Двенадцать пирожков с брусникой

Иные откровения приходят в жизнь невпопад: в богом забытом месте, в суматохе, в окружении случайных людей. Судьба не ждёт удачного момента, который можно сфотографировать или записать в дневник или хоть просто остановиться и обдумать. И всё же Андрей никак не предполагал, что таким нелепым образом на него снизойдёт откровение сексуальное, ещё и на середине четвёртого десятка. Топили в провинциальном ДК на славу: по ощущениям в гримёрке было градусов тридцать. Миха, однако, сидел в куртке, доверху застёгнутой на молнию, — поведение для человека, которому перманентно жарко, крайне подозрительное. Андрей старался подозрительные моменты с Михой прояснять сразу. — Миха, тебе не жарко? — Не-а, — сказал красный, как рак, Миха. Всё предвещало какой-то новый, доселе невиданный загон. — Ты куртку хоть расстегни, а? — Да нахуй… Все смотреть будут, какой я жирный. — Да где ты жирный? — на автомате спросил Андрей. Миха правда в последнее время поднабрал вес и выглядел как нормальный, крепкий мужик. Конечно, если сравнивать с порой героинового шика… Он перевёл взгляд ниже и обомлел: под курткой угадывался самый настоящий круглый живот. Андрей так и застыл, глядя на этот силуэт. Во рту пересохло, и кровь прилила к члену, как будто он подсмотрел в декольте одноклассницы на белеющее кружево лифчика. — Жирный, и нехуй пялиться, — расслышал он сквозь звон в ушах. — И бля, не могу перестать жрать, потому что хочется, ё-моё, постоянно. И теперь жирный. Побреюсь налысо, нахер, буду жирный и бритый. На эту тираду Андрей не нашёл, что возразить. Он очень старался, но мешали наплывшие в голову картинки: Миха в одной рубашке, Миха без одежды, Миха под ним… он под Михой — картинки, на которые он забил давно, потому что желать несбыточного не любил. А вот они, ждали неудобного момента, чтобы восстать из глубин, как морская хтонь. Михе, впрочем, собеседник был не нужен: он озвучил тезис и утвердил план, и всё — сам себе. Андрей в этом действе уже давно был лишь статистом. Люди толстели и худели постоянно; Миха успел побывать и щепкой, и глыбой, Андрей в общем-то тоже. Миха в теле был в первую очередь Михой в завязке и потом уже объектом каких-то желаний (которых не было). Однако после того разговора Андрей не мог перестать смотреть, как будто протёрли двадцать лет не мытое стекло и комнату залил свет. Миха ходил замотанный, как в загадке про капусту, и видеть что-то конкретное Андрей мог только в своём распалённом воображении. На обозрении были лишь могучие бёдра — их было не спрятать никакими штанами — и покруглевшее лицо. А под слоями свободных футболок, рубашек и курток, которые откуда-то появились в гардеробе человека, не возившего с собой смену белья, была новая форма Михиного тела. Ткань сидела чуть свободнее в груди — и почему-то намёк на скрытый под одеждой живот сводил Андрея с ума больше, чем если бы Миха, как обычно, светил голым торсом. Андрей никогда не считал себя фетишистом. Да, он любил красивое бельё, полупрозрачное кружево, кокетливо выглядывающие из-под юбок резинки чулок. Любил пышные груди и сочные ягодицы. Любил иногда подразнить, помучить, возможно, игриво отшлёпать. И очень любил Горшка. Всё как у любого обыкновенного мужчины. Допустим, кроме Горшка — это для обыкновенного мужчины было бы лишним. Но Андрей всегда гордился тем, что раздвигает рамки обыденного. Дораздвигался — разъехались так широко, что спустя двадцать с лишним лет с пубертата он натирал руку в торопливой дрочке, представляя себя между сильных бёдер раздавшегося вширь друга. И, как бы ему ни хотелось удерживать фантазию хотя бы в рамках простого, знакомого гомосексуализма, оргазма он достигал именно когда сдавался и лапал воображаемого Миху за мягкий, толстый живот. А когда кончал, чувствовал себя грязным, как будто он Миху у себя в голове использовал для своих извращённых нужд. Как будто он его не любил.

