Invictus

Под ботинками Тома Риддла хрустел гравий, которым был усыпан скалистый берег. Небо пасмурное, хотя был только полдень. Он предположил, что небо здесь всегда выглядело таким… темным и серо-грозовым, подсвеченным жутким бесцветным сиянием — ни солнца, ни звезд. И задумывался о том, являлось ли это просто иллюзией разума или оно всегда было здесь таким. Бурное море разбивалось о берег. До этого дня Том лишь однажды посещал Азкабан, и тогда океан тоже был таким. Безудержным и необузданным. Беспокойным. Как будто сам дух воды был встревожен здешним воздухом. Интересно, окуни он пальцы ног в эти воды, то обхватят ли его мощные щупальца и утащат ли под темную поверхность, туда, куда не доберется никакая надежда? Надежда. Здесь ее не существовало. Она не была способна выжить среди бьющихся волн и холодных, неумолимых скал. Том посмотрел вперед, на сооружение, маячившее перед ним. Оно возвышалось над горизонтом, будто было просто частью зазубренной скалы, на которой стояло. Как будто оно было вырезано острым ножом страха, висевшим в воздухе подобно ядовитым парам. Страх пытался обвить Тома своими щупальцами, пронзить его сердце, но он не отмахнулся от него. Риддл позволил ему поприветствовать себя как равного, ослабить хватку и прильнуть к нему, как к симбионту. Когда Том был мальчиком, ему в руки попалась маггловская книга под названием "Граф Монте-Кристо". Азкабан всегда напоминал ему тюрьму, в которой Эдмон Дантес провел четырнадцать лет, прежде чем его сбросили в океан в мешке для трупов, с привязанным к лодыжкам мельничным жерновом. Это была бы лучшая участь, чем Азкабан. Том поднял глаза к небу, наблюдая за кружащимся вихрем голодных дементоров, парящих над тюрьмой. Он понимал, что они уже знают о его присутствии. Дементоры никогда не воздействовали на Тома так, как на других. Казалось, он вызывал у них почти отвращение, будто его душа была отравой, а не едой. Том полагал, что у него очень мало счастливых воспоминаний, которыми они могли бы питаться, поэтому отчаяние этого острова никогда не оказывало на Тома какого-либо влияния. Он же воспринимал это как преимущество: возможно, дементоры могли бы стать своего рода союзниками. Пусть неразумными, неуправляемыми и мятежными, но все же союзниками. Нужно было просто понять, чем их мотивировать. Вся сила на самом деле всегда заключалась в умении мотивировать самых разных людей. Том не мог сотворить телесного Патронуса. Он полагал, что в этом нет ничего такого, ведь и не нуждался в нем. Лишь однажды ему удалось призвать Патронус, сразу после того, как он убил своего отца — это был единственный самый приятный момент в его жизни. Это было похоже на освобождение от чего-то, как от веревки, которая всегда его душила. И после долгожданной встречи Том вызвал могущественного защитника-змея. Он был крайне доволен собой, пока восторг, в конце концов, не угас, и в нем не осталось ничего, кроме горечи, которая распространялась внутри подобно инфекции… как гангрена. После этого он так и не смог снова наколдовать Патронус. Его утешал, по крайней мере, тот факт, что этот дефект был эмоционального рода, а не магического. К сожалению, это оставалось слабым местом Тома на протяжении всей его жизни. Он задавался вопросом, испытывала ли Гермиона такую же горечь по отношению к своему отцу. Но нет, этого не могло быть: Альбус, по-видимому, и не знал о ее существовании. Ее никто не вычеркивал из своей жизни, как назойливого комара, от которого можно отмахнуться. Тому стало интересно, умеет ли она призывать Патронус, и если да, то какое воспоминание она использует? В какую форму обращается ее защитник? И снова его мысли вернулись к ней, словно их уносило неотвратимым течением, угрожающим утопить. Последние две недели после Остары он часто думал о том, чтобы перерезать ей горло, но с каждым днем желание все больше угасало. Теперь он думал только о том, чтобы слегка ее поцарапать. Ровно настолько, чтобы увидеть, как из пореза сочится ее кровь. Мысли о ней были странными. Он представлял себе каждое место, к которому прикасался Абраксас, и чувствовал иррациональное желание чиркнуть спичкой и выжечь его прикосновения с ее кожи. Ему хотелось услышать, как она ахает и кричит, но сорвать подобные звуки с ее губ можно было и более приятными способами. Конечно, он никогда не стал бы действовать в соответствии с этими странными мыслями. Том прекрасно понимал, что порой его разум начинает капризничать. Возможно, это было то семя тьмы, посеянное в нем Темными Искусствами, о котором писала Гермиона в своей статье. Он представил расцветающий в своей душе сад черных ядовитых роз с острыми, как когти, шипами. Он видел Гермиону, идущую по этому саду, одетую в белую мантию, пытающуюся своими прикосновениями исцелить отравленные заросли. Ты ничего уже не исправишь, маленькая ведьма, подумал он, боюсь, ущерб уже нанесен. Риддл пошел по каменистому берегу, поднимаясь по склону к тюрьме. Он подошел к боковой двери, где, как он знал, находилась горстка охранников — волшебников, защищенных и укрытых от воздействия дементоров бесчисленными заклинаниями. И постучал в маленькое окошко в железной двери. Через минуту-другую оно со скрипом открылось. — Мне нужно навестить заключенного, — сказал Том появившимся в щели и налитым кровью глазам. — Дождись минуту, — ответил голос. Через десять минут, хотя казалось, что прошло полчаса, дверь открылась, и, к удивлению Тома, из нее вышла женщина. Приземистая ведьма с волосами, которые, кажется, должны были быть рыжими, но были словно выцветшими. Это из-за дементоров, подумал Том. — Ваши документы? Том протянул ей украденную палочку, которую она тут же конфисковала. — В тюрьму с палочками нельзя. — Справедливо. В любом случае, он достаточно хорошо владел беспалочковой магией. — Следуйте за мной, — она наложила на него заклинание, которое, по-видимому, позволило ему пройти в саму тюрьму. И также наложила на него заклинание, имитирующее необычное тепло и приподнятое настроение: оно струилось по его шее и рукам, как горячий душ. Том предположил, что это некая защита от влияния дементоров, но и не нуждался в дополнительной поддержке. Наверное, им просто надоедало приводить в чувство потерявших сознание посетителей. К их группе из двух человек прибилось не меньше шести дементоров. Существа столпились в воздухе, пока они проходили через ворота тюрьмы. Ему нужно будет пообщаться с ними, когда он закончит свой визит. — К какому заключенному вы пришли? — спросила ведьма скучающим тоном. — К Доминику Хаузлеру, — спокойно ответил он. Она резко остановилась и повернулась, чтобы посмотреть на него. Том непонимающе уставился на нее в ответ, пока работница тюрьмы оценивала его внешность. С помощью Оборотного он выглядел как один конкретный работник Министерства Магии, с которым у нескольких Пожирателей Смерти были проблемы. Этот волшебник, исповедуя те же убеждения, что и Том и его последователи, категорически отверг их предложение вступить в организацию, сославшись на то, что никогда не последует за "продавцом-полукровкой", и стал чесать языком в Министерстве о Пожирателях Смерти. Пришлось наложить Обливиэйт на немалое количество министерских рабочих. Последней каплей стало то, что Мальсибер доложил Тому, как этот человек, которого звали Сайрус Пиллоуби, принялся разглагольствовать о некоей писательнице "Ежедневного Пророка", называя ее "магглолюбивой дрянью" и "Дамблшлюхой", добавляя к этому, что ее рот "вполне пригоден для траха". Несмотря на то, что Том был согласен с его оценкой ее рта, он счел комментарии этого человека о его новом увлечении весьма безвкусными, а его самого — заслуживающим смерти или пребывания в Азкабане. — Этот заключенный, — начала она, — имеет право лишь на одно посещение в месяц. Челюсть Тома напряглась. — Я точно знаю, что этот заключенный не видел ни одной живой души вот уже десять месяцев, так что, будьте добры, отведите меня к нему. Ведьма с любопытством взглянула на него, как будто так у нее получилось бы проникнуть в его сознание. Он понял, что она – легилимент, причем чертовски умелый, но он был еще лучшим окклюментом. Том захлопнул свои обсидиановые ментальные стены, и его лицо превратилось в гладкую маску. Том Риддл был непроницаемой крепостью, ничем не уступающей Азкабану. — Пойдемте, — вздохнула она. Он последовал за ней в самое сердце тюрьмы. Они шли по лабиринту коридоров, в наружных частях которых располагались камеры с маленькими окошками. Коридоры были наполнены гротескными звуками стонов и рыданий, явно воюющих друг с другом за право быть самым громким. Печальная музыка поразила бы сердце обычного волшебника, но Том с детства привык к звукам плача. Дети и впрямь ужасно плачут, особенно когда им сообщают, что их родители похоронены на глубине шесть футов под землей, а их самих ссылают в холодный и тесный приют, где почти нечего есть. Наконец, они остановились перед тяжелой кованой дверью. Шары света тускло освещали вход в камеру. На двери не было никаких магических чар или оберегов, только тяжелые замки и железный засов. Том подумал, что заключенные были настолько ослаблены физически и психически, что не смогли бы даже попытаться сбежать с помощью магии. Дементоры способны подавить магию большинства волшебников. Том не был похож на большинство волшебников. Он прожил годы в таком отчаянии, которое вызывают дементоры. Эта трагическая безнадежность — то, чему Том позволял управлять собой. Его собственные страдания в каком-то смысле делали его сильнее, потому что в течение многих лет лишь страдания у него и были. Женщина провела его вперед, в темную камеру. Как только он переступил порог, она захлопнула за ним тяжелую дверь. Он не слышал ее удаляющихся шагов, поэтому решил, что она стоит на страже у двери. Шары света последовали за ним в сырую камеру и позволили ему пусть и размыто, но рассмотреть человека, который лежал ничком на рваной раскладушке. У него были прямые пожелтевшие волосы, немного седые и лишенные цвета, но освещение было не очень хорошим. Длинный шрам начинался на виске и шел вниз, через веко, щеку и рот, немного оттягивая губы вниз, придавая ему хмурый вид. Он, похоже, только что проснулся, но темные мешки под глазами были не от недосыпания. Одежда его превратилась в лохмотья. Том некоторое время стоял, глядя на него, пока тот не заговорил хриплым голосом. — Кто ты? — Меня зовут Лорд Волан-де-Морт. — Что тебе нужно? Сразу к делу. Этот человек ему уже нравился. — Простите, я знаю, что при посещении чужого жилища не принято приходить с пустыми руками, но дементоры не хотели пускать меня ни с какими предметами, даже с палочкой. Мудро с их стороны, учитывая, кто я такой, но все равно неудобно вышло. — И кто же ты тогда такой? — мужчина уставился на него пустым взглядом, в его глазах не было ни капли эмоций. Том заметил, что руки мужчины, казалось, постоянно трясутся. Том опустился перед ним на колени, понизив голос. — Я знаю, что вы — один из генералов Гриндевальда. Я знаю, что вы разрабатывали для него заклинания и зелья. — Да, — мрачно пробормотал он, — и посмотри, где я теперь. — Конечно. Вы не за тем человеком пошли. Но, признаюсь, некоторые аспекты деятельности Гриндевальда вызывают у меня восхищение. Хотя он совершил немало ошибок. Мужчина рассмеялся влажным, хрипловатым звуком. Том взмахнул рукой, и на человеке появилась новая одежда, волосы стали чистыми, а с кожи исчезла вся грязь. Мужчина посмотрел на себя, потом снова на Риддла. — Спасибо за преображение, мальчик, — он продолжал смеяться. На этот раз засмеялся и Том. — Вы хотите свободы, Доминик? Смех мужчины затих. Он посмотрел на Тома задумчивыми глазами. Да, действительно. Больше всего на свете он хотел выбраться из Азкабана. Вот оно. Мотивация. — Я знаю, что вы учились у Гриндевальда, и он научил вас... очень специфическим формам магии. Мужчина кивнул, его глаза, с диким собачьим взглядом, были устремлены на Тома. — Это очень помогло мне здесь. — Вы передадите эти знания мне. Помимо всего прочего, мне нужно узнать, как создавать инферналов, а также другие вещи. Гораздо более непонятные... Доминик сузил глаза. — Эти вещи, о которых ты говоришь, не любой волшебник может постичь... Лорд Волан-де-Морт, — он практически выплюнул это имя. — Я могу вытащить вас отсюда. — Такого не случалось. Никто не выбирался из Азкабана. — Полагаю, для исключительного волшебника это вполне возможно, не так ли? Доминик уставился на Риддла. Том понизил голос, наклонившись ближе. — Вы совершили ошибку, бежав в Британию. Для таких волшебников, как вы, есть и другие безопасные места. Например, Албания. Восток. Я знаю существ, которые симпатизируют нашему делу. Я могу спрятать вас. Мужчина сглотнул, и на его похожем на труп лице отразился проблеск надежды. — Ты хочешь, чтобы я передал тебе результаты экспериментов Гриндевальда… — Я хочу, чтобы вы поклялись мне в верности. Вы дадите Непреложный Обет и примете мою Темную Метку. — И зачем мне это делать? — недоверчиво усмехнулся мужчина. Том холодно улыбнулся. — Потому что если вы этого не сделаете, я выйду из этой тюрьмы, и вы больше никогда обо мне не услышите. Я, безусловно, единственный волшебник, который может вам помочь. Вы дадите клятву или проведете остаток своего жалкого существования в этой камере. Мужчина наблюдал за Риддлом. Первое впечатление о Томе было как о высокомерном и самоуверенном молодом человеке. Но сейчас, глядя на него, Доминик заметил холодность на лице юноши. Шары света, как по команде, поплыли рядом с Томом, освещая его темные глаза. Внезапно, словно Том знал, чего ищет Доминик, его глаза стали ярко-красными, не замутненными действием Оборотного зелья, и засверкали в темноте. Хотя мужчина уже привык к холоду, по его позвоночнику пробежала дрожь. Этот... Волан-де-Морт... он действительно смутно напоминал ему Гриндевальда. Но было что-то другое. Что-то, что Доминик не мог определить. Риддл протянул руку, и его красные глаза встретились с глазами Доминика. Мужчина прочистил горло. — Вытащи меня отсюда... и я принесу клятву, — он протянул руку и схватил Тома за запястье с такой силой, на какую только был способен. — И приму твое клеймо. Тогда я научу тебя всему, что ты захочешь узнать. Том обхватил пальцами костлявое запястье мужчины, и они сцепились. Том притянул мужчину к себе, так что их лица оказались на одном уровне, и его улыбка вызвала новую дрожь по коже мужчины. — Ты только что заключил сделку с дьяволом, мой друг. Сбивчивый смех Доминика эхом прокатился по каменной клетке. — В любом случае я мертвец. Я давно отдал свою душу. Риддл встал и направился к железной двери, громко стукнув по ней костяшками пальцев. — Полагаю, это касается нас обоих.