Invictus

«Её сердце в пятки ушло, когда она, наконец, поняла, как сильно его хочет. Неважно, что было у него в прошлом, неважно, что он совершил. Разумеется, это не значило, что она вообще когда-нибудь ему об этом скажет. Это значило, что он действовал на неё на каком-то химическом уровне, и гораздо сильнее, чем другие мужчины; все остальные рядом с ним смотрелись крайне бледно», –

Ф. Скотт Фицджеральд, «Новый лист».

Гермиона оседлала талию Тома, насаживаясь на его член, а его пальцы впились в ее плоть, обхватывая бедра. Он приподнял ее над собой, толкаясь в нее снизу снова и снова. Это была его любимая позиция. Том мог трахать ее жестко и глубоко, поглаживая сладкое местечко внутри нее и наблюдая, как ее лицо искажается в мучительном удовольствии. Его черные глаза опасно сверкали. — Вот так, — пробормотал он, — ты так хорошо принимаешь меня, маленькая ведьма. Она покусывала губу каждый раз, когда он хвалил ее. Ему часто приходилось стимулировать ее, чтобы расслабить, но в этой позе он почти всегда мог довести ее до взрывного оргазма. Том каждый раз смаковал выражение ее лица в этот момент, и даже простое ожидание доводило его почти до крайности. Гермиона застонала, чувственно и хрипло. Ее голова откинулась назад, пока она, ахнув, попыталась вздохнуть, а ее волосы рассыпались по плечам. Алый румянец разлился по ее горлу, спускаясь к груди, демонстрируя, как она близко. — Блять, Гермиона. Том ощутил, как мышцы его пресса сократились, когда он вошел в нее, его кожа блестела капельками пота от напряжения. Он наблюдал за тем, как они соединялись, как ее тугая вагина обхватывала его член, когда он выходил, чтобы снова толкнуться внутрь. Небольшие синяки расцвели на ее коже там, где его пальцы впивались в ее тело. Том смотрел на них, не отрываясь. Он хотел оставить их повсюду. Он задыхался, а его мышцы были напряжены. Его голова откинулась назад, связки в горле и адамово яблоко натянулись, слишком отросшие волосы беспорядочно упали на лоб, и Гермионе подумалось, что не существует ничего более привлекательного. Ее грудь болезненно сжалась, когда она посмотрела на него. Она протянула руку вперед и провела пальцами по его сухожилиям и мышцам на шее, а ее глаза блаженно закатились. Он толкнулся вверх и вошел в нее сильнее и глубже, попав под определенным углом, что довело ее до безумия. Ее стенки сжались вокруг его члена, и, издав еще один стон, Гермиона отпустила себя. Ее рот приоткрылся. — Хорошая маленькая ведьма, — прохрипел Том, — позволь мне услышать, как ты кричишь. Она вскрикнула, в глазах потемнело, и всеми цветами радуги засверкали маленькие звезды, когда удовольствие пронеслось сквозь нее, распространяясь волнами оцепенения сквозь ее нутро. Пальцы Тома обхватили ее горло. — Кому ты принадлежишь, Гермиона? — Тебе, — прошептала она, пытаясь вдохнуть воздуха, пока ее тело пульсировало в экстазе, — тебе, Том. — Моя, — процедил он сквозь зубы, а затем грубо и глубоко толкнулся и излился в нее. Он отпустил ее горло, положил ладонь на ее затылок и потянул на себе, пока она не упала ему на грудь, ее соски нежно дразнили волосы на его груди. — Моя, — выдохнул он. Их тела дрожали рядом друг с другом, грудины сотрясались от сильного биения сердец. В тот момент Том поклялся, что найдет способ связать частички своей души с ней не на одну жизнь, а на вечность. Он ощущал, что имеет на это право. В конце концов, она принадлежала ему. Позже, когда она лежала рядом с ним в постели, положив голову ему на грудь и оглядывая комнату, словно запоминая ее, то ощутила всю недосказанность между ними. В течение ночи он налил им несколько стаканов огневиски, и Гермиона захмелела, а вот Том хорошо переносил алкоголь и никогда не показывал признаков опьянения. Он посмотрел на нее невероятно интимно. Он знал, что она хранит секреты. Она знала, что он это знает. И все же Том не заставил ее раскрыть их, хотя, Гермиона знала, что он мог бы сделать это с легкостью. Она осознала это в те тихие минуты, когда они засыпали вместе, в