~*~

В этом году они бесконечно колесили из города в город. Михин ёжик отрос в косматую седоватую гриву. Кутаться он не перестал, но в остальном вёл себя как всегда, а именно: лез в личное пространство и наваливался на Андрея своим мощным телом, так что кости трещали. Андрей носил джинсы свободного кроя, и, что бы он там ни чувствовал в Михиных объятиях, это оставалось между ним и его правой рукой, особенно если он успевал вовремя увернуться. Впрочем, Андрей хотел думать, что со своей второй молодостью он справлялся, как справился с первой, когда они только познакомились: лицо не терял, почти не пытался лизнуть Горшка (один раз не считается) и дрочил только без свидетелей. Михину фигуру они больше не обсуждали. Один раз Миха бросил: «Херня какая-то, худеть надо», на что Андрей молча подавился бутербродом, с трудом проглотив своё «не надо». Особых стараний он за Михой не заметил и был этому рад, и не только потому, что наслаждался видом, но и потому, что наблюдать, как Миха мучает своё тело, ему всегда было больно. После пятничного концерта Миха дрых так долго, что вместо завтрака пошёл сразу на обед. Ничего не потерял, если не считать пережаренной яичницы и окрашивающих воду в красный сосисок. Но Миха, видимо, решил уместить два приёма пищи в один: набрал два супа, два вторых, салат ещё какой-то и полную тарелку пирожков с брусникой. Пирожки и правда были вкуснейшие — Андрей тоже прихватил про запас парочку. Устроившись в одиночку у окна, Миха принялся методично точить это добро, усыпая скатерть крошками хлеба. Андрей пошёл красными пятнами — ему жарко было смотреть на то, как Миха отправлял в рот ложку за ложкой, будто не ел десять лет. Когда он дошёл до пирожков, даже Поручик пялился в его сторону. Миха откусил сразу половину, заляпав рот вареньем. Андрей судорожно проглотил последнюю каплю остывшего чая и поднялся к себе. Ни прохладный душ, ни скучнейшая книжка Зеланда не отвлекли его от того, что происходило в столовой. Андрей сам не понимал, на чём он так повернулся. Огромное, округлое в неправильных местах мужское тело — ладно, Андрей смирился с тем, что это его заводило, потому что его заводил Миха в целом. Но то, как он ел, — это было так же далеко от сексуальности, как «Трансёрфинг реальности» от реальности. Даже противно: всё, что было можно теоретически, Миха ел руками; мусорил, крошил, капал на стол, облизывал пальцы… Андрей со вздохом закрыл книгу, сконцентрировал лучи своего разума на варианте мира, где у него в данный момент не было эрекции, и направился в Михин номер. Миха обнаружился на диване, который у него почему-то был. Люкс для главного солиста. Андрей устроился рядом и обнял его за плечи, как делал тысячу раз. Миха дёрнулся в сторону под стон пружин. — Не надо, — сказал он. — Чего не надо? — Вот это всё. Не трогай, не надо. Началось. Сам же постоянно лез, что теперь случилось? Миха качнулся вперёд, затем назад, где Андрей снова его поймал. — Да чё такое? — Отъебись. Миха мялся, как красна девица, и ёрзал, будто сел на гвоздь. Наконец сдвинулся к самому краю, ногами упёрся в пол и откинулся на спинку. Так вряд ли было очень удобно или полезно для спины, зато Андрею открылся откровенный вид на полукруг его живота. Андрея как молнией шарахнуло, выбило пробки. Пока в голове стояла полная темнота, он потянулся под полы Михиной рубашки. Миха замер под его руками. — Понятно, — Андрей уверенно расстегнул ему пуговицу на штанах. Только колени почему-то дрожали и норовили задеть Михины. — Так лучше? Миха вздохнул. — Да. И обиженно замолчал. Перед глазами Андрея вновь проплыли борщ, солянка, макароны, котлеты, наваленные с горкой пирожки. Видимо, выдержки из меню столовой (и хорошо, если только они) отпечатались на его лице, потому что Миха заговорил: — Понимаешь, у меня всё время