Попытка исправить прошлое

Голова звенит от напряжения вызванным вчерашним конфузом. Ком из различных липких нитей сплетается где-то внизу живота, порождая танец из всевозможных чувств, дать название которым кажется нереальным. Гнев - лишь малая часть из выплетенных узоров. Мысли о обещании перерождаются в желание разрушать остатки чужого тела. И это желание стрелой пронзает голову, выбивает остатки здравого смысла оставляя после себя лишь кучку вытекающих извилин не способных более рассуждать.  Идея расправы над этим монстром без сердца будоражила, интриговала и сливалась ручьём с более благими намерениями. Остатки конечностей бывшего учителя гнили, покрытые трупными пятнами, напоминали засохшие пионы, чьи некогда нежные лепестки почернели и отслаивались, медленно осыпаясь, оставляя после себя лишь стержень — кость. Бывший утончённый аромат исчез, учитель во времена ученичества постоянно использовал ароматические масла чательно заботясь о своей коже, теперь же его сопровождало лишь зловоние разложения. Но ведь хороший ученик должен ухаживать за своим учителем, помогать в том случае, если учитель не может более справиться сам.  Избавиться от прогнившей части было лучшим решением. Радикальность метода ничуть не смущала, особенно в свете вчерашнего обещания избавиться даже от тех жалких обрубков, что остались. Наоборот, это обещание требовало сдержать своё слово, поступить правильно и справедливо — по меркам возбужденного, пылающего разума. Раздумывать больше не имело смысла. Вопрос о том, как именно осуществить задуманное, легко отодвигался в сторону — пусть всё идёт своим чередом. Решение принято. Осуществить его хотелось прямо сейчас: ворваться, разорвать это тело и пожрать то, что ещё можно было спасти, соединить с уцелевшей, здоровой частью. Уголки губ приподнялись в нежной улыбке, но эта улыбка не предвещала ничего хорошего. — Этот ученик обязательно позаботится о вас, учитель, — шепотом, мягким, почти ласковым голосом повелитель трёх миров оторвал эти слова от своих губ, будто отрезая лишнее. *** Измученный бывший лорд занимал своё привычное место, отсыпаясь после случившегося. Следы пальцев на шее даже не пытались спрятаться под воротником нижнего одеяния — напротив, они нагло демонстрировали своё присутствие, будто лаская чувство собственничества, которое сам император яростно отрицал. Утром служанка сменила постельное бельё и подала кремовый лечебный суп, чтобы помочь восстановиться. Однако покой, дарованный телу, предстояло нарушить. — С пробуждением, учитель, – Ло Бинхэ не знал, зачем вообще произносил эти слова каждый день. Он сомневался, что его слышали, а тем более понимали. Ласковая улыбка, с которой он начал этот ритуал, мгновенно исчезла под тяжестью раздумий. Раздражение накапливалось. Ожидание чего-то — перемен, хотя бы мимолётного ответа — казалось пустым, но отсутствие даже малейшей реакции неизменно выводило его из себя. Этот ритуал всё больше напоминал разговор с пустотой, в которой, возможно, уже давно не было живого отклика. Он взглянул на лорда, чья неподвижность граничила с укором, но не мог заставить себя отвернуться. Вместо этого его взгляд упал на следы, оставленные собственными пальцами. Они были так ярки, так отчетливы, что тягучая смесь вины и злорадного удовлетворения заполнила его грудь. — Зачем вы оставляете мне эти безмолвные напоминания? — слова вырвались прежде, чем он успел их осмыслить. Ответа, конечно, не последовало. Только приглушённый шум за окном нарушал тяжёлую тишину, из-за которой комната казалась гробницей. Ло Бинхэ потянулся, поправил воротник на шее лорда, скрыв следы, которые и сам не знал, хочет ли видеть Тишина покоев разрывалась хриплым, едва слышным дыханием. Ло Бинхэ смотрел на лежащее перед ним тело, будто пытаясь решить, стоит ли нести его куда-то или совершить это прямо здесь. Но решение было очевидным – темница. Он наклонился, протянул руки к безвольному телу. Шэнь Цинцю не сопротивлялся. Его голова бессильно упала на плечо, а ноги волочились по полу. Ло Бинхэ поднял его выше, перекинув через плечо, как мешок, и расправил складки своей одежды. Путь из покоев к темнице был долгим, но его шаги оставались уверенными. Услужливые слуги и охрана в коридорах отводили глаза, стараясь не смотреть на то, что их повелитель нес. Никто не осмеливался заговорить — молчание было их единственной защитой. Ло Бинхэ шел медленно, как будто наслаждаясь этим моментом. Каждый его шаг отдавался эхом, приглушенным массивными стенами дворца. Шэнь Цинцю был практически без сознания, но иногда слабый стон или дрожь в теле вырывались наружу. Ло Бинхэ чувствовал это всем своим существом. — Терпите, учитель, – сказал он спокойно, почти ласково, словно утешая. — Мы почти пришли. Внезапно он остановился перед массивной дверью, ведущей в подземную темницу. Густой холод, казалось, вырывался из-под дверей, обволакивая их обоих. Слуга у входа поспешно отворил створки, пряча взгляд, и тут же исчез, словно боясь задержаться в поле зрения. Темница встретила их глухим, сыростным запахом. Ло Бинхэ зашагал вниз по крутым ступеням, не сбавляя темпа. Шаги эхом разносились по каменным стенам, сливаясь с каплями воды, стекавшей где-то вдали. Остановившись в центре просторной, но пустой камеры, он сбросил Шэня Цинцю с плеча. Тело глухо ударилось об каменный пол. Ло Бинхэ выпрямился, сложив руки за спиной, и некоторое время просто смотрел сверху вниз. Камера была пуста, если не считать массивных цепей на стене, следов старой крови и грязи, которой был покрыт пол. Темница будто сама ждала своего нового обитателя, и Ло Бинхэ это устраивало. — Начнем. — Его голос был спокоен, как утренний пруд, но глаза горели мрачным, бескомпромиссным светом. Процедура началась. Первые надрезы холодным клинком были неглубокими, словно только нащупывая соединительные ткани под отслаивающейся гнилой плотью. Эта гниль как нельзя лучше отражала в холодных глазах сущность фигуры напротив. Шэнь Цинцю был подобен ей — такой же холодный, не знающий теплоты, утративший всякую эластичность, скрывшись под маской лживого благородства. Его явь была ясна и проста — он был лишь опухолью, которую следовало вырезать. Влажный хруст разрезаемой плоти тихо разносился по комнате. Мгновение — и за ним следует истошный крик боли. На чужих очертания брови сводятся в одну точку, слюна капает брызгами, а с плотно закрытых глаз капают первые слезы. Звук режет уши, вырывает из реальности, но при этом остаётся единственным якорем, удерживающим в ней. Образы настоящего и прошлого размываются. Кажется, они снова в водяной темнице, а за криком последует поток оскорблений и через слово вставленное любимое "зверенышь", как будто это могло испугать его мучителя. Они давно поменялись местами и играют в игру по правилам, которые утверждает сам Ло Бинхэ. Безумие сопровождало их обоих, сплетая в единое целое. Контроль и слияние дарили опьяняющие разум эмоции, отпуская все возможные мирские заботы. Признать это самому себе было особенно сложно. Компания гадюки стала для него необходимостью, опиумом его жизни, предавала утраченные краски. Внутри сформировалось желание подчинить, сломать полностью, но всё имеет последствия.  За криком не последовало никаких слов, только пустая оболочка глаз и стекающие с глаз и носа прозрачная жидкости. Казалось, такая реакция — то, чего он так долго ждал, добивался всеми силами, но это вызвало противоположные эмоции. Вместо радости – жгучая ненависть смешалась с раздражением и разлилась по венам. То, что в своей сущности не должно было подавать хоть какие-то признаки жизни, позволило себе рыдать и кричать.  Звон пощёчины отдался от стен. Челюсть с силой сжали, поднося чужое мокрое лицо ближе к своему. В отражении влажных глаз виднелся собственный оскал злостного зверя, наконец добравшегося до своей добычи. Шэнь Цинцю с силой бросили на пол, и тот глухо ударился костью о камень. Синьмо бесновался, требовал растягивать каждый момент, и его хозяин прислушивался к этим мольбам. Медленно и под натиском острие меча входило в здоровые ткани плеча, разрезая мышцы и кость. Одно движение — и меч быстро прошёл поперёк, ровно разорвав все сухожилия, пройдя по кости, оставив на конце гниющий обрубок ткани. Каждый нерв был вскрыт. Тело от невыносимой боли затряслось, голова билась о пол, рот истерично хватал воздух, казалось ещё немного и с него посыплются мольбы прекратить, а остальные конечности дёргались в припадке пытаясь соскочить с меча. Из разорванных сосудов хлынула кровь, превращая пол под ним в кровавую лужу, заполняя комнату запахом железа. Боль была наверняка непереносимой, но процесс был лишь наполовину завершён. Горизонтальный надрез, наконец, остаток руки отделился.  