Пять стадий принятия своей Тьмы

      Прутья клетки, на выступах которых не бликует свет, они ржавые и грязные. Бетонный пол в неясных пятнах, трещинах, с чудом выжившими кусками шпаклевки то тут, то там. Лампа накаливания, на которую даже смотреть не больно — висит на проволоке, оставив пятно копоти над собой и слой пыли на пожелтевшем стекле. По облакам пара можно примерно догадаться, сколько вокруг людей — они периодически пропадают и появляются. Взгляд Рейдж перемещается к лицам, цепляется за одежду — грязная серая кофта со слоном, который только угадывается розовым. Как же тут чертовски холодно.       Бетон ледяной и жёсткий, впивается в поврежденную кожу, ощущается даже через одежду. Под коротким мазком подушечками пальцев, вынудившим наклониться спиной назад, шершаво. Пальцы натыкаются на плетение плотных толстых ниток, когда Рейдж заваливается набок. Гладит ладонью нити. Мешковина? Натыкается пальцам на островок сохранившейся огрубевшей ткани. Всё-таки ковер… Пальцы дальше находят что-то мягкое. Хлопок? В пальцах он мнется, тоже отвердевший, а потом ускользает из рук, пока кто-то издает тихий испуганный возглас. Пальцы складываются в замок, нащупывая металл наручников, уже согревшийся от тепла её тела. Было четыре? Вроде да.       Тихий кашель или плач, странные всхлипы. Ветер. Её дыхание, прерывистое и неровное.       Целый калейдоскоп зловония, Рейдж выделяет аммиак и ореховый запах желчи. Дальше пока не думать.       Вкус железа во рту достаточно яркий, чтобы сойти за ответ на запрос: «Назовите одну вещь, которую можете почувствовать на вкус», — заданный нейтральным тоном женщины, которая играет в её голове психотерапевта.       Зря, кстати, на них бурчат, помогает. Рейдж отвлекается от боли и повторяет этот круг, чтобы прийти в себя не окончательно, но достаточно.       В голове настоящая каша. Что делать или как справляться… хочется минутку тишины обратно в палатке. Но ноющее ребро — та точка, в которую возвращается мозг, какие бы методы борьбы для защиты сознания Рейдж не использовала. «Где остальные и как мы разделились? Как болит ребро. Вокруг, кажется, одни ребятишки до пятнадцати лет, если не младше. Мы пиздецки недооценили ситуацию. Ебучее ребро. А ещё в общине боевики, явно больше чем три десятка на всю деревню, или им кто-то сказал, раз нас накрыли десять человек разом. Сука, вырвать ребро. Где сейчас Никто, Хеле… кто-то там? Их заперли по другим клеткам? Их ещё пытают? Их уже убили? Нет, я точно его вырву нахер. Нет ребра — нет проблемы. Бэмби уже попалась? Соуп отступил или его тоже нашли?»       И снова: «Сука, ребро.»       Она пытается об этом не думать, но боль не утихает, даже принятая по всем советам мозгоправов. «Это мое. Это моя боль. Я сейчас тут, и это — я», — четко проговаривает в голове, а тело всё равно в ответ «р е б р о».       Заебалась уже.       Рейдж дышит, следит за дыханием, чувствует на себе испуганные детские взгляды. Нет, она была бы ужасным родителем. Никогда нельзя показывать испуганному ребенку, что тебе страшно, особенно своему. А сейчас все эти девочки — её. По уставу.       Поднимается устало и с тяжелым выдохом, опирается о стену. Затем встаёт на колени, немного разминая плечи. Маневренность с руками за спиной почти нулевая, но играем теми картами, что уже сданы. Кожу обдает холодом там, где не должно. «Какого… Так, не думаем. Сконцентрируемся на гражданских.»       Им же страшно. Они не проходили подготовку, их оторвали от семей, либо же семьи убили. Заперли тут, они не надеются, что их кто-то спасет.       Рейдж улыбается. Лицо противно ноет, а нос дышит как-то странно. Сломан?       Улыбка тяжёлая и вымученная, слабая. Испуганные взгляды сосредотачиваются на её лице, что… налагает ответственность. Женщина надеется, что в её глазах больше уверенности, чем боли. Что дети ей верят, как обычно верят в супер-героев и старика с белой бородой, который несёт им подарки. На худой конец, верят в волшебника. Он, вроде, тоже должен всех спасать.       Ещё немного улыбается и кивает. Помахала бы рукой, да только они за спиной и в наручниках. — Bună ziua, (Добрый день)— говорит шепотом самая, кажется, старшая. –Mătușă, ești soldat? (Тётенька, ты солдат?)       И смотрит на её форму, от которой остались узнаваемые обрывки. Вот суки, нашивку спиздили где-то. Или сама сняла? Память не отзывается. Рейдж чуть кивает. Язык больше походит на какой-то славянский, пусть она и не знает, какой. — Я солдат. Меня зовут Регина.       Девочка хмурится, грязь на лице усиливает мимику, в потухших карих глазах непонимание и недетский опыт.       Не то чтобы Рейдж страшно.       Девочка показывает пальцем на себя: — Дана, — на неё. – Риша.       Женщина вновь кивает с подобием улыбки. Челюсть ноет. Но ощущение хрупкой связи внушает столько надежды, что она не может перестать радоваться, несмотря на общую разбитость и напуганные взгляды вокруг. — Привет, Дана. — Eu nu știu rusă. Katya înțelege rusa. Anya înțelege și vorbește rusa. (Я не знаю русского языка. Катя понимает по-русски. Аня понимает и говорит по-русски.)       