как бы такая пустота внутри. Сколько живу, она всё там, со мной. Я всё сделаю, чтоб она пропала, ну ты понимаешь, да? Когда напивался до чертей, вот это всё… Да я же знаю, вы не вывозите, когда я такой. — Он припечатал Андрея тяжёлым, мрачным взглядом, и Андрей подавился возражениями. Действительно же не вывозил. — И вот, когда я жру, я её, эту пустоту, получается, как бы заполняю. И становится тепло так, и уже не думаю, что там что-то не это, не так. Всё это было Андрею понятно. Миха, которого обычно мотыляло во все стороны, пока говорил, даже руки не поднял ни разу: они покоились на диване ладонями вверх. Даже нос не почесал! Будто они поменялись: это Андрей был на взводе от колючего, неуместного возбуждения. Он не выдержал, перевёл взгляд туда, где вокруг пуговиц чуть натягивалась ткань рубашки. Член дёрнулся. Чёрт знает что такое. Одно дело быть ценителем пышных форм, и другое — в общем, это было совсем другое. — Не болит? — сипло спросил Андрей. — Не. Просто, ну… так. Диван опять заскрипел. Андрей поднял бровь. — Не, ну сегодня я, это, пере… Переоценил свои возможности, во. Так что может немножко и это… Но всё равно, лучше так. Только ясно дело, что от этого всего я, это самое, стал жирным, — Миха с бессвязным рычанием отвернулся. — Стыдно, Горшок жирный. Людям на смех. Андрею было не до смеха. Куда там, когда в штанах стояк болезненно напрягался с каждым Михиным словом. Он перебрал в голове и отмёл десяток ответов: «ты не жирный» звучало неубедительно, «ты красивый» — тем более, «мне нравится, что ты толстый» — ну, если он хотел получить в морду, «я хочу тебя» — нет, сразу нет. В конце концов, Андрей просто хотел, чтобы Михе было спокойно и хорошо с ним, а не стыдно и гадко. В результате он выдавил: — Миш, дай поглажу. — Да нахуя! — сразу ощетинился Миха. — Ну если болит! Поглажу, и получше будет. — Ты пизданулся? Иди котиков гладь, меня не трогай. Миха скривился, напрягся, но из-под руки, так и оставшейся у него на плече, не вывернулся. То ли не хотел, то ли не хотел вставать. В мозгу свет так и не дали, и Андрей продолжил уговоры: — Ну ты чё, я ж просто помочь хочу. Андрей сам не знал, что он затирал: его эрекцию в джинсах свободного кроя уже было видно с МКС. — Нечего тут, — отрезал Миха. — Сначала шкеришься от меня, а теперь помочь… — Андрей аж рот распахнул, но Миха его проигнорировал: — А я знаю, почему. Потому что противно рядом с жирдяем находиться. Такого поворота Андрей почему-то не ожидал. Оставив пока вторую часть в покое, сконцентрировался на первой: — Кто шкерится, я? — Ты, ты, — Миха энергично закивал. — Бегаешь от меня и ещё и отмалчиваешься. Как со стенкой говорю. Правда зазвенела в голове, как пощёчина: и бегал, потому что боялся, что спалится, и молчал, потому что — да потому что много лет они уже не говорили друг другу важных вещей. Между ними стояли прожитые годы, творческие разногласия, Михины планы не дожить до сорока, героин. И вроде сейчас всё было нормально, но слова не шли, как бы Андрей ни пытался. — Я — да я, Миха, да тебе ж слова не скажешь. Ну вот скажу я, например, что ты не жирный, а ты мне что? — Врёшь потому что. Вот как с таким разговаривать? — Не вру. Нормальный ты. И даже если бы ты был, как ты говоришь, мне было бы всё равно. Мне всё нравится. — Если бы! Если бы… — Миха бросил попытки словесно оформить свои мысли и сверлил противоположную стену взглядом. Всем своим возмущённым видом он словно упрекал Андрея: ну что тут может нравиться? Нравилось абсолютно всё. Сверху вниз: и нежный второй подбородок, и округлые щёки, и пухлые руки — всё это манило до дрожи в пальцах. Плавные линии груди, живота, боков, созданные, чтобы их очерчивать взглядом, руками, кисточкой. Аппетитная массивная задница и надёжные, устойчивые бёдра — придавят, расплющат. Всё, всё, всё — мягкое, трепетное на большом, сильном теле Михи, который раздражённо сопел рядом и не поддавался, как дикий зверь, даже на простую, невинную ласку. И совершенно невозможно было ему об этом сказать! Андрей сам чуть не взвыл. — Миха. Хочу погладить тебя. — Да чё ты гонишь! Миха с таким надрывом это прокричал, как будто представить не мог, что о нём кто-то хотел позаботиться, что Андрей хотел… У Андрея сердце вспыхнуло. — Миха, послушай. Я сколько таскал на себе твоё бесчувственное пьяное тело, от которого шмонило… короче. Ты половины не помнишь даже, а я помню, хотя хотел бы забыть. Так вот. Если мне тогда противно не было, то как мне может быть противно, или чё ты там думаешь, что ты, блядь, жирный! Да я, бля, да мне нравится это! Жри, пожалуйста, чё хочешь и как хочешь, потому что вот ты сидишь, сука, здоровый и живой, и на меня залупаешься, что я хочу тебя, ёб твою мать, приласкать! А я хочу, а ты сиди и терпи, блядь. Опустошённый, будто целый пожар в нём отбушевал, Андрей перевёл взгляд на присмиревшего Миху. Тот хмурился в своём немом диалоге со стенкой. Всё это, конечно, был блеф: меньше всего Андрей хотел вогнать его опять во мрачность. Он приготовился включить заднюю и свалить, как Миха произнёс: — Ну, валяй. Дебил, — и отвернулся. Не веря своим ушам, Андрей осторожно положил ладонь ему на живот. Миха даже не дёрнулся — только вдавился сильнее в диван. Куда там слабо оформившимся фантазиям: от одного прикосновения Андрея заместо перегоревшей ярости от головы до ног прожгло вожделением. Он неловко провёл рукой туда-сюда. Рука описала дугу; в трусах как будто стало влажно. Господи. Миха вздохнул. — Андрюха, гладь уже, чё ты. От нежности в его голосе Андрея развезло, как грунтовую дорогу. Он прислонился лбом к покатому плечу и исполнил просьбу. Андрей наглаживал по часовой стрелке и заводился всё больше. Он что-то хотел доказать себе, придя к Михе в номер? Доказал. Под рукой было выпукло и упруго; он нажал чуть сильнее, Миха тихо охнул, но ничего не сказал, и Андрей продолжил рисовать круги, и от ладони к паху стреляло болезненным возбуждением. Миха ощутимо расслабился, откинул голову назад, и Андрей загнанно дышал ему в горячую шею, пока Миха не пожаловался: — Жарко. Андрей виновато отлепился от него. Михино лицо цвело румянцем, здоровым и довольным, какой бывает от хорошего секса. Или, видимо, от обеда из десяти блюд. — Миха, ты реально всё это сожрал, а? Миха не шелохнулся. — Мм. — И пирожки? Все? — Все. Андрей на мгновение зажмурился. — Да как в тебя влезло? Миха вдруг оскалился в довольной улыбке. — С трудом. Андрей застонал. Ему открывались новейшие горизонты собственного извращения. Как могло быть вершиной эротики то, что Горшок рассказывал ему, как объелся пирожками? Но вот же — член чуть молнию на джинсах не выломал. Миха млел под его рукой, спокойный, как скала, и казалось, что на него сейчас можно обрушить что угодно, и он посмеётся и стряхнёт это, как пылинки. Андрей и обрушил всё своё накипевшее: — Мих, я не знаю, чё… Со мной реально никогда такого не было… Но, блядь, я так хочу тебя сейчас. Если ты не разрешишь… я не знаю, я кончусь. Миха медленно повернул голову. Андрей думал, что за почти двадцать лет знакомства привык к его демоническим взглядам. Но Миха никогда не смотрел на него так: почерневшими, голодными глазами, как граф на девицу. Андрей наклонился вперёд и припал к его рту. Там его уже ждали, возможно, тоже двадцать лет. Андрей влажно целовал, сразу с языком; Миха отвечал нежно и на вкус был сладкий-сладкий, как брусничное варенье. Такой вкусный. Андрей вцепился Михе в рукав, его трясло от алчности: наконец это всё моё, и столько много, — тут Миха отшатнулся как ужаленный: — А-а! Не дави, ты чё, блин! Андрей отдёрнул руки. Надо ж было так окосеть, чтобы