тот короткий момент, прежде чем они оба погрузились в небытие. Она смогла почувствовать, как он думает, задается вопросами, ищет ответы. И боялась, что однажды он осознает все, что она скрывала. Он был слишком сообразительным и умным, чтобы не понять. Еще более странным было то, что всякий раз, когда Гермиона противостояла ему, его принципам, его идеалам или даже его Пожирателям Смерти, будь то ее публичные заявления или статьи, он никогда не упоминал об этом и не спорил с ней. Если бы он действовал иначе, она бы чувствовала себя лучше. Но он не действовал, и Гермионе было хуже от того, насколько такое поведение делало интимнее их соглашение. Будто бы он был абсолютно уверен, что однажды раскроет все ее тайны. Будто однажды они станут одним целым, и все их разногласия не имеют значения. Это встревожило и пугало Гермиону, ведь где-то глубоко сидела мысль, что такое невозможно, но в то же время она желала такого исхода больше всего на свете. Когда она пришла к нему домой вечером после выхода ее статьи об Азкабане, то увидела экземпляр «Пророка», лежащий лицевой стороной вверх на его обеденном столе с ее статьей на первой полосе. Он ни слова не сказал о статье, но позволил ей увидеть, что он читал ее. Они понимали, что оба знают правду, но не сказали друг другу ни слова. Том задрал ее юбку до талии, обхватил за бедра и приподнял, чтобы посадил на стол, прямо на газету. Он прижал ее спиной к деревянной столешнице и трахал, наблюдая за соединением их тел поверх ее статьи. Его сперма вытекла из нее прямо на заголовок. Том Риддл доминировал над ней так, как она никогда не думала, что хоть какой-то мужчина сможет, спокойно и уверенно. Он был весьма настойчив и слегка агрессивен. Никогда в жизни она не чувствовала себя в большой безопасности с человеком, которого в то же время боялась. Он был словно постоянно затягивающейся петлей на ее шее. Все, что она знала о себе и во что верила, рушилось. Гермиона чувствовала, что ее сломил мужчина, которого она ненавидела и которым восхищалась. — Том… — Гермиона. — Почему ты не спросил меня, по какой причине я борюсь с тобой? Он молчал мгновение. Прислонившись к изголовью кровати, он держал сигарету в одной руке, а второй обнимал ее, лежащую рядом с ним. А затем глубоко вздохнул. — Потому что я знаю, что у тебя есть для этого причины, о которых ты мне не скажешь. Я уже много раз просил тебя поделиться своими секретами, но ты отказывалась. Я не собираюсь продолжать спрашивать только для того, чтобы получить тот же ответ. — Тебя это не злит? — Меня это сильно злит. — Однажды ты сказал, что не станешь использовать на мне легилименцию. Почему? Он кинул на нее взгляд, сделав затяжку. — Ты знаешь почему. Гермиона посмотрела на него, боясь услышать ответ. — Знаю? Он выпустил дым через нос и рот. — Знаешь. Ты понимаешь, что в данный момент я хочу тебя больше, чем ответов. — В данный момент? Он сделал еще одну затяжку. — Наступит время, Гермиона, когда тебе придется решить, хочешь ли ты меня больше, чем хранить свои секреты. Но я терпеливый человек. Гермиона сглотнула. — Том… — Не уступай, пока не будешь готова, Гермиона. Иначе пожалеешь об этом уже на следующий день. — Знаю. Он выпустил кольцо дыма. — Ты очень красивая, маленькая ведьма. Она вздохнула. — Не говори так. — Ты прекрасна. Она метнула на него взгляд. — Том, я все равно буду бороться со всем, за что ты выступаешь. Неважно, что между нами. Он горько усмехнулся себе под нос. — Думаю, именно поэтому я жажду тебя еще сильнее. — Том… — Я хочу тебя, Гермиона. Тебя беспокоит, что я говорю об этом? Грудь Гермионы сжалась. Он так говорил, потому что знал, что причиняет ей боль, а не потому, что думал, что это ей понравится. Ее удовольствие было последним, о чем он думал. Том хотел причинить ей боль, расстроить ее, бросить вызов. Чтобы вывести ее из себя. Ему приносило наслаждение заставлять ее хотеть его, потому что он знал, что она не хочет хотеть его. Гермиона никогда в жизни не чувствовала себя настолько одержимой кем-либо. Том