Будь светом, Халазия

      Белоснежный плащ Джанго тянулся за мной, пятная землю влажными следами. Ткань липла к коже, колючим холодом вгрызаясь в плечи, словно удерживая меня там, где я не хотела оставаться. Запах дыма, лошадиных седел и стали въелся в ткань так глубоко, что казался живым, как если бы в складках по-прежнему оставался дух его владельца. Вдоль спины, подобно маленьким острым клинкам, скользили капли воды. Я чувствовала их. Чувствовала свербение кожи, вкус своих онемевших губ.       Но больше всего я ощущала его взгляд.       Джанго. Его властное присутствие не покидало меня до тех самых пор, пока мы не вернулись к конному кортежу у дороги. Всё это время он шел позади, поразительно смиренный и молчаливый, крепко убежденный в том, что я не нарушу свой шаг.       Мы вышли к повозкам, и болезненная тревога вновь охватила меня.       Я ожидала, что нас встретят иначе.       Надеялась, что десяток любопытных, ощупывающих глаз вопьется в нас, как в свежую, лакомую добычу. Ждала шелеста озадаченных шепотов, мерцающих оскалов и брезгливых взглядов, предвкушающих это немое зрелище, потому как именно им мы и были — зрелищем.       Зрелищем впечатляющим, неправильным и… унизительным.       Но нас встретила тишина. Бездонная, густая, едва осязаемая тишина, затаившаяся среди лоска белых одежд. Воины стояли, неподвижные, их доспехи сияли белизной, а лица оставались безликими, неясными, отрешенными. Чонсон, выпрямившись, как гранитная колонна, бесстрастно взирал на нас из глубины кортежа. Он был не тем, кто задает вопросы, а тем, кто исполняет приказы.       Я заметила, как напряглись силуэты покинутых мною спутниц. Кто-то пораженно прятал взгляд в подолы платьев, кто-то выжидательно всматривался в изумрудную даль. Одна лишь Аврора глядела не мигая, презрительно уставившись на мой новый облик, который выпячивал меня из их среды, словно болезненный нарыв.       И все же никто не проронил ни слова.       Я судорожно вдохнула, стремясь отыскать в произошедшем какой-либо смысл. Что-то было не так. Не только в этой тишине.       Он привел меня в плаще. Своем плаще. Намеренно выделил меня, представив в этом гадком треклятом обличии.       Я догадывалась, что Джанго не беспокоило сие скромное представление, потому как ему было плевать. Потому что он знал, чью волю принимают его люди. Он не был простым слугой столицы, не был отличным командиром. Он был безусловной силой, перед которой мне полагалось склонить колени.Он был тем, кто стоял за этой тишиной, за этой маской безразличия, за этим ожиданием. И его равнодушие пугало больше всего.       Джанго остановился у моей повозки. Расслабленный, ленный, с неприкрытой насмешкой на лице и оголенными мускулистыми плечами, которые мягко вздрогнули, когда он протянул мне широкую ладонь.Помощь или унижение?       — Взберешься сама? — угол его губ коснулась тень любопытства.       Рука Джанго зависла в воздухе, неспешно и уверенно ожидая.       Грубая кожа, натянутая на мощные сухожилия и усеянная тонкими, почти невидимыми рубцами. Длинные сильные пальцы с твердостью того, кто привык сжимать оружие, а не чужие ручки в приступе ложной галантности. Крупные вены струились по предплечью и оплетали крепкие запястья, по обыкновению питая каждое его движение хронической жестокостью, закаляя болью.       Теперь руки воина, что прежде сжимали поводья боевого коня, стирали кровь с лица на поле битвы и наверняка подписывали не один суровый приказ, замерли в приглашении и добродетели. Пальцы, что могли раздавить, сейчас терпеливо ждали. Рука, которая столько раз наносила удары, предлагала помощь. В этом жесте не было насилия, но все же мне стало не по себе.       Прежде, чем разум успел одернуть меня, прежде, чем страх напомнил мне, что это неправильно, я вложила свою руку в его.       На один миг, на доли секунды, он сжал мои пальцы, уверенно, но не грубо. К моему удивлению, рука Джанго оказалась теплой, словно никогда и не принадлежала холодному беспощадному халазийцу. То было живое тепло. Тепло настоящего человека.       — Вот так, Лия, — одобрительно прошептал он, когда наш руки сомкнулись. — Не бойся того, что неизбежно.       Я не ответила, но в груди что-то неприятно сжалось. Я боялась. Боялась этой неизбежности, которой не могла пока подобрать имени.       И когда я поднималась в повозку, не оборачиваясь назад, знала:       Он улыбался.       Тут же повозку качнуло, колеса глухо заскрипели, а лошади-альбиносы дружно напружили мускулистые бока, стуча копытами по утоптанной земле. Конная процессия, словно караван послушных кораблей, плавно тронулась с места. Повозки заволновались, набирая ход и оставляя за собой легкое облако пыли.       Я сжала край плаща, чувствуя, как под пальцами сминается тяжелая, дорогая ткань. Белый плащ. Он был белый, как сама Халазия. Белый, как ее стены, как безупречность, которой я не принадлежала. Каждый ворс, казалось, укорял меня, напоминая о моей простоте, о моем происхождении, о моем несоответствии этому лоску благородства.       Я не могла стряхнуть его с себя, как не могла стряхнуть и то давящее ощущение, что Джанго сделал это намеренно. Он знал, что делает, знал, что каждая мелочь в этом мире имела свое место. Белый был цветом избранных, цветом тех, кто принадлежит. А я была лишь самозванкой, спрятанной под шелком тенью.       Он разоблачил меня и теперь знал, как мной управлять.       Я украдкой взглянула вперед, цепляясь за его напряженную спину в начале кортежа.Джанго ехал рядом с воинами, что окружали повозки. Время от времени я слышала его голос, когда он бросал короткие фразы Чонсону, но больше не смотрела в его сторону.       И все же знала, что он следит за мной.       Джанго мог не оборачиваться, мог не приближаться, но знал, что я чувствую его присутствие.       Я провела пальцами по виску, ощущая, как пульсирует кровь, как мысли одна за другой разрывают разум, не давая передышки. Его взгляд у озера, ледяной, как дыхание ночи; я, что сама расстегнула ремень; осколок зеркала, который по моей же вине оказался у Джанго; тянущая неизвестность впереди…       Я была не той, кого можно сломать. Но отчего-то меня одолевало навязчивое желание содрать с себя кожу.Очиститься. Смыть с себя все прикосновения, все взгляды, все слова, которые оставили на мне его отпечаток. Этот белый плащ, казавшийся таким чуждым, теперь был частью меня, частью этой новой, уязвимой меня, которую я едва узнавала.       Сейчас я должна думать, должна решить, как играть дальше.       Бежать? Глупо.       Сопротивляться? Джанго знает слишком много, а я — ничтожно мало.       Притворяться? Единственный выход.       Я выпрямила спину, выпустив из пальцев помятый край плаща, и глубоко выдохнула.Я чувствовала, как между нами что-то изменилось. Он знал, кто я, и теперь смотрел на меня иначе. Не как на пленницу, не как на очередную деву, но и не как на врага. Скорее, как на шахматную фигуру, сделавшую неожиданный ход.       Чем дальше мы двигались, тем больше вокруг менялся мир. Дорога стелилась перед нами ровным полотном, вдавленным в землю тысячами копыт. Воздух здесь был сладковатым. Он был густым, насыщенный чем-то едва зримым, затягивающим легкие терпкой пленкой. Я не знала, были ли это особенности крови или что-то еще, но он был тяжелым и удушливым — словно сама природа знала, что мы приближаемся к стене.       Земли здесь были живыми. Трава, мягкая, будто бархат, стелилась бескрайними коврами, дивизионы деревьев тянулись ввысь, а кроны их переливались насыщенной, густой зеленью. Россыпи полевых цветов дышали буйством красок, грели на золотом свету сочную листву.       Я чувствовала и знала, что этот мир был ненастоящим.       В Стриклэнде солнце убивало. Оно вытягивало влагу из тел, делало почву бесплодной. В Пустошах оно несло смерть. Но здесь, на самых подступах к Халазии, его проклятый свет давал жизнь.       Я огляделась, даже не надеясь отыскать изъянов в подчиненной проклятию природе —в этой невозможной красоте, которая резала глаз своей фальшивостью. Все было безупречно. Слишком безупречно.       И в тот же миг я не нашла слов, чтобы описать аномалию, поразившую меня. Я заметила их.       Пятна увядания.       