит с небольшой выпытливостью:       — Тебе она его тоже дала? Ну, такой же? Знаешь, для чего он?       — Улучшит самочувствие. Антон, — Арсений делает небольшой шаг, разделяющий их, кладёт свободную ладонь на ближайшее к себе чужое плечо и собирается заговорить значительно тише, но его перебивают:       — Поговорим не здесь? — шёпотом, наклоняясь навстречу.       Арсений недолго вглядывается в ставшие полностью зелёными любопытные глаза, размышляя над ответом, а после отходит на шаг:       — Хорошо.       Антон оставляет плоскую и широкую деревянную палитру на полу вместе с кистью. Вновь приблизившись к священнику, приобнимает того одной рукой за пояс, чтобы, чуть надавив, повести в сторону лестницы. Нахмуренный взор ангельско ледяных глаз он озаряет своей тёплой улыбкой. Всё же растопит он этот холод, давший в своей прочной километровой броне множество трещин.       — Я уже говорил, что ты отличаешься от многих своих собратьев? — с особой нежностью в голосе спрашивает Антон. Арсений воспринимает этот вопрос как риторический, потому лишь короткий взгляд бросает в сторону демона и вновь смотрит на ступеньки. — Так вот, ты отличаешься. Не внешним великолепием… м-м… очарованием, сразившими меня при первой встрече. Я повидал многих юношей, мужчин и дам, отличающихся божественной красотой... — делая паузы, тот, видимо, ждёт какой-либо реакции, но Арсений всё так же изредка бросает короткие взгляды, дабы основным зрением удостовериться, что тот не намеревается что-либо сделать. — А именно своим сердцем и умом. Меня трогает то, как ты расцениваешь белое и чёрное. А также, серое. Ты не смешиваешь эти цвета, не путаешься в них, почти, — зайдя в комнату, Антон прикрывает плотно дверь и берёт священника за обе руки, прислоняя их ладонями к своей груди. — Конечно, есть темы, которые ты неправильно воспринимаешь, потому что именно вот так в тебя их вбили, но все пошлые намёки от людей, их похотливые взгляды, лицемерные речи... ты всё это воспринимаешь так, как и должён. И как бы я не пытался, ты не поддаёшься моим действиям… — он делает глубокий вдох через приоткрытый рот. Помедлив мгновение, тихо выдыхает обратно и улыбается. — Мне нужно было выговориться, поведать о своих чувствах к тебе. Теперь моё сердце бьётся быстрее, не сковываясь в страхе рассказать о том, что я сейчас поведал.       Арсений осторожно отнимает руку от чужой груди и прислоняет тыльной стороной ладони к чужому лбу, после к немного горящей румянцем щеке, а затем и шее.       — Тебе дурно?       — Дурно! — демон с ничего падает на колени, чем немного пугает, заставляет вздрогнуть священника. Причём не замечает, как коленом встал на его мыс носка тапочки. — От чувств к тебе дурно! — и обнимает за ноги.       У Арсения от такого подрагивает уже не тело, а в груди нечто шершавое, потому как вновь оно колется неприятными тупыми иголками.       — Антон, пожалуйста, встань, — притихшим голосом просит Арсений. В ответ ему звонкое отрицательное мычание. Вздохнув, он сам опускается на колени и берёт лицо всеми признаками показывающей влюблённость нечисти. — Антон, — вновь зовёт, хотя и так смотрят прямо и, вроде даже, здраво. — Мне Оксана рассказала, что завтрашние сутки ты будешь человеком. Об этом я хотел поговорить с тобой наедине.       — Говори не о любви, а о чём угодно?* — грустным шёпотом усмехается Антон и уводит взгляд вниз.       Арсений вновь невольно ассоциирует того с побитым котёнком, брошенного на произвол судьбы под самый ливень. Собрав всего себя в один огромный пучок и незаметно выдохнув, он заставляет себя проявить мягкость:       — О тебе. Дурачок, — и всё на удивление звучит естественно, не напряжно, отчего подкидывается повод для размышлений, но он пока откладывается, сейчас немного о другом бы думать. И точно не о том, как засияли от света лампочки зелёные глаза. — Мне нужно знать что-то перед тем, как ты полностью станешь человеком?       Антон, кажется, вглядывается, а не просто смотрит в его глаза с минуту, прежде чем дать ответ.       — Я жутко неуклюжий.       И отчего-то улыбка на лице Арсения становится шире, а убрать её – сложнее.       — Хорошо, я прослежу, чтобы ты не поранился и не убил себя. Поднимешься или ты сегодня не ужинаешь?       — Ещё чего! — и вот, профырчав, Антон, наконец-то, меняется: блеск в глазах горит уже зажигалочкой, появляется хитрый прищур и уголки губ расплываются в ухмылке. Всё же такого видеть привычнее. Всё же с таким держать лицо легче.       Антон буквально вскакивает, но тут же складывается пополам, сжимая кистями прохрустевшие колени.       Арсений сразу прикрывает глаза, когда тот ещё не успел согнуть пальцы. Так легче брать над собой контроль, так легче не прыснуть от смеха из-за комичной ситуации, хоть мозг и рисует картину происходящего за закрытыми веками.       При этом всём он поднимается спокойно. Кладёт руку на чужое плечо и, обходя Антона, проводит вдоль его позвоночника. Соприкосновение завершается кончиками пальцев в районе середины спины.              Как и предупреждалось, Антон действительно довольно неуклюж. Словно кухня для него уменьшилась в стократ. «Страшно думать, — признался Арсений себе в мыслях, когда Антон в поисках чая перевернул почти всё на полках настенных ящиков, — что будет завтра». По итогу с готовкой помогал Лёша – к Оксане у Арсения нутро в этом деле не лежит.       Антон впервые ел за обе щеки, чудом не давясь пищей.       — Свинюшка ты, — вздыхал по-семейному Арсений, привлекая тем самым внимание почти всех за обеденным столом.       Взяв салфетку, он согнул её на подушечке указательного пальца и вытер чужую щеку. И отчего-то вызвал своеобразный сбой: Антон замер с набитым ртом, смотря в стол, рядом с тарелкой священника. Возникшая потребность к дыханию быстро заставила того отмереть и, прокашлявшись, наполнить лёгкие воздухом.       Арсений не будет говорить о порозовевших ушах, но этот запечатлённый момент отчего-то застрял в памяти.       И настолько застрял, что теперь сам Арсений, стоя голым в душевой кабине, где уже не льётся вода, "подвисает", приложив кончик лежащего на плечах полотенца к щеке, вспоминая.       Собственное сердце что-то хочет сказать, но мозг почему-то ставит блок. И стоит начать вслушиваться в непонятное чувство, как импульсы в голове красными флажками, словно работники аэродрома при посадке самолёта, посылают информацию о тревоге.       Становится трудно дышать, горло неприятно сжимает невидимая рука.       Глотая глубоко тёплый и немного душный воздух, шаркая пальцами по стеклянной двери, Арсений открывает её и чуть не вываливается из душевой, чувствуя прохладу и свежесть. Включив в раковине холодную воду, умывается.       Через минуту становится легче, но тихо гудящая в груди тревога, словно палевно затаившийся за поворотом вор, не даёт полностью успокоиться.       Появляющийся из-под раковины демон в связи своей неожиданностью заставляет тихо вскрикнуть и, наплевав на свой внешний вид, склониться на раковину.       Пыхтя, видимо, из-за удара и неудачного "выхода в свет", Антон поднимается на ноги.       — Готовился к моему приходу? — пытается шутить с до сих пор звучащими в его голосе недовольными нотами. — Ауч...       