Золотые часы

Просыпается Вова от того, что Кащей ласково, но настойчиво гладит его по бедру, то и дело ныряет пальцами к животу и будто бы случайно задевает пах. Он нескромно прижимается сзади, так что вполне ощутимый стояк трется о задницу. Сон моментально отступает. Вова вздрагивает, непроизвольно напрягается. С непривычки хочется отпрянуть. Прикрыться чем-то и развернуться лицом, чтобы оказаться на равных. Судя по тому, что рука замирает на боку и через секунду пальцы жёстко впиваются в кожу, Кащей его раскусывает в два счета. — Если решил валить, вали сейчас, — наклонившись к самому уху, шепчет он. От тёплого дыхания и низкого голоса по коже бегут мурашки. Интересно, Кащей сам верит в то, что говорит? Или это такая проверка? А может, своеобразная игра под названием «Дай ближнему мнимую свободу»? Вова усмехается. С одной стороны он может понять подозрительность Кащея. Но с другой… Разве после вчерашнего неясно, что свой выбор Вова уже сделал? Впрочем, если Кащей хочет подтверждения, ему несложно. — Я больше никуда не уйду, — немного откинувшись назад, говорит Вова и чувствует, как Кащей зарывается лицом в волосы у него на макушке. По телу разливается приятная истома. Сейчас бы закрыть глаза, расслабиться, сосредоточиться только на собственных эмоциях и ни о чем не думать. Просто позволить себе быть счастливым и беззаботным. Кащей целует его сзади в шею, прихватывает губами выступающий позвонок. Потом наваливается сильнее, вклинивается ногой между бёдер, заставляя раздвинуть их шире. Легко кусает за ушную раковину, собственнически прижимает ладонь к животу. Вова длинно выдыхает. По паху пробегают первые приятные спазмы. Член крепнет и требует к себе внимания. Вокруг ещё очень темно, но интуиция подсказывает, что время близится к рассвету. А значит, у них в запасе остаётся всего-ничего. — Представляешь, — вкрадчиво говорит Кащей, — проснулся сегодня и сначала даже не поверил, что с тобой в койке лежу. — Он тихо смеется и продолжает: — В смысле умом понимаю, что это ты. Помню все. Как собачились вечером. Как целовал тебя потом. Как ты сверху на мне сидел. Как трогал тебя везде. А все равно кажется, что глюки ловлю. Ну не можешь ты вот так просто со мной под одним одеялом лежать. Да ещё голым. — Это почему? — удивляется Вова. — А сам не догадываешься, что ли? — в голосе Кащея слышится позвякивание льдинок. Вова мотает головой. Какое-то время в спальне царит полнейшая тишина. — Я тебя похоронил, Вов, — вдруг глухо говорит Кащей, сгребая его в железные объятья. — Прям по-настоящему. Еще в девяностом. Через год после того, как тебя пропавшим без вести объявили. У тебя до этого даже могилы не было. Твои, наверное, верили, что живой. Искали. А я… Короче, мне надо было куда-то к тебе приходить. — Что, прям на кладбище? Вова таращится, не моргая, в тёмный угол на потолке, и глаза щиплет от скопившейся влаги. — Да нет, рядом. Я елку посадил в рощице через дорогу. И лавку там поставил. С елкой потом, правда, намучился. Но тут понятно. С тобой тоже всегда трудно было. До сих пор вот маюсь. Вова чувствует его улыбку, и напряжение немного отпускает. — Когда ты в армию ушёл, — ударяется в воспоминания Кащей, — я злой как черт был. Прям придушить тебя мечтал. Даже Маратку твоего, можно сказать, назло тебе к «Универсаму» пришил. В такой расклад Вова верит безоговорочно. Прошлое давно стало историей. А вот обида Кащея — видимо, нет. — Представлял, как ты вернешься весь такой в портупеях и с армейским иконостасом на груди, а тут — здрасте вам. Брательник в той самой моталке, от которой ты так и не успел отшиться. Да ещё у Кащея-пидора в шестерках. Он надсадно ржёт, но в таком смехе нет ни капли веселья. Вова все же не выдерживает, выкручивается из кольца обнимающих рук и устраивается с ним лицом к лицу. Он ждёт, что увидит глумливую гримасу, или издевательскую ухмылку, или просто убийственное равнодушие. Но в глазах у Кащея тоска. Никаких тебе паскудных кривляний и надменных насмешек. — Все так и было бы, Вов, — очень спокойно произносит Кащей. — Я ведь уже по мелочи начал его к делам пристегивать. Сам понимаешь, к каким. Я же знал, как тебя от этого перекосит. Вот и горело все внутри, так хотелось любым способом до тебя дотянуться. — Он замолкает, хмурится, становясь ещё серьезнее, а потом убито добавляет: — Только ничего у меня не вышло. Из военкомата извещение принесли. И все… Все… Да нет же! Вова ощущает себя вывернутым наизнанку, свалившимся со стены Шалтай-Болтаем, которого не соберёт теперь вся королевская конница и вся королевская рать. Он почти готов разорвать Кащея за то, что тот собирался использовать Марата в тёмную. За это дерьмо Вова его едва ли не ненавидит. Но волна ненависти