Одинокое скрюченное дерево вдали, с облупившейся корой на некогда мощном стволе. Кустарник у дороги, чьи желтеющие листья скрутились в предсмертной муке, точно под натиском невидимого жара.       Я быстро заморгала, думая, что мне показалось, но тут же увидела еще одно. И еще.       То были не лесные массивы, не рощи и не заросли, а отдельные, выбивающиеся из общего великолепия растения.Каждое из них словно кричало о боли, болезни и страдании.Будто смерть кралась между ними, касаясь только избранных.       Я напряглась. По спине пробежал холодок. Значило ли это, что мир вокруг был ответом на что-то, чего я еще не понимала? Заметил ли еще кто-то эти грязные кляксы на совершенном полотне?       Но процессия впереди была непоколебима. Другие девушки, притихшие, увлеченно глядели вдаль, должно быть, готовясь к своему заключительному рубежу. Халазийские солдаты продолжали свой путь, подгоняя лошадей домой. Ни один из них не смотрел по сторонам. Или не смотрел по чьему-то велению.       Живя в тени Лорда, они не смели сомневаться в своем мире. Ни воины, ни девы.       А вскоре я поняла, что кое-кого здесь не было. Я выпрямилась, понапрасну тужа зрение, чтобы отыскать знакомую фигуру на белоснежном скакуне.       Джанго исчез.       Наверняка он ускакал вперед, чтобы сообщить караульным о нашем скором прибытии. Разумеется, у стены должно быть караульные. Я ни на йоту не сомневалась в том, что столичная власть не пропустила бы нас в город без проверки, церемоний и конвоя.       Если караульные действительно ждали нас, значит, они знали и о том, что происходит с прилегающими к столице землями. Значит, Джанго тоже знал.       Чем бы увиденное мною не оказалось — случайностью, ошибкой, проклятием, — они старались это умолчать, видя, как неведомая хворь пускает корни в цветущих равнинах.       Гонимая беспокойными догадками, я вновь вскинула голову к горизонту. И ровно тогда мое сердце пропустило тревожный удар, замерло в предчувствии неминуемой беды.       Я увидела стену.       Она появилась внезапно, точно мираж, сотканный из знойного воздуха и отчаяния, точно сон наяву, настолько нереальная, что казалась плодом моего воображения. Величественная, белесая и чистая, она возвышалась над горизонтом, словно божественное откровение. Она не была похожа на грубые, обветренные крепостные стены Стриклэнда, не была покрыта трещинами, не хранила следов времени, не несла на себе отпечаток страданий и войн. Ее светлые камни не отражали солнце — они его впитывали, поглощая весь свет, и от этого сияли изнутри, словно живые.       Меня охватило странная дрожь — не от страха, нет. Страх был лишь слабым отголоском более глубокого чувства, чувства благоговейного ужаса, граничащего с отвращением. От осознания, что я видела красоту, которая скрывала гниль, что эта стена — не защита, а тюрьма. Она не отгораживала от внешнего мира, а удерживала внутри.       Повозка резко дёрнулась, останавливаясь так внезапно, что меня качнуло вперёд.       Туман висел плотной пеленой, вился у самых ног, точно ядовитый дурман, что простирал свои когти из земли, цепляясь за подолы платьев, копыта лошадей и редкие деревья, что еще помнили солнечный свет. Он был густым, неподвижным. Я затаила дыхание, прислушиваясь к этой липкой тишине, ползущей между замершими повозками.       Суровое величие халазийской земли рождало послушный ужас. Я видела, с каким трудом Эва выбралась из повозки, как замешкались Алина и Джозефина и как нехотя Аврора приняла протянутую ей ладонь безликого белого плаща.       Ощущение неизбежности пугало нас и это было единственным правильным чувством, котором нам следовало испытывать на подступах к городу.       Я замерла. Тело сковывало тугое напряжение, словно все естественные рефлексы больше мне не принадлежали.       Я не сразу заметила, как стройная фигура отделилась от общего строя, миновала нескольких других воинов и замерла подле моей повозки.       Чонсон. Не безымянный солдат Джанго, а сам Чонсон.Он смотрел ровно, без лишних эмоций, как и всегда.       — Мисс, — учтиво вторил он, протягивая мне бледную ладонь.       