Девушка в красном

Давным-давно был король-волк, который сражался за самое драгоценное сокровище во всем королевстве. Его прекрасная маленькая принцесса. Но победа досталась дорогой ценой. Потеряны союзники. Появились новые враги. И король-волк остался один. Это не было долго и счастливо, но иногда даже худший конец — вовсе не конец. И ты должна знать, моя маленькая волчица, даже когда кажется, что все сгорело до пепла, в нашей истории всегда есть еще одна глава.

Клаус Майклсон

      Вечернее солнце лениво заглядывало в комнату, заливая ее слабым багряным светом. У стены в ряд стояли кровати, одна из которых была застелена серо-голубым покрывалом. Над кроватью висела пробковая доска, утыканная фотографиями, заметками и календарем. Внимание привлекала цифра «28» на календаре, обведенная красным маркером, а над ней выделялись крупные буквы: «H.B.». У окна стоял мольберт с недописанным пейзажем, а рядом, прислонившись к его ножке, лежал красный рюкзак. Молния рюкзака была чуть приоткрыта, открывая вид на помятую пачку чипсов и тетрадные листы. Среди них выделялись тест по физике с оценкой «B+» и эссе по Французской революции с «A+». Возле всей этой сцены стояла девчонка. Ее длинные каштановые волосы водопадом спускались по спине. На ней была школьная форма: теннисная юбка, белая рубашка и синий джемпер с эмблемой в виде ало-золотой буквы «S». Ее руки сжимали спинку стула, стоявшего возле стола, а глаза медленно скользили по его поверхности. Там пылали свечи, их тусклый свет плясал на книгах с пожелтевшими страницами, испачканными каплями засохшей крови. В центре всего этого лежал металлический предмет, усыпанный сложными механизмами, — это был асцендент. Но тут ее взгляд задержался на пустом месте, где прежде была колбочка, наполненная кровью. Сердце резко сбилось с ритма. Колбочка. Куда подевалась колбочка с кровью?!       — Хоуп Мари Майклсон! — разнеслось по коридору за мгновение до того, как дверь отворилась. Одноклассница ворвалась в комнату. Ее светлые волосы напоминали пшеничное поле, колышущееся под легким ветром, а глаза светились, как безоблачное небо в полдень. Несмотря на то, что Кэролайн Форбс была всего лишь суррогатной матерью, сходство между ними было поразительным.       — Когда я была в библиотеке и перелистывала новый номер журнала, то вдруг ощутила магию. И не просто какую-то, а черт побери, темную магию! — почти шепотом произнесла она. — Почему-то сразу стало очевидно, что это твои ручонки тут замешаны, — прищурила глаза она. — Так вот, объясни мне, мисс «майонез вместо мозгов», что, черт возьми, ты творишь?! Ты действительно настолько безмозгла, что забыла о правилах школы? Или они просто не распространяются на таких особенных, как ты?       — Лиззи, остынь! — вымолвила Джози, пытаясь в который раз подавить бурю в душе своей сестры-близняшки, столь несхожей с ней ни по характеру, ни по внешности. — Мы всего лишь хотели помочь вернуть ее мать…       — Остыть? ДА Я СПОКОЙНА, КАК ПУЛЬС ПОКОЙНИКА, — фыркнула Лиззи. — Тебе, должно быть, так зашло драить сортиры зубной щеткой, что ты снова полезла в авантюру с Майклсон? Может, в следующий раз еще и медаль тебе выдать? Золотую щетку с гравировкой «Героиня унитазов», — смерила сестру взглядом она. — Но знаете что? Я на это не подписывалась!       — Мы договорились, что Рик не узнает о том, кто мне помогал, — проговорила Хоуп. Ссоры с Лиззи давно стали чем-то вроде будильника — громкие, пронзительные и неизбежные. Каждую неделю, как по расписанию. Хоуп, бывало, даже начинала скучать, если их не было.       — Угу, конечно! А как так вышло, что в прошлый раз наказали и меня, хотя я вообще ни при чем была? — развела руками она, на что Хоуп закатила глаза так, что, казалось, они вот-вот застрянут в этом положении навсегда. — Мамочку, говоришь, хочет вернуть? Ах, какая драма! Бедная Хоуп! Такая несчастная, такая обделенная судьбой — ведь у нее есть толпа живых родственников, друзей и армия сочувствующих, но этого ей, конечно, недостаточно! — притворно вскинула руки она. — Разве ты не чудо-юдо этого мира? Ты ведь такая уникальная, такая особенная! Почему бы тебе не справляться со своими проблемами самостоятельно? Хотя бы раз, а? Хотя бы не вмешивай в это меня и мою сестру!       — Ты закончила? — произнесла Хоуп. — Если да, то дверь вон там. Не забудь за собой ее закрыть. Лиззи фыркнула. Она резко взмахнула волосами и с гордо поднятой головой вышла, захлопнув за собой дверь так, что по стенам пробежала вибрация.       — Прости ее, — произнесла Джози. Ее губы дрогнули, поджались в тонкую линию, а глаза скользнули в сторону. — Лиззи чувствительна… Да, а еще Лиззи мастерски демонстрировала чудеса в области перепадов настроения, эгоцентризма и чрезмерного самомнения. Ничего удивительного для близнеца-сифона, особенно с таким «замечательным» набором генов от семейства Паркеров.       — Наша мама надолго уезжает в поисках новых учеников, — пояснила Джози. — Поэтому она такая вспыльчивая. Просто скучает по ней. Хоуп понимающе кивнула, хотя в глубине души знала: дело было не только в характере и отсутствии матери, но и в их отце, Аларике. Он всегда уделял больше внимания именно Хоуп и самой школе, ведь был ее директором, что стало почвой для ревности.       — Жаль, что не удалось попасть в тюремный мир, — произнесла Джози, осторожно раздвигая книги, крепко сжатые в ее руках. Между ними скрывалась небольшая коробочка, обтянутая бледно-розовой лентой. Джози, тихо выдохнув, опустила маленькую коробочку на стол, пробормотав: «С днем рождения», после чего покинула комнату. Взгляд Хоуп приковался к коробочке. Она протянула руку и позволила пальцам пробежаться по атласной ленте.       — Послушай, я не могу больше тебе помогать в этом. Это слишком опасно. Моя мама уже заподозрила что-то неладное, да и ты знаешь, что она помогает твоему отцу в поисках твоей матери. Не стоит вмешиваться в это, Хоуп. Думаю, это должно остаться делом взрослых. Хоуп медленно повернула голову к собеседнице. Перед ней стояла одноклассница с густыми кудрями, вздымающимися, как облака. Цвет ее кожи был глубоким, темным, как шоколад.       — Наша кровь — ключ к тюремному миру, но за двенадцать лет твою мать так и не нашли, может…       — Моя мама жива, — резко перебила ее Хоуп.       — Если это так, то она делает все, чтобы ее не нашли, или есть какая-то ещe причина? Рука, казалось, сама по себе потянулась к старинному ожерелью с фамильным гербом Майклсонов, что покоилось на хрупкой шее. Всего лишь одно прикосновение к холодной поверхности ожерелья — и вот, перед глазами вспыхивали образы. Не только воспоминания и моменты из прошлого мамы, но и такие простые детали, как ее теплый взгляд и улыбка.       — Ты правда веришь, что этот кулон приносит тебе больше радости, чем боли? Хоуп вздрогнула. Подруга была права — боль пронзала, как осколки разбитого зеркала. Она ненавидела этот кулон, но избавиться от него не могла. Это была ее последняя связь с матерью, да и тетя Фрея так старалась заключить в него все воспоминания. И все же иногда она думала, что было бы легче, если бы матери изначально не стало. Тогда не было бы этой боли и бесконечного ожидания. Жестокая мысль, но она была подростком. Обычные ребята мучились из-за контрольных, ссор с друзьями или первой влюбленности. А она? А она пыталась понять, зачем вообще появилась на свет, если ее существование — лишь причина боли для всех, включая ее саму. Когда-то отец был для нее героем, принцем из сказки. Но правда оказалась другой: он был монстром, как и вся ее семья. Майклсоны, вместо того чтобы быть поддержкой, стали бременем. Это не та семья, которой можно гордиться, не те люди, которых зовут на ужин. Даже их звонки только усиливали ее одиночество. И все же, несмотря на гнев, боль и подростковые гормоны, раздувающие трагедию до предела, Хоуп оставалась невероятно доброй. Никто не понимал, как в ней, наследнице тьмы, находилось место для света.       — Руби, благодарю тебя, — произнесла Хоуп, остановив подругу легким жестом, не давая ей уйти. — Спасибо тебе и твоей маме.       — Моя мама всегда говорила, что настоящая дружба — это когда ты поддерживаешь друг друга в самые темные и трудные времена. Когда-то моя мама не смогла поддержать твою, но это не значит, что я не могу. Я — ее наследие, и я всегда буду рядом, Хоуп, — мягко проговорила Руби Беннет. — И не забывай о Джози. Даже Лиззи, хотя ей нужно время, но я уверена, что вы поладите, — подмигнула она, закрыв за собой дверь. По пути к кровати Хоуп ногой задела спортивную сумку, которую, конечно же, забыла собрать на завтра. Она устало улеглась в постель, натянув одеяло до самого подбородка. Полумрак комнаты убаюкивал ее, а музыка с плеера тихо лилась в наушниках, заставляя закрыть глаза. Пусть хотя бы во снах родители будут вместе…

***

      Утро — любимое время суток. Легкое ощущение надежды на лучший день, чем вчерашний, на более ясную погоду, чем та, что была накануне. И, конечно, эта тихая радость от того, что вчерашний день не стал последним. Звучит мрачно, да? Но для Хоуп это было как раз в пределах нормы. В конце концов, она была тем самым чудом природы, которое пытались стереть с лица Земли еще до того, как она впервые вдохнула воздух. Поэтому она здесь. В стенах этой школы было безопаснее, чем в ее родном Новом Орлеане, где опасности поджидали не только за углом, но и в собственном доме… На столе лежала спортивная сумка, жадно поглощающая вещи, которые Хоуп торопливо засовывала внутрь. Когда все было собрано, она с рывком закрыла молнию и выскользнула из комнаты. В пустых коридорах интерната царила тишина — стандарт для выходного дня. В такие дни ученики разъезжались по домам, и оставались лишь те, кому было некуда ехать. Шаги резонировали в пустом холле, направляясь к дальнему крылу здания, где была массивная дверь с золотыми буквами «Директор». Заходить не хотелось, но выбора не было. Хоуп вздохнула и толкнула дверь, отчего раздался скрип, который знал каждый ученик.       — Давай без нравоучений, Рик, — пробормотала она, плюхаясь на диван у окна и скрещивая руки на груди.       — Темная магия, Хоуп… В стенах школы, — произнес директор. Его пальцы пробежались по краю стола и, наконец, сжались в кулак. — Это может не только навредить тебе, но и привести к серьезным последствиям, — продолжил он. — И всему, что мы здесь создали…       — Мне правда жаль, такого больше не повторится.       — Даже учитывая, что у тебя был день рождения и сегодня ты уезжаешь, — сказал он. — По прибытии тебя все равно ждет наказание.       — Да, мистер Зальцман, — прошептала она, отводя взгляд в сторону. Аларик слегка расслабил плечи, хотя в уголках глаз все еще прятались складки тревоги. Он часто прибегал к строгим мерам в отношении Хоуп, но за этой маской строгости пряталась любовь, такая же глубокая, как и к его собственным детям. И хотя изначально он не хотел брать ее в школу, все изменилось, когда старые друзья Лилит и сам Клаус повлияли на его решение. Да-да, именно Клаус. Тот самый злодей, который теперь был еще и отцом. Как и Аларик. И с того момента его целью стало защитить это дитя и уберечь ее от темного пути, который когда-то поглотил ее отца. Дверь неожиданно распахнулась, кто-то не утруждал себя таким тривиальным действием, как стук. В кабинет вошел мужчина, а за ним мелькнули две маленькие фигурки. Хоуп сразу узнала их — это были Дженна и Стефани. Девочки-погодки, значительно младше ее.       — Так, девочки. Идите-ка, найдите себе занятие, поиграйте где-нибудь. А папочке нужно немного подкрепить здоровье со старым другом.       — Только не наклюкайся, — синхронно ответили девочки, строго взглянув на папу.       — Ах, как же так? — с фальшивым возмущением положил руку себе на грудь Деймон. — Вы меня обижаете! Я и не собирался пить! Я, между прочим, человек. Надо беречь свою печень. У меня ведь нет запасной. Девочки с сомнением покачали головами, взглянув на дядю Аларика, который стоял у раковины. Он успел вылить из кружки остывший чай и налить в нее полстакана виски. Затем с невозмутимым выражением лица обернулся.       — Эм… Это… Это чай, да-да, самый настоящий, — произнес Аларик и, чтобы не выдать себя, отхлебнул из кружки, но так много, что едва не закашлялся. — Кажется, я немного… Переусердствовал с заваркой… Девочки с сомнением переглянулись, покачав головами, и, оставив дядю Аларика с его «чаем», поспешили выбежать в коридор. Следом за ними направлялась к выходу и Хоуп.       — Уже уходишь? — спросил Деймон, лениво развалившись в кресле. — А как же история о том, как я, рискуя всем, засунул Кэтрин в Ад?       — Ты серьезно? Снова эта история? — удивилась она.       — Что значит «снова»? Это был триумф!       — Ты это рассказываешь всем подряд и каждый раз добавляешь что-то новенькое. Например, как ты якобы «завоевал всеобщую любовь и уважение».       — Я завоевал, — уверенно произнес Деймон, наблюдая, как Аларик наполнил стакан виски и протянул ему.       — Это же была Бонни, — выгнула бровь Хоуп. Деймон резко выпрямился и положил руку на сердце, будто она только что разбила его на куски.       — О, ну конечно! Снова все лавры Бон-Бон! Я там, между прочим, тоже внес свою лепту… — крикнул Деймон, когда Хоуп уже вышла из кабинета. — Ах, ну и иди, давай! — махнул рукой он. — Никогда не узнаешь историю о том, как твой директор извинялся передо мной! На коленях между прочим!       — Это в каком-то альтернативном мире случилось? — спросил Рик.       — Ах, Рик… Ц-ц-ц, вот так выглядит старость, — произнес Деймон, дернув вверх уголками губ.       Как только Хоуп вышла из школы, она опустилась на лавочку, щурясь от ярких солнечных лучей. Машины мчались мимо, не обращая на нее никакого внимания, пока вдруг одна не замедлила ход и не остановилась рядом. Это была патрульная машина. Через открытое окно на нее выглядывали знакомые лица — Мэтт и Джереми. Они помахали рукой, здороваясь, и вскоре умчались, оставив после себя ощущение легкого тепла. Хоуп еще долго смотрела в ту сторону, где скрылась патрульная машина. Она могла бы смотреть туда вечно, если бы не резкий звук тормозов. Оглянувшись, она заметила желтую Шевроле и, схватив сумку, села в автомобиль. Там ее встретил обволакивающий аромат горячего шоколада, в котором под пластиковой кружкой плавали три большие зефирки. Рядом лежал прозрачный бокс, покрытый росой конденсата, скрывающий слегка теплые, но свежие блины — это было очень кстати, ведь она не успела позавтракать.       — Что это у тебя за кислая мина? Хоуп только успела откусить кусок блина, как ее глаза быстро обратились к водителю, а губы сжались в тонкую линию.       — Директор отчитал за нарушение школьных правил, — ответила она почти безэмоционально, пытаясь убедить себя, что это ее действительно это волнует. Но, кажется, ее видели насквозь, как облупленную.       — Ты ведь не переживаешь тот период, когда винишь себя во всем случившемся? В этот момент в машине стало как-то тише, и даже шум дороги стал более отдаленным…       — Ох, моя большая, но такая маленькая девочка…       — Не спеши с выводами, тетя Майя, — ответила Хоуп, едва заметно качнув головой. — Я не только себя виню, но и всех понемногу. Даже маму. Майя замолчала, ее пальцы сжались на руле. Снаружи проносились дорожные знаки, мимо скользили пустые поля, прерываемые редкими деревьями, низкими кустами, за которыми начинались заброшенные фермерские дома.       — Хоуп, каждому из нас даны испытания. Мы проходим их, и, казалось бы, их настолько много и порой такие трудные, что хочется просто остановиться, сдаться. Но жизнь дает нам только то, что мы сможем вытерпеть, чему-то научиться. Взглянуть под другим углом. Люди склонны во всем видеть преимущественно плохое. Проблемы, неурядицы, пролитый кофе, порванные колготки, штраф за парковку… Спроси у человека как дела, и он обязательно пожалуется тебе, если не на погоду, то на правительство. Если не на правительство, так на цены. Не на цены — значит, на бывшую жену. А вот то, что у него две руки, две ноги, крыша над головой, теплая постель и кредитная карта в кармане, он это забывает. Мы разучились видеть свет. Мы ослепли, ходим наощупь, держась за стены, даже под самым ярким солнцем. Сидим в непроглядной тьме, а тьма поселилась в нас. Множество людей там и остаются и отказываются посмотреть на то, что у них есть, и радоваться этому. Конечно, то, что произошло, несправедливо, и, конечно, ты имеешь право злиться. Но попробуй взглянуть на это иначе: твои родители любили не только друг друга, но и тебя. А у многих даже этого нет. Хоуп задумчиво смотрела в окно, впитывая слова тети, как губка. Постепенно ее охватило осознание: она не ценила того, что имела, и тех, кто всегда был рядом. У нее были друзья, не только Джози и Руби, но и многие другие. В школе ее любили, несмотря на то, что фамилия Майклсон внушала страх, а иногда и враждебность. Она выделялась, и это порой тяготило ее, но все же большинство людей относились к ней с добротой. А ее семья? Они делали все, чтобы она чувствовала себя обычным ребенком. Да, никто из Майклсонов не забирал ее из школы и не посещал родительские собрания, но зато эти собрания всегда посещал ее дедушка Энтони. И как странно было Хоуп осознать, что даже самые простые вещи, такие как теплая машина, заботливо приготовленная еда, мир за окном и дорога домой — все это принадлежало ей. Да, ей хотелось чуть больше — например, присутствия матери, но все тети старались стать для нее ее заменой.       — Вот это другое дело, — сказала Майя с улыбкой, заметив, как Хоуп переменилась в лице. — Может, по такому случаю… Хм, говорят, что, когда женщины делают что-то с волосами, это означает, что они начинают новую жизнь. Может, перекрасимся? Одну прядь? Как насчет синего? А-ля Кэти Перри, — дернула бровями вверх она. — Или розовый, а-ля юная дива корейской эстрады. Вообще все зависит от твоего настроения. Холодный оттенок будет успокаивать, а горячий — заряжать.       — Могу забацать классное длинное каре: впереди ниже ключиц, сзади коротко. Будет классно, — сказала Хоуп.       — Притормози коней, у папы и дедули Энтони будет шок, — рассмеялась она.