Умереть от кровоизлияния ему никто не позволил бы. Демоническая ци окутывала меч, наполняя его жаром, пока сталь не раскалилась докрасна. Рану нужно было прижечь. Ло Бинхэ сделал пару шагов назад, чтобы рассмотреть эту картину — она завораживала. Второе плечо легко приняло в объятия лезвие, но на этот раз "пациент" не выдержал. Шэнь Цинцю судорожно глотал воздух носом, словно каждое движение наполняло лёгкие раскалёнными углями. Когда демоническая сталь одним резким движением отсекла следующий обрубок, его тело предало его. Желудочный сок вместе с остатками пищи рванули наружу, окрашивая и без того грязный пол липкой массой. Треснувшие губы задрожали, неровно открываясь в попытке сформировать слова, а язык бился о зубы и нёбо, как рыба на берегу. — Прошу... хватит... — слова сорвались с его уст шёпотом, едва различимым и застывшим в воздухе. Это были первые слова, сказанные с тех пор, как ему вновь дали язык. Шэнь Цинцю, гордая гадюка, всегда тщательно оберегал своё лицо. Никогда он не молил, не просил, не признавал поражения, даже когда его помести в водяную темницу униженным донельзя. Но в этот момент, вместо очередного оскорбления или сожаления о том, что тогда, до того как он сбросил ученика в бездну, не отрубил ему голову, он произнёс мольбу. Мольбу о пощаде. Пощаде, которую он не заслуживал. Но которую, несомненно, получит. — Думаешь, если ты попросишь, я остановлюсь? — Ло Бинхэ вскинул взгляд, в голосе зазвучала горечь и мрачная насмешка. — А ты останавливался, когда я просил? Хоть раз? Он пнул отсечённый гнилой обрубок руки со всей силой. Тот отлетел, ударился о стену с глухим стуком и шлёпнулся на пол, разбрызгивая вокруг капли густой жидкости. Ло Бинхэ смотрел на это с холодной отрешённостью. Всё, что когда-то кипело в его душе, выжигалось прямо сейчас, как рана, запечатанная раскалённой сталью. Яростный взмах рукой — и сразу две оставшиеся конечности с чавкающим звуком отслаиваются от тела. Слой за слоем бедра оголяются, обнажая истончившуюся кожу, воспалённые нервы и белые, блестящие от крови кости. Хлопающий звон капель от артерий разносится по помещению, и изувеченное тело будто выдыхает последние силы. Поток крови становится почти художественным в своей необратимости, истощая организм с каждым мгновением её отсутствия. Шэнь Цинцю содрогнулся, и в этот миг слёзы хлынули с новой силой, словно пытались залить пожарище боли, что бушевало внутри. Его изломанное туловище выгнулось в судорожной дуге, мышцы напряглись, будто желая отбиться или защититься тем, чего у него уже не было. Ноги, которых больше не существовало, пытались шевелиться в забытых рефлексах, как у ящерицы, лишённой хвоста. Его тело металось, будто стремилось уползти подальше, спрятаться от взгляда императора, от боли, от всего. Но расстояния больше не существовало для него. Он был истекающим кровью обрубком, лишённым даже возможности ползти — не то чтобы в его состоянии это имело значение. И всё же, даже в таком виде, он производил странное, пугающее впечатление. Жалкий, но гордый, он являл собой трагедию, которая не могла не завораживать. Эта влажная, липкая реальность внезапно разбилась в дребезги. Судороги прекратились, громкие и резкие вздохи стихли. В воздухе остался только слабый гул, будто всё вокруг погрузилось в плотное молчание. Солёная слеза скатилась с его глаза, алого и налитого кровью, затмевая внутренний блеск, когда-то горевший там. Шэнь Цинцю не мог умереть. Это было слишком просто, слишком недостойно. Кто угодно — но только не он, не бывший лорд Пика, который цеплялся за жизнь, держа её искру в руках, раздувая её даже в самой тёмной мгле. Он не был из тех, кто смиренно принимает конец. Это был человек, который наступит на голову любому, чтобы подняться выше, который всегда выбирал существование любой ценой. Но сейчас эта искра дрожала. Лёгкие рвано поднимались, словно тело спорило с разумом за право дышать. Однако мозг отказывался воспринимать эти слабые вдохи как что-то настоящее. Происходящее давило в желудке, оставляя горечь в горле. В ушах звучал колокол, разрывая барабанные перепонки болезненным эхом. Воздух предательски не хотел заполнять лёгкие, сжимая грудь невыносимой болью. Всё плыло перед глазами. Картина искажалась, накрытая плотным туманом. Где-то рядом упала прядь волос, кудрявая, тёмная, вырванная безжалостной рукой. Была ли это его рука или чужая — он уже не мог сказать. Мир сужался до одной точки. Ноги, дрожащие и ослабленные, отказывались