"Монстры"

Циклоп был монстром, как и все другие монстры, что в жизни я встретил, источающим смерть во всем своём существе. Из его широкой пасти с клыками воняло страшной смертью - смесью крови и человеческой плоти. Он перемалывал человечину своими клыками не трудился, а лишь заглатывал жертву со всей звериной жадностью, туманившей разум. В каждом его неповоротливом движении ты предчувствуешь - один шаг, взмах ладони, с глыбы размером, и жизнь оборвется, будто тоненькая ниточка. Его рык, его топот и его взмахи мозолистых ладоней заставляли чувствовать глухоту, что не сразу проходит, когда от них по пещере разносилось громкое эхо. Даже во взгляде единственного глаза циклопа можно было читать смерть, чувствовать её, как она смотрит на тебя, раздумывая, выжидая, пока твои мысли в голове, словно птица в клетке, бьются... Сколько осталось жить? Если хоть самый крохотный шанс на спасение, если не на милость существа? Когда прекратятся крики? А Полифему лишь было радостно наблюдать за чужим горем, поглощающим разум отчаянием. Такова природа монстров, что способны думать, подобно людям - понимают чужое потрясение, но делают хуже. А он делал хуже. Его действия с каждым взмахом палицы становились случайными, но он попадал. Один солдат вскрикнул от хруста ломающегося позвоночника... другой оборвал крик, когда пронзительно щелкнула шея... третий не смог ничего сказать - был вбит в землю, как камень, что мешает на пути... А что он сделал четвертым.... А что с другим... Он делал хуже, и кровь окрасила землю и людей. От вони крови его зрачок расширялся, от жадности и голода из его пасти валила слюна, но циклоп рычал, пронзая железный воздух своим рыком. Рычал, что нет спасения, что побегом жизнь не спасти, хрипел в грозном и торжествующем рычании о смерти. И даже когда он свалился наземь, раскрошив своей головой близко находящийся камень, то он был страшен. Никто не решался сдвинуться с места, будто ожидая подвоха, что монстр проснётся, что проснётся и лишит последнего шанса на спасение хоть той части мужей, что осталась в живых. И, даже когда все стали действовать, то страх продолжал давить, словно самая тяжёлая наковальня... Химера появилась по приказу колдуньи, с желанием разорвать плоть, но ради защиты нимф, что и было ей приказано. Голова была у неё огнегривого льва, с гривой пышной и яркой. Толстое брюхо было от белошерстой козы, а хвост от скользкой змеи с переливающейся на свету чешуей. Чудище рычало грозно, шипело, выпуская из своих ноздрей клубы дыма и огня. Из огненной гривы в разные стороны разлетались искры, прожигающие пол, лозы на колоннах, и явно способны были прожечь саму кожу, если я не был осторожен, если б не вкусил волшебное растение. Но я был осторожен, я вкусил белладонну и вскоре в битве за нити жизней тянул я сам, разрывая их с пальцев Цирцеи, коварного кукловода. Химера была проворнее циклопа, неуклюжесть - слово, что её описать не способно. Она была меньше в размерах, но её преимуществ от этого было лишь больше. Бой против неё был, словно бой с мыслью — не знаешь, куда зверь прыгнет или разрежет крупными когтями воздух, удастся ли ей полоснуть лапой по лицу или впиться клыками в члены. Химера следовала безмолвному приказу своей госпожи, с каждым разом желая пронзить мою грудь насквозь яростнее. Даже моя собственная иллюзия не смогла охладить её пыл... Скала Сциллы была высока настолько, что даже вершины её не было видно. Она была окутана вечным сумраком и тяжёлой тишиной с запахом железа в воздухе. Её пещера было посередине этой самой острой скалы, скрытая во тьме. А сама Сцилла обладала такой жадностью, которой обладали все иные монстры вместе взятые. Она была скрытнее всех до определённого часа. В её манере было выжидать, когда корабль заплывёт глубже, в самую тьму её логова, выжидать, когда ужас промелькнет на лицах мужей, увидевших на камнях уже засохшие пятна крови, следы когтей и зубов, обломки кораблей.... Выжидать, когда пламя на факелах озарит собой непроглядную тьму. Когда факелы освещали её логово, то она больше не ждала. Головы стремительно опускались к кораблю, выхватывая пастями с множеством острых, как копья, клыков, бедных солдат. Сцилла пронзительно визжала, громко лаяла, хватая мужчин одного за другим, пожирая и