разбивается о скалы чужой искренности. Он этого не сделал, напоминает себе Вова. Теперь уже неважно: обстоятельства помешали или что-то другое. Суть не изменить. Кащей свою месть до конца не довёл. Но видно, что грызло его все это очень долго. Изводило, не отпускало, не давало нормально жить. Вова даже без особого труда представляет, как он там чего высчитывал и вычислял. Как, заглушив совесть, прикидывал, где Маратика половчее припахать, чтобы за свою ущемленную гордость наконец отыграться. И мучился, походу, из-за того, что не мог добиться нужного эффекта. А тут ещё извещение, как снег на голову. — Зачем сейчас мне все рассказываешь? — спрашивает Вова, хотя примерно знает ответ. — Хочу, — пожимает плечом Кащей. — Считай, баш на баш. Правда — на правду. — Да я вообще уже слышал кое-что. Так, ерунду всякую, — не вдаваясь в подробности, признается Вова. — С собой только все это совсем не связывал. — А зря, — слегка, самым краешком губ, улыбается Кащей. — С тобой, Вова, многое связано. Даже слишком. Он глубоко вздыхает, отклоняется назад, нашаривает сигареты и зажигалку на прикроватной тумбочке. Там же забирает пепельницу. — Официально тебя погибшим долго не признавали. — Он глубоко затягивается, мелкие красные огоньки-вспышки бегут вверх, превращая табак в пепел. — Я поначалу тоже не верил. Думал — ошибка. Думал, вот сейчас найдешься в каком-нибудь госпитале раненый и живой. Но потом, когда батя твой первый раз с сердцем в больничку загремел, как накрыло в одночасье. Доперло разом, что кирдык, кина не будет. Нет тебя больше. Не приедешь. Не придёшь. И ничего у меня, кроме злобы моей же, от тебя не осталось. — Хоть в чем-то мы с тобой совпали, — говорит Вова и легонько пихает его в бок кулаком. Шутка срабатывает, хмурая складка у Кащея между бровей разглаживается. Он дотягивает сигарету, тушит окурок в пепельнице и вновь поворачивается к Вове. — Ты мне мерещился раньше часто. Бывало, сижу с пацанами в качалке, дверь за спиной и чуть сбоку. И кажется, вот сейчас ты зайдёшь. Как обычно мимо прочешешь и на свободный стул рухнешь. Не знаю, как правильно назвать, но вот это ощущение твоего присутствия прям покоя не давало. Я даже оборачивался постоянно. Проверял. Знал, что нет там тебя, а все равно… Кащей протягивает руку и проводит пальцами по Вовиным губам. Задевает усы и вдруг очень тепло улыбается. — Только я без них тебя представлял. Ну, таким, каким запомнил. — А с ними, что, не такой? — поддевает Вова. — Такой. — Кащей придвигается ближе. Гладит тыльной стороной ладони щеку, опускает руку к шее. — Всегда такой. И с усами, и со всем остальным. Он медленно проводит пальцами по плечу там, где собирает кожу рубцом один из множества шрамов, подаётся вперёд и накрывает Вовины губы своими. Поцелуй выходит мягкий, нежный и неторопливый. Кащей обстоятельно вылизывает его рот, ласкает языком губы, то напирает чуть сильнее, то, наоборот, отстраняется, давая передышку. Вову эти качели только больше распаляют. Изголодавшееся по простому человеческому теплу тело мгновенно отзывается на малейшую провокацию. Кащей даже не трогает его толком, лишь вдумчиво целует, а член уже вовсю прижимается к животу и истекает смазкой. От одного поцелуя… Как школьник, ей-богу. — Надо вставать, Вов. Сделка сегодня важная. Перенести нельзя, — с явным сожалением говорит Кащей. А сам при этом прижимается теснее, трется о бедро вставшим членом и щекочет длинным выдохом щеку. У Вовы мурашки бегут по телу от удовольствия. Мышцы приятно крутит. Он жмурится, потягивается, поворачивается на бок, даже отодвигается, чтобы встать с кровати. Но Кащей опять наваливается, теперь уже сзади. Провокационно притирается пахом, обнимает, жарко дышит, трогает везде так жадно, словно от этих прикосновений как минимум зависит чья-то жизнь. Его член задевает ягодицы, и Вова, поддавшись искушению, подтягивает ногу выше, открывая доступ к дырке. Поясницу выламывает от желания, табун мурашек пробегает вдоль позвоночника. Кащей доводит его до исступления своими непристойными ласками, вынуждает позорно извиваться на постели, подставляя задницу и безмолвно умоляя о большем. — Бля, как же все не ко времени, — ругается Кащей, напоследок мокро лижет шею и резко отстраняется. — Иди в ванную. Воду включи, я колонку зажгу. — Он настойчиво подталкивает Вову между лопаток, хотя в этом совсем нет необходимости, и задумчиво добавляет: — Надо все же помыться после вчерашнего. Над кроватью вспыхивает тёплым светом ночник. Вова щурится и моргает, непроизвольно вертит головой, оглядывая спальню Кащея. Снова кажется, что происходящее ему мерещится. Все так странно и непривычно. Судьба просто не умеет давать таких вторых шансов. К потерям, оказывается, легче