***

      Струи воды, стекающие по спине, обвивали тело горячими лентами, впитывались в волосы, утяжеляя их, но не приносили ни облегчения, ни покоя. Вода — всего лишь вода. Она не врач, не спаситель, не та, что может исцелить. Сколько ни очищай кожу — душу не отмыть. Резким движением он перекрыл воду и шагнул на холодный кафель. Его ладонь скользнула по запотевшему стеклу, стирая пар и открывая ему отражение. В зеркале не было того, кто когда-то был полон коварства. Глаза, что когда-то зажигали страх в каждом, кто осмеливался на них взглянуть, теперь были пустыми. Лицо утратило резкие черты, а ямочки на щеках — те самые, что появлялись при его улыбке, — были теперь редкими гостями. Вы спросите, где же Клаус Майклсон? Ответ прост: Нигде. Его больше не существовало. В ванной комнате стояла только оболочка, то, что осталось от него, или, точнее, то, что из него получилось. Двенадцать лет… Достаточно ли этого, чтобы залечить рану? Будем честны — да, достаточно. Он мог бы жить дальше, строить личную жизнь. У него было все для этого. Но его мир был заполнен пустотой. Мы много говорили о пустоте, не так ли? Но разве не знаем мы, что пустота всегда стремится чем-то заполниться, чтобы не слететь с катушек? Конечно, знаем. Выгоревшие пустоши зарастают травой. Пустые шкафы наполняются хламом. Птицы вьют гнезда на пустых чердаках. Но есть пустота, которая не поддается заполнению, — место ушедшего дорогого человека. И знаете, он действительно пытался заполнить эту пустоту. Но ничто не помогало. Ни стремление к власти, ни бесконечные интриги, ни мимолетные удовольствия, ни месть. Кого бы он ни встретил, с кем бы ни провел время — пустота, оставшаяся после Лилит, не могла быть заполнена ничем. И вот снова встает вопрос: «Двенадцать лет — это много. Если захотеть, можно было бы жить дальше». Но, значит, он не хотел этого. Он выбрал такой путь, чтобы наказать себя. И каждый раз, когда пытался убедить себя двигаться дальше, он напоминал себе, что не имеет право быть счастливым. Так где же Клаус? А вот он. В зеркале стоял тот Клаус, которого так хотели видеть его братья и сестры. Но какой ценой? Он потерял ее, чтобы, наконец, измениться… Обернув вокруг талии накрахмаленное полотенце, он вышел из ванной. В доме было тихо. Очень тихо. Особняк казался нежилым, словно заброшенным. В нем не было ни жизни, ни тепла. Все изменилось с уходом Хоуп. С того момента, как она уехала, Майклсоны распались. Каждый из них поглотился своей жизнью, и Клаус, как и боялся, остался один. Фрея путешествовала — после заточения неудивительно, что она хотела увидеть мир. Ребекка тоже не сидела в Новом Орлеане. Она колесила по городам, надеясь найти свою судьбу, но каждый раз возвращалась с разбитым сердцем. А вот Элайджа обосновался в лесу, окруженный волками, словно нашел в их стае утешение, которого не мог найти в семье. В особняк он заходил лишь по делу, ведь между ним и Клаусом все еще пробегали кошки. Каждая их встреча сопровождалась ледяными улыбками, за которыми прятались обиды за Хейли и Лилит. Но стоило наступить семейному празднику, как оба надевали маски, разыгрывая спектакль дружной семьи! Клаус, впрочем, не полностью закрылся от мира — он все еще пересекался с теми, кто остался в городе. Майя иногда мелькала в его жизни, напоминая о том, как все когда-то начиналось. Энтони же стал его собутыльником — не другом, конечно, но тишина была хуже, а пару бутылок в хорошей компании никто не отменял. С Марселем же многие обиды были оставлены позади, и они продолжали разделять власть над Новым Орлеаном. А вот самым редким гостем был Кай Паркер. И, если честно, это было даже забавно… Но в плохом смысле. Кай, в конце концов, больше времени провел в тюремном мире, чем в настоящем. Причина — его навязчивая идея найти Лилит, которую, по его словам, он точно нашел. В 2008 году. Мир, в который он попал, был настоящим апокалипсисом: разрушенные дома, искореженные машины, выжженные поля. Все это явно говорило, что здесь кто-то был! Но Кай так и не нашел никого, хотя четко ощущал скрывающее заклинание. Лилит и Далия, как он полагал, прятались друг от друга. И, как понимаете, в таком огромном мире найти их было все равно, что искать иголку в стоге сена… Вот так и прошли месяцы, а точнее — двенадцать лет, медленно тянувшиеся за собой хвостом. Казалось, все шло своим чередом — и хорошее, и плохое. Но было одно точно: за все эти годы ничто не предвещало беды. И, как это часто бывает, за затишьем неизбежно наступала буря.       — Ты… Вырезал сердце… На сердце? — проговорила Фрея. Глаза ее были прикованы к говяжьему сердцу, на котором красовался резной символ, напоминающий второе сердце. Она скрестила руки на груди, взгляд ее метался между этим «шедевром» и Каем, который стоял с выражением лица, словно только что создал нечто достойное выставки в Лувре.       — А что ты хотела? Чтобы я отдал тебе свое сердце? — произнес он. — Это было бы немного сложнее…       — Нет же! — резко ответила Фрея. Она шагнула ближе к столу, указав пальцем на обугленные остатки лука. — Я хочу, чтобы ты перестал забавляться! Пока ты тут играл в мясного Пикассо, твой лук сгорел к чертям! У нас не так много времени. Скоро придут гости, а у нас ничего не готово. Займись делом!       — Ладно, ладно, разумеется, ваша милость, я немедленно приступлю к готовке, — лениво протянул Кай. — Только… Может, ты все-таки попробуешь расслабиться? Просто посмотри на свое лицо… Жуть! Фрея, может, чайку попьешь? — предложил он. — Не отказывайся, у меня есть знаменитый китайский Би Ло Чунь. По легенде, этот чай позволяли собирать только девственницам, которые клали сорванные листочки себе за пазуху… — наклонившись ближе к ней, Кай понизил голос до шепота и добавил: — Отчего чай приобретал особо пикантный аромат. Фрея, закатив глаза, мельком взглянула на действия Кая и вдруг заметила, как он положил на сковороду целый кусок мяса, не удосужившись снять с него бумагу. Кусок мяса начал шипеть, и в воздухе повис странный запах, когда бумага под ним начала подгорать.       — Это что еще за бредятина? — воскликнула она.       — Вот слепота куриная, такое проглядел… Фрея в ярости схватила сковороду, оттолкнув Кая в сторону, и начала сдирать с мяса подгоревшую бумагу.       — Отойди! Все приходится делать самой! — процедила она.       — Ну и ладно, — произнес он, отступая. — Не очень-то и хотелось. Но, если вдруг понадобится помощь в жарке, зови меня. Всегда хотел тебя сжечь. Кай скрестил руки на груди и задумчиво посмотрел на Фрею. Да, между ними что-то было. Эти шутки-прибаутки, сахарные улыбки, зрительный контакт и якобы случайные прикосновения. Казалось, что все это так или иначе имеет какой-то подтекст. Но на самом деле нет. Кай был просто тем самым мальчишкой, с которым можно было повеселиться, поболтать, может, немного пофлиртовать. Он был зеленым, совершенно незрелым, и это ЕГО устраивало. В конце концов, Кай в отношениях с противоположным полом не был заинтересован. Он недоумевал, чего все так с этим носятся. Отношения??? Кому это нужно?! В жизни есть вещи куда приятнее. Сникерс, например. Или холодное пиво в жару. Зачем углубляться в эти эмоции и путать себя с обязательствами, когда можно наслаждаться простыми радостями? Запах еды наполнил воздух, когда шаги стали слышны на лестнице. Взгляд сразу упал на идеально засервированный стол: тарелки, бокалы, вилки, ножи — ничего лишнего. В центре — ваза с цветами, а свечи, едва тлеющие, отбрасывали мягкий свет на белоснежную скатерть. На кухне, как настоящая героиня ситкома, хлопотала Фрея, а в углу, увлеченный украшениями Кай надувал розовые шарики.       — Ты уверен, что розовые подойдут? — бросил Клаус, подняв одну бровь. — Может, фиолетовые, ты же знаешь, Хоуп уже не в том возрасте. А вообще, лучше их убрать.       — Розовые — это классика, — ответил Кай, подкидывая шарик в воздух. — Ты же не хочешь, чтобы тут было как в похоронном зале? В дверной проем шагнул еще один гость, невозмутимо расправляя костюм, словно только что сошел с подиума.       — Это роскошная жизнь! И я был бы тебе весьма благодарен, если бы ты не встречал своего братишку с таким видом, будто мир успел нагадить тебе и испортить последний рулон туалетной бумаги. Клаус, не отрывая взгляда от своего брата, пнул один из розовых шариков ногой, отправив его прыгать по полу.       — Я надеялся, что ваше прекрасное транспортное средство встретит свою судьбу на полпути и не сможет доставить тебя сюда, Кол, — произнес Клаус. — У нас тут такая уютная компания… Была. Кол, действительно, вернулся и, похоже, переживал лучший период своей жизни. Он оставался тем же ходячим сарказмом, но уже более уравновешенным. И, пожалуй, за это стоило поблагодарить Давину, ведь с ней рядом невозможно было оставаться прежним.       Семья была в разгаре подготовки. Давина присоединилась к Фрее на кухне, нарезая овощи для салата, когда в дверь вошла Ребекка. В одной руке она держала букет тюльпанов, а в другой — подарочный пакет. Она сразу направилась к столу, начав расставлять закуски. За ней в дом зашли Марсель и Энтони, и Клаус почувствовал облегчение. Вздохнув, он подошел к бару, открыл бутылку бурбона и разлил его в три граненых стакана. Один глоток алкоголя эквивалентен таблетке обезболивающего, снотворного и пачке успокоительного в одном. Нехорошо, да, нехорошо. Но он отвык от того, что в доме может быть та-а-к шумно и вполне даже полюбил одиночество…       — Кто-то из остатков табака нарисовал мне усы на единственном семейном портрете! — возмутился Паркер. Кол, не меняя своего безразличного выражения лица, засунул руки в карманы брюк и лениво покачался на пятках. Паркер мгновенно понял, кто стоял за этим «шедевром».       — За что? — спросил он.       — За прошлый год, — произнес Кол, едва заметно усмехнувшись.       — У тебя не все дома? Ты же вроде успокоился! — воскликнул Кай.       — Успокоился, — согласился Майклсон. — Пока ты не коснулся моих волос в прошлом году!       — Ты сам попросил тебя подстричь! — сказал Паркер.       — Ничего подобного, я просил только подровнять концы! — ответил Кол.       — Я так и сделал!       — Это… — достал свой телефон Кол и проскроллил фотографии, пока не нашел ту самую, где на его затылке торчали неровные пряди. — Не называется «подровнять концы», безрукий придурок! Кай ахнул, его лицо побледнело, а когда он посмотрел на фото, его глаза расширились от удивления. На затылке действительно, пучками торчали небрежно выстриженные полосы.       — Ну, это… Пойми, чувак, красота — понятие субъективное… Да и прошел год! — буркнул Паркер.       — Я знаю, что я — чрезвычайно привлекательный парень, но после этого я даже не дотянул до уровня Брюса Ли, — произнес Кол.       — Кто такой Брюс Ли? — спросил Паркер.       — Кто такой Брюс Ли?! Боже мой. Мы больше не можем быть друзьями…. Семейная атмосфера, столь близкая к идеалу, окутывала комнату своим уютом, словно мягкий плед, пока вновь не распахнулась входная дверь. На пороге стояли Элайджа и Хейли. Бурбон, еще недавно весело плещущийся в желудке, теперь заставил его сжаться. Клаус стиснул зубы, ощущая, как знакомо, мучительное чувство закипает в его груди. Он был уверен, что каждый из присутствующих провалился под лед, в реку воспоминаний.       — Много времени прошло, чтобы простить, — произнесла Ребекка. — Но вот вы не отпускаете прошлое, заставляя остальных снова погружаться в эти чертовы воспоминания. Хотя бы сделайте лица попроще.       — У нас, как ты знаешь, целая вечность, благодаря Никлаусу, — проговорил Элайджа, крепче сжимая руку Хейли. — Так что обижаться мы можем сколько угодно.       — Может быть, Хоуп раньше верила в ваши игры, но она уже не та маленькая девочка, и рано или поздно она поймет, что ее папа и дядя не ведут себя как семья. И тут, как будто под влиянием этих слов, на пороге появилась она. Хоуп. Девочка, которая стала, сама того не ведая, искуплением, надеждой, прощением и распадом для всей семьи. Но вот только она выросла. Глаза Хоуп украшали черные стрелки, а губы сияли цветным блеском. Волосы были собраны в небрежный пучок, из которого на лицо спадала одна ярко-красная прядь. В руках она держала подарочный пакет с логотипом известного магазина женского белья.       — Мне повезло, хорошо, что я не стал покупать ей набор для Барби с миниатюрными замками, как некоторые тут… — шепнул Энтони Клаусу, стараясь не рассмеяться.       — Эни, это не набор для Барби, а комплект для королевы вампиров с древним замком, куда входит собственная армия миньонов, личный дракон и несколько сотен карманных монстров для защиты личных границ…       — Ну конечно, как же я не подумал…       Дом Майклсонов в этот вечер дышал жизнью — не от грохота сражений или топота непрошеных гостей, а от звона посуды, мелодичного гула голосов и смеха. В центре стола возвышался фесенджан — густой орехово-гранатовый соус с мясными шариками, фирменное блюдо Фреи. Со слов Кола, это было нелепое месиво, но на самом деле — нечто изумительное. Соус подавался с рисом басмати, источающим тонкий аромат шафрана. На столе также были закуски. В одной тарелке — порционные тарталетки с кремом из сыра фета и меда, украшенные грецкими орехами. Рядом — ломтики багета с паштетом из куриного фуа-гра, посыпанные мелко нарезанным зеленым луком. Третьей закуской стал сырный ассорти: ломтики чеддера, бри и голубого сыра, дополненные оливками и сладким финиковым джемом. В углу стола стояла большая миска свежего салата, политого бальзамическим соусом. И, конечно, главное блюдо — приготовленное по настоянию Элайджи. Это был запеченный ягненок, густо натертый травами и лимонной цедрой, с румяной корочкой. Клаус улыбался. Такая улыбка была редкостью на его лице. Он снова вспомнил, что значит жить с этим сердцем — с этим нежным, но огненным взрывом, который заставлял его чувствовать, как будто он только что отпил глоток солнца и проглотил несколько облаков. Рядом была дочь, рядом была семья, друзья.       — Кому передать? — спросила Фрея, держа в руках тарелку с ломтиками багета, покрытыми паштетом из куриного фуа-гра. — Это новая закуска, попробуйте.       — О, нет, — отозвался Кай, с сомнением поворачивая голову к тарелке. Он поднял один ломтик багета, внимательно его рассматривая. — Сначала я должен убедиться, что это съедобно и не вызывает остановку сердца.       — Дуралей, — пробормотала Фрея.       — Дай и мне, — присоединился Клаус. — Если ты умрешь, то, так и быть, я умру с тобой. Фрея нахмурила брови, наблюдая за ними. Подтолкнув локтем и Клауса, и Кая, сидящих по обе стороны от нее, она не смогла сдержать улыбки, когда их смех эхом прокатился по столу.       — Ну, хватит вам, — сказала она. — Я пойду за бутылкой вина. Что взять?       — Бордо, 1787 года, как всегда, — откликнулась Ребекка. Как только Фрея ушла, взгляд Кая невольно скользнул по столу, и он остановился на Коле с Давиной. В тот же момент он пожалел, что посмотрел — сцена, которую даже дьявол предпочел бы не видеть…       — Ути-пути, как мило, — сказал Паркер, изображая рвотный жест. — Вы еще не начали плеваться радугой при виде этих двоих? — добавил он. — Серьезно, мне иногда кажется, что я получаю передоз ванили, когда рядом эти двое. В прошлый раз на ужине я едва не завел роман с Клаусом, так сильно эта сладкая парочка заморочила мне голову своим милым видом. Кол медленно провел средним пальцем по своему лицу, невзначай почесав нижнюю губу, в то время как Кай, также подняв средний палец, плавно провел им по левой брови.       Трапеза текла своим чередом. Тарелки, еще недавно изобилующие изысканными угощениями от Фреи, теперь опустели, оставляя лишь крошки, но внимание Клауса было сосредоточено не на тарелках. Марсель и Ребекка вновь вели свою игру — настолько привычную, что он безошибочно угадывал каждый следующий шаг. Едва заметные жесты выдавали их: случайное соприкосновение пальцев, когда он передавал ей стакан с водой, тихий смех над общими шутками и его готовность подать ей все, что только потребуется. Он ухаживал за ней с той же искренностью, как всегда, но что-то всегда удерживало их от шага вперед. Клаусу это казалось мучительным… Откинувшись на спинку стула, он невольно вздохнул. Сколько раз он пересчитывал в своей голове причины своего эгоизма? Причины, по которым он разрушал счастье других? И теперь, наблюдая за ними, он чувствовал укол неловкости и сожаления.       — Где Фрею носит? — спросила Ребекка, прокручивая ножку пустого бокала между пальцами. Тишина заполнила пространство. Каждый пытался вспомнить, как давно Фрея ушла за вином, но осознание было одинаковым для всех — она отсутствовала слишком долго.       — Я проверю, — бросил Клаус, резко поднимаясь из-за стола. Элайджа поднялся следом, но оба замерли, услышав шаги, эхом раздающиеся из коридора.       — Фрея решила устроить дегустацию прямо в погребе? — лениво протянул Кай, картинно вздыхая. — А меня, конечно, не пригласила! Однако ожидания всех рухнули в тот момент, когда из-за угла показалась фигура, которая точно не принадлежала Фрее. В комнату вошла женщина. Ее длинное черное платье скользило по полу, белокурые волосы спускались волнами, а ярко-красная помада выглядела вызывающе на бледном лице.       — М… Матушка?! — выдавил Кол.

***

      Конечно же, Хоуп едва успела открыть рот, как ее тут же отправили в свою комнату. И, признаться, это было вполне оправданно. Внизу стояла Эстер. Свежая, как огурчик. Та самая, которая в своe время не только пыталась убить собственных детей, но и делала всe возможное, чтобы еe внучка вообще не появилась на свет. Но если этот аргумент все еще не казался достаточно веским, вот вам еще один — Далия. Да-да, та самая Далия, чье имя по праву должно вызывать дрожь у всех в округе. И представьте себе, пока все шутили, болтали и доедали последние крошки, эта ведьма умудрилась пробраться в дом Майклсонов и похитила Фрею… Блестящий расклад, выливающийся в такой пиздец, что его масштабов даже не охватить.       — В этом жалком городишке кто-нибудь способен умереть по-настоящему? — спросил Кол.       — Думаю, все искренне надеялись, что это будешь ты, — произнес Паркер, растянув губы в издевательской ухмылке. Кол шумно втянул воздух и театрально закатил глаза.       — Говоришь, тебя воскресила Лилит? — начал Клаус, барабаня пальцами по столу. — Ну так и где она? Эстер грациозно опустилась в кресло, закинув ногу на ногу. На ее запястьях поблескивали наручники, блокирующие магию — она пришла в них, видимо, Лилит их надела, зная, с кем имеет дело. Особенно теперь, когда Эстер вновь обрела свое тело ведьмы. На столе перед ними лежало все необходимое, чтобы раз и навсегда покончить с тетушкой. Кинжал, который терпеливо ожидал своего часа целых двенадцать лет и миска с еще теплой кровью Эстер. Вот только где, черт возьми, Далия? Клаус смотрел на мать исподлобья, стиснув челюсти так сильно, что мышцы на скулах выдавали его. Его сердце бешено колотилось, словно решило, что жить в этом теле ему больше неинтересно, и пыталось выломать себе путь наружу через ребра. Но Эстер упорно молчала. Шумно выдохнув, он запрокинул голову, и, закрыв глаза, попытался загнать гнев обратно в клетку. В голове всплыло что-то из тех странных техник успокоения, которым когда-то обучал его старик Энтони: я цветок лотоса, плывущий по зеркальной глади утреннего озера… Теплый ветер касается моих лепестков, а солнце заливает всe вокруг золотым светом. Мир тих. Я тих. Я цветок лотоса, плывущий по невъебически спокойной реке на закате! Оооооммн…       — Лотос сейчас кого-нибудь утопит, если не перестанут играть с моим терпением! — процедил сквозь зубы Клаус, ударив кулаком по столу. — Говори, где они! Где Лилит?! Где Далия?! Где Фрея?! Или я с радостью тебя прикончу, но сначала заставлю тебя страдать. Допустим! Сдеру с тебя кожу и повешу ее как флаг в нашем доме. Эстер едва успела сделать глоток воздуха, прежде чем фигура сына нависла перед ней. Его глаза пылали гневом и тревогой, но сильнее всего она ощущала бездну между ними — отсутствие любви. Вместо этого был холод, который пронизывал ее насквозь.       — 15-й Чартерс-стрит, — произнесла Эстер. — Старое здание, давно заброшенное. Два века назад там вешали предателей. Они там.       — Вот так бы и сразу, — изрек Клаус, едва заметно качнув головой. — Паркер, Давина, Хейли, Марсель и Энтони — присматриваете за Хоуп. И чтоб ни одна муха не пролетела незамеченной. С этими словами Майклсоны, не теряя ни секунды, направились к выходу, прихватив с собой мать. Дверь с громким звуком захлопнулась за ними, и в этот момент в груди похолодело. А вдруг они не вернутся?       — Может, сыграем партейку? — предложил Паркер, перебирая в руках колоду карт Uno. Вместо ответа на него обрушился шквал осуждающих взглядов. Давина, опершись на подлокотник кресла, вскинула бровь. Марсель, сложив руки на груди, недовольно покачал головой. Энтони, прислонившийся плечом к стене, лишь слегка повел глазами в сторону Кая.       — Что? — развел руками Паркер. — Не смотрите так на меня. Я тоже переживаю… Просто хотел отвлечься. Только тут с шумом распахнулась дверь, и на лестнице появилась Хейли.       — Хоуп в комнате нет! — едва выдохнула она, хватаясь за перила.       — Ну вот, нам кердык… — прошептал Паркер, сжав карты в руках.       Небо затянуло рваными тучами, и мрак поглотил весь мир. Лишь лунный свет, еле пробиваясь сквозь ветви, дрожал, как испуганный ребенок. Фрея стояла на коленях, а белый круг вокруг нее не позволял ей выбраться. Все было предельно ясно: ее поезд-таки прибыл. Но этот рейс точно не был тем, что она себе представляла. Тут не было удобных кресел, не было пятизвездочного сервиса и коктейлей с зонтиком. Нет. Конечная станция — Ад, как и двенадцать лет назад.       — Как ты выбралась? — спросила Фрея.       — За эти двенадцать лет, проведенных в заточении с Лилит, мы пережили не одну войну, — произнесла Далия, шагая в пределах круга. — Полмира перевернула, сражалась за свободу, как дикая зверюга. И каждый раз, когда мне казалось, что я на шаг ближе к свободе, эта тварь затягивала меня обратно, — заявила она. — Как итог… В бесконечной череде битв — кровь Беннетов, единственный ключ к спасению, была уничтожена. Когда нам обеим стало ясно, что никто не выберется из этого чертового места, мы скрылись друг от друга. Три года ни слуху, ни духу, а потом опля! Появляется колбочка с кровью! Кто бы мог подумать, — усмехнулась она, не веря собственной удаче. — И вот теперь я здесь.       — А Лилит? Где она? — спросила Фрея. Далия замолчала, ее взгляд скользнул по темному пространству, словно она пыталась найти ответ, который на самом деле не знала. Очевидно было только одно — обе они сражались за право быть единственной, кто выйдет из этой тюрьмы. Но действительно ли только Далия выбралась? Кажется, нет. Слух уловил шаги — точные, уверенные, как механическая работающая машина. Эти шаги Далия могла отличить от тысячи других, они были знакомы ей до боли.       — Ох, Лилит, — едва выдавила Далия. — Никакие слова этого мира не смогут описать, как я пиздецки рада видеть тебя.       — Не сомневаюсь, — произнесла Лилит. — Тебя распирает от радости. Из ниоткуда, словно призванная щелчком пальцев, из тени вышла толпа. Мужчины и женщины, юные и старые, с пустыми лицами и холодными взглядами. Эти люди были наделены магией Далии, превращены в ее орудие. Ну… Тот же прием, что и был раньше. Ничего удивительного.       — Знаешь, — откинула с лица выбившуюся прядь Далия. — Я тут как-то замоталась. Вот и не успела подготовить для тебя шоу-программу с фанфарами и пышными похоронами. Но, думаю, пара идиотов тебя вполне развеселит. Далия вскинула руку, и люди, как марионетки немедленно окружили Лилит.       — Послушай меня, — снова заговорила она. — Прими решение уйти. Вот так просто. Мой благотворительный фонд щедр и великодушен: я предлагаю тебе уйти нахер. Я ведь знаю, как ты привязалась к этому ребенку, — продолжила она, взгляд ее скользнул по плоскому животу Лилит, где еще не было видно тех изменений, которые ожидают каждую мать. — Конечно, кто бы не привязался? Все эти годы в тюремном мире ты умирала снова и снова, и каждый раз умирал и ребенок. Каждый раз. Лилит действительно пережила множество смертей в тюремном мире. Ее бросали с высоты, ломали шею, разрывали сердце. Но в том месте смерть не имела силу. Время не текло, оно застыло, и каждый раз, когда Лилит погибала, ребенок погибал вместе с ней, чтобы затем воскреснуть. Но и развитие было невозможно. Замерший мир оставил ребенка на стадии двух недель беременности. Иное дело — мир Кая. Там Лилит была гостем, а не заключенным. Для Лилит, как для гостя время текло своим чередом, ребенок развивался, а смерть имела силу.       — А теперь подумай, милая, — добавила Далия. — Один удар, одно падение, и все. Конец твоей беременности. Комок, вставший в горле Лилит, пришлось с усилием проталкивать дальше вместе со слюной. Она знала, что этот момент рано или поздно настанет, и была готова рискнуть всем, даже жизнью ребенка, к которому так сильно привязалась. Но другого выхода не было. Далию нужно было остановить. Ее кровь должна пролиться здесь и сейчас, любой ценой. Лилит выпрямилась, и ее тело преобразилось. Мышцы напряглись, как натянутая тетива, а руки поднялись в защитном жесте.       — Вы только посмотрите, — фыркнула Далия. — Мать года. Толпа рванула вперед, словно разъяренные бараны, спешащие на заклание, но Лилит двигалась быстрее. Ее тело скользнуло в сторону, избегая хаотичных ударов. Однако один из нападавших оказался настолько неосмотрителен, что приблизился слишком близко. Пальцы Лилит сомкнулись на его горле, отрывая его от земли. Тело беспомощно дергалось, словно пойманная на удочку рыба, пока в воздухе не раздался глухой хруст — сломалась его гортань. Кровь брызнула веером, разлетевшись мелкими каплями. После чего тело мужчины обмякло и рухнуло на землю. Остальные марионетки, видимо, решили, что если атаковать одновременно, их шансы возрастут. Но их попытки были столь же жалкими, как если бы ребенок, едва научившийся ходить, пытался поймать бабочку сачком.       — Fes Matos Insindia! — произнесла Лилит. По пальцам прошла волна магии, и мгновение спустя люди вспыхнули, как новогодние елки. Вопли пронзили пространство, а запах паленой плоти ударил в нос. Кожа от огня пошла рябью, и с каждым мгновением ее слои обугливались, стягиваясь и усыхая. Лилит сделала несколько шагов назад, и ее взгляд упал на одного из врагов, который каким-то чудом избежал пламени. В следующий момент она оказалась за его спиной. Он даже не успел повернуться, когда она схватила его за волосы. Лилит сжала их так сильно, что ее пальцы впились в кожу головы. Потянув с огромной силой, она вырвала его голову с плеч, волоча за собой змейку шейных позвонков, нанизанных на нить спинного мозга. Это был последний враг. Больше не было никого. Только Далия. Скрестив руки, Лилит приподняла бровь, глядя на Далию. Та попыталась ухмыльнуться, но хрен там, улыбка исчезла так же быстро, как и появилась. Где-то вдали раздались шаги, сначала тихие, но с каждым моментом становившиеся громче. У Лилит перехватило дыхание, как будто невидимая рука сжала ее горло, но она заставила себя обернуться. И вот. Перед ней стояли Майклсоны. Настоящие. Живые. Ее семья, ее дом. Не призраки, и даже не иллюзия. А среди них был он — Кол. Конечно, она надеялась, что он вернется, но кто мог знать наверняка? Майклсоны устремили свои взгляды на Лилит, каждый из них, как муха в янтаре, застыл, испытывая смесь недоумения и облегчения. Даже Далия стояла с разинутым ртом. Вот только по другой причине…       — Мгмх, хм, — едва внятно пробормотала Далия, пытаясь осмыслить происходящее. — Моя сестра в цепях? Ее слова вырвались сами собой, как будто это не она говорила, а какой-то внутренний механизм, включившийся на автопилоте. Но, как только шок отступил, ее лицо исказилось, и на губах появилась легкая, почти безумная улыбка.       — Так вы собираетесь купить себе свободу? — рассмеялась она. — Но я тоже кое-что принесла… Не сказав ничего больше, Далия вытащила из-за спины кол, сделанный из белого дуба. Клаус, наблюдавший за этим, едва сдержал любопытство. Хотелось бы узнать, как этот кол оказался у нее, но, черт возьми, не сейчас.       — Кол один, нас трое. Даже если пустишь его в ход, двое других тебя порвут, — подметил Клаус.       — Логично, но не дальновидно, — хмыкнула ведьма. Раздался взрыв, и кол рассыпался на мелкие частицы. Белая пыль мгновенно заполнила пространство, окутывая все зыбким туманом. Частицы проникли в пазухи, сжигая легкие, пробираясь к сердцу. Тела Древних стремительно покрывались паутиной сине-красных прожилок, разрастаясь по коже. Даже Лилит, хоть и была трибридом, ощущала, как каждая клетка ее тела кричала от боли. Белый дуб, конечно, не мог ее убить, но потрепать — само собой. Эстер, видя, как ее дети умирают, ощутила, как ее внутренности сжались. Сердце плутало, как заблудившееся животное, беспомощно метаясь в груди.       — Сестра, стой, — мягко произнесла она, сделав несколько шагов вперед. — Ты победила, Далия. Ты получила все, чего желала, даже первенца нового поколения. Ты переиграла нас всех.       — Ты нарушила клятву! — перебила ее Далия. — Мы обещали быть вместе вовеки веков, но ты предала меня ради этого жалкого животного. И наш род продолжился этим убожеством!       — Ты обвиняешь меня? — дрогнул голос Эстер. — После того как ты заставила меня отдать тебе первенца… Мою дочь? Далия умолкла, но только для того, чтобы пренебрежительно фыркнуть. Ну да, конечно, виновата она, а не ее сестра, которая, зная все риски, как идиотка, решила пойти на этот шаг. Если бы Эстер не бросила магию, то может, и справилась бы со своим бесплодием сама.       — Итак, Эстер, — продолжила Далия. — Попрощайся с последним ребенком. С этими словами она произнесла заклинание, которое обрушилось на Фрею. Дыхание стало тяжелым, почти невозможным, будто воздух превратился в свинец. Эстер буквально ощутила, как земля уходит из-под ее ног. Она была виновата во всем, что пережили ее дети. Она была причиной, почему ее сестра стала такой. И вот теперь, настал момент поставить точку в этой истории…       — НЕТ! Звонкий крик эхом отразился от стен, и в заброшенном здании внезапно появилась девчонка. В ее чертах было что-то странно знакомое — тот же упрямый подбородок, те же скулы, а волосы… Точно такие же, как у… Лилит. Далия слегка склонила голову набок, как будто рассматривала экзотическое существо, которое только что выполнило сальто мортале.       — Пардон, — приложила руку к сердцу ведьма. — Малышка Хоуп, разве детское время не закончилось? Пора бы в кроватку. Далия с усмешкою устремила взгляд на Хоуп, но та, не тратя времени, промолвила:       — Fractum aetheris, solutio potestate! В тот же миг белый круг, что сковывал Фрею — исчез, а частицы белого дуба вырвались из легких. Далия едва успела осознать, что происходит, как почувствовала, что холодный металл цепи туго обвил ее шею.       — Дай мне возможность искупить свою вину, — изрекла Эстер. — Остаться с тобой навсегда, так, как я должна была это сделать с самого начала. Теперь или никогда. Но Майклсоны не могли так быстро прийти в себя. Их дыхание было поверхностным, легкие все еще сжигались болью, а сине-красные вены постепенно отступали волнами. Кинжал покоился на полу, его лезвие поблескивало в лунном свете, пока его не коснулась рука Лилит. Пальцы крепко обвили рукоять, и кинжал мгновенно пронзил сердца двух сестер. Карие глаза Далии буравили голубые глаза Эстер, но в этом взгляде уже не осталось прежней ненависти. Она протянула руку и коснулась плеча сестры. Ее тело дрожало, едва удерживаясь на ногах, но она сделала шаг вперед. Эстер подалась навстречу и крепко прижала ее к себе. Смерть подарила им покой и открыла двери в загробный мир, где они, наконец, могли быть вместе.       — М… М-Мам? Воздух. Он исчез. Во всей Вселенной не осталось ни единой молекулы кислорода. Хоуп задыхалась, ее глаза не могли оторваться от матери. Это было невозможно. Она определенно бредила. Когда-то Хоуп говорили, что можно пережить почти все, если представить себя героиней кинофильма. Если вообразить, что все происходящее с тобой — это просто сцены из полнометражной киноленты. Иногда трагичные, порой комичные, но обязательно с счастливым концом. И вот теперь режиссер поднимет руку и крикнет: «Снято!». Визажист поправит волосы, художник-постановщик заменит мягкое солнечное сияние на драматичные порывы ветра. Но… Мама все еще не исчезла… Хоуп пыталась убедить себя, что все происходящее — лишь игра воображения. Мамы не может быть здесь. Она не может стоять перед ней. Это не может быть правдой. Это все — иллюзия.       — Хоуп, — произнес Клаус, мягко подтолкнув дочь вперед. — Мама вернулась. Она была готова поклясться, что ей послышалось, но настойчивость отца заставила ее непослушные ноги шагнуть вперед. Неуверенные шаги постепенно сменились на быстрые, а затем — на бег. Она рванула с места, и, не сдерживая слез, утонула в объятиях матери. Лилит чувствовала, как дочь не прекращала вздрагивать от всхлипов, и от этого ей самой хотелось взвыть во всю мощь легких. Эта малышка, ее девочка, стала такой взрослой. Сколько она пропустила… Сколько времени ушло. Она подвела дочь. Себя. Подвела их обеих. Подняв полные слез глаза, Лилит встретилась взглядом с Клаусом. В ее груди пробежала неловкость — та, что бывает между близкими людьми, которые когда-то были всем друг для друга, но теперь между ними не оставалось ничего.       За окном опустилась глубокая ночь, укрывая землю своим бархатным саваном. В доме воцарялся покой. Где-то внизу хлопнула дверь, раздалось тихое журчание воды, затихал огонь в камине, лишь изредка напоминая о себе коротким треском. Клаус нервно мерил шагами деревянный пол, не находя себе места.       — Она все знает, — известил Элайджа. — Наш младший брат, как мы все прекрасно знаем, совершенно не способен держать язык за зубами, — произнес он с подчеркнутым спокойствием, которое, очевидно, должно было успокоить брата, но, как и следовало ожидать, лишь усилило его беспокойство. — Хейли сказала ей, что больше не держит зла… На то, что ты с ней сделал, — проговорил он. — А Лилит… Она уже успела поговорить со всеми и скоро придет. Конечно, злиться она будет, это неизбежно. Но постарайся, Никлаус, хоть раз проявить смирение и попытаться вымолить прощение. Или хотя бы сделай вид, что пытаешься. Так себе успокоение от Элайджи… Клаус с явным возмущением метнул взгляд на старшего брата. Он поморщился, стиснув челюсти.       — Эх! Если вдруг будет намечаться третья мировая, вы мне свистните, — подмигнул Кол, закинув полотенце на плечо. — Спрячу свою задницу в бункере. Клаус даже не удосужился отреагировать, но младший брат явно не собирался оставить все так и остановился в дверном проеме:       — Ах да, хотел пожелать удачи Лилит, но потом вспомнил, что удача тебе куда нужнее, братец, — произнес Кол, расплываясь в широкой улыбке. Вот и все. Декоративная подушка мгновенно полетела в лицо младшему брату, но тот успел захлопнуть дверь, и подушка врезалась в нее. Клаус раздