Моя маленькая миледи

Вода... Холодная, нет, безумно, ледяная вода, она сразу же, мгновенно пропитала всю его немногочисленную одежду, впитавшись в его кофту, штаны, кроссовки, пропитав шарфик и унося прочь, в темноту его очки, эта тяжесть тянет его вниз, на самое дно. Вода, мутная, сквозь неё почти ничего не видно, но... Что, что он здесь делает? Бездумно начиная работать своими ногами и руками, пытаться выплыть наверх. Ещё, ещё и ещё быстрее, ещё усерднее ещё чаще, ещё более отчаянно. Почему, почему ничего не получается? Почему он тонет, всё вокруг него становится только темнее и холоднее, безумно холодно, где он? Где же наконец-то это треклятое дно? Почему здесь так глубоко, что это за водоём? Как он сюда попал? Почему его никто не спасёт? Он отчаялся, перестал двигать конечностями, невольно расслабившись, позволяя себе утонуть не только в воде, но и в собственных мыслях. Воздуха у него осталось не так много, после его безуспешных барахтаний, ему удастся сохранить свою жизнь чуть-чуть подольше, если он перестанет двигаться. Как он с самого начала не подумал о воздухе? Почему, раньше он не чувствовала этого ужасающего давления на его грудную клетку? О боже, как же сильно она горит, как же сильно. Он не замечает, как его тела касаются неприятные, склизкие водоросли, это, вроде бы, называется ламинарии? Что, что такое ламинарии? Для чего-то они нужны, он это помнит, но не помнит для чего именно. Но, это же трава, а значит, она должна откуда-то рости, а это значит, что дно уже совсем близко, сейчас его тело осядет на дно, и его никто, никогда не найдёт, конечности окутаются водорослями, погребая под собой. Но, возможно, вода над ним смилуется, и его труп выкинут на какой-нибудь берег добрые волны, а там, уже какой-нибудь неудачливый человек, возможно моряк или рыбак, наткнётся на его, к тому времени, уже успевшее посинеть и окачинеть жалкое тело. Дно, наконец, но... чему он так радуется? Это не берег, не глоток кислорода, не спасательная рука человека, что наконец должен прийти и спасти его, но... почему кто-то должен прийти? Кто-то знает , что он здесь? Кому-то вообще есть до него дело? Его уши заложило давление, что резко изменилось на такой большой глубине. Инородное, неприятное ощущение заполнило его тело с ног до головы. Но, сквозь склизкие касания ламинарий и мокрого песка, что то ещё до него докоснулось, но что? Рука? Чья? Снова, снова это касание, чья-то рука, уже точно рука, легонько схватила его предплечье, будто, пытаясь привлечь к себе ещё больше внимания. Нет, не схватила, просто странно дотронулась, она не разжималась и не сжималась, она не двигалась, уже окоченев, нечто, какая-то мысль в его голове пронеслась, будто совсем тихо, но довольно таки напористо прося, чтобы Лололошка наконец-то открыл свои голубые глаза (когда он успел закрыть их?) и наконец-то посмотрел сквозь такую мутную, бежевую воду, на невольного нарушителя, его только обретённого, болезненно-удушающего спокойствия и безвыходности. Эта рука была слишком, слишком маленькой, если это и рука, то какого-нибудь несчастного маленького ребёнка, что оказался здесь ненамного раньше него, но скорее всего, уже мёртвого ребёнка. И Лололошка повиновался этому внезапному порыву, медленно открывая уже покрасневшие от грязной воды глаза, пытаясь всмотреться в непроглядную бежевую тьму. Кто? Кто до него дотроснулся? Где этот человек, или, вернее сказать, где этот ребёнок? Ничего, ничего и никого здесь не видно. Вот, чёрный лоскут ламинария промелькнул перед глазами мироходца, вот, какая-то маленькая деревянная палочка, проплыла перед ним, дальше и дальше удаляясь в пучины тёмных вод, а вот, еле видный красный пластиковый пакет, плавает где-то на преференции его зрения, эх загрязнение человеком природы, добралось даже сюда. Но поблизости нет ничего, что касанием могло напомнить ему человеческую руку. Нет ни ободранной детской куклы, которую мог потерять какой нибудь ребёнок или выбросить сюда безответственные взрослые от обыкновенной ненужности. Нет ни куска пластика, похожей мягкой консистенции, ни куска мяса, ни трупа живого на крайний случай. Нет ничего, абсолютно ничего нет. Но ещё один поворот, и сердце пропускает удар. Это она, она смотрит на него, своими голубыми глазами, сквозь мутные воды вокруг них. Её большие, остекленевшие глазки, не мигали, они смотрели, как будто сквозь него, сквозь всё, сквозь всех на этом свете, этом мире и других мирах, вселенных, она больше ничего не видела. Ещё тело застыло на месте, окоченело и посерело, но даже так, она была безумно красива, безумно мила и родна ему. Сколько же времени прошло с тех пор, как он мог услышать её голос, послушать, как же прошёл её день в школе и услышать, как же сильно она по нему соскучилась. Как же ему этого не хватает. И сейчас, смотря на это бездыханное тело, ему хочется кричать, он уже не чувствует того жжения в лёгких, что лишь несколько секунд назад было его главной проблемой, нет, сейчас ему на это всё равно, теперь, ему всё равно как он здесь оказался, всё равно, на воздух в его теле, всё равно, выживет ли он, больше ничего из этого совершенно не имеет для него значения. Он не смог, не смог защитить её тогда, не смог вытащить её из воды, не смог. Он увидел всё слишком поздно, плыл не достаточно быстро, искал её слишком медленно. Это всё из-за него, он не смог, не смог, не смог, не смог. Почему, почему человек, который тогда смел называть себя их отцом, просто смеялся, стоя на том злосчастном берегу, почему никто не остановил его тогда от распития алкоголя? Почему, никто из других взрослых не кинулся в воду, когда увидел, что маленькая девочка тонет? Почему? Почему? Почему? Что тогда было не так? Где была их мать? Было ли ей вообще дело до них? За что ему это? За что ей это? Почему они опять находятся в том злосчастном затопленном карьере? Нет, он не хочет, он не хочет здесь находиться, не хочет и не может. Его глаза наконец то затуманиваются, тело постепенно слабеет, скоро он снова будет со своей сестрёнкой, снова, со своей маленькой миледи, снова вместе, навсегда, только вдвоём, только он и она. Совсем скоро их окутают прочные водоросли, сплетая их тела вместе друг с другом, и укроют под собой, закрывая от остального мира, от остальных миров. Забирая всё дальше, в пучину своих вод, настолько далеко загоняя тела всё глубже, глубже и глубже, что их больше никогда не найдут, да и искать никто не будет.

***

Холодный, холодный, воздух заполняет опустошенные лёгкие парня. Заполняя каждый квадратный сантиметр, своим жизненно необходимым, но сейчас безумно обжигающим и колющим ночным, холодным воздухом. Красная паника затмевает собой голубые глаза Лололошки, не позволяя ему увидеть за собой хоть что-то. Где он? Резкие и громкие вдохи парня, что пытается не задохнуться, в этом потоке жизни, кажется, слышны во всём доме, грозя разбудить своим шумом спящих рядом соседей. Стоп, соседей? Каких соседей? Что за дом? Дж... Джонни, точно, вот где он, он в Рандомных переключениях, никакой воды, никакого дна, никаких водорослей, никакого трупа. Или, или труп всё же есть? В самом углу комнаты, виднеется нежно-голубоватое свечение корпуса капсулы, в которой лежит она. Это она, его девочка, его маленькая сестрёнка. Хах, ну и как Юни согласилась спать вместо с трупом в одной комнате? Она, вроде, даже не спрашивала об этом. Просто спокойно приняла? Ну надо же, на какие жертвы люди готовы, ради него. Это... приятно, да, определённо приятно. Лололошка встал с кровати, лежать здесь, он не может, нет уж, сегодня он больше не заснёт. К капсуле Лоры он подходить определённо не хочет, нет, только не сейчас. Кошмар, всё ещё слишком явный в его голове, а перед глазами так и стоит, ну, или вернее так и плавает маленькое тельце его сестры. А если он будет шастать рядом с кроватями друзей, то они его прибьют, отправят прямиком к Лоре и не пожалеют. Поэтому, Рома подошёл к причудливым дверям здания, нажал на них. Раздалось шипение, определённо не такое громкое, чтобы разбудить кого-нибудь ещё, что радовало парня. Он неспеша вышел на улицу, не забыв прихватить с собой чей-то незеритовый меч, он побрёл прочь от дома.