затушил сигарету, затем взмахом палочки выключил свет. — Спи, Гермиона. Завтра ты проснешься и почувствуешь себя лучше. Я заварю тебе чай, а ты приготовишь мне завтрак. Потом пойдешь на работу и будешь думать о том, как уничтожить меня. Спокойной ночи, маленькая ведьма. Когда Гермиона не была с Томом, то бродила по городу. Она осматривала здания и вслушивалась в рев лондонского движения. Она гуляла по Косому переулку, Вертикальной и Горизонтальной Аллеям. По ночам, когда Тома не было дома или он был занят своими исследованиями, она стояла на балконе, широко расставив руки и облокотившись на перилах, как будто она принадлежала этому месту, принадлежала горизонту. Но понимала, что это не так. Она выходила на долгие одиночные прогулки навстречу прохладному осеннему воздуху. Октябрь наступал, накрывая Лондон, как опустошающий туман на кладбище. Она надевала длинный плащ или тренч с высоко поднятым воротником, доходящим до щек, и быстро шла, бойко стуча каблуками по булыжникам. Она всматривалась в лица тех, кого встречала на улицах, и задавалась вопросом, как ее присутствие здесь повлияет на них. Насколько она уже изменила события будущего? Она никогда не узнает. По всей видимости, она никогда не вернется в свое время, а даже если и вернется, то нет уверенности, что ее еще кто-нибудь будет знать. Но как можно отпустить всех, кого когда-либо знал и любил? Как вся жизнь человека может быть стерта за один день? Гермиона больше не была свободна. Каждый шаг, который она делала по Лондону, ранил ее душу. Она была привязана к нему — как он был привязан к каждой своей части и этому времени. Теперь этот город для нее уже не был прежним и уже никогда не будет. Гермиона часто посещала площадку нового волшебного банка. Строительство будет завершено через несколько месяцев. Гермионе казалось странным продолжать свою жизнь здесь, в прошлом. Было чувство, словно она откатилась назад. Она прошла мимо трехэтажного кирпичного завода «Портсмутские зелья», представляя, что бы могла с ним сделать, если бы оно принадлежало ей. Однажды она даже пробралась внутрь, удачно воспользовавшись заклинанием, и побродила по нижнему этажу. Это стало ее мечтой, тем, о чем она думала в свободные минуты, которых было очень мало. Гермиона стала неотъемлемой частью общества. Она посещала официальные приемы, вечеринки, обеды, танцы и балы, мило улыбаясь. Она танцевала и смеялась и всегда под руку с каким-нибудь красивым молодым волшебником. У нее не было недостатка в приглашениях, и она принимала их от совершенно разных людей, чтобы не сбивать с толку ни сердца, ни публику. У Магической Британии была нездоровая одержимость свиданиями Гермионы, хотя таблоидные сплетни были очень далеки от истины. Том часто склонялся к исполнению социальных обязательств, хотя она знала, что они ему не нравились. Она периодически видела его издалека в обществе чистокровных и Вильгемины Тафт. До избрания Вильгельмины оставалось несколько недель, и она, судя по всему, была очень любезным и обаятельным общественным деятелем. У нее был вкрадчивый властный голос; она произносила вдохновляющие и проникновенные речи. Она также была приятно нейтральна по всем политическим вопросам. Слишком нейтральна. Гермионе не нравилась ни ее близость с Томом, ни ее дружба с ним, а ее желание выставить его напоказ заставило Гермиону усомниться в ее мотивах. Гермиона заметила, что имя Риддла стало часто упоминаться в разговоре. Весь Лондон задавался вопросом о загадочном продавце, который, по слухам, был чудом волшебного мира и политической силой, с которой нужно считаться. Она подозревала, что преимущественно в этом замешана Тафт, и почему-то это раздражало ее. Гермиона часто наблюдала за ним через всю залу, когда думала, что он не видит, ненавидя каждого мужчину, который пожимал ему руку, и каждую женщину, которая застенчиво ему улыбалась. Она бы приревновала к его пиджаку, запонкам, стакану огневиски в его руке и самому воздуху, которым он дышал, только чтобы заставить его обратить на нее взгляд и ухмыльнуться, как будто он с самого начала знал, что она наблюдает за ним. Когда кто-нибудь упоминал при ней имя Риддла, она сводила разговор на нет. — Конечно, я встречала его, к своей крайней неудаче. Я нахожу его высокомерным и немного надменным. О да, он довольно одаренный волшебник, но очень жаль, что растрачивает свой талант в этом ужасном магазинчике в Лютном переулке. Да, Лютный переулок. Но не стоит удивляться: его всегда видели в обществе с самыми фанатичными и предвзятыми представителями Лондона. Не очень хорошая компания для общения. Я слышала, он даже общается с великанами. Что я думаю о нем лично? Ну, в том-то и дело, да? Я не думаю о нем. Она лгала красиво и с завораживающим смехом, чему научилась в совершенстве за последний год. Она лгала ради своих близких, ради жизни людей, которых даже не знала, и она лгала ради себя, но, прежде всего, она лгала ради души Тома. Поздно вечером она часто появлялась в квартире Риддла. Она появилась без предупреждения, уверенная, что найдет его там одного в ожидании нее. Он был ее противником, и даже их тела, казалось, знали об этом. Их соитие чаще всего было актом насилия и борьбой сил, они оба боролись за контроль. Риддл всегда требовал капитуляции, которая была тем полнее, чем сильнее она сопротивлялась. Это была страсть в самом прямом и низшем смысле этого слова — мучение. Его неизбежный триумф инверсировал ее напряженную неприязнь, превращал ее пытку в экстаз. Она пришла к нему в квартиру с вечеринки в серебряном вечернем платье, дорогом и тонком, шелк которого покрывал ее тело, словно паутина. И взглянула на протекающий потолок и неотесанный кухонный стол, заваленный пергаментами и учебными материалами Риддла, позволяя своим глазам бродить по каждому предмету вокруг нее, его различным магическим приспособлениям и книгам, разложенным там, где он их оставил, в хаотическом подобии порядка. Иногда он приносил предметы из Горбин и Беркес, чтобы изучить их магические свойства и проанализировать чары, и делал записи на кусочках пергамента. У него было много дневников, но она ни разу не видела того самого дневника. Ей нравилось бродить по его квартире, бросать атласные перчатки поверх его книг и оставлять серьги на его пергаментах, снимать бриллиантовый браслет и ронять его в пепельницу. Она вешала свою расшитую бисером сумку на его вешалку для полотенец, а трусики оставляла под подушкой, на что он нисколько не жаловался. — Здравствуй, Волан-де-Морт, — тихо выдохнула она, остановившись за его стулом и опустив руки ему на плечи, пока он горбился над своими заметками по новой теории нумерологии. Ей все еще было страшно произносить его имя, поэтому она повторяла его как можно чаще, чтобы помнить, кем он был. Она скользнула рукой под его рубашку, ее пальцы прижались к его груди. Он ответил ровным, глубоким голосом, от которого у нее по спине пробежала дрожь. — Скажи мне, маленькая ведьма. Что ты думаешь об этом парне, Томе Риддле? Она склонилась над его плечом и коснулась губами его уха. — Я слышала, он якшается с великанами, — прошептала она. Она услышала звук его смеха, но он не обернулся, чтобы посмотреть на нее; он просто обхватил пальцами ее запястье и потянул ее руку глубже под свою рубашку, сильнее вжимая ее в свою кожу. Затем она откинула его голову назад и наклонилась, чтобы накрыть его рот своим. Когда они оторвались друг от друга, он пробормотал: — И ты вообще о нем не думаешь, верно? Она посмотрела на него: на его перевернутые черты, торчащее адамово яблоко, вытянутую шею. — Я его не знаю, — пробормотала она, — я не знаю человека, которого видит остальной мир, — она провела пальцами по его точеной щеке, — я знаю только тебя. Однажды вечером она пришла домой и обнаружила Тома сидящим в его любимом кресле. На полу у его ног лежал экземпляр «Пророка», открытый на ее последней статье, в которой была такая строчка: Почему лучшее, что могут предложить магглоненавистники Британии — это клуб фанатичных мальчиков со слизеринским продавцом