забыть, по какому поводу они вообще здесь собрались. — Прости, прости! Ты, может, ляжешь? И я ещё тебя, я аккуратненько… — он глотнул воздуха раз, другой, пока не протолкнулись наружу робкие слова, — ну, если ты, если можно. В крови гудел невероятный коктейль: искренняя потребность сделать Михе хорошо, нравиться ему, грязная жажда Михиного тела, такого — толстого, сытого, неподвижного, — и густой, липкий стыд, то ли за странность своих желаний, то ли за их безудержный эгоизм. Миха как почуял слабость: сверкнул клыками, а в глазах черти заплясали. — Андрюха, у тебя реально от этого хуй стоит, что ли? — Да! И чё? Миха заржал. — Охуеть, чё! Я думал, я ёбнулся совсем. А ты, блядь! Поморщившись, он поднялся с дивана. Стоя Миха выглядел ещё круглее — Андрей подавился вязкой слюной, следя за каждым его тяжёлым движением. — Я думал, тут ляжешь, — сказал он тихо. — Тебе ж неудобно будет. Вместе ляжем. Вместе они не лежали много лет. Не лежали, не делили номер, не сидели вдвоём до утра. Не были близки. Миха медленно, со вздохом опустился на кровать; Андрей, насколько позволяла эрекция, рванул к нему. Последний раз он так хотел чего-то, когда в слезах упрашивал маму купить ему дорогую упаковку из двадцати четырёх цветных карандашей. Мама тогда его сильно наругала за устроенную в магазине истерику. Миха скрестил мощные руки на груди и уставился в потолок. Закрылся от Андрея, будто коробка с теми карандашами. Андрея пробила крупная, нервная дрожь. Дурак в мокрых трусах. Так глупо и так нелепо. Конечно, депрессующему Михе нахуй не упала его вульгарная похоть. Ему был друг нужен, который взбесит его шуточками про яйца, обольёт пивом, расскажет правдивый смешной случай, который придумал специально на чёрный день, ляжет рядом, а не это всё… это всё. Хуй не упал, но сердце упало. — Миха, а ты вообще… трахаться-то хочешь? — потерянно спросил он. Миха фыркнул. — Да какое… Я, сука, обожрался так, что встать не могу. Ты, Андрюха, это самое, гладь пока… Там разберёмся. И раскинул руки в стороны. Андрей без слов прочитал: иди ко мне. Люби меня. Андрей без сил упал рядом, чтобы любить Миху, как мог. От вожделенного его отделяла натянутая ткань рубашки. Он чуть не разорвал нижние пуговицы, развёл полы в стороны и наконец увидел то самое: бледный, выпирающий вверх живот. Кожа под его ладонями оказалась нежная, горячая. Андрей торопливо, будто сейчас отберут, огладил всё, куда не мешала добраться одежда. Михи под его руками было так много, что приходилось тянуться, чтобы ощупать его со всех сторон. Ласкать его так было странно, но удовольствие было острее, чем если бы он последние десять минут орудовал членом. Увлёкшись, он потерял равновесие, с трудом скомпенсировался и повалился в Михины объятия, лбом на широкую, мягкую грудь, и Миха — о чудо — крепко обхватил его за плечи, будто Андрей не в горячечном бреду его лапал, а вот здесь, на самом деле. — Дюсь, давай чуть-чуть повыше… Ага, и посильнее нажми, вот так, да. Миха растёкся и застонал под ним. Андрей закончился как личность, он был каким-то сгустком животного желания — гладить и мять Михин круглый, набитый живот. Ублажать его, потому что Миха сожрал два обеда и все пирожки в столовой и не мог сейчас встать, и что-то в этой беспомощности волновало Андрея в потёмках его души, и ещё член стоял, как каменный. — Миха? — позвал Андрей. — М? — А ещё можешь? Съесть чё. — Андрюха, ты угораешь? Куда ещё, я щас, блядь, лопну. Андрей чуть надавил по центру. Под рукой мягко пружинило. — Да тут ещё полно места. Миха посмотрел вниз и страдальчески икнул. Но Андрей уже загорелся. В кармане у него дожидались своего бенефиса два примятых пирожка с брусникой. Под Михиным охуевшим взглядом он развернул их. — Тебе же понравились! Десять сожрал, значит, ещё два поместятся. — Да не десять я… чё ты начинаешь. Тем не менее, Миха покорно открыл рот. Андрей пропихнул туда полпирожка. — Да… Дай я хоть сяду, — с набитым ртом проговорил Миха, роняя крошки. — Ёб твою мать, Андрюха. Он приподнялся на локтях. — Дюсь, гладь, пожалуйста. Так приятно было. Андрей затрясся: Миха хотел, чтобы он трогал его ещё и ещё. Он провёл вперёд-назад по напрягшемуся животу и зашептал: — Расслабься, Мишенька. Кушай. А Миха уже облизывал его алеющие сладкие пальцы жадным языком и ласково скрёб зубами — не зря Андрей всегда писал нежных вампиров, угадал. Андрей судорожно стиснул вторую половинку пирожка. Варенье закапало на Михины губы, но неопрятность уже не раздражала, а распаляла только сильнее. То, что Миха не успел слизнуть, Андрей со стонами сцеловал сам. Прикосновение губ к губам — влажное, шёлковое — отдалось прямо в пах; Андрей втёрся бёдрами куда-то между матрасом и Михой — ему уже было неважно. В ход пошли остатки пирожка. Андрей гладил и вжимался, а Миха прилежно жевал, словно Андрей предлагал ему не обветрившуюся сдобу, а эликсир жизни какой-то, и с лица его утекла, растворилась застывшая там годами обречённость. Разгладился лоб, улеглись брови, прояснились глаза, и на мгновения между ними всё снова стало просто, как в детстве. Из дурмана его вытянул низкий Михин голос: — Всё, Андрей, не могу. Щас точно лопну. Андрей всхлипнул. Его самого разрывало от возбуждения. Под рукой осторожно вздымался Михин живот; ему показалось, что он стал ещё больше. Дрожащим голосом он произнёс: — Молодец. Умничка, Миш. Миха что-то промычал и перекатился набок. Просить было уже не надо — Андрей одну руку просунул ему под бок, а вторую вернул, где была, и весь Миха оказался заключён в его объятия. Андрей прильнул к нему сзади и толкался, чтобы хоть немного принести себе облегчение. Миха вздыхал, и охал, и подставлялся под касания. — Замучил… меня. Ох, Андрюша! Тем временем в расстёгнутых штанах Андрей обнаружил крепкий Михин стояк. Миха завертелся. — А! Куда, верни на место. Это потом. Андрей провёл по длинному стволу пальцами и ощутил, как член напрягается ещё сильнее. — Миха, дай себя поласкать. — Ты и так ласкаешь. Хуй-то — это хуйня… Чё я там не видел. А как ты, я первый раз. Хорошо, пиздец. — Андрей послушно перевёл руку выше. — Открыл мне — о-о! — эрогенную зону. Так не дави только. Повыше. И снова они поменялись: Миха командовал, а Андрей выполнял. — Двумя руками прям кайф. Обними меня. Да-а, Дюша, вот так. Любимый мой, нежный мой. Андрей и так весь горел и взмок от пота и не сразу понял, что в глазах защипало, а по лицу потекли слёзы. — Мишка… — простонал он. — Тебе хорошо? — Хорошо, мне-то хорошо. Чего тебе нужно? — Да мне… Да я так. Миха развернулся, и Андрей завяз, как в патоке, под его взглядом. Столько внимания он не получал с тех дней, когда они ворошили его тетрадки и сочиняли, сочиняли одно на двоих. — Дюсь, ты чё? Миха нашёл его ладонь и переплёл их пальцы. Андрей сжал в ответ. Как парочка, ей-богу. Ещё пара щекотных капель скатилась куда-то к виску. — Просто… Андрей потянулся смахнуть влагу, но Миха уже выцеловывал невесомые дорожки на его щеках. Если бы он знал, как Андрей его любит. Сквозь передавленное горло Андрей прошептал: — Просто… ну, люблю тебя. Ответ оказался не нужен — Михины липкие губы обласкали каждый сантиметр его пылающего лица, нарисовав поверх красных пятен стыда потёки брусники. Когда Андрей немного успокоился, он попросил: — Мишка, а ляжешь на меня? Миха криво усмехнулся. — Раздавлю же. — Да-а, — выдохнул Андрей. — Ладно. Его член упёрся Михе в живот. В глазах замелькали разноцветные круги — ещё никогда он так быстро не преодолевал дистанцию между возбуждением и разрядкой. Андрей мёртвой хваткой вцепился в Михины бока и вскрикнул, не контролируя свой голос: — Щас кончу! Миха, Миха! Наслаждение было ярким, как акриловые краски, и очень долгим — напряжение всё не хотело отпускать. Миха вдавливал его в кровать, и его лицо лучилось простым, незамысловатым счастьем. — Я скучал, — сказал ему Андрей. Миха рассмеялся заливисто, словно рассвет. Потом Миха дал себя раздеть полностью. Андрей по одной расстёгивал оставшиеся пуговицы, будто разворачивал долгожданный подарок на новый год, и целовал открывшуюся мягкую грудь, тёрся об неё щекой и алчно прикусывал. Груди тоже было восхитительно много, и хотя член после оргазма опал, Андрей совсем не успокоился. Миха всё позволял, гладил Андрея по голове тяжёлой ладонью, и Андрея обволакивало негой, будто мёдом. А ниже был Михин прекрасный живот в брызгах Андреевой спермы и круглые бока — их он тоже отметил трепетными поцелуями, пока Миха счастливо шептал ему: «Хороший мой». Да как Андрей вообще мог подумать, что Михе не понравится ласка? Полностью функционирующим мозгом он не понимал своих метаний пятиминутной давности. Вжимая лицо в мягкое, он сообразил, что хорошо бы оказать ответную услугу. Он с усилием стащил штаны с Михиных бёдер. Член настойчиво прижимался к животу. Андрей высунул язык и лизнул обнажившуюся головку. Миха резко вдохнул и медленно, сладко выдохнул. Андрей лизал ещё и ещё, проводил по уздечке, обводил кругами, и, хотя это было физиологически невероятно, каждое движение языка отдавалось в пах, будто ему снова было семнадцать. Михины бёдра под его руками напряглись и подрагивали. Вдруг он вцепился Андрею в кисть и потянул её на себя. — Дюсь, погладь ещё, а? — Ага, понравилось? — Конечно, блядь, понравилось! Давай уже. Балансировать было крайне неудобно, но ради того, чтобы так касаться Михи, Андрей бы встал на голову. Хорошо, что его об этом не просили, он бы тогда точно наебнулся. Он водил руками по кругу и продолжал ублажать Миху языком, едва соображая, что делает, под его высокие, тихие стоны. Он округлил губы, пытаясь пропустить головку внутрь, и в рот внезапно брызнуло солёное. Пришлось дождаться, пока Миха закончит, и — отрываться от него было нереально лень — проглотить. Андрей бы там и остался, но Миха потащил его наверх, любоваться на свою виноватую рожу. — Прости, Андрюша, родной, не выдержал. Так с тобой хорошо, я улетел… Больше не буду, прости. У него аж губы дрожали. Андрею стало смешно. Из всего непотребства, которое сегодня между ними произошло, Миху, конечно, смутило самое обычное семяизвержение. — Ой, чего у меня только во рту не было, Мих. Миха хохотнул. — И много чё, интересно, у тебя там было? — Ну не так много, как у тебя, — машинально отшутился Андрей и стушевался. — А ты там это… В порядке? Я ничё тебе не это? — Да нормально всё, — отмахнулся Миха, — харе носиться, как клуша. — Вот Миха, ты только что жаловался… Миха пожал плечами. — Я ж заметил, как ты завёлся. Если тебе в кайф, чё я, не подыграю, что ли. Андрей не думал, что можно любить его ещё сильнее. Он повалился на него и крепко стиснул в объятиях. — Дюша, ну чё ты, — забормотал Миха смущённо. — Ай, ну слезь, совсем-то не дави, ё-моё. Рядом ляг, я тебя обниму. Обнять? Дюсь, чего ты, ну в самом деле. Андрей не плакал лет шесть, а тут как прорвало что-то. Он молча перелёг, как было велено, Миха развернулся лицом, прижал его к груди и гладил по голове своей большой, нежной рукой. Иные откровения приходят в жизнь невпопад: в провинциальной гостинице, на усыпанной крошками постели, когда надо в душ смывать подсохшую сперму, а ты кожей приклеился к лучшему другу и вытираешь сопли о его мягкое плечо. Но Андрей знал, что навсегда запомнит этот момент, когда Миха гудел ему в ухо с какими-то дурацкими вопросами, а он чувствовал себя самым нужным и любимым, как будто то, что у него внутри было смещено и вывихнуто, наконец встало на место.