привыкнуть, чем ко внезапно свалившемуся прямо в руки счастью. Кащей первым покидает комнату, Вова смотрит ему вслед, на широкие плечи, на встрепанные завитки на макушке, и в груди болезненно щемит от всколыхнувшихся воспоминаний. Отчаянно хочется вернуться в прошлое и все переиграть. Вновь стать тем, кто ещё не переживал невосполнимую утрату, не знал скорби и по-настоящему сильной боли. Не запятнать себя трусостью, не сбежать, а остаться с ним, несмотря ни на что. Глупо оглядываться в прошлое. Ещё глупее тешить себя неправдоподобными иллюзиями. Не вышло бы у вас красивой пидорской сказки, закатай губу, мысленно осаживает себя Вова. Да и сейчас не выйдет. В лучшем случае будете шкериться ото всех. Таков уж удел. Да и наплевать. Пусть хотя бы так, пусть не навсегда, зато по-настоящему, наяву, а не в бесполезных сожалениях. В ванной Вова не успевает даже толком намылиться, когда клеенчатая занавеска внезапно отъезжает в сторону. Кащей замирает у бортика и смотрит на него без отрыва. Вова готов поклясться, что никто и никогда не разглядывал его с такой жадностью. Если бы не запланированные дела, хрен бы Кащей куда его отпустил. Да и дела, если подумать, могут подождать. Вова прямо видит, как примерно такие мысли кружат у Кащея в голове, потому что вся внутренняя борьба буквально отражается у него на лице. Вова немного отступает в сторону, освобождая, насколько это возможно, место, и Кащей, не церемонясь, перелезает через бортик, коварно ухмыляется и сразу лезет обниматься. Скользит руками по мыльный пене, тихо шепчет прямо в ухо: — Давай спину тебе потру. Это явно несерьёзное предложение вызывает улыбку и согревает теплом солнечное сплетение. Но Вова решает проявить стойкость. Кто-то должен, в конце концов, мыслить здраво. — В следующий раз, — говорит он, слегка повернув голову в бок. — А то Дема скоро приедет, неудобно выйдет. — Ну со стояком весь день гонять, это, конечно, намного удобнее, — разочарованно тянет Кащей, но все-таки отстраняется. Забирает у Вовы мыло, и, не моргнув глазом, начинает мыться. В маленькой ванне тесно, они постоянно сталкиваются локтями, задевают друг друга плечами и бедрами. Вода, из душевой лейки, закрепленной на стене, брызжет во все стороны, из-за плохо задернутой клеенки заливает пол. Перед лицом маячит спина Кащея, россыпь родинок на плечах так и притягивает взгляд. Хочется провести рукой по гладкой блестящей от пены и воды коже, и Вова потакает себе в этом желании. Кащей сперва напрягается, когда его пальцы обводят лопатки, скользят вдоль линии позвоночника, а потом лукаво смотрит из-за плеча. — Все-таки неймётся, да, Вова? — говорит низко и хрипло, и от предвкушения вновь тяжелеет в паху. Вова прижимается губами к теплому плечу, обнимает рукой поперек живота и замирает, притираясь кожа к коже, наслаждаясь близостью. Как тут в самом деле устоять перед соблазном? — Ну че ты такой неугомонный, а? До вечера, что ли, не дотерпишь? Кащей говорит одно, а сам разворачивается к Вове так, чтобы было видно, что он делает, и кладёт руку себе между ног. Сначала покачивает в ладони яйца, слегка сжимает, оттягивает мошонку. Потом обхватывает крепко стоящий член, собирает к головке кожу, а затем проводит вниз, выдавливая из отверстия капли прозрачной смазки. В горле разом пересыхает, а сердце начинает молотить в ребра как сумасшедшее. Вова осторожно переступает по скользкому эмалированному дну и оказывается с Кащеем лицом к лицу. Кончики пальцев чуть колет едва пробившаяся щетина. Лаская, Вова трогает морщинку-залом у рта, и Кащей начинает дышать тяжелее, вскидывает на него осоловелый взгляд и резко перехватывает за запястье. Он открывает рот, будто собирается что-то сказать, его пальцы стискивают Вовину руку в каком-то болезненном отчаянии. А потом Кащей вдруг прижимает его ладонь к своей щеке обратно, словно наконец находит долгожданный компромисс с самим собой. Они стоят очень близко друг к другу, их члены едва соприкасаются головками, но и этого хватает с лихвой — от желания начинает аж потряхивать. — Иди ко мне, — на грани слышимости зовёт Вова, и Кащей легко подается навстречу. Его дыхание оседает влагой на губах, его твёрдая грудь прижимается к Вовиной груди, его тяжелая ладонь по-прежнему накрывает пальцы — все это приятно до головокружения и заводит до дрожи в коленях. Другой рукой Вова обхватывает оба их члена и начинает дрочить. Пальцы скользят по мокрой плоти, Кащей запрокидывает голову, скалится и стонет сквозь зубы. В ушах шумит, перед глазами стоит мутное марево, Вова не задумывается о том, что собирается сделать, просто разворачивает его лицом к стене и нагло трется членом о ложбинку между ягодиц. И Кащей не сопротивляется. Он позволяет. Позволяет