слушаться, пока не подломились окончательно, превращаясь в бессильные тряпки. Ло Бинхэ, потеряв равновесие, рухнул на пол. Демоническая ци ещё мерцала вокруг, но её жар больше не грел. Трансформируя свой и без того острый ноготь, демон без труда пронзает собственную кожу. Лезвие ногтя, идёт вдоль вены, точно повторяя очертания извилистой синей реки. Линия разреза продолжается до внутренней стороны локтя. Это кажется незначительным, но в этом процессе важна была скорость, а не масштаб. Красная кровь хлынула сильным потоком в раскрытую челюсть. Тёплая и насыщенная, она несла с собой толику силы, пробуждая скрытые механизмы восстановления. Кровяные паразиты, впитавшиеся с первой каплей, начали своё дело. Они скрупулёзно заделывали каждую рану, наполняя разрушенные клетки новой жизнью. Бледная кожа на глазах преобразилась, насыщаясь здоровыми оттенками. Лёгкий румянец словно оживлял её, возвращая тело из полумёртвого состояния. На обрубках, где прежде зияли уродливые раны, начали формироваться неровные корочки. Эти места ещё требовали ухода — тщательного и регулярного. Мази, лекарства, перевязки — всё это предстояло в будущем, чтобы избежать новых бед. Кровь продолжала капать с раны, но демон этого почти не замечал. Его внимание было сосредоточено на теле, которое, медленно, но верно, приходило в порядок. Голова шумела, как будто внутри нее пробудился ураган, разрывающий остатки мыслей и сомнений. Шэнь Цинцю больше не дергался, не издавал ни звука, кроме редких, хриплых вздохов, почти незаметных. Демон провел рукой по своему лицу, размазывая чужую кровь, смешанную с потом. Его ладонь слегка дрожала, но это не вызывало отвращения. Наоборот, холодный, почти маниакальный покой захлестывал его разум. Он сделал это. Низко наклонившись над неподвижным телом. Глаза Шэня открылись, но зрачки были мутными, блуждающими, словно он находился между реальностью и иным миром. Чужая кровь, которой было больше, чем положено для живого существа, все еще растекалась по полу, тонкой, едва различимой струйкой пропитывая камни в полу под ними. Только тяжелое дыхание напоминало о том, что он все еще существует. Бинхэ поднял его за подбородок, вынуждая взглянуть в глаза. На мгновение ему показалось, что там мелькнул проблеск эмоции – мольбы, страха или что-то еще, но это было слишком быстро. — Вы будете жить, – прошептал он, чувствуя, как сердце замедляет ритм. Слишком долгое напряжение не отпускало, тело будто разрывалось на части, но он позволил себе последний взгляд на искалеченное, окровавленное существо у своих ног. Ладонь проходит по животу, поднимается выше, очерчивая выпирающие от нездоровой худобы ребра, и останавливается на сердце. Оно так быстро бьется, словно пытается вырваться наружу, но клетка из костей и мышц удерживает его от побега. Ритмичные удары — стук, стук, стук — они отдаются по всему телу, гипнотизируют и затихают. Звуки окружающего мира меркнут, уступая место ритму дыхания, который раздается в ушах, становясь все громче и отчетливее. Орган внутри продолжает работу, продолжет кричать, что хозяин все ещё тут. Разум раздваивается, трещит, как стекло, осознание рассыпается в пыль, а детская надежда, некогда расцветшая при первой их встрече, несправедливо вырвана реальность. На останках когда-то живых мечтаний появляются первые побеги, но теперь они питаются только болью и грязной похотливой жаждой.  Карие глаза медленно поднимают свой взгляд, задерживаясь на губах, испачканных собственной кровью и кусочками не до конца переваренной еды. Этот вид должен был вызывать отвращение, но сейчас они казались такими притягательными, почти сладкими. Очередное желание вспыхнуло внутри, желание, которому невозможно было отказать. Губы накрывают чужие. Соприкосновение длится несколько секунд, но в эти мгновения мир сужается до новых, ошеломляющих ощущений. В голове словно взрывается молния, разрывая все мысли. Нижняя губа поддаётся, её втягивают, ощущая теплоту и мягкость. Зубы аккуратно проходят по её поверхности, оставляя лёгкую боль, тут же смягчённую влажным прикосновением языка. Лишь после этого её отпускают, давая воздуху снова наполнить лёгкие. Ни о чём не хотелось думать. Всё, что существовало, — это убаюкивающее спокойствие, окутывающее душу. Осознание того, что только Ло Бинхэ сделал, приносило странное умиротворение, почти эйфорию. — Ваша жизнь теперь принадлежит мне.