Я знала, что он это сделает, ещё до того, как его пальцы дрогнули в воздухе. Протокол требовал этого — благопристойного жеста, который отделял избранных от обычных пленников. Во всяком случае, чтобы мы верили в это.       Я не шелохнулась, лишь встретилась с его пустым взглядом, и в этот миг его пальцы чуть напряглись, словно он заранее знал, что я откажусь, но всё же дал мне выбор. Я не приняла его руки, медленно спускаясь на пустынную каменистую почву, ощущая, как кожа на плечах напряглась под весом плаща, который всё ещё принадлежал не мне.       К моему удивлению, в ответ его губы дрогнули то ли от едва заметного раздражения, то ли в приступе мимолетного понимания.       Чонсон знал, что все будет именно так.       Я осторожно спустилась вниз, чувствуя, как в землю впиваются каблуки, как воздух наполняется тяжелым, застоявшимся запахом камня и пыли.       Я знала, знала, что должна поднять взгляд. Должна была встретиться с неизбежным.       Впереди кто-то сдавленно вздохнул.       Наконец, я подняла голову.       Стена. Она была огромной. Одна лишь малая ее часть затмевала небосвод, срастаясь с ним.В этот миг я поняла, что это стена была не просто границей Халазий, не спасительным кольцом, десятилетиями оберегающих халазийцев от озлобленных пиков их же врагов.       Стена была их клятвой, их проклятием и их приговором.       Тем, что держало город внутри, а мир — снаружи.       — Вперёд, — коротко велел Чонсон, отступая в сторону и пропуская меня вперед.       Не колеблясь, я сделала шаг.       Сердце в груди выбивало стройный монотонный набат, который приводил меня куда в больший ужас, чем гордое величие возвышающихся над нами стен.       Сердце билось ровно, но мне хотелось кричать.       Мы двигались в смиренном молчании, и лишь шорох платьев и прерывистое дыхание нарушали этот тревожный миг. Краем глаза я заметила, как Аврора чуть подалась вперед, вытянув шею, словно надеясь первой увидеть то, к чему нас вели.       — А где ворота? — взволнованно прошептала Алина.       Я искала глазами вход, но его не было. Ни арки, ни ворот, ни даже щели между плитами. Как если бы нас намеренно привели в тупик. Преграда казалась абсолютной, созданной не для того, чтобы впускать, а для того, чтобы запирать.       Издали безупречная стена обманула меня. Чем ближе я подходила, тем яснее различала вкрапления в камне, словно во всю эту белизну были впаяны песчинки пепла.       Она была неестественно высокой. Выше любого дворца, выше самых древних руин, о которых я читала, а потому под ее тенью я чувствовала себя ничтожной.       Воины вокруг нас молчали. Они знали, что должно было случиться, но никто не проронил ни слова. Моя рука сжала край плащ, едва заметно.       И тогда воздух вздрогнул.       Я почувствовала это первой —покалывание в костях, будто миллионы невидимых иголок пронзили меня насквозь, и глухой толчок в груди, словно земные плиты столкнулись под ногами, сдвинулись, изменив саму структуру реальности. Мир вокруг замер на мгновение, словно затаив дыхание перед прыжком в неизвестность.       Послышался гул.       Не резкий, не громовой, а глубокий, проникающий внутрь, как если бы сама земля говорила с нами. Он исходил из-под копыт лошадей, из самой толщи камня.       Эва и Джозефина испуганно прильнули к друг другу, обеспокоено озираясь на стоящего за ними Чонсона. Прося объяснений, утешения ли.       Сердце гулко ударилось о ребра.       На огромной безупречной стене, чьи границы бесследно тонули на линии горизонта, стали появляться едва заметные руны. Нити символов вспыхнули по всей ширине стены, словно переплетаясь в единое заклятье.       Значение символов мне было неведомо, но они были сильнее слов.       Они помнили. Видели и помнили тех, кто входил и не выходил. Каждого, кто был сожжен или порабощен. Руны светились бледным золотом, так поразительно похожим на свет самой Халазии.       А потом камень перед нами начал расходиться. Без трещин. Без скрежета. Он не ломался, а раздвигался, как если бы был создан из жидкого металла. Часть стены отошла назад, затем дернулась в сторону, открывая вход внутрь живого города.       