все: и прижаться сзади, и облапать задницу, и надавить головкой на тугую, розоватую у внутреннего края дырку. На его сорванном, гортанном «ах» у Вовы совсем сгорают предохранители. Сперва он ведёт бедрами, скользит членом по самому сокровенному, размазывая по волоскам и складкам воду и смазку. Потом собирает губами капли на стыке плеча и шеи, мягко целует, проводит носом по выступающему позвонку. Как же невыносимо приятно делать такие простые вещи. Как же хорошо наконец-то почувствовать себя по-настоящему живым. — Не томи, Вова, — бормочет Кащей, прогибается в пояснице и шире расставляет ноги. Вова снова сжимает его член в кулаке, специально давит у основания, а себя направляет немного ниже, попадая головкой аккурат под яйца. Это именно то, что нужно, судя по тому, как сладко стонет и дергается Кащей. Ствол под Вовиными пальцами становится крепче. Вова трогает его, обводит большим пальцем широкую головку, слегка подрачивает, намеренно растягивая удовольствие и от души наслаждаясь происходящим. — Не тяни, — хрипло просит Кащей. — Быстрее давай. Не обламывай кайф. Его слова перемежаются с короткими, сладкими стонами, и Вову дергает каждый раз словно крошечными электрическими разрядами, когда он их слышит. Член в руке становится ещё твёрже, Кащей доверчиво откидывается назад, шире расставляет ноги, и Вову вдруг накрывает, будто взрывной волной: возбуждение бьёт по щекам, хлещет в грудь, рассыпается тысячью иголок наслаждения по всему телу. Голова становится абсолютно пустой, все Вовино существо концентрируется на гладкой коже под пальцами, напряжённой спине, что прижимается к его груди, движении бёдер и томном трении, которое превращает кровь в огонь и неотвратимо сводит с ума. — Вова… Вова… м-м-м… — в какой-то момент Кащей резко качается вперёд, а потом застывает, коротко и часто дыша. На кафель брызжет сперма, белые потеки причудливо ложатся на панно с рассекающими волну дельфинами. Вова прикрывает глаза, сглатывает пересохшим горлом. В голове у него блаженная пустота, только в паху горячо и остро от неудовлетворенного пока желания. Плохо себя контролируя, он крепче обхватывает Кащея поперек живота, прижимается к нему и кусает за плечо в каком-то животном порыве. Вове надо-то совсем немного — пара лихорадочных толчков, несколько жадных прикосновений, и он кончает с хриплым воплем, чувствуя, как выкручивает мышцы спазмом наслаждения. — Надо же какой ты прыткий оказался, — интимным севшим шепотом говорит Кащей. Он вовсе не спешит избавится от объятий, и Вова с радостью этим пользуется. — Я не планировал так, — честно признается он, на что Кащей лишь многозначительно ухмыляется и бросает короткое, но емкое «вечером обсудим». После этого они все-таки приводят себя в порядок. Убирают разгром в прихожей, закидываются бутербродами и спускаются к приехавшему Демиду, как ни в чем не бывало. К своим прямым обязанностям Вова возвращается на удивление легко. Как только они оказываются за пределами квартиры, он первым делом сосредотачивается на безопасности маршрута, осматривается, контролирует обзор. Демид с Кащеем разговаривают всю дорогу, и Вова невольно вникает в суть сегодняшней заварушки. По всему выходит, что Кащей ему не солгал, когда хвастался тем, что удачно приобрел заводские акции и землю под корпусами. То, что он задумал, на самом деле имеет неплохой потенциал. — Нет, рынок — это хуйня из-под коня, — рассуждает Кащей, пока они едут к администрации. — Куча мелкой шушеры, челноки с палатками, с которых по факту никакого выхлопа. А значит, если хотим нормальный капитал, то снова в нелегальщину уходить. И сколько оно той верёвочке виться? — Да сейчас все так, Пашок, — говорит Демид. — Понятно, что на торгашах, аренде и полиэтилене прям больших, реальных бабок не поднять. Ща вон Камазы с Челнов в Азию люди начали гнать, пока по одному-два уводят с конвейера, но скоро местные чухнут, что выгодно, и партиями потащат. Еще вон, малява из Моздока приходила, в горах заварушка намечается. Оружие все хотят. А у нас две ВЧ консервируют. Базарят, что имущество, сам знаешь какое, за копейки сбывают. Вот там да, пару бакинских лимонов наварить можно. — Наварить и присесть на десятку, а то и на пятнашку, — кивает Кащей. — А как по-другому? Ты хочешь в бизнес, но кто тебя пустит к большой кормушке? Оргсинтез под Хайдером, АвтоВаз под Ильдаром, «Татстрой» сейчас приватизируют, и больше ничего путевого из того, что тебе нужно, не останется. — Демид не то чтобы спорит с Кащеем, скорее просто накидывает варианты и дает почву для размышлений. Заслушавшись, Вова впервые смотрит на него иначе. Демид без шуток удивляет его своей дальновидностью и сообразительностью. Но Кащея тоже так легко не проймешь. Он тот