Арсений хочет ему ответить, слова есть, но разомкнуть губы, разжать челюсти или выдавить хоть какой-то звук не представляется возможным.       — Арс, — либо забыв про себя, либо боль прошла, обеспокоенно спрашивает Антон и присаживается на корточки, немного заползая под раковину, чтобы взглянуть на лицо священника. Уж открыть глаза у того получается. — Тебя трясёт, ты в курсе? — приложив руку к своей голове, словно минует так удары, он поднимается. И поднимается прямо навстречу лицу священника. Но это работает рычагом к выпрямлению и даже открытию рта, позволяющему теперь вдыхать больше воздуха.              медленный и глубокий вдох              — Тебя трясёт, и причина этому не я, даже досадно как-то, — с небольшой улыбкой говорит немного тише обычного Антон, обнимая священника одной рукой за пояс и начиная поглаживать по его затылку, немного расчёсывая влажные волосы. — Ладно, я шучу. Вот сейчас серьёзно будет. Страдаешь паничками? Знаешь, если ты откроешься мне, я мог бы помочь тебе. Без обмана.       — Когда так говорят, — чересчур дрожаще, словно горло полно слёз, подаёт голос Арсений, слабо приобнимая демона хотя бы по той причине, что раздет, — то есть повод засомневаться.       — Когда так говорят нечужие люди, — тяжело вздыхает Антон, — то дают понять, что можно расслабиться и выговориться, не переживая, что растреплются. Но даже если и растреплются, то не стоит переживать, это будет на совести другого человека, не нужно винить себя, твоей вины в этом не будет.       — А ты у нас заделался в человеки? — наконец с хоть какой-то улыбкой спрашивает Арсений, но взгляд – напротив – прячет, кладя щеку на чужое плечо, смотря в сторону стены.       — Хах, придираешься к словам, — деланно замечает демон и обнимает крепче. — Значит, у меня удалось выболтать тебя.       — Ничего подобного. Отпусти, мне нужно одеться.       — Я буду ждать в комнате, — отпускает того Антон и направляется к двери. Напоследок, пока открывает щеколду, оборачивается и цепляется взглядом за чужие ягодицы. — Не слишком ли будет являться насмехательством, если я помолюсь с тобой?       Арсений на мгновение хмурится, оборачиваясь корпусом, но нечисти и след простыл. Вроде, вопрос был просто так брошен в воздух, но почему-то над ответом мозг задумывается. И настолько, что, перешагнув порог комнаты одетый в ночные рубаху и штаны, говорит:       — Это кощунство, если ты надумаешь!       Но почти одновременно с ним заговорил и сам виновник дум:       — Закрыв глаза и стиснув пальцы, зову тебя опять к себе. Мой демон, что мне напророчишь, что ждёт меня в моей судьбе?.. Ты дал мне капельку надежды. Ты подарил восторга миг! Но как же мало длилось счастье, лишь поцелуй и жалкий стих... — то набирая обороты, то сбавляя, с некой пленительностью вещает Антон, сидя в полумраке комнаты на коленях у кровати, на край которой поставил локти с соединёнными почти у самого рта ладонями. Взяв короткую паузу, он повернул свои тускло горящие персиковые глаза на священника. — Мой демон, я к тебе взываю, о помощи тебя молю. Земною страстью я пылаю! Мой демон, как же я люблю! Ты дал мне это чувство снова, и как тебе, молюсь ему... Лишь только ты помочь мне сможешь, я сторицею всё верну!.. — поднявшись, опустив руки на уровень груди, он начинает идти к Арсению. — Во всей вселенной, во всём мире, лишь только ты – моя судьба. И пусть от страсти я пьянею, но знаешь ты, что я... — Антон набирает полну грудь воздуха, но медлит, остановившись почти вплотную. Склонившись к священнику, шепчет ему на ухо:       — Что я весь твой...       И Арсений вновь ощущает то самое чувство. Он не обдумывает его, а просто даёт быть и растекаться приятной негой по телу. Мурашки волной окатывают с головы до поясницы. Он всматривается в появившиеся перед взором затухающие огоньки. Хочется податься навстречу, прямиком за этим светом, но тело сковано невидимой силой.       — Что сейчас процитировал? — тихо спрашивает Арсений, пытаясь теперь вглядеться в чужое лицо.       — «Молитву демону» Аллы Алексеевой. С небольшой отсебятиной в конце. Стих. Если интересно, то случайно наткнулся на него в Интернете, когда Егор оставил свой телефон без присмотра.       — Как понимаю, в таком случае ты и в моём телефоне лазил.       — Один раз, — взяв за руку, нехотя признаётся Антон и поворачивается к окну. Сейчас, ведомый к кровати, Арсений видит в закатном свете улыбку и бегающий по помещению взгляд.       Непривычно. Но как не соврать с ответом «не нравится»?.. И либо это тени с игрой воображения, либо на самом деле у того черты лица стали взрослее, появилось больше складок, морщин.       Арсений остаётся стоять, меж тем как Антон присаживается на край кровати.       — Когда ты забыл сообщить Егору список продуктов, отчего это делать пришлось мне. Тогда, когда я тебе впервые рассказал про шиша.       — Я вспомнил и при первом условии, спасибо.       Антон резво хватает Арсения руками за пояс и тянет на себя. Из-за перевеса он заваливается, из-за чего последнему приходится быстро выставить руки вперёд и упереть их в стену. Только чудом Антон не ударяется затылком.       — Перспектива расквасить нос меня вообще не радует, если честно.       — Выпей.       И Арсений не сразу понимает, что ему протянули бутылёк, ранее отданный Оксаной. Воспользовавшись слабой хваткой, он отсаживается.       — У меня есть свой.       — Это и есть твой, — Антон приподнимается на локте и проводит кончиком носа по чужому плечу. А после из тени достаёт второй, идентичный первому, бутылёк. — Нужно выпить за время до сна. Сейчас самое подходящее.       — Даже зная, что ты почти в такой же смертельной опасности, как и я, это не позволяет доверяться тебе безоговорочно.       — Брось, Окс можно доверять, если ты её не разозлил. Так что не смей напридумывать, это расстраивает меня, — Антон откупоривает крышку с тихим чпокающим звуком и хочет выпить, видимо, залпом, но тормозит, присаживаясь. — На брудершафт? Со страстным поцелуем после!       — Точно нет, — бурчит священник и, откупорив второй бутылёк, проглатывает вещество, имеющее горький привкус и связывающее горло. Он морщится закашливаясь.       Внутри немного успокаивает, что Антон выпивает следом и также жмурится, но ещё забавно вытаскивает язык и корчит брезгливую рожицу.       — Читай свои молитвы и ложись. Тьфу, блядь...       — Решил поуказывать?       — Забыл, как я любил спать и не любил ранние подъёмы во время семинарии.       Антон ещё немного кривится, еле сдерживаясь, чтобы не провести по языку ладонью в надежде избавиться от дурного привкуса. А Арсений смотрит на него, как на маленького Остапа, почти так же реагирующего на лекарства. Тот тогда ещё и полугода не провёл под крылом своей новой обители, был слаб здоровьем и потому его приходилось выхаживать. Иногда болезнь достигала такого пика, что Арсений чуть не зарекался отыскать ведьму или колдуна – ни таблетки, ни даже народные средства не помогали. А потом Остап вырос, за несколько лет прошёл стадии развития ребёнка в плане дворовых игр и уже после, возлюбив Арсения как своего ближнего и наставника и поняв, что он – тот самый взрослый, который действительно всегда прав и всё знает, а если и не знает, то спокойно признается в этом и предложит совместно подумать... тогда Остап и решил обучаться в семинарии церковной, но параллельно, в тайне от всех, изучал с помощью Арсения и простые людские науки.       Но сейчас... Зеркало не стоит так, чтобы можно было глянул на своё отражение, поэтому Арсений не узнает, а Антон ему не скажет, что в его сердце наступила оттепель, а во взгляде присутствует не та нежность, сравнимая с отцовской, а та семейная, что присутствует обычно между двумя близкими по духу, а не крови людьми.       Антон обнимает священника поперёк груди, скорее всего, чтобы тот не отстранился, и кладёт голову на его плечо.       А Арсений и не собирается убегать. Он кладёт ладонь на чужую макушку, по которой начинает немного поглаживать, и совершенно не чувствует отторжения. Всё же сильно успокаивает мысль, что тот сейчас слаб, но не настолько, чтобы не быть демоном по натуре.       — Хочу, чтобы ты так молился, со мной, — уже сонно звучит Антон. — Чтобы знал, что твоё нутро, фронт, тыл и прочее что-то там охраняют каждый день, а не в перерыве между делами.       И слова его звучат, вроде, искренно. Может быть, даже очень искренно. Но нельзя отменять способность к отличной актëрской игре у демонов.       Арсений подтягивает к себе ноги, соединяет ладони и, склонив чуть голову, прикрывает глаза. Молитва его идёт от сердца, слова звучат тихо, но при желании всегда всё можно разобрать. Священник зачитывает молитвы, в исповеди рассказывает о том, что произошло с ним сегодня, но замалчивает о своей панической атаке и смятении сердца. С последним ему пока нужно самому разобраться, прежде чем оценить деяния: будут они грешны или же это вполне естественные и благие намерения.       Открыв глаза спустя некоторое время молчания, Арсений кидает взгляд на Антона. Слух услужливо рассказывает, что тот сопит, предаваясь сну. Аккуратно и осторожно уложив демона на кровати, укрывает его одеялом. Ещё раз окинув комнату взглядом, поднимается и приоткрывает на ночное проветривание окно.       Улёгшись, Арсений сначала упирается взглядом в спавшую на закрытые веки демона прядь волос, а после тихонько убирает её. Сам не ведая, какой силе поддаётся, он опускается, но, вернув власть над своим телом, тормозит в нескольких сантиметрах от чужого лица. Задержав дыхание, отводит губы от чужого лба, которого так и не коснулся, и отворачивается лицом к краю кровати, укрываясь оставшейся частью одеяла.       Одна только мысль, как он касается лба существа, спящего позади, заставляет сердце заходиться в скором такте.       Прижав руки к груди и начав беззвучно делать дыхательные упражнения, он тщетно пытается замедлить сердцебиение до спокойных шестидесяти трёх ударов в минуту. В голове вновь возникает несуществующая картина поцелуя, и в этот раз от неё по нутру растекается полуприятное чувство, отчасти сравнимое с лёгкой эйфорией. Другую часть, меньшую, заполняет некая тоска.       Арсений пытается мозгом оценить свои чувства, да только в голове по-прежнему вертится эта злосчастная картина, начинающая с каждым разом всё сильнее терзать.       Так и не дав ответа, организм усыпляет своего обладателя незаметно.              

***

      Пролистывая в телефоне статью о какой-то новости, текст которой невозможно размыт, Арсений с ничего поднимает голову. В поле зрения оказывается долговязая фигура, словно появившаяся из ниоткуда. Парень в чёрном спортивном костюме с белыми полосами по бокам, каких-то массивных кроссовках и чёрной кожанке, которую в надежде закрыть шею пытается приподнять повыше.       Арсений сразу понимает, что идут к ларьку, в котором он находится, поэтому сгибается чуть не пополам и открывает окошко, ставя на его небольшой выступ локти скрещенных внизу рук.       — Сигареты кэмел, — на выдохе немного неразборчиво говорит юноша, тоже согнувшись, но с опущенной головой, не дающей разглядеть лица. Только шатеновую макушку и верхушку правого уха. Арсений видит, что так делают специально, понимает, ведь сам раньше пытался купить что-то "взрослое" в ларьке подобным способом.       — Мальчик, иди отсюда, — говорит с улыбкой, уже намереваясь прикрыть обратно окошко. Подруга, отошедшая домой "на пять минуток", не назначала его на должность продавца, поэтому он просто охранник на прошедшие пятнадцать минут и будущее неопределённое время.       — Охуел? — спрашивает немного басом парень. Арсений, вернувший на него взгляд, немного стопорится, встречая зеленоватые глаза с рыжеватыми вкраплениями ближе к зрачку. Он готов поклясться, что секунду назад здесь стоял явно несовершеннолетний мальчишка, а не парень, напоминающий чертами лица двадцатипятилетнего.       Арсений стоит, совершенно нагло уперев взгляд в покупателя. В голове же крутится, что сейчас он должен продолжить поддевать, спрашивать: «не учили ли его родители культурно выражаться, или их нет», но он просто стоит.       И картинка вокруг начинает размываться примерно так же, как и ранее статья на телефоне. Но Арсений цепляется за чужие глаза, остающиеся ясными и врезающимися в память.              Открыв глаза, чужая радужка всё ещё стоит перед взором. В комнате темно.       Повернув голову, Арсений замечает рядом со своим лицом чужое, принадлежащее Антону. Мозг всё ещё спит, отказываясь анализировать, но мысли сами дают понять, тихо говоря, что именно он ему и снился.       Кстати об Антоне. Он тихо и кратко простанывает, жмурится, а после открывает глаза, поднимая свой взор на священника.       — Что такое? — спросонья неразборчиво лопочет демон, нагло пододвигаясь ближе и обнимая поперёк живота.       — Тебе сейчас снилось что-то? — прикрыв рот, неуверенный в своём запахе, тихо отвечает Арсений.       — Да. И если тебя это волнует, то сон мы видели один и тот же. Ты был в майке, какой-то гамайской рубашке с коротким рукавом, и ещё воспринял меня за мальчишку.       — Я не знаю, в чём я был, но насчёт остального ты прав. В прошлый раз был суккуб, а сейчас кто?       — Не кто, а что, — вздыхает Антон и переворачивается с бока на живот, поднимаясь на локтях. Он ненадолго подвисает, смотря на стол, а после опускается вниз, вновь лицом к Арсению. — Это побочка от Оксаны. У нас всю ночь будут совместные сны.       В комнате повисает молчание. Первым не выдерживает Антон:       — Хоть я уже и не чувствую твои эмоции, но твоё дыхание выдаёт тебя с потрахами. Что такое?       Его голос приятно ласкает слух Арсения, повторяясь самостоятельно, как заевшая пластинка, в самом центре мыслей.       — Этими снами можно как-то управлять?       — Ты и этим осведомлён? — удивление звучит оскорбительно. Точнее, должно быть таково, но на деле не вызывает такой реакции. — А как же сновидения – «призраки ума»? Что молчишь? Ладно... Если понять, что сон осознанный, то это будет как в мечтах, где сам придумываешь всё, что захочешь. Я понимаю, что сплю, но, пока и ты не поймёшь, я не могу выдать себя за себя вот таким себя, чтобы не играть определённую роль.       Арсений отводит от него взгляд и всматривается в потолок. Вроде бы, момент подходящий для подумать, но ничего в голову не идёт. Перевернувшись на бок, лицом к демону, он осматривает его. Ночь сглаживает под своим покровом многое, упрощая и давая чуть больше доверия, конфиденциальности, несмотря на то, что все друг друга знают.       Прикрыв глаза, он пробует вновь уснуть.              

***

      Раздав задания и ещё раз предупредив о снижении на балл оценки за списывание, Арсений приходит в лаборантскую класса, куда направил ранее ученика. Всё вокруг будто пропущено через толщу воды: шкафы почти как мазки коричневые, стены выцветшего голубого оттенка, пол – мутно болотнего, а окно – мутно жёлтого. При этом стол со спящим на нём учеником выделяется чётко, но не ярко, почти сочетается со всем остальным окружающим.       У парня чёрные толстовка и штаны, какие-то чёрно-белые кеды, капюшон на голове.       «Спит», — понимает Арсений и переходит на почти беззвучный шаг. Такого ребёнка и будить жалко. Но у них всё же серьёзный разговор намечается, поэтому... кладёт руку на чужое плечо, медленно проводя вниз. Но хватает пары мгновений, чтобы ученик тут же посмешно отлип от стола, развернулся и замер в позе, словно хочет что-то сказать, сделать, но тело его не слушается – зелёные глаза с центральной гетерохромией коричневого оттенка выглядят очень говорящими.       — Это я, — с небольшой улыбкой говорит Арсений и присаживается на край стола. — Я дал им сложный тест вместо опроса. Рассказывай, что у тебя стряслось.       Ученик укладывается на сложенные на столе руки и начинает не особо членораздельно выдавать свои переживания. Арсений искренне пытается вслушаться, но пока разбирает, что кто-то там хорошая и, вроде, тому волнительно за что-то.       — Я не понимаю, что ты хочешь, — останавливает тираду Арсений, нахмурившись и склонившись к младшему настолько, насколько было возможно. — Выпрямись, и давай по сути.       Тот тихо вымученно стонет, а после выполняет требовательную просьбу. Протерев ладонями лицо, открывает рот, но вместо того, чтобы высказать слова, врезается взглядом на учителя.       — Арсений, — говорит твёрдо. А после, вдохнув чуть больше воздуха, подаётся вперёд, берёт рукой Арсения за шею и прикасается к его губам.       Арсений думает отстраниться, оттолкнуть младшего, но любопытство поцелуя берёт верх. Получше поставив руку для опоры, кладёт ладонь второй на чужое плечо и отвечает на ласки. Ощущения аморальности нет, наоборот кажется, что так и должно быть, что вот этот человек, с которым он знаком уже несколько месяцев, та самая потерявшаяся на белом свете родственная душа.       По ноге начинают поглаживать. Спустив ладонь с плеча, кладёт её на чужую руку.       И дёргается в противоположную сторону, когда чувствует не юношескую кисть, а что-то костлявое.       Арсений только и успевает разглядеть хвост, состоящий из костяшек без плоти и крови, словно голый позвоночник, когда мир вокруг начинает погружаться во тьму.       Глянув в чужое лицо, видит уже не зелёные, а бездонно чëрные глаза, в которые затягивает словно воистину, а не метафорически. Ученик резво поднимается и встаёт вплотную напротив.       — Успокойся, всё хорошо, — шепчется где-то в голове чужим голосом.       — Уйди... — испуганно вслух произносит Арсений, хватая ртом воздух. Сердце в груди бьётся так, словно хочет выбить лёгкие и рёбра. — Уйди, просто уйди... — повторяет угасающим голосом и пытается оттолкнуть от себя нечто, во что превращается его ученик.              В этот раз Арсений просыпается и сразу же садится, глотая ртом воздух уже не во сне.       Антон просыпается через пару минут, спросонья присаживаясь рядом и оплетая руками за пояс.       — Всё хорошо... — тихо выдыхает он и зевает. — Расскажешь, что тебя напугало?       Отдалённо чувствуя поглаживания по своей спине, Арсений молчит, лишь мотает головой, но этого, видимо, не видят, раз спрашивают:       — Арс?       — Я не знаю, — сглотнув, отвечает и разворачивается, обнимая за плечи демона. Чувствуя так реальную защиту кого-то, теплоту, становится немного спокойнее на душе. Он действительно не знает, что его напугало. Антон во сне просто сам собой нагонял ужас, иррационально. Но ответ всё же старается найти, разглядывая беглым взглядом то стол, то стену, то часть потолка, не замечая, когда принялся поглаживать чужой затылок.       — Арс, а ты... — спросонья хриплым голосом начинает Антон, — во снах... Хочешь ещё раз попробовать уснуть? Который час, кстати?       Арсений замирает, хмурясь. Заметив движения своей руки, спускает её и немного отстраняется. Спокойствия хватает только на то, чтобы вытянуться, взять телефон и рассмотреть цифры через щёлки глаз из-за повышенной яркости, прежде чем тревога вновь разрастается удушающим плющом в груди. Отложив наскоро устройство, садится обратно, хватаясь пальцами за край одеяла.       — Второй час ночи. Не хочется увидеть ещё раз кошмар...       — Попробуй перед сном думать о чём-то приятном, но не радостном. О том, что приносит тебе внутренний покой.       Арсений пытается разглядеть демона рядом с собой, но по итогу всё же укладывается на спину. Втянув ртом воздух, тут же зевает и отворачивается лицом к краю кровати, обнимая уголок одеяла. Но этого не хватает для того, чтобы успокоить тревогу. Занеся осторожно руку назад, врезается пальцами в нечто мягкое, тут же возвращая и прижимая кисть к своей груди. Антон позади усмехается, подползает и приобнимает за пояс, прижимаясь пахом к ягодицам.       — Засыпай, я рядом, — с улыбкой в голосе шепчет он, проводя носом по шее сзади. Священник накрывает место соприкосновения ладонью, но это не останавливает демона-искушений, стремящегося прислонить губы к затылку для поцелуя и переплетающего свои пальцы с чужими, нащупав свободную кисть.       Сопротивления не следует.              

***

      Арсений только завершает чтение вечерни. Прикрыв глаза и постояв минуту в одиноком молчании, он краем уха улавливает какое-то шуршание позади церкви. Обернувшись и подойдя к окну, ничего необычного или странного не замечает.       Внимание привлекает открытый подвал.       Выйдя из церкви и обойдя её, двери оказываются по-прежнему открытыми. Ступеньки крутые и узкие, но, достав телефон из кармана и включив фонарик, он всё же начинает спускаться вниз.       — Здесь кто-нибудь есть? — спрашивает уверенно и старается вглядеться во всё вокруг. На полу оказывается вода. Оглядевшись, замечает, что это озерцо с разными плавающими банками и консервами тянется примерно три или четыре метра, а дальше – бетон.       Разглядев рядом с собой какую-то палку, присаживается на корточки. По мере погружения деревянного изделия создаётся ощущение, словно дна не существует. А после палку и вовсе кто-то хватает, рывком потянув на себя. Чуть не последовав за ней, вовремя поставив ладонь второй руки на бетон и оттолкнувшись, Арсений отклоняется назад, плюхаясь на свою задницу и, отчасти, поясницу.       Одновременно с этим хлопают двери спуска в подвал. Арсений дёргается от неожиданности, оборачиваясь назад и не видя более белого дня.       Палка из воды появляется через несколько мгновений с характерным бульканьем, привлекая внимание, а следом за ней на поверхность поднимается несколько пузырьков воздуха. Подаваясь невидимой стихии, деревянное изделие медленно и завораживающе плывёт прочь, пока не врезается в стеллаж, стоящий своей широкой стороной к священнику. Через её пустые места на полках Арсений отчётливо видит лестницу, ведущую из подвала в церковь.       «Вплавь опасно», — заключает он, рассматривая тёмную воду.       Подобрав телефон со всё ещё включенным фонариком и взявшись за свой серебряный крестик на шее, священник поднимается на ноги.       — Упаси и сохрани, — тихо шепчет, целуя церковный атрибут и разворачиваясь полубоком к лестнице рядом. Вставать спиной к неизвестному ему не хочется – предчувствие плохое. Нужно сходить за святой водой, чтобы освятить это место.       Только Арсений хочет толкнуть двери, как слышит позади всплески, характерные тому, как кто-то выныривает. Тихо сглотнув, он пробует открыть путь наружу, но те будто привалены чем-то. Кое-как согнувшись и толкнув их плечом, слышит тихое металлическое позвякивание, из-за которого понимает, что задний ход вновь закрыт на замок. Меж тем всплеск вновь повторяется, но уже поближе. Обернувшись, Арсений слышит, как быстро бьётся в ушах сердце. Собрав всё своё самообладание и выдохнув как можно ровнее, он возвращается к воде.       Освещая всё немного блёклым светом, внимательно вглядывается в водную гладь. Ничего странного, но тревога внутри начинает разрастаться. Это не паническая атака, это именно тревога, подпитываемая страхом. Но никакое осознание и признание страха не даёт решения для его устранения.       — Не имей пагубной привычки действовать исподтишка! Выйди на свет и представь себя во всём своём величии, — говорит Арсений, под конец звуча твёрдо.       Он ждёт. Но ничего не происходит. Внутренняя тревога даже немного успокаивается от такого.       Звуки появляются вдали. Топанье копыт, раздающиеся сразу с обеих сторон, приближаются стремительно, резко затихая рядом с Арсением, которого тут же обдаёт потоком воздуха, заставляя от своей мощи зажмуриться. Прямо за спиной, словно у самых ног, раздаётся звук разбившейся о бетон капли чего-то на пару с тихим порыкиванием.       Арсений только собирается развернуться, как его толкают копытом в центр спины. Скрестив руки перед лицом, втянув шею в плечи и прижав подбородок к левой ключице, он перед самим столкновением с водой стремительно вдыхает хотя бы небольшое количество воздуха…       Разлепив ресницы и распахнув веки, Арсений всматривается в потолок церкви, где изображены образы маленьких ангелочков, запечатлённых в момент полёта, словно вот-вот сейчас они сорвутся с места и полетят к Божьей матери с младенцем Иисусом на руках.       Бьющееся тахикардией сердце успокаивается, возвращая ясность ума и мысли.       Приподнявшись на локтях и осмотревшись, Арсений понимает, что это его церковь, но только в другое время, когда ещё не было пожара, когда ещё всё было цело и здесь кипела жизнь. О последнем говорят раздающиеся с улицы наполненные заливистым смехом юношеские речи.       Пройдясь по помещению, оглядев алтарь и ухоженный, отделанный лаком и застеленный белоснежной скатертью стол с церковной атрибутикой, которой в разы разнообразнее, чем у него самого, Арсений отмечает, что рисунки на стенах идентичны тем, которые Антон стал рисовать из условия сходить с ним на озеро.       Заслышав открытие двери, священник не этого времени за пару шагов достигает ближайшего к лестнице проёма. Шаги стремительно начинают приближаться. Если ранее чужие речи остались нераспознанными из-за расстояния, то сейчас, имея даже все "удобства", они звучат на каком-то неизведанном языке. Арсений прижимается спиной к стене, смотря, как тени, одна за другой скользя мимо его проёма, исчезают вместе с топотом на лестнице. Следом наступает тишина. Природная тишина, в которой где-то там, на фоне, слышны пение птиц, редкий шелест листвы и тихие хрустящие звуки падения сухих и старых веток на землю. В воздухе витает аромат свежести чуть влажной дороги и листвы деревьей.       Арсений внимательно вслушивается, но не слышит вполне естественных топотаний и гомона. Это странно.       Шестое чувство срабатывает неожиданно, заставляя почувствовать чьё-то присутствие слева от себя. Пару раз моргнув, попытавшись за эти короткие моменты найти какое-то решение для нынешней ситуации, Арсений поворачивает голову резко, не желая оттягивать момент. Всё же неизвестный замечен, и притворяться с обратным нет смысла.       Перед взором предстаёт Антон, сидящий в монашеском платье на полу, сгорбившись и подогнув к себе ноги, на коих расположился блокнот. Антон что-то зарисовывает и, кажется, даже не замечает чужака.       Сделав шаг с минимальным звучанием, Арсений осторожно подходит к нему.       — Я могу присесть рядом? — тихо спрашивает, а после, прижав крест к груди ладонью, склоняется. Но тот на него не реагирует. — Я могу посмотреть на то, что ты делаешь?       И вновь тишина, в которой больше фигурирует чирканье грифеля по бумаге. Тогда Арсений опускается на колени и, приблизившись к чужому плечу, глядя на непринуждённое подростковое лицо, чей обладатель скорее всего в своих мыслях, опускает взгляд на страницу блокнота. Любопытному взору предстаёт набросок иконописи стены меж двух проёмов. Всего лишь набросок, где-то не сходятся пропорции, но он завораживает.       Арсений не замечает, как всё вокруг постепенно погружается во тьму. Последним исчезает блокнот на чужих ногах.       Локация меняется незаметно, и вот Арсений уже собирает полынь сбоку церкви.       — Антон! — раздаётся из ближайшего окна. Арсений поднимает голову, будто ведомый чей-то силой. А из уст его раздаётся чужим голосом:       — Чаво?       — Тебя Отец Сергий кличет. Поди.       Антон, в чьём теле оказался Арсений, поднимается со срезанным букетом и идёт к крыльцу. Внутри него воцаряется небольшой страх и стыд. Если бы существовала возможность читать мысли, то Арсений хотел бы воспользоваться такой наглостью во благое дело, дабы помочь, поддержать и поговорить о проблеме для её дальнейшего решения.       Антон поднимается на второй этаж и следует до самой дальней комнаты. Постучавшись, он дожидается разрешения войти и открывает дверь.       Вниманию Арсения предоставляется пустая комната, посередине которой стоит кровать с тумбой у изголовья. Пока Антон заходит, удаётся разглядеть и верёвки рядом с подушкой. Глянув на спину стоящего у окна человека в чёрных одеждах, Арсений отмечает его тёмные волосы, низкий рост, еле достигающий плеч Антона, а также понимает, что все переживания парня направлены в сторону этого неизвестного.       Все молчат. Понятно, что это молчание может быть ожиданием, когда старший додумает мысль, но не тянуть же его так долго, раз самолично позвал – единственный логичный вывод, следуя его действиям.       Наконец, этот неизвестный тип начинает поворачиваться, отчего-то медленно. Голова повёрнута лицом к окну до тех пор, пока туловище не разворачивается всем корпусом, а после резко даёт кругаля, демонстрируя свою чёрную дымку на лице, скрывающую все черты.       — Как твоя подготовка к семинарии, Антош?       — Нормально, — тихим голосом отвечает Антон, уведя взгляд в пол.       Арсений видит, как священник делает шаг навстречу, и чувствует, что Антона всё больше сковывает страхом.       Следующие действия происходят так быстро, что Арсений не успевает осознать прикосновений, как уже начинаются домогательства сексуального характера, а следом за ними – подводка и укладывание на кровать.       — Не зажимайся, это акт исповедования, — шепчут противно на ухо. — Я очищу тебя от всех случившихся за сегодня грехов и соблазнов. Расскажи мне всё, и я помогу.       — Ничего...       — Что ничего? — спрашивают, касаясь своими немного липкими и очень влажными холодными губами шеи младшего, и распахивают его платье.       — За сегодня ничего, — голос начинает подрагивать. — Я исправно молился и постился сегодня.       — Антош, знаешь же, что враньё есть грех?       — Я не вру, — дрожь усиливается, когда чужие руки касаются груди, боков, а опосля и живота.       Боль, раздавшуюся в анусе и начавшую расползаться по всему телу снизу-вверх, во всей своей красе чувствует и Арсений.       — Плохо врать, — чуть ли не шипит священник Сергий, тяжело дыша и безостановочно проникая в детское тело, с каждым разом делая скорость покачиваний всё быстрее.       В горле Арсений чувствует стремительно нарастающий ком, действующий словно на удушение. Пытается вдохнуть побольше воздуха, но все попытки оказываются тщетными, что перед глазами начинает темнеть.       Воздух проникает через горло в лёгкие, обжигая всё на своём пути. Запястье саднит, а плечо немного ноет, но хотя бы есть возможность дышать.       Арсений кашляет чем-то жидким. Приоткрыв глаза, цепляется взглядом за того, кто его держит за руку.       В мрачном полумраке, где обитают только сгущающиеся тени, словно живые сущности, из бездны, наполненной древними, первобытными, страхами, вырывается он – демон, чьë зловещее присутствие вызывает дрожь в сердцах даже самых стойких. Его глаза, подобные чëрным бездонным пропастям, сверкают холодным пронизывающим светом, способным проникнуть в самую глубину человеческой души и оставить за собой ледяной след неизбывного страха. Его не имеющие плоти кости, обожжëнные лунным светом, излучают зловещую ауру, заставляющую кровь стынуть в жилах, а сердце замирать в неведомых тисках.       Физическая форма демона вызывает истинный ужас: его кости, искажëнные и изуродованные, выделяются то тут, то там шершавыми оттопыренными своеобразными заусенцами, потëртостями, как кора дерева, отливающими тëмно-бордовым и чëрным, как давно застывшая кровь. Его длинные руки с тонкими, как бритва, пальцами на концах выглядят так, словно способны разорвать плоть, как бумагу. Каждое его движение излучает опасность, а чëрные изогнутые ногти сверкают, как сталь, готовые к нападению.       Его голова, увенчанная массивными, изогнутыми и острыми, словно кинжалы, рогами, кажется порождением древних кошмаров: череп какого-то дикого хищника, напоминающего дикого волка, чëрн, как смоль, и лишëн человеческих черт. Глубокие впадины вместо щек, открытый ряд острых зубов, готовых в любой момент вонзиться в свою добычу. Каждый бычий вдох нечисти отзывается глухим эхом в тишине, как глухое предзнаменование, заставляющее сердце замирать в леденящей хватке.       Тихий шелест крон деревьев где-то там, за гранью этой реальности, напоминает шëпот забытых страхов, свидетельствующих о неизбежной судьбе. В его присутствии воздух становится тяжёлым, как свинцовое облако, сдавливающее лëгкие.       Ужас невидимой нитью связывает по рукам и ногам, стоит глянуть в бездомные впалины глазниц. Этот демон – живой кошмар, оставляющий за собой холодный след неизбежной безысходности, оставляя свой образ в сознании, как тень древнего зла, которая, кажется, никогда не покинет.       Пытаясь вырваться, Арсений пробует пинать ночной кошмар в торс и нижние конечности, царапать держащую его лапу, но всё чужое туловище неосязаемо. Конечно, он уже проходил подобное, да только в данном случае все прошлые действия не сработают – убьют на раз.       — Именем Господа, — с тяжёлым дыханием, с трудом разжимая челюсти из-за переключения с боли руки и от страха, начинает Арсений и вытягивает вперёд свой крестик, — повелеваю тебе, пришедшему из глубин Ада, вернуться обратно в Ад!       Демон лишь хохочет, быстро переходя на рык и раскрывая пасть шире, демонстрируя ошмётки языка, небольшим островком возвышающимся над чёрной зловонной жижей, наполняющей всю нечисть изнутри. Ненависть, презрение, озлобленность и прочие человеческие чувства, которыми питаются все демоны, обретая свою мощь и силу.       Свет, раздавшийся позади лукавого, бьёт по серо-голубым глазам. Следом боль раздаётся в голени и немного в левой части таза, когда тело рухает на пол.       Вслепую усевшись, Арсений берётся за крестик, приближает к своим губам и начинает вполголоса быстро читать молитву «Отче наш»:       — О, Дышащая Жизнь, Имя Твоё сияет повсюду! Высвободи пространство, чтобы посадить Твоё присутствие! Представь в Твоём воображении твоё «Я могу» сейчас! Облеки Твоё желание во всякий свет и форму! Прорасти через нас хлеб и прозрение на каждое мгновение! Развяжи узлы неудач, связывающие нас, как и мы освобождаем канатные верёвки, которыми мы удерживаем проступки других! Помоги нам не забывать наш Источник. Но освободи нас от незрелости не пребывать в Настоящем! От Тебя возникает всякое Видение, Сила и Песнь от собрания до собрания! Аминь. Пусть наши следующие действия произрастают отсюда.       Лёгшая на плечо чужая рука заставляет отреагировать резко: скинуть и поднять голову, открыть глаза. Увиденное же – подняться и от накрывающих с головой эмоций обнять за плечи. На душе стократно становится легче и спокойнее. «Антон…».       — Пойдём отсюда скорее, — шепчет немного дрожащим голосом, вглядываясь в голубое небо, священник.       Он совсем растерялся. Совестно, что вот так сплоховал и попался.       Как они перемещаются в комнату, Арсений не замечает. В ней они проходят в шкаф, за стенкой которого оказывается потайная комната. Антон закрывает за собой всё максимально тихо и плотно.       В комнате – скорее даже в комнатке – темно и тесно для них двоих, хотя ранее, пока ещё не вошли, казалось обратное. Антон присаживается вплотную, став выдыхать воздух из лёгких через нос громче обычного. Из-за руки, поставленной между ними у стенки, он с каждым вдохом соприкасается грудью с чужим плечом. Высота нормальная, ноги вытянуть можно, но не наклониться даже немного назад.       Арсений кидает взгляд на лицо Антона, но кроме темноты ничего не видит.       Молчание между ними затягивается настолько, а звуков нет так долго, что от тишины начинает немного звенеть в ушах.       — Боишься? — подаёт, наконец, голос один из них. Причём шёпотом.       — Нет, — так же отвечает Арсений и немного склоняет голову на бок. Та ложится на чужое плечо, отчего приходится скорее поднять её и немного попытаться отстраниться, но стенка сбоку тут же преграждает путь отступления.       — Можешь положить, если хочешь, — ненавязчиво предлагает Антон.       — Я слышу в твоём голосе ноты самодовольства, поэтому откажусь, — бурчит Арсений, а головой пытается понять, почему отреагировал именно так и что его стало так раздражать.       Антон лишь фырчит ёжиком, посмеиваясь, и сам кладёт голову на чужое плечо, соприкасаясь, если не ошибается Арсений, лбом.       — Я хочу сказать тебе кое-что, что может немного сконфузить...       — Что же это? — Арсений поднимает руку, начиная поглаживать чужую макушку.       — Ты не замечал каких-то странностей?       — К примеру?       — Не мог прочитать что-то? Что-то было размыто в окружающем?       — Не было такого.       Пальцы, привыкшие к мягкой копне волос, начали заплетаться в ней, более смело и ощутимо проходясь по коже головы.       — Значит, ещё не попадались... Ты помнишь, что делал перед тем, как спустился в подвал? — спрашивает Антон.       — Закончил нести вечерню.       — А до этого?       Арсений только сейчас замечает, что тот приобнял спереди рукой, поперёк живота. И потому решает послушать свои чувства, нежели вспоминать и отвечать.       К тому же он не помнит... И не помнит, как начал вечерню... Это всё может быть из-за демона, появившегося в подвале вместе с лужей, которой не было ранее, и вызвавшего шок.       В груди раздаётся тихий и быстро затихающий гул. Следом ещё один, похожий, более длящийся и с неуловимой слухом, но ощущаемой в груди частотой, от которой лужи идут рябью. Хлопнувшая внизу дверь и торопливый бег копыт звучат следом.       Внутри Арсения поселяется тревога, а мысли никак не могут выдать из всего изученного нужный алгоритм действий. Его настроение, по всей видимости, чувствует Антон – пододвигается, привлекая к себе внимание, и уже в наглую наваливается.       — Арс... — выдыхают на ухо.       Арсений вновь дёргается в противоположную сторону и вновь упирается в преграду. От томного и немного приглушённого голоса, смешиваясь с чувством страха за свою жизнь, по телу разбегаются мурашки. С трудом сделав как можно тише вдох, сглатывая, священник приоткрывает рот:       — Ты чего?       — Тебе нужно успокоиться, — продолжает всё так же говорить Антон, начиная давить на плечи, заставляя отодвигаться от стены и опускаться вниз. Давит сильно; Арсений вскоре опирается на локти, попутно ощущая, как ноги раздвигают коленом.       Топот копыт прекращается у двери комнаты. Сердце священника замирает. А в следующий миг раздаётся грохот от падения массивного предмета.       — Он чувствует твой страх, — опаляют дыханием шею, где оставляют мягкий поцелуй. — Не видит, — ещё один поцелуй, но ближе к вороту рубашки, — не слышит, только чувствует.       Расстегнув на чужой груди одну пуговицу, нависающий сверху Антон просовывает в образовавшуюся щель ладонь, начиная с небольшим нажимом поглаживать.       Арсений чувствует, как жжётся, словно священным огнём, от которого не больно, его тело на местах соприкосновений.       — Прекрати, это кощунство... — шепчет Арсений и немного давится воздухом, когда по его бедру от середины к туловищу проводят ладонью.       — Это сон, наш с тобой, — объясняет куда-то в шею Антон в мгновенья меж влажных поцелуев. Его горячее дыхание щекочет шею, непроизвольно стопоря и заставляя безрезультатно попытаться проанализировать ситуацию. — Всё, что в нём происходит, это наши мысли, страхи, переживания. А иногда сюда приходят злые духи. Я сейчас такой же человек, как и ты, — Антон начинает массировать пах Арсения, когда по дверце шкафа проводят когтями. — Между нами нет кощунства и не будет. Арс, прими меня, пожалуйста... — в конце его голос немного надламывается.       Арсений понимает, что тот прав, понимает, что нужно взять себя в руки и выйти, а не отсиживаться здесь, но в голове только отчётливо разрезающий всё пространство тихий скрип медленно открывающейся дверцы, от которого пытается отвлечь терпимо щекочущее чувство внизу живота. Собственные ладони накладываются поверх чужих, сжимая, но не отрывая от своего тела.       — Если будет противно или больно, я остановлюсь, — пробует ещё одну попытку, а сердце Арсения прыгает в паническом порыве от шуршаний вещей за фанерой. Всего одна фанера является защитой от того адского ужаса с бездонными чёрными глазницами.       — Только сейчас, — выпаливает с трудом различимое для слуха священник и, обхватив свободной рукой чужую шею, вытягивает губы и тыкается куда-то, желая при этом попасть по чужому рту.       — Закрой и не открывай глаза, пока не разрешу, — с улыбкой говорит Антон и помогает найти то, что ищут, вовлекая в поцелуй, пока руки лихорадочно расстёгивают пуговицы и снимают одежды. Целует простыми прикосновениями, не давая Арсению с нулевым умением брать верх. Два или три чмока, а после смачно облизывает то свои, то его губы, дабы увеличить скольжение и приятное ощущение, создать чувствительность благодаря обветриванию тонкого слоя слюны воздухом на вдохе или выдохе.       Чувство самосохранения, твердящее сжаться в комок и спрятаться за чем-то, а не лежать просто так, не даёт расслабиться, убыстряя и делая стук сердца громче.       Страх бьёт ключом в груди не только за себя, но и за Антона, являющегося беззащитным человеком на сутки. Обняв его крепче за шею, Арсений прижимает к себе, запуская руку в его волосы на затылке и несильно сжимая. Чувствуя, как тот целует, он вторит этим движениям, проводя кончиком языка по его нижней губе, несильно всасывая всю и легонько проходясь покусываниями, а после возобновляет движения, меняя иногда их последовательность.       Сейчас бы помог успокоиться уход в себя, но Арсений не особо умеет ориентироваться в этом лабиринте, не особо может выстроить преграды разным мешающим факторам – не практиковался в отшельничестве в течение десяток лет, в отличие от его старших собратьев. Ближе будет разговор, небольшое прикосновение к близкому человеку, убеждение себя в реальности происходящего.       Поцелуй – в своём роде разговор. Если ни разу до этого не целовался, не поймёшь чужих слов, стремящихся передаться таким способом в виде чувств. К тому же, всегда нужно поглядывать на чужие движения, их плавность, дёрганность, дающие чёткость в направлении расшифровки. Слова в поцелуе представлены теми или иными чувствами; Арсений, зная Антона неполно да пугаясь звуков за стенкой, в проявлении мягкости прочитывает некую заботу, а в напоре и покусываниях клыками – дерзкость и пылкость.       Антон, отодвинувшись в другой угол, притянув к себе священника за ноги, уложив его на лопатки и повернув по диагонали комнатки, нависает и целует с наибольшим напором, плавно сменяющимся на поддразнивание, и обратно.       Арсений же отвечает ему неумело, робко, пытается подстроиться, только Антон то так повернёт свою голову, то этак, то и дело потираясь носами. И все его действия на пару с поглаживаниями по голому торсу и одетым в уже расстёгнутые штаны бёдрам можно расценить как неуверенную или удерживаемую желанием принести удовольствие настойчивость.       — Тиш, — шипит Арсений, когда паха касаются и чересчур крепко сжимают. Неприятно, но мурашки, пришедшие из центра спины по своим внутренним каналам от такого по рукам таки пробегают.       Сердце делает кульбит, когда по стенке шкафа начинают шкрябать.       Антон сразу надавливает на анус, привлекая так к себе немного внимания, и горячо шепчет на ухо:       — Тебе нужно расслабиться. Ничего не будет, когда ты успокоишься.       — Убери руку оттуда.       — Да брось, — Антон спускается губами вниз, на шею. — Я хочу подготовить тебя. Как раз примерно поймёшь, что тебя ждёт. Это сон, не будет так больно, как в реальности. Ты сам решаешь, что чувствовать.       Антон приспускает с бёдер священника штаны, отчего кожа соприкасается с прохладной поверхностью пола.       Арсений молчит, лишь сопит учащённо.       Вялый член обхватывают ладонью и начинают немного стимулировать, чуть отодвигая при этом кожицу и круговыми движениями поглаживая головку. Дыхание сбивается сильнее, а внизу живота нечто начинает стягиваться. Из-за тревожного чувства в груди вполсилы наслаждаясь ласками паха, шеи и ключиц, он соприкасается голым торсом с чужой одеждой. Образовавшееся трение неприятно.       — Разденься, — просит, запуская ладонь под укороченное худи на спине своего демона. Тот отпрянывает всего на мгновение, при этом не переставая ласкать начинающий твердеть член. И Арсений чувствует, как нечто гладкое, словно шёлк, касается его между основанием члена и ногой. Замешкавшись, осторожно тянет туда руку и немного вздрагивает, коснувшись чужого полового органа.       Знания о порочности данного поступка, об его аморальности, неестественности, развращённости, безнравственности и прочих синонимах сейчас не могут поселиться в сердце, гулко стучащем в грудной клетке. Арсений обхватывает пальцами чужой орган, медленно проводя вверх, пока головка под кожицей не касается ладони, а после ведёт вниз. Раздавшийся сверху тихий полустон стягивает комок внизу живота сильнее, возбуждая. Из-за темноты и дезориентации все манипуляции фантомно ощущаются равно на себе, в том же месте, но слабее, нежели если бы коснулись в действительности. Скрежеты переходят теперь на стены, звуча одновременно с двух сторон, словно кто-то от скуки проводит ногтями по коробке из фанеры в своих руках.       Собственная нога куда-то неожиданно резко проваливается, а следом за ней сверху рухает Антон, выбивая воздух из лёгких.       — Что такое? — тихо спрашивает священник, кладя руки на чужие голые бока пояса.       — Пол куда-то пропал, — поражёно отвечают, приподнимаясь. — Рядом с твоей головой.       Арсений осторожно опускает левую руку сбоку от себя и понимает, что на расстоянии, равном ширине ладони, чувствует обрыв. То же самое проделывает и с другой стороны, но там пол пропал на расстоянии локтя.       — Галлюцинации? — с придыханием спрашивает священник, жмуря глаза от небольшого укуса в шею.       — То, что здесь происходит, это ты, — выдыхает Антон и опускается, проводя кончиком языка до уха, цепляя и немного посасывая его мочку. От внимания не ускользает еле заметное подрагивание в голосе. — Теряешь контроль над своими мыслями. Пространство знает, что ты знаешь, что это сон, поэтому и поступает так. Думаю, если провалимся, то проснёмся. Ты хочешь просыпаться?.. Арс?       Арсений молчит, восстанавливая дыхание. Когда пол пропадает справа почти до плеча, он цепляется за чужие плечи. Сердце ухает в груди, тянется к нависающему сверху демону искушений, чем неимоверно возмущает духовную натуру и пугает своей новизной сознание.       — Как человек, не хочу, — спустя время отвечает и осторожно тянется навстречу. При соприкосновении носа с чужой щекой, языком цепляет губу, следом обхватывая её своими губами и посасывая, оттягивая и вновь вбирая полностью в рот.       Антон отодвигается назад.       — Здесь побольше места, — объясняется и помогает придвинуться к себе. — Расслабься… Ты же хочешь этого. Не сопротивля-яйся… Здесь только ты и я, и больше никого, никого-о… Совершенно никого…       Во сне принять ту или иную мысль гораздо легче, как, например, проникновение в себя. Арсений ещё тогда заинтересовался, как половой акт происходит у парней и почему они стремятся к этому, когда изучались запреты Божьи. Он слышал от других братьев про подобные случаи в мире животных, но узнать теоретически – на практике страшился навлекать на себя грех – получилось лишь спустя несколько лет, с возможностью выхода в город. Потом молился много, чувствуя, как пылают изнутри щёки и уши, но в конце всегда спрашивал о такой связи у Бога. Позже пришло осознание, что в чём-то церковные заветы, устои и правила ошибочны, в них присутствуют несостыковки и нелогичность, а посему, долго переосмысливая всё внутри себя, пришёл к тому выводу, что важно соблюдать мораль, нравственность, тактичность, здравый ум и, что немаловажно, человечность, не вешая на себя какие-то ярлыки определения статуса в обществе, и тогда гармония с внутренним собой и внутренним Богом будет достигнута.       Тихое рычание в самое ухо заставляет вздрогнуть и сжаться всем телом, отвлекаясь от начавшегося ухода в себя для лучшего переживания стресса. От ощущения небольшого объекта в себе больновато, что прогибается в пояснице спина, а кисти сжимаются в кулаки, ставясь на пол.       — Арс, блядь... — загнанно дышит Антон. Но звучит не раздражённо, а, скорее, неверяще удивлённо. — Сделай так, когда я войду в тебя полностью чуть позже. Я хочу охуеть и словить огоньки в глазах.       — Не сквернословь, — пыхтит Арсений, и почти сразу получает следом:       — Тебе нормально?       — Как минимум, непривычно.       — Я плавно буду, — обещает тот с улыбкой в голосе и проводит кончиком языка по его подбородку.       Арсению требуется время, чтобы вновь расслабиться.       Антон медлит ещё несколько секунд, прежде чем начинает двигаться. И делает проникновения медленными, с каждым разом входя всё глубже. Советует обхватиться ногами за его пояс, напирает сверху, оставляет поцелуи на щеках, ключицах и шее.       От трения члена с простатой через раз или два Арсений тихо протяжно стонет, хмурясь и немного покусывая губы. Анус болезненно ноет, отчего хочется сжаться, лишь бы не смогли более проникнуть внутрь, но стоит коснуться простаты, как это желание немного утихает, и возникает мысль о том, что можно потерпеть.       Тело понемногу словно немеет, хотя чувствительность и контроль за действиями сохраняется.       — Сыграем в девять-один? — предлагает через какое-то время, продлившееся одновременно вечность и минуту, Антон и посасывает чужой сосок, вызывая ещё один стон у священника. Тот, уйдя к этому моменту в приятную прострацию, немного вяло спрашивает:       — Что это?       — Если согласишься, то узнаешь. Многое, кстати, потеряешь, если откажешься.       — Шантажист…       — Ну так что? — с дьявольским искушением спрашивает Антон, немного прикусывая сосок и чуть резче делая толчок.       — Хорошо. Но если будет больно, то остановишься.       — Тебе понравится. Считай до девяти. Одно проникновение приравнено к одной единице, — утробно выдыхает Антон, отчего бегут мурашки по телу.       И Арсений тихо считает. Тихо, почти сквозь стон выдавливает. К семи числа перечисляются уже на автомате, но стоит наступить паузе между девятью и десятью, Арсений издаёт звук, похожий на перемешанный в стоне, как отбитая куриная грудка в панировочных сухарях, вскрик. Антон сделал резкий толчок, что в ушах эхом раздался шлепок голой кожи, а член головкой теранулся о живот. Последующий плавный, как и все предыдущие, кроме эксцесса, возвращает постепенно разум вровень.       — Антон.       — Такая игра. Не говори, что не понравилось. Хочешь ещё?       Арсений шумно сопит в ответ, отвернув голову на бок. А Антон берёт его руки за запястья и прижимает ладонями вверх к полу, по бокам от головы. К полу, которого недавно не было в этих местах.       — Семь, — уведомляет он, заставляя напрячься нутром. — Восемь…       И Арсений вновь вскрикивает. Думающий, что резкий толчок будет, как и в прошлый раз, на десятый счёт, он никак не ожидал ощутить его на девятый. Но дыхание спирает, когда тот повторяется.       Плавное движение служит глотком воздуха.       — Смекаешь? — спрашивает демон, усмехаясь, и вновь играется языком с соском. — Девять раз плавных и один раз резкий. Восемь плавных, и два резких. Сейчас будет семь и три…       — А после того, как будет один и девять? — голос Арсения чуть срывается, но быстрая прочистка помогает вернуть власть над ним.       — Я вытрахаю из тебя всю дурь, — вновь пленительно звучит чужой голос.       Три резких толчка кажутся мучительно долгими, а колечко ануса болезненно отзывается после замедления. Если проснуться, то всё прекратиться, понять бы только как.       Арсений уже не считает, он переводит дыхание, старается достать пальцами до чужих кистей, но при большем усилии да ещё из-за того, что ноги крепче цепляются за чужой пояс, становится сложнее пытаться не сжимать стенки прямой кишки, дабы не причинять себе больше боли.       — Освободи руки, — выдыхает в момент отдыха Арсений. Антон исполняет просьбу на последнем плавном движении и берётся за его пояс, толкаясь жёстче и быстрее.       Одной рукой, смачно облизнув ладонь, Арсений обхватывает свой член, надрачивая в темпе толчков, получая невероятное удовольствие, раздающееся приятным онемением по всему телу и усиливающееся из-за стимулирования простаты.       С одной стороны чувствуется, как святое нутро грохочет, рвёт и мечет внутри и как долбится в самое темечко знание о том, как долго придётся замаливать этот грех, а с другой – ощущает, как низ живота приятно сводит, а сердце по-особенному отзывается на ласки.       «Человек рождён для общества. Как ни далёк от мира, он не способен совсем его забыть, а быть забытым миром для него не менее невыносимо», — как писал Метью Льюис в своём произведении «Монах» от лица одного из героев, который после размышляет о серости окружающего мира в отступнической одинокой жизни.       С возрастом становишься чувствительнее ко всему, сентиментальнее. Можно, конечно, выстроить психологическое преодоление, чтобы всегда спокойно реагировать, но человек есть общество, а общество есть человек.