Иопос. Паучий дом

Парень смотрит на небо. Оно всё такое же синее и необъятное, недосягаемое. Уже пора, так что он входит в толстую металлическую дверь, которая захлопывается за ним. Прямо за ней простирается белая лестница, ведущая вниз, возможно в преисподнюю. Никаких колебаний, только отточенные, спокойные движения. Минуя ступеньку за ступенькой, он проходится взглядом по белым стенам, освящённым бледными холодными лампами. Лестница заканчивается длинным коридором, такого же белоснежного цвета и он идёт. Его лакированные туфли отстукивают от плитки тихий размерный ритм, нарушая поистине гробовую тишину. С каждым шагом коридор начинает темнеть. Сначала это едва заметно, но уже через несколько метров стены становятся трупно-серыми, после просто мрачными, а затем беспросветно чёрными. Такой глубокий чёрный поглощает почти весь цвет не изменившихся бледных ламп. Теперь можно точно сказать, что это место как минимум похоже на ад. Коридор начинает разветвляться и извиваться, начинают виднеться двери с простыми номерными табличками красного цвета. Всё так же тихо. Наконец длинное помещение заканчивается на такой же двери с одинокой кровавой единицой. Бледная рука ложиться на ручку и чуть поворачивает её, открывая вид на пустую комнату. Простенький одноцветный интерьер не блещет разнообразием. По обе стороны от двери, у крайних стен стоят заправленные кровати, рядом с ними расположились пустые столы и одинокие стулья. У двери, в других углах, стоят шкафы, рядом ровно напротив друг друга ещё по одной двери на стену. На потолке красуется такая же бледная лампа. В комнате пахло ничем. Абсолютно. В ней было тихо, пусто, мёртво. Парень отчуждённо вошёл в комнату, закрыв за собой дверь и присел на кровать, что по левую сторону. Он смотрел вперёд своим пустым, ничего не значащим взглядом, раздумывая. Ничего не изменилось. Совсем. Или может они чуть отодвинули друг от друга столы? Да, совсем немного, что было бы незаметно никому, кроме него. Он знал. Он видел. Он помнил. На самом деле он знал это место даже лудше самого себя: сколько шагов, сантиметров и миллиметров от комнаты до комнаты, сколько до выхода, знал, что время здесь не значит абсолютно ничего, знал сколько воздуха пропускали вентиляции в коридоры, знал какой максимальный уровень громкости допустим. Он даже не помнил, просто знал, что сейчас по коридору одиночными тенями ходят люди в исключительно белом, что они не видят и не слышат, но могут издавать вопли боли, знал, что как только раздастся звонок, то из комнат придётся выйти. И не ему одному. Из них быстро, но практически бесшумно выплывут другие тени, чёрные как ночь, что совсем скоро будут бегать в неистовстве, кричать и выть от боли и биться на нескончаемой войне. Но ему всё равно. Таких были сотни, тысячи. И он один. Хотя, может и не один? Этого он не помнит. Не понимает. Казалось что он был один, а потом его было два. Он хотел себя три, но как бы он не старался, получилось у него. И он ненавидел себя за это, резал и бил, кромсал и кусал, кричал и бранился, получая всё больше и больше и больше и больше... Но он не уверен. Он уже ни в чём не уверен. Ни в то что он жив, ни в то что думает здраво. Есть подозрения что он всё знает, но специально уверяет себя, что ничего не знает, ведь чувствует его дыхание. Знает что его глаза постоянно на него смотрят, что у него везде уши. Он пытался разглядеть их в углах и редких щелях, но он не видел их. Оно живое, и он двигается по нему. Зачем? Почему? С какой целью? Иногда кажется что он идёт, переступая через двери под ногами, что спотыкается о светильники, что он не там, где помнил. Здесь всегда прохладно. Здесь всегда без соли. Здесь всегда он. Затылок начинает ссадинить, в глазах появлятся тёмная пелена и он плывёт. Он не тут и не там, он нигде и везде сразу. Он не оно. Наверное. Нет никаких гарантий что очень малочисленные люди позовут его отсюда. Возможно. Он уже ни в чём не уверен. Раздаётся звонок, похожий на низкий короткий гул и сам того не осознавая парень встаёт. Всё делается на автопилоте, на автомате. Он выходит за пределы комнаты и шагает прямо. За ним постепенно появляются тени. строгой парной колонной они шагают за своим предводителем. Минуя поворот за поворотом, их группа выходит на большое пространство стадиона: высокие трибуны, широкое поле, ограждённое оргстеклом, и четыре башни. Эвермор. Он не теряет мрачности даже в обычные дни, давит, дышит в спину. У другого из выходов появляется их личный каратель. Они называют его Хозяин. С каждым новым его словом их накрывает туман, пропитанный болью и отчаяньем. Толчки, удары, хриплые вздохи, стук дерева о дерево, треск костей, бурление крови в ушах и звон. С каждой тренировкой они убиваются сильнее, выгрызают себе место на этом пьедестале, убивают за цифры. Буквально. Упражнения доводят до изнеможения, что иногда заканчиваются летальным исходом. Игроки не редко вредят своим же сокомандникам, частой практикой которых(из-за отсутствия как таковых острых предметов) использование зубов, для, например, прогрызания сухожилий. Здесь не брезгуют убивать: душить соперников, калечить возможную замену себе или насиловать неугодных(моральное же убийство, не иначе). А потом их отпускают. Нет, наказание не закончиться. Возможно кому то посчастливится не попасть под руку старших или лидера, но это временно. Начинается новый круг ада, с криками, мольбами о пощаде и смехом. А потом снова. И снова. И снова. И снова. И снова. И снова! И снова! И снова!! И СНОВА! И СНОВА! И СНОВА!!! Ровно до тех пор, пока он не сдохнет. Дверь с хлопком отворяется, ударяясь о стену. Парень медленно поднимает яростный взгляд, но скоро холодеет до экстремально низких температур. В проходе стоит мальчик. Он смело стоял в пороге, держа руки в карманах, и с широкой улыбкой смотрел в чёрные глаза. Яркие рыжие волосы ослепляли, а голубые глаза притягивали внимание. Казалось, что тут делает такое яркое маленькое пятнышко, как Эвермор позволил подобному появиться хотя бы рядом, но он тут. Да, он тут, маленький, но ни капли не невинный. Все такой же. Мальчик шагает вперёд и за ним в комнату входят ещё люди. Кевин. Что он забыл тут? Взгляд метнулся к ведущей руке. Шрама нет. Из-за спины зеленоглазого ирландца вышла ещё более высокая фигура, как она туда поместилась? Француз, высотой под 180 сантиметров, серые глаза, свежие гематомы. Все они трое неотрывно смотрят на него. Он вскакивает и подходит. Они такие родные. Такие взгляды, в которых ни капли призрения, обиды или чего то негативного, только исключительное доверие и любовь. - Рико, - зовёт его звонкий юный голосок: - Зачем ты это сделал? Мир падает. Хотя, на самом деле падает иллюзия. Он говорил прямо как тогда. В тот раз. Улыбки спадают с лиц третьего и второго номера, но ни с лица маленького мальчика. Теперь глаза смотрят со страхом, угрозой, злобой и ненавистью. В горле поднимается ком, потребность оправдаться. - Иначе было нельзя, пойми, Ниэль. - Рико. Это просто обращение, ничего более. - Король. Это тоже. - Рико. Его зовут? Зачем? - Рико. Рико. Король. Рико. Король. Король. Король. Король. Рико. Рико. Король. Рико. Король. Рико. Король. Это сводит с ума. Парень поднял руки, закрывая уши и не отрывал взгляд с бедняков, воззарившихся на него с каким то хищным подтекстом. В бесконечных воплях, состоящих из его имени он услышал то, что вылетело из маленьких губ ребёнка. - Революция. В голове резко зазвонили колокола, крики переросли в невозможные для слуха неразборчивые гоготания, глаза, а может разум, помутнились. О, КАК ЖЕ ОН НЕНАВИДЕЛ ЭТО СЛОВО. Революция, свержение власти, убийство правителя. Как только он его услышал из тех же уст, то его словно окатило ведром, нет океаном, ледяной воды. Оно разжигало в нём испепеляющую ярость, праведный гнев, всё самое сильное, что могло бы вызвать слово. А ещё страх. Страх, что они поймут, что это такое, страх, что захотят исполнить его. Он боялся не смерти, а того что перестанет быть королём. Один бог знает каких трудов ему удалось вырвать эту власть, скольких океанов крови и лживых слов ему удалось вынести. Он король и никто больше. Но дьявол. Он не слуга, который продвигается ему, он не просто человек, что обязан возносить его, он нечто иное. Он спросил: Зачем тебе быть королём? Это наиглупейший вопрос. Потому что он хочет жить, выжить, быть значимым. Он зажмуривает глаза, отрываясь от данной процесии и голоса стихают. Тихо. - Братец. Такой же юный и высокий голосок нарушает мертвенный покой. Глаза распахиваются, наблюдая подле себя ту же маленькую, сидящую на краю кровати фигуру. Она задумчиво смотрит на него. - Братец, - повторяет он: - Как ты? Он действительно озабочен, как и был. Нисколько не изменился. - А ты не видишь? - в его словах ни капли иронии: - Мне плохо. Помоги мне, Ниэль, ты же поможешь своему брату?.. Он отсекается на последнем слове. Точно. Он никогда не предлагал ему быть братом. Но несмотря на это, мальчик отвечает. - Я помогу, - он встаёт на ножки и подходит к нему, протягивая руки и заключая того в объятья. Они невесомы, но теплы, нереальны, но вполне. Руки автоматически, следуемые желанию оказываются на спине мальчика. Голова опрокидывается, в попытках сдержать слёзы. - Это пик безумия... Возможно. С каждым последующим морганием, он сбрасывает пелену с глаз, за ней исчезает и мальчик. Дверь открывается. Не распахивается, а тихо, почти незаметно скользит над паркетом. Голова дёргается, а глаза с проблеском надежды устремляются в проём. Тупая боль настигает его тела. Но это лишь фантом. В проходе стоит тренер, хозяин. Единственным реальным в этой суматохе был звонок, повествующий о тренировке. Он совершил ошибку. Даже король вынужден встать на колени перед хозяином. Но дьявол никогда этого не делал.