В этот миг что-то взметнулось в небе — несколько крохотных синих птиц вырвались из-за стены, стремительно ускользая прочь. Их перья отражали свет, словно разбитое стекло, искажая отблески солнца в странном тревожном ритме.       — Морра, — только испуганно и пробормотала Алина, заметив дурной знак. — Они же ведь предвестники смерти.       Ее голос прозвучал почти беззвучно и все же я услышала его. Услышала, как ее слова оставили за собой горький осадок в душе каждой из нас.       Что ж, раз Морра были здесь, значит беда уже следовала за нами по пятам.       Кто-то из девушек вновь испуганно вздохнул. Я хотела обернуться, посмотреть, кто рядом, но лишь непроизвольно шагнула назад, ощущая исходящую от стены угрозу.       Глухая стена окончательно разомкнулась, заливая проем слепящим золотым светом. Но меня вдруг охватил холод.       Юнхо.       Имя вспыхнуло в мыслях как раскаленное лезвие.       Я помнила, как его валили на землю, как удары вспыхивали рыжим пламенем на его коже. Как он поднимался снова и снова, шатаясь и захлебываясь кровью. Как мои вопли тонули в дожде, как его ставили на колени перед Хонджуном.       Ю-ю защищал меня. Глупец. Какой глупец. И всегда он был таким. Неотступным, верным, слишком живым для этого мира глупцом.       А в ответ я сбежала и оставила Юнхо там, в прошлом. И теперь, в миг, когда Халазия раскрыла предо мной зев своей тьмы, он был единственным, что еще принадлежало мне.       Последним, что я не отдала Халазии, последним, что еще связывало меня с прежней жизнью, последним, за что я еще была готова бороться. И осознание этого заставило меня вскинуть голову и посмотреть на этот ослепительный свет, в эту зияющую бездну.       Навстречу нам из светящегося прохода вышел Джанго и остановился у самых ворот, как если бы он никогда не покидал возведенных у города стен.       Но как, как мог он проникнуть внутрь раньше нас? Уехал вперед, чтобы предупредить караульных, и проверить, что все идет по плану? Или все же у него был свой особый путь за стену? С каждым мгновением разумных ответов у меня оставалось все меньше.       Немой вопрос застыл в моем удивленном взгляде, но Джанго даже не взглянул на меня.       В руках он поигрывал с синим пером, а его поза говорила о превосходстве — Джанго не просто ждал нас, он уже давно знал, что будет дальше.Он наблюдал, как мы с трудом переступаем порог стены, как ослепленные светом, пытаемся адаптироваться к новому миру. На его лице не было ни улыбки, ни приветствия, лишь холодная, оценивающая гримаса.       — Добро пожаловать в квартал Астрали. Мой квартал. Место, где дисциплина заменяет воздух, а честь — кровь, — голос его звучал ровно, командно, как удар кнута, обрывая последние нити, связывающие нас с прошлым.       За его спиной раскинулась улица, идеально вымощенная белым камнем. Чуть поодаль двигались фигуры в строгих белых мундирах, скользили между стройными рядами приземистых казарам. Квартал, в котором мы оказались, был чужим, холодным и тревожным, будто в этих стенах вечно жила гроза. Каменные здания возвышались, словно застывшие часовые, а белоснежные флаги с золотыми гербами лениво колыхались на ветру. Все здесь кричало о порядке, о дисциплине, о жестокой и незыблемой власти.       Это был его мир. Территория Джанго, которую он нарек загадочным словом Астрали.       Я не знала, чего ожидала, но точно не этого. Я думала, что стены Халазии задыхаются в роскоши, что каждый уголок здесь пронизан золотом и тишиной, наполнен сладкими ароматами пряностей и благовоний. Но этот квартал был другим. Он был строгим, холодным и нестерпимо чистым.       Люди здесь двигались организованно, лица их были бесстрастны, а глаза… Глаза были пустыми, словно всякая человеческая искра давно погасла в их натренированных, закаленных порядком телах. Ни радости, ни грусти, ни гнева, ни страха. Лишь маска совершенного повиновения.       