Тот, кто ищет

      То утро в Норе было последним днем лета — нет, не календарного, а детского, которое кажется бесконечным, кромка сентября тонет в тумане, и чувствуешь, что впереди целая жизнь. Гонки на метлах по широкому двору перед Норой, где мы с Роном распугиваем всех кур. Миссис Уизли, грозно шпыняющая то Фреда с Джорджем («Когда вы поумнеете, наконец!»), то мистера Уизли («Артур, что это за вещь у тебя на столе? Провода? Это не опасно, надеюсь?»), то Рона («Быстро навел порядок в комнате, неряха!») и неизменно улыбающаяся мне («Гарри, милый, тебя это не касается, ты гость!»)…       Яичница, хрустящие тосты, кофе по утрам, мы все теснимся на кухне, но это так круто — когда вы сидите семьей за одним длинным столом, накрытым домотканой скатертью… Кто-то спит на ходу (это обычно я), кто-то просматривает утреннюю газету и комментирует (мистер Уизли), кто-то перешучивается и подсовывает фальшивые чайные ложки, которые пронзительно пищат, когда ты берешь их (это, конечно, Умники Уизли, кто ж еще)…       Нет, конечно, в то утро было не так. Совсем не так. Просто Нора для меня — это одно такое сплошное утро, и мирное кудахканье кур за окном, и скрипящие ступеньки, и запах деревянных перил, и кульки с разноцветным вязаньем миссис Уизли, и дикий сад, в котором сорняки в твой рост. Но то утро, последнее, было другим. И никакого предчувствия, никаких снов, шрам не болел, точно Волдеморт испарился.       Мистер Уизли, Люпин, Грозный Глаз и Тонкс, переодетые магглами, забрали меня рано утром от Дурслей: мы аппарировали на какое-то поле, потом тут же — на обрыв реки, потом — на маленькую городскую улочку. Пожиратели Смерти наверняка следили за домом, но многократную аппарацию практически невозможно отследить, если только не вцепился человеку в рукав.       Мы стоим на маленькой улочке, стиснутой домами из грубого камня, тяжелые зеленые ставни закрыты от зноя, который, несмотря на утро, уже начинает сочиться с пронзительно-синего неба. Какой-то маленький городишко, тишина, торговец в конце улицы выволакивает ящики с фруктами наружу и ставит рядом с витриной своей лавочки. Издалека доносится колокол ратуши: восемь утра. Не похоже, чтобы Пожиратели прятались где-то рядом. Но Грюм яростно зыркал своим пугающе-голубым глазом во все стороны, Тонкс рассеянно пыталась шутить со мной, а сама была напряжена, как струна, лицо Люпина было серым — от усталости и сосредоточенного внимания, мистер Уизли сжимал волшебную палочку, практически не таясь — и я понял, что они готовы к чему угодно. Как я был бы рад ввязаться в драку, кинуть в Пожирателей проклятие, а выбьют палочку, так куском кирпича кину, в горло вцеплюсь — за Сириуса, которого так не хватает, за Дамблдора, убитого три недели назад. Ему-то не дали возможности погибнуть в схватке, достойно — потому что такого слова Пожиратели не знают, и Дамблдор просто подло убит.       Мы проходим несколькими спящими улицами, мимо торговцев, лениво открывающих лавочки, спускаемся к запыленной маленькой станции с маленьким вокзалом, больше похожим на будку.       — Через пять минут поезд, — Люпин сверяется с часами, смотрит на меня — серым взглядом, который будто проходит насквозь. Словно я привидение и просвечиваю. — Ты как, Гарри?       — Нормально, — дергаю плечом, не зная, что ответить. — В общем…       — Молодец, — он пытается улыбнуться, но я-то понимаю, что ему не до улыбок. Я не забыл, как он рыдал у изломанного тела Дамблдора.       — Гарри, — наклоняется мистер Уизли, неотрывно следя глазами за платформой, на которой мы стоим тесным кругом, — мы проедем несколько станций на поезде, а потом пойдем пешком. Так безопаснее. Нору мы защитили, но до нее еще надо добраться…       — Не болтать! — обрывает нас Грюм: его волшебный глаз вертится так остервенело, что я задаюсь вопросом, не болит ли у него голова от таких упражнений. — Гарри, держи палочку наготове. Нападут в любой момент, разрешения не спросят. И накинь мантию-невидимку! Если нападут — не вмешивайся. Беги. Будешь идти прямо по рельсам — тебя через какое-то время возьмут под охрану Дедалус и Гестия, им должен будет прийти сигнал, что мы выбыли из игры.       Никуда я не побегу, думаю я упрямо. Буду сражаться. Я уже давно вырос. Детство кончилось три недели назад. Но Тонкс, понимающая, о чем я думаю, слегка улыбается и говорит мне вполголоса:       — Поверь, Гарри, иногда лучше убежать, чем стать трупом. Для борьбы с Волдемортом труп уже ничем не поможет.       Она поводит палочкой, моя мантия-невидимка выскальзывает из рюкзака, и Тонкс накидывает мне ее на плечи — жестом старшей сестры, заботящейся о непутевом брате. И на мгновение мне становится трудно дышать, к горлу подступают слезы — от мысли, как было бы здорово, если бы она и вправду была моей старшей сестрой, и мы все вместе сейчас просто ехали на каникулы к Рону. Просто есть мороженое, болтать, развалиться на сиденье и наблюдать, как зеленые поля бегут за стеклом.       Медленно подходит поезд — старенький, похожий на Хогвартс-Экспресс, только маггловский, мы располагаемся в купе, и я удивляюсь, почему у нас никто не спрашивает билеты, контролер не падает в обморок при виде Грозного Глаза, а все купе дальше по коридору закрыты.       — Тонкс, а контролер что — сквиб?       — Почему? — Тонкс решительно задергивает шторку на окне взмахом палочки и что-то шепчет.       — Ну, она не удивилась…       — Чары отвлечения внимания, — говорит мистер Уизли, усаживаясь на сиденье и вытирая пот. Редкие рыжие волосы на его затылке прямо-таки слиплись от пота. — Излишний шум нам сейчас не нужен.       — А магглы в вагоне крепко спят, — подмигивает Тонкс. — Ни к чему им такие впечатления… — она, видимо, хочет сказать что-то про Грозного Глаза, косится на него — Грюм все еще стоит и наносит защитные заклинания на дверь, воздух слегка колышется от чар. Не удивлен, если наше купе сейчас вообще нельзя увидеть снаружи, гладкая деревянная панель вместо двери.       Тонкс садится слева от меня, а справа, ближе к окну, мистер Уизли — можно подумать, нас собираются атаковать прямо здесь, и они готовятся прикрывать меня. Люпин медленно опускается на сиденье напротив, закрывает глаза и морщится, проводит рукой по лицу — интересно, сколько он не спал? А, скоро же полнолуние... Я ловлю взгляд Тонкс — тревожный, напряженный, как будто ей больно — и вдруг понимаю, что если бы не мы все, она бы его сейчас обняла.       …Мы сходим на станции посреди поля, зной мгновенно охватывает с головы до пят. В такую жару надо развалиться на мансарде, в шортах, с мороженым, и не вылезать до вечера, но я иду в мантии-невидимке, с рюкзаком, и пот стекает по спине. Мне не верится, что кто-то будет нападать на нас здесь — слишком заброшенным кажется это место: просто выгоревшие на солнце холмы, холмы, холмы да сухая трава.       Если бы я знал… если бы у меня была хоть какая-то интуиция… я бы не стал соваться в Нору. Нора осталась бы цела.       А так я даже не знаю, кто из них жив теперь. Сижу в этом подвале, как дурак, пытаюсь вспомнить хоть какое-то заклинание, которое поможет мне выбраться, и их лица встают передо мной. И хочется завыть оттого, что они гибнут из-за меня (а может, уже погибли?), а я ничем не могу помочь.                     * * *                     Мы добираемся до Норы уже под вечер. Когда пересекаем защитный барьер, ночная влажная тьма неожиданно наваливается вместе со стрекотом кузнечиков и звездами на черном небе. Как будто, пересекая барьер, мы проскочили на два часа вперед. От крыльца дома к нам бежит миссис Уизли:       — Гарри, дорогой! Мы так волновались! Грозный Глаз, Римус, Тонкс…       — Все в порядке, Молли, — кричит Тонкс и только теперь приобнимает Люпина. Он практически повисает на ней от слабости. — Молли, а можно мы…       — Да-да, Тонкс, можете в комнате Фреда и Джорджа, они сейчас в Лондоне… Может, что-то нужно?       — Да нет, спасибо, у нас все с собой, — отвечает Тонкс, ведя Люпина к дому и расстегивая на ходу потрепанную сумку. Я мельком вижу склянки с чем-то красным, дымчато-серым… а, зелья. Чтобы Тонкс да не разбила? Наверно, на них заклятие неразбиваемости.       На крыльцо вылетает Джинни — на голове полотенце, из-под которого выбиваются мокрые пряди:       — Мам, они приехали? Гарри… — увидела меня и кинулась навстречу, обняла — практически впилась в меня своими тонкими руками. Ох, Джинни… Не знаю — люблю я тебя или нет… но ты — такая близкая, понятная, своя.       От ее пушистых волос пахнет чем-то персиковым. Я неловко обнимаю ее, молчу — в голове пусто, только почему-то вспоминается, как мы сидели на камнях около озера, после похорон Дамблдора, и смотрели на закат. Джинни не лезла с утешениями, не плакала и не рассуждала о том, что нас ждет. Она умеет просто жить — здесь и сейчас. А я вот не умею. Зная, что впереди — крестражи, как-то не получается жить.       Наконец, Джинни отстраняется — слез нет, она редко плачет, но губы дрожат. С крыльца на нас смотрит Рон — его напряженное, красное лицо выдает, что он злится на меня и переживает за Джинни. Еще бы — влюбилась в парня без шансов на нормальную жизнь. Я ведь сказал, что ничего у нас с ней не будет, пока война не закончится. Наверное, он считает, что это трусость — ведь у них с Гермионой все по-другому.       А я не хочу, чтобы с Джинни что-то случилось, чтобы она тоже снилась мне — упавшая навзничь, с бессильно раскинутыми руками, пустыми глазами, в которых мольба… Или в крови, бьющаяся под палочкой Беллатрисы. Хватило одного такого сна, чтобы Дадли прибежал из соседней комнаты, сонно моргая: «Эй, ты че? Че орешь?»       Я шагнул к Рону — и он вдруг заулыбался во весь рот, а до меня дошло, как же они все волновались.       — Привет. Круто, что приехал.       В его взгляде теперь только облегчение: видимо, весь этот невыносимо жаркий день они сидели и ждали, ждали, ждали. Ужас.       Я вхожу, окунаюсь в прохладу дома — а по лестнице ко мне уже несется Гермиона:       — Гарри! — она обнимает меня, следом за мной заходят мистер Уизли с Грозным Глазом, деловито переговариваясь, миссис Уизли бежит на кухню, где начинает звякать посуда, и я вдруг чувствую невероятное облегчение — я не один, жизнь продолжается.       Это был последний семейный вечер в моей жизни. Последний вечер, когда я сидел за длинным кухонным столом, окруженный людьми, которых любил. Последний вечер, когда миссис Уизли спрашивала: «Гарри, хочешь добавки?», Тонкс и Люпин улыбались, держась за руки, а Гермиона, уже наверху, рассказывала нам с Роном все, что она успела вычитать о крестражах.                     * * *                     Я просыпаюсь от криков и грохота — вскакиваю, вслепую шарю по тумбочке — где палочка, где? — вылетаю в трусах на лестничную площадку и только теперь понимаю, что это миссис Уизли кричит… ага, на Рона. Он «ворвался, как слон» и что-то там уронил. А, еще «бездельничает, в то время как мать с отцом пашут, как…»… Понятно.       Возвращаюсь в комнату, падаю на кровать, лениво смотрю на будильник — ого, уже одиннадцать! Рон с оглушительным топотом поднимается по лестнице, вымещая на ней всю ярость.       — Гарри, ты спишь? Пошли, там мама хочет, чтобы мы сад от гномов очистили. Какие, к Мерлину, гномы! Тут война идет, а она — «гномы, уборка, руки мыть…»       Мы идем в сад, по пути сворачивая в кирпичный сарайчик-пристройку, чтобы взять рабочие перчатки — гномы здорово кусаются! — и нас нагоняет Гермиона:       — Гарри, Рон, подождите, я с вами! — она переводит дыхание и продолжает — вполголоса, оглядываясь на дом:       — Вы видели сегодняшний «Пророк»?       — А чего там читать? — пожимает плечами Рон. — Как будто они правду напишут.       — Да нет, я не о том… — Гермиона хмурится. — Твоему папе сова всегда «Пророк» утром приносит — а тут нет. Ни за завтраком, ни после. Ну, я не видела.       — Ты хочешь сказать…       — «Пророк» сегодня не выходил. Мне так кажется.       — Может, у них забастовка, — предполагаю я, но тревога, ушедшая было вчера, начинает тихо шевелиться внутри. Если главная газета волшебной Британии…       — Ну да, бастуют с лозунгами: «Скажи «нет» рабскому труду эльфов-наборщиков!» — усмехается Рон, приобнимая Гермиону. — «Людей — за типографские станки!»       — Ну Роон! Не смешно! — Гермиона пытается отстраниться, но он прижимает ее к себе и чмокает в щеку:       — Да ладно, шучу я, шучу…       Мы берем с полки в сарае перчатки, Гермиона сосредоточенно вертит свою пару — перчатки заляпаны чем-то вонюче-зеленым, наверное, Фред с Джорджем постарались, экспериментировали. Я иду к порогу и вдруг понимаю, что в ушах звенит от тишины. Не слышно ни куриц, ни кузнечиков — на уши словно давит волна, сильно давит, я оборачиваюсь к Рону и Гермионой, чтобы спросить… и взрыв переворачивает мир.       …Я лежу на земле, рядом валяется дверь сарая. Я медленно сажусь, нащупываю палочку в кармане. Земля качается, в воздухе кружится серая взвесь, меня рвет этой пылью, в голове звенит… оборачиваясь, я вижу, что сарай просел, крыша обвалилась… там же Рон и Гермиона, черт! Я вскакиваю, весь мир шатается, вижу, как от крыльца к нам бежит Люпин.       А фигуры в мантиях появляются из ниоткуда, зависают на мгновение в воздухе и обрушиваются на землю — трое прямо рядом со мной.       Я не успеваю даже палочку достать.       — Экспеллиармус! Ступефай! Инкарцеро!       Меня сбивают с ног, веревки по-змеиному ползут по рукам и ногам, скручивая их, и Пожиратель Смерти — уже без маски, Макнейр — хватает меня за большой узел на запястьях — и мы трансгрессируем.                     * * *                     Мы падаем на опушке леса. Я бьюсь на земле со связанными руками и ногами, как червь, а пятеро Пожирателей вокруг меня — Макнейр, Яксли, Долохов, Эйвери и Гойл-младший — спокойно отряхиваются, расхаживают взад-вперед, точно ожидая сигнала.       — Здорово запалили! — присвистнул Гойл, скидывая маску. Его остренькое лисье лицо горит от возбуждения, он смотрит на горизонт, чуть вытягивая шею. Я приподнимаюсь на коленях, пытаясь разглядеть, куда это они все смотрят — и понимаю.       Нора пылает вдалеке. Мы на пригорке возле леса, куда раньше ходили с мистером Уизли, Роном и близнецами — и отсюда хорошо видно, как из окон Норы хлещет пламя, дым поднимается к небу.       — Сволочи!       Там же все наши! Успели они выбежать из дома? Или лежат в этом огне, как мертвые куклы, с раскинутыми руками? Или они еще живы и задыхаются в дыму?!       — Сволочи! — кричу я. — Оставьте их! Забирайте меня, оставьте их!       Пожиратели смотрят на меня: Макнейр без интереса, как будто я полено, Долохов с удовлетворением — предвкушает, как они меня сейчас сдадут Волдеморту, беззащитного, связанного. Неплохой подарок, только ленточки не хватает.       Гойл подходит ко мне, гордо выпрямившись и держа палочку в поднятой руке, как меч. Что-то не замечал я у него такой рыцарской позы в школе. В Хогвартсе он больше жался в тени Малфоя…       — Че, Поттер, жаль Уизлевский курятник? — он наклоняется ко мне, улыбаясь:       — Нам запретили тебя трогать… но это не считается, — и пинает по ребрам. И еще. И еще.       Я валяюсь в траве и кашляю, все почему-то кружится перед глазами. Гойл стоит надо мной — торжествующий, гордый в своей мантии Пожирателя, с маской в одной руке и палочкой в другой, так похожий на Малфоя.       — Гойл… — хриплю я, — а тебе… для храбрости… надо человека связать? Круто — драться с тем… кто связан…       — Заткни рот, Поттер, — Долохов подходит, тянет меня за веревки, и я кое-как встаю. — Лучше подумай о чем-нибудь хорошем перед смертью. Уходим.