ещё тёртый калач. — Торговля сейчас на пике, — невозмутимо отвечает он. — Вроде и денег у людей нет, а что-то все покупают, крутятся, выискивают. Начнём с бывшего завода, а там, глядишь, ещё где рыбное местечко подвернётся. Аркаша маленьким язычком шептал, что у стадиона тоже хотят торгушку открыть. А там за день людей немерено проходит. — Ты, Пашок, в натуре, королём аренды решил сделаться, — ржёт Демид, поглядывая в зеркало заднего вида. — Только стадион не сдадут так легко, как завод, точно тебе говорю. — Абы кому не сдадут, — соглашается Кащей и тут же добавляет с хитрой ухмылкой: — А депутату от горсовета еще и с обустройством помогут. Выборы-то на носу уже, через полгода. — Ой, бля… — качает головой Демид, — вон ты куда нацелился. Губа не дура. Вова с любопытством косится на Кащея. Он, конечно, уже слышал часть этих амбициозных планов, но по-прежнему сомневается, что хотя бы один из них получится воплотить в жизнь. Ну не бывает так, чтобы с кичмана — да в городскую думу. Или бывает? Кащей ловит Вовин взгляд, лукаво щурится и подмигивает. Судя по довольному выражению лица, в своей удачливости он не сомневается ни секунды. Может, и мне немного твоего везения перепадет, с надеждой думает Вова и улыбается в ответ. Вчера же ночью вон сколько счастья привалило. День пролетает на удивление быстро. Важная сделка, ради которой пришлось довольствоваться быстрой дрочкой под душем, оказывается очередной встречей с чинушей из мэрии. Потом они едут на биржу, а после обеда Кащей возвращается на завод и надолго запирается в своём кабинете с Аркашей и главным бухгалтером. Позже вечером, когда они остаются вдвоем, он рассказывает Вове, что совсем скоро в главном корпусе завода начнётся большая стройка. Что половина офисов уже освобождена, а оставшиеся опустеют со дня на день. Что рынок — это в целом неплохо, но «Торговый дом» звучит куда солиднее. — Особенно имени себя любимого, — шутит Вова. — А чего бы и нет, — даже не думает спорить Кащей. Они смеются, доедают ужин, выпивают по стопочке, Кащей говорит про то, что неплохо бы обустроить в одном из помещений зал с игровыми автоматами. Мол, для казино размах не тот, а народ хлебом не корми, дай только намек на лёгкий выигрыш. Так что безо всякой рекламы набегут. — У Московского рынка, не поверишь, пять лет назад сам лично с наперстками стоял, — устраивая чистую посуду на сушилке, признается Кащей. — Во времена были! «Все без обмана, как у волшебника Сулеймана», «За хорошее зрение, большая премия». И ведь верили же. Никого насильно к картонке не загоняли. — Загонять, может, и не загоняли, но и не отпускали по доброй воле. Как липок же обдирали, скажешь нет? — констатирует неприятную правду Вова. — Такова жизнь, — пожимает плечами Кащей. Он старается не показать, но Вовины слова и тон с ноткой обвинения явно нарушают идиллическую картину его воспоминаний. — Вот что ты за человек, — запальчиво продолжает он почти сразу. — Вечно все опошлишь. Не поддержишь, не порадуешься за ближнего. Кащей вытирает руки о полотенце, разворачивается и наступает на Вову. В глазах у него колкие искры, губы кривит усмешка. И вроде по всему раскладу читается, что ничего хорошего за этим не последует, но Кащей останавливается буквально в считанных сантиметрах от Вовы и заканчивает, словно выталкивает из себя: — А я все равно тебя, трудного такого, послать далеко и надолго не могу. Вова немного откидывает голову назад и прикрывает глаза. Сквозь ресницы видит, как в этот момент лицо Кащея искажает почти мученическая гримаса. Еще мгновение — и губы согревает чужое дыхание, а ладони обхватывают лицо, устраивая большие пальцы под челюстью. — Не нужно было тебя в бригаду брать. — Слова, как удары, бьют под дых, заставляют сердце сбиваться с ритма. — Так не брал бы, — собственный голос хриплый до неузнаваемости. — Считай, что не справился с соблазном. От близости Кащея по коже бегут мурашки и дрожь зарождается в солнечном сплетении. Вова прямо кожей чувствует его бешеное желание. Оно настолько сильное, что щеки у Кащея горят неровным румянцем, зрачки расширены, а от того, как он стискивает челюсти, на щеках четко проступают желваки. У самого Вовы от тяжелого до боли возбуждения тоже нехило ведет голову. Это сводящее с ума желание вскипает пеной в груди, обволакивает горячечной сухостью рот, заставляет сердце трепыхаться пойманной птицей. Вова шумно сглатывает, и Кащей наконец целует его. Сначала мягко прикусывает нижнюю губу, потом, не встретив сопротивления, скользит языком в рот, быстро и легко раздвигает зубы, проникая глубже. Он очень крепко удерживает в ладонях Вовино лицо, словно боится, что тот сбежит. Но Вова просто замирает рядом с ним. Ему снова так хорошо и