пожирая. Шесть голов были длинными, гибкими и быстрыми в своих движениях, что по ним нельзя было попасть копьями или факелами, да это бы и не спасло никого. Единственный шанс на спасение - грести. Грести через боль и напряжение в каждом мускуле, грести, позабыв страх и грести, даже когда головы становились злее от своей ненасытности, выгрызая от корабля какие-либо части, пока пытались поглотить ещё одного маленького смертного. Головы рычали вместе со Сциллой, оглушая скалу, а мужья кричали вместе с ними. Крики боли, смерти и ужаса смешивались, как вода с кровью, что омывала всё и вся. И даже было трудно сразу понять, есть ли у такого жадного чудища разум, хоть немного близкий к человеческому. Но, видимо, был, ведь Сцилла приманивала людей, тихо-тихо шепча и, перед самым своим нападением, приветствовала хрипло и злобно. Она приманивала солдат своей, кажется, светящейся белой, как мрамор, кожей, своими гибкими и притягательными формами и своими пустыми белыми глазами. И вся её красота тут же забывалась, как голос эхом разносился по скале в хриплом "Привет...", а головы выползали из воды и из теней.... Харибда со звонким воем и звуками, как у всяких "поющих" рыб, находилась неподалёку от невозможно кровожадной Сциллы. Она поглощала со всяким шумом соленую влагу, желая поглотить в глубины глотки-водоворота всё, что только могло попасть в неё, пусть и желала она больше рыб и людей, что не могли спастись от её поглощения, силы, с которой закручивался водоворот и втягивал всякое в её пасть. А пасть у этого монстра была широкая и глубокая даже на вид, и полная множества клыков, что расположились по всей плоти внутри неё. Харибда была слабее всякого другого монстра, ведь не понимала, как избежать своей погибели, и сама навлекла на себя свою участь. Она всегда должна была выплёвывать часть того, что поглощала, но, когда та отвлечена чем-то иным, то появлялся риск того, что та просто погубит себя. На это я и рассчитывал. Каждого монстра можно одолеть, лишь используя его слабости. Слабость циклопа - его собственная глупость и глаз, слабость химеры - её ярость, слабость Сциллы же - ненасытность, которой даже боги могли лишь позавидовать. Мне лишь нужно было вновь обернуть слабость против чудовищного врага, использовав очередные хитрости. Я так и сделал. Я оберегал себя и дразнил Харибду, отламывая от своего плота брёвна, отвлекая её, пока уверенно кружил на плоту по самому краю водоворота, подплывая лишь немного ближе, чтобы она не была способна затянуть меня в свои глубины. Я уворачивался от клыков, кружил и кружил, пока от монстра после очередного воя не осталась лишь пустая, блестящая водная гладь... Последний монстр был страшнее всех других монстров. Всякого циклопа, всяких сирен и лестригонов, о которых я смолчал, всякой Сциллы и всякой Харибды был злее и кровожаднее. Монстр был ненасытен в своём гневе, нападая только сильнее с каждым разом. Его глаза яростно сверкали, а от оскала зубов его вид становился лишь ужаснее. Он казался слабым, казался сломленным, но в своих атаках стал на себя непохожим - сила наполнила его члены, заставляя вены разбухнуть, ярость затуманила разум, и монстр ни разу не дрогнул, ни разу не промахнулся в ударах, что наносил непрерывно и так часто, что крики боли даже не успевали пронзить воздух со стойким запахом железа и солёной воды. Он с яростью рычал и кричал, рискуя сорвать и без того хриплый голос. Такой силы рыка не было ни у одного монстра, что я слышал до этого. А слабость у этого монстра была самая явная, но он, в отличие от иных собратьев своих, эту слабость не давал использовать против себя и любые хитрости прекращал бесчисленными ударами. Он не был туп; пусть в ярости был с ног до головы, но не было и шанса, чтобы эту ярость использовали против него. Монстр разрезал ударами воздух, пронзал ими и не имел даже на миг всплывшей мысли в голове, чтобы прекратить своё нападение. Монстра можно было убить гораздо проще, чем других, но от того он был ещё более полон решимости выжить, полон решимости бороться за свою жизнь. Он был испачкан в крови, а напряжение читалось даже в самих пальцах рук, в побелевших от крепкой хватки костяшках и в перекошенном от гнева лице. Последний монстр был страшнее всего... и этим монстром был я.