Я думала, что воины Джанго — это орудия, слепо следующие приказам своего господина, но, стоя в окружении десятка им подобных, я ощущала нечто большее. Их спины были прямыми, взгляды сосредоточенными, движения точными, будто они несли в себе не просто военное мастерство. Они несли преданность. Верность.       Джанго сделал их такими. И этот квартал был его отражением.       Я жадно всматривались в детали, пытаясь понять, как они стали такими, что лишило их души, что превратило их в послушных марионеток. И с новой силой во мне зарождался непоколебимой страх, что все впятером мы оказались здесь именно за этим.       — Не отставайте, — бросил нам Джанго, направляясь вглубь квартала. Ни объяснений, ни ответов — лишь сухие приказы.       Я заметила, как Аврора сжала губы, но тотчас шагнула следом за ним, устремляясь к очагу вечного повиновения.       Под глухие шаги военного конвоя мы двинулись по широкому, но пустому проспекту. Солдаты не смотрели на нас, не заговаривали с нами — лишь сомкнулись вокруг в плотный строй, изредка обмениваясь друг с другом одними им ведомым беззвучными командами.       А Джанго шагал впереди нас, раскованный и самоуверенный, нахально нарушая ткань этого мира. Его безрукавая форма не могла скрыть огня, что жила в нем. В его взгляде, в движениях, в ехидной улыбке, которую он обнажал солдатам, жил вызов.       Такой противоречивый вызов для такого бездушного мира.       А потом мы остановились и на мгновение у меня перехватило дыхание.       Впереди, словно выросший из земли монумент, стоял мужчина в черных одеждах, поразительно неправильных среди лоска начищенных улиц.       Его одеяние стекало черной патокой вдоль тела, срастаясь, кажется, с самой кожей, а четкие линии ткани создавали безупречный силуэт. Застежки, цепи и металлические пластины на груди не отяжелели его образ — напротив, они подчеркивали его зловещую элегантность. На бедре висел тонкий изогнутый нож с вороненым лезвием — не боевое оружие, а средство точечного поражения.       Руки, ладонь на ладонь, были сложены у паха, выражая контроль и власть, которую он держал с непреложной уверенностью. Черные кожаные перчатки, на которых едва заметно сверкали серебряные заклёпки, скрывали его ладони, но на пальцах он носил перстни — массивные и тяжелые, сделанные из темного металла.       Его волосы были собраны в тугую шишку на затылке, а ледяные голубые глаза скользнули по нашей процессии, задержавшись на мне чуть дольше, чем я бы этого хотела. Несомненно, незнакомец заметил мое белоснежное обличие.       Мужчина был воплощенной тенью закона, мертвой, выверенной, непроницаемой.Нечто неуловимо и злое, что разрывает пространство своим присутствием.Он не нуждался в угрозах, не пытался подавлять и не стремился внушить страх — сама его осанка заставляла сердце замереть.       Я судорожно сглотнула. Мне никогда прежде не доводилось встречать человека столь фатальной и зловещей красоты.       Джанго был зверем, но этот человек … Этот человек был клеткой, в которую загоняют таких, как Джанго.       Я заметила, как мои спутницы инстинктивно встали плотнее, утягивая меня в свой безропотный кружок.       — Ты привез их, — без тени удивления произнес он, глядя на Джанго.       — Как видишь, — в ответ Джанго почтительно улыбнулся, но улыбка вышла кривой, грубой и фальшивой. — Целыми и невредимыми.       — Надолго ли?       Они смотрели друг на друга, и было что-то ледяное в этой немой дуэли, от чего я тут же поежилась.       — Архиконсул Чангюн, — выразительно объявил Джанго, обращаясь к незнакомцу по титулу. — Я передаю их в твои заботливые руки.       Чангюн медленно кивнул.       — Заботливые, — повторил он скользя, по нам взглядом, лишенным той тени дерзости, которой его одарил Джанго. — Мы это еще проверим. Надеюсь, они знают правила?       Джанго негромко хмыкнул.       — Они узнают. Или лишатся языков, верно? — он расслабил ладонь, и синее перо Морра сорвалось из его руки, мягко оседая на землю. Я только и успела, как испуганно вздрогнуть, борясь с чувством всепоглощающего страха, когда крепкие руки одного из халазиийцев сомкнулись на моих предплечьях — не грубо, но настойчиво.       В знак согласия Чангюн качнул головой.       — Значит, начнем.