сладко, что даже пошевелиться страшно. Вдруг волшебный мираж рассыплется, как стекляшки в калейдоскопе. Несколько секунд ничего не происходит, только мягкие губы Кащея прижимаются к его губам, и теплое, чуть отдающее алкоголем и сигаретами дыхание щекочет кожу. А потом Кащей задирает на нем свитер с тельником, прижимает ладонь к животу и просовывает её за пояс джинсов. Вову будто дергает током. Он вздрагивает, а Кащей, усмехнувшись, расправляется с пряжкой ремня и тянет вниз резинку трусов. Его ладонь сжимает давно и прочно вставший член. Кащей опять начинает Вову целовать, а сам при этом осторожно поглаживает, ведёт пальцами вверх по стволу, трет устье на головке. Дыхание становится загнанным и тяжёлым. Вова двигает бедрами навстречу ласкающей руке и обнимает Кащея, притискивая его к себе. Другую руку Вова кладет поверх его вздыбленной ширинки, и горло крутит утробным стоном от того, как там все горячо и твёрдо. Стоит только немного надавить, и Кащей сдавленно охает. Довольно чувствительно кусает Вову за угол рта и вдруг без всякого предупреждения опускается перед ним на корточки. Головку накрывает влажное тепло. Вокруг основания оборачивается ладонь. Вова жмурится до белых молний перед глазами и с силой стискивает кулаки. А Кащей тем временем широко лижет головку, потом подается вперёд, впускает ее в рот, плотнее обхватывает губами, и острая пульсация от прилившей к паху крови лишает последних остатков воли и разума. Вова старается сдерживать себя, но когда он смотрит вниз — вот же ебаное блядство — и видит между своих ног темноволосую кудрявую макушку, то просто забывает, как дышать. Кащей с упоением сосёт его член, принимает довольно глубоко, так что головка упирается в нежное небо, помогает себе руками, а потом выпускает ствол изо рта, щекочет языком уздечку и вновь берет за щеку. То, что испытывает Вова, нельзя описать словами. Его ломает и корчит от пошлости развернувшейся перед ним картинки. Он хочет снова закрыть глаза, потому что нет сил смотреть, как кончиком носа Кащей, когда принимает особенно глубоко, почти касается его волос в паху. Нет сил смотреть на испарину у него на лбу, на его потемневшие влажные ресницы. Но Вова, вопреки самому себе, таращится во все глаза. Запоминает, фотографирует, впитывает. Чтобы оставить себе самое яркое, самое лучше. Чтобы навсегда. Слишком пронзительно, слишком много, слишком приятно, мучительно, отчаянно, на разрыв. Кащей будто чувствует, что он вот-вот кончит, начинает работать ртом быстрее, а ладони устраивает на ягодицах и с силой их сжимает. Но за черту Вова падает почему-то именно в тот момент, когда чувствительную плоть нежно задевают зубы. Он изливается Кащею в рот, а тот даже не пытается отстраниться. Сглатывает, а после так смачно скользит губами по стволу от корня до головки, будто в самом деле кайфует от минета. А Вова никак не может прийти в себя, и вместо того, чтобы помочь Кащею подняться, сам съезжает по стене к нему. — Знатно тебя расплющило, — хрипло говорит Кащей и улыбается ласково и тепло. — Так есть с чего, — отвечает Вова и стирает каплю спермы с уголка его рта. А потом порывисто целует. Кащей явно не ожидает от него такого напора, поэтому сперва немного тормозит. Его губы совсем мягкие и податливые. Не дождавшись реакции, Вова проходится по ним языком, чуть надавливает и раздвигает. Получается нежно, хоть и немного торопливо. Одной рукой Вова зарывается Кащею в волосы, другую кладет на шею и поглаживает большим пальцем тёплую кожу, прямо над заполошно бьющейся артерией. — Я ща лопну, Вова, — сорванно шепчет Кащей, отстраняясь первым. — В спальню пошли… на диван… Да бля, куда угодно… Быстрее только. — Пошли. — Вову не нужно долго уговаривать. На самом деле ему хватает малейшей искры, чтобы возбуждение вновь полыхнуло огнём. Однако до спальни они добираются не так быстро, как хотелось бы. Перед этим Кащей отправляет Вову в ванную. Драгоценное время отнимает возня с колонкой и водой. Только вот мыться вместе Кащей отказывается наотрез. «Ты че хочешь, чтобы как утром все закончилось? — с наездом спрашивает он, когда Вова, обняв за плечи, подталкивает его к бортику. — Запарился я тебя ждать, родной. Так что малой кровью не отделаешься». На последней угрозе он кладет руку Вове на задницу и демонстративно оттягивает ягодицу в сторону. А потом резко толкает к стене и снова целует. Но на этот раз куда развязнее и наглее. «Давай шементом тут, ладно. А то я за себя не отвечаю». Вова с вызовом смотрит ему в глаза, улыбается и медленно проводит рукой от шеи к животу. Член заинтересованно дергается, приподнимаясь. У Кащея от изумления приоткрывается рот. «Какая же ты сволочина», — растерянно, даже как-то обиженно кидает он и резко задергивает клеенку, отгораживаясь от Вовы. «Кто бы говорил», — смеётся Вова. Как только они заканчивают с банными процедурами и перемещаются в спальню, Кащей сразу лезет обниматься. — Вот че за херня, м-м? — он трется носом о влажный после душа Вовин висок и жадно дышит. — Почему даже этот шампунь крапивный на тебе так хорошо пахнет? Вова неопределенно пожимает плечом, тоже обнимает Кащея, с нажимом скользит растопыренными пальцами по спине — от лопаток к пояснице — и говорит, почти задевая губами ухо: — Мне тоже нравится твой запах. Кащей отстраняется, испытующе заглядывает ему в глаза, будто вновь ищет подвох, закусывает губу, немного хмурится. У Вовы от его странного, подозрительного взгляда, сковывает льдом ребра. Но потом Кащей прижимает ладонь к его щеке, задевает большим пальцем усы и улыбается той своей хорошей, искренней улыбкой, от которой вся душа выворачивается наизнанку. Вова не выдерживает: притягивает его ближе, потому что прикосновения к тёплой гладкой коже безумно приятны. Еще приятнее смыкать пальцы вокруг чужого крепко стоящего члена. Кащей жарко стонет, когда Вова начинает водить по стволу кулаком. Отрывисто дышит, покачивает бедрами в такт. Он явно на пределе, но Вова не может замедлиться, голод, дремавший много лет, сводит с ума, заставляет спешить, не даёт насладиться происходящим в полной мере. Возбуждение стучит в висках, тисками сдавливает грудь, бросает то в жар, то в холод. Кащей сам останавливает его, перехватив за запястье. — Куда разогнался, родной? — шепчет он, настойчиво отводя Вовину руку от своего члена. — Вся ночь впереди. Он первым садится на кровать и приглашающе похлопывает по месту рядом с собой. И стоит только Вове опуститься на матрас, как Кащей тут же опрокидывает его навзничь, подминая под себя. Их новый поцелуй выходит отчаянным и сокрушительным. Вова едва успевает дышать, потому что полностью отдаётся захватившим тело и разум эмоциям, буквально растворяется в них. Кащей гладит его по боку, спускается к паху, сжимает пальцами бедро, трется, наваливается, заставляет раздвинуть ноги шире и длинно, очень довольно стонет, когда задевает членом член. От этого безумного приятного трения Вова тоже совсем плывёт. — Ты же потерпишь, Вов… — сбивчиво уговаривает Кащей. — Все равно оно не очень поначалу. Вова быстро кивает и расслабленно раскидывается на постели. А Кащей тем временем достает из тумбочки жестяную баночку с вазелином, скручивает крышку и забирает на пальцы беловатую полупрозрачную мазь. Он так тщательно смазывает себя, так старательно скользит ладонью по крупному стволу, что от этих медленных, слишком показательных движений внутри у Вовы все скручивается болезненным узлом. — Давай уже, а. Иди сюда, — зовёт он, когда Кащей едва не устраивает из подготовки настоящее шоу с откровенной дрочкой. — Прошу, — умоляет Вова, наблюдая, как сокращается устье на головке, выталкивая капли смазки. Только после этого Кащей довольно хмыкает, придвигается ближе и отводит в сторону Вовино бедро. Он склоняется ниже, ласково целует коленку, чуть трется носом о нежную кожу на внутренней поверхности, а потом наконец проводит скользкими пальцами между ягодиц. Вова глубоко вздыхает. Ему немного страшно, но желание, свернувшееся огненными кольцами в паху, куда сильнее. Кащей аккуратно обводит вход, потом легко массирует края, а в другую руку берет Вовин член. Внезапно он резко склоняется ниже и проводит языком от напряжённой мошонки до головки. Влажно и пошло лижет вмиг отзывающуюся плоть. И Вова чувствует, как к щекам приливает краска стыда, до того развратно и ново для него все то, что проделывает с ним Кащей. — Сейчас все будет, родной, — хрипло шепчет он, наспех подпихивает под задницу подушку и проталкивает палец внутрь. Не больно. Неприятно, да и то едва ли. Вова порывисто вздыхает, и Кащей добавляет второй палец. Это уже ощущается иначе. Мышцы тянет, внутри немного щиплет. Но Вова вполне может терпеть. Кащей гладит его по низу живота, внимательно следит за реакцией. Видно, что ему очень хочется — налитой член прижимается головкой прямо к пупку — но он сдерживается изо всех сил. Вова кусает губы, немного ерзает, прогибается в пояснице. От острого предвкушения поджимаются яйца и в груди делается горячо-горячо. Он так возбужден, что больше не может ждать. Он просто хочет, чтобы Кащей уже заменил пальцы членом и выебал его как следует. Ласковый шепот Кащея, его обещания, его жадные касания сводят с ума. Вова провокационно ведёт бедрами, подается навстречу берущим его пальцам, стонет, шумно дышит. По телу одна за одной проходят волны приятной дрожи, и минуты короткой подготовки кажутся Вове вечностью. Наконец Кащей осторожно вынимает пальцы, какое-то время просто восхищенно смотрит на распластанного перед ним Вову, и от его горячего взгляда, кровь вскипает в жилах словно лава. Он придвигается вплотную, сильнее отводит Вовину ногу в сторону, бесстыдно раскрывая, и приставляет головку к подготовленной, хорошо смазанной дырке. Давит, но не сильно, скорее дразнит. Облизывает разомкнутые потемневшие губы, захлебывается воздухом и втискивается внутрь буквально по миллиметру. Вове нравится, как блестит плёнка испарины на его напряженных мышцах, как он скалится, будто голодный дикий зверь, но все-таки сдерживает себя. Нравится, как сокращается его крепкий пресс, как проступают вздутые вены у него в паху и на предплечьях. Возбуждение превращается во что-то большее. Оно становится воздухом, которым Вова дышит, оно забивает лёгкие, разрывает грудь, от него режет в глазах и зудит под кожей. Оно пронизывает все тело и разбивается осколками на миллион ощущений. Вставив до конца, Кащей со свистом выдыхает сквозь зубы, снова смотрит шальными яркими глазами, а потом мягко опускается сверху и прижимается сухим горячим ртом к Вовиным губам. Вова обнимает его за шею, притягивая ближе. Он как будто хочет слиться с Кащеем воедино, раствориться в нем или растворить его в себе. Так проще отвлечься и пережить неприятные ощущения в заполненной членом заднице. А когда Кащей начинает покрывать его лицо поцелуями, Вова совсем забывает, на каком он свете. Приглушившееся было возбуждение накатывает с новой силой. Вова целует Кащея в ответ, перебирает пальцами его непослушные вихры, гладит покрытые каплями пота широкие плечи. Кащей приподнимается на руках, двигает бедрами, и спальню наполняют стоны. Задний проход растягивается под его напором, и на каждом новом толчке по позвоночнику словно пробегают искры. Пока ещё больно, и Вова жмурится, кусает щеку изнутри, впивается пальцами в мокрую, гладкую спину. — Какой же ты узкий… охренеть, — воодушевленно бормочет Кащей. — Но как в тебе классно, родной, м-м-м… Он раскачивается, опускается ниже, оказываясь почти лицом к лицу, Вова непроизвольно сжимает коленями его бока и проваливается в безумный чёрный взгляд. А Кащей вдруг начинает его целовать: беспорядочно, куда придётся, то в кончик носа, то в щеки, то тычется губами за ухо, то поспешно спускается к шее. Он что-то шепчет, успокаивающее и теплое, ведёт языком под челюстью, дразняще прихватывает кожу зубами. Вова только тяжело сглатывает в ответ, вздрагивает, запрокидывает голову, открывая доступ к горлу и начинает смелее подмахивать. Почувствовав, что он достаточно расслабился, Кащей тоже перестает осторожничать. Теперь он двигается резче и глубже, раз за разом въезжает на всю длину, втрахивая Вову в матрас. Постепенно боль притупляется, а вот удовольствие, наоборот, набирает обороты. От бешеных толчков, от сумасшедшего трения и томительного ощущения заполненности мозги превращаются в желе. Толком не контролируя себя, Вова яростно вскидывает бедра навстречу Кащею. Ему кажется, что он просто взорвется от тянущих, до ужаса приятных спазмов внизу живота. Кащей толкается в него все быстрее и быстрее. Его обжигающее дыхание щекочет губы, его пальцы до боли впиваются в бедро. Чувствуя, что он вот-вот кончит, Вова опускает руку вниз, обхватывает ладонью член и начинает дрочить, не отрывая взгляда от искаженного гримасой удовольствия лица Кащея. Достигшее пика возбуждение рвет на части, и Вова стонет, срывая голос, матерится, сам насаживается на член, дрожа всем телом. Извивается, тянет себя за яйца, снова лихорадочно стискивает ствол, захлебывается вздохами и почти плачет. Спину выламывает дугой, в паху словно взрывается фейерверк, Вова дергается, как в припадке, мотает головой и кончает, прикусив губу до крови. Сперма льётся между их телами, пачкает живот и грудь. Её густой пьянящий запах оседает на рецепторах. — Сейчас, Вов… сейчас… я уже почти… — горячечно шепчет Кащей, двигаясь в нем короткими, мощными рывками. Такими темпами его явно надолго не хватит. От переизбытка ощущений, Вова инстинктивно сжимается внутри, и Кащея срывает в оргазм в тот же миг. Вбившись до упора, он беспомощно ахает, застывает, отчаянно жмурится, а потом тяжело падает сверху и обмякает. Сил не остаётся ни на что. Чистая, звенящая тишина спальни обволакивает и убаюкивает. У Вовы в душе наконец-то воцаряются мир и покой. Он поднимает ватную, ослабевшую руку и запускает Кащею в волосы. Перебирает влажные от пота завитки. Ему хочется что-то сделать или сказать, одним словом, как-то выразить то, что он сейчас испытывает. Но он лишь закрывает глаза и целует Кащея в макушку. — Я тебя дождался, — вдруг тихо смеется Кащей. — Прикинь, Вова, дождался. И Вова, осознав смысл фразы, улыбается ему в ответ.