в качестве лидера? Это загадка настолько обыденная, что с таким же успехом могла бы стать вопросом для входа в гостиную Когтеврана. Он жестом пригласил ее встать на колени на эту газету и начал учить, как доставлять ему удовольствие ртом. Он запустил пальцы в ее волосы и похвалил, назвав идеальной ученицей. Гермиона сохранила эту газету. Однажды она пришла и обнаружила, что он работает за кухонным столом. Он сказал: — Я занимаюсь исследованием. Садись и жди. Он больше не смотрел на нее. Она молча ждала, сидя в маленьком кресле в дальней части комнаты. Девушка наблюдала, как он что-то изучает и лихорадочно записывает, его темные брови были сосредоточенно нахмурены, а рот плотно сжат в задумчивости. Она наблюдала, как он закусывал щеку, как у него выступали вены на предплечьях, как он писал своими длинными пальцами с остриженными ногтями. И просто хотела наблюдать за ним таким. Не за Волан-де-Мортом, а просто за Томом. Прилежным и стремящимся к совершенству. Стремящимся к величию. Сосредоточенный и непоколебимый. Гермионе он казался почти святым, в его стремлении к магии была такая чистота. Но, к сожалению, он выбрал темные искусства. Том Риддл был бы великолепен в любом качестве, независимо от того, к какой цели стремился бы. Позже той же ночью Риддл лежал в кровати с книгой в руке, прислонившись к изголовью, раздвинув ноги и согнув одно колено. Гермиона лежала между его ног, прижавшись спиной к его животу и положив голову ему на грудь, и тоже читала. — Том? — Что такое? Риддл всегда слегка раздражался, когда его отвлекали от каких-либо дел. Она наблюдала за тем, что его обычно злило и раздражало, что случалось часто, поскольку он был одним из самых маниакальных людей с ОКР, которых она когда-либо встречала. Когда все его внимание было сосредоточено на чем-либо, он становился близок к убийству, если его заставляли нарушить концентрацию. Но она все равно сделала это. Если он собирается использовать ее, она будет использовать его. — Каково тебе было? В приюте. Он молчал какое-то время, затем опустил книгу. — Тесно. — Из-за войны? Он кивнул. — Ничего не хватало, потому что много ресурсов шло на войну. Было много сирот, особенно из Германии, которые были перевезены сюда. Они все были там по необходимости, конечно… а не из-за сумасшедшей матери и бессердечного отца. Гермиона сплела свои пальцы с его. — Думаешь, ты чем-то похож на него? Он усмехнулся. — Я, черт возьми, надеюсь, что нет. Считаешь меня бессердечным, Гермиона? — Ты довольно легко убиваешь, калечишь и пытаешь. Угрозы с легкостью слетают с твоего языка. Он усмехнулся. — Говорит девушка, которая рассекла грудь Вальбурге и хладнокровно убила темного волшебника. Думаю, ты скоро поймешь, что эти моменты просто случайны. Но я бы никогда не оставил своего ребенка жить в приюте, пока сам жил бы в богатстве и достатке. — Ты хочешь детей? — Нет, — сказал он категорически, — я был бы ужасным отцом. Но гипотетически, если бы это произошло, запланировано или случайно, я бы никогда не стал тем отцом, которым был мой… или, скорее, отцом, которым он не был. Гермиона замолчала. Том посмотрел на нее сверху вниз и отбросил книгу. — Ты хочешь детей, Гермиона? Она остановила взгляд на двери чулана. — Раньше да. Я больше не знаю, чего хочу. Том смотрел на нее какое-то время, затем наклонил голову и впился в ее шею, проводя зубами по чувствительному месту за ее ухом. Его рука обхватила ее грудь, и он хрипло прошептал ей в ухо: — Ну, я знаю, чего хочу. — Ммм, — промурлыкала Гермиона с мягкой улыбкой, у нее перехватило дыхание, когда он нежно сжал ее грудь, — и что это? Он укусил ее за ушко, а затем пробормотал: — Булочки. Гермиона рассмеялась и встала, отложив книгу по этикету русалок в пользу выпечки. В конце концов, это было ее любимым развлечением. Свой старый набор форм для выпечки она хранила у него в квартире, потому что Пикси купила ей новый, так что теперь здесь всегда было много разнообразной выпечки и тортов. Она тайком выпила эликсир, пока была на кухне.