Так, кажется, кто-то знает русский. Дана назвала два имени, Рейдж следует взглядом и находит пару девочек, одной, кажется, шесть, другой десять. Желание пошутить про детский сад в собственной голове затухает само. Рейдж старается не думать, как мало может сделать с этим выводком.       Угробить их и себя? Вполне себе ответ. — Хорошо. Я Риша. Я могу выбраться отсюда, — Рейдж говорит медленно и спокойно, пока девочка десяти лет выступает переводчицей. Боже, как много времени ей нужно, чтобы сказать слова. Мысль про ребро уже набила оскомину. – Если поможете мне, то я постараюсь вытащить отсюда и вас.       Большего обещать не выйдет. Они не слепые и наверняка видели, что плохих людей много, а Рейдж здесь одна. Крик бы не подняли. — Ești un soldat bun?— спрашивает девочка. Ей переводит та, что старше. Аня? Катя? — Ты хороший солдат?       Хороший бы сюда не влез, — думает Рейдж, но вслух этого сказать не может. Детям нужно укреплять веру, а не рушить на корню. — Да. А ещё я единственный ваш вариант на спасение.       Самое главное поверить в это сейчас самой. Сейчас она хороший солдат, хороший человек, очень добрый и самый замечательный. У неё действительно есть цель — вывести и спасти всех этих девчонок. — Хорошо… мне нужна информация. Ответы. Слышали шум и выстрелы отсюда? Сегодня или вчера?       Им требуется некоторое время на перевод, обсуждение, когда ей всё-таки отвечает, но уже Дана: — Astăzi, când soarele era încă afară. (Сегодня, когда солнца ещё не было.)       Рейдж кивает после перевода. Отлично, внутренние часы не подвели, её допрашивали и пытали не больше двенадцати часов. Значит, сейчас темнеет и время между четырьмя и пятью часами после полудня. Подкрепление, если оно и будет, придёт не раньше полуночи. Ночь — идеальное время.       Дальнейший «допрос» выявил немного подробностей. Рейдж принесли сразу после обеда, забрав Мируну. Всех старше десяти по очереди забирают и насилуют. Девочки не говорят это вслух, но некоторые складывают ладошки внизу живота в защитном жесте. — Вот же ублюдки. Жаль, убивать придётся быстро. Такие мрази не должны легко умирать.       Кажется, никто здесь не знал английского, разве что одна из шестилеток непонимающе воззрилась. Упс. — Не запоминай плохие слова, малышка, — Рейдж старалась сказать это как можно ласковее. После своего матерного бурчания даже стало немного стыдно. – Сколько здесь всего детей?       Клетка вряд-ли вмещала в себя больше двадцати человек, но лучше спросить. В соседней, буквально в четырех шагах стояла ещё клетка, но в той никто не двигался. Дана проследила за взглядом и в глазах подростка скользнула боль. Живых там не было. Блядство.       Дети переговаривались между собой не очень долго. А может, просто, Рейдж слишком сильно ушла в себя, восстанавливая в памяти всю операцию. Не просто так она подставилась. Память отзывалась неохотно. Подсознание явно хотело уберечь от травмирующего, но сейчас либо помнить всё от и до, либо умереть от нехватки информации.       Бэмби здесь, схваченная. Её не должно быть здесь. Какого хрена? «Найду эту идиотку - остатки мозгов вышибу» — мысль не вызвала почти ничего. Ни злости, ни разочарования, только усталость. Весь план пошёл по пизде исключительно благодаря рядовой Уилсон, которая чёртом из табакерки вылезла прямо перед десятком вооруженных террористов. Пришлось срочно отделяться от основной группы и пытаться спасать нерадивую задницу. Хотелось верить, что Хелмс и Никто не попались, потому что если американскую сержантку ещё могут взять в плен, то психа прибьют на месте. Потенциальный «минус один» никак не радовал.       По результатам допроса складывалось ощущение, что личность Рейдж не раскрыта. Более того, «умники» и допрос вели крайне неумело. Примерно на уровне того, как это делала бы Бэмби.       Сложно верить в везение, но возможно её половая принадлежность в этот раз сыграла с врагами злую шутку. Рейдж словно бы и не восприняли всерьёз. Нельзя упускать этот шанс. — Suntem șaisprezece la subsol, alți optsprezece la etaj, dar au devenit deja nevestele unor bărbați răi. Anya este și ea o soție, dar nu și-a ascultat bătrânii și a fost trimisă aici. Nu știm nimic despre celelalte,(В подвале нас шестнадцать, ещё восемнадцать наверху, но они уже стали женами плохих людей. Аня тоже жена, но она не слушалась старших и её отправили сюда. Про других мы не знаем,)– Дана посмотрела на русскоговорящую, дожидаясь, пока та переведёт. При упоминании собственного имени переводившая Аня запнулась. Словно боялась осуждения как со стороны остальных девочек, так и со стороны Рейдж. — Вы правда нам поможете сбежать отсюда? Нас больше не будут трогать как взрослых?       Рейдж едва ли не расплакалась от этой боли в чужом, детском взгляде. Внутри что-то необратимо оборвалось. Не должны люди переживать это. Дети в особенности.       Похуизм террористов охренеть как играл на руку. В здании ночью оставался как правило только один и тот из оружия носил с собой нож. Для детей хватало и этого. Из минусов — ни один из охраняющих подвал никогда не брезговал вечером забрать к себе какую-нибудь девочку, а значит его необходимо именно устранить. До утра Рейдж либо выведет детей в безопасность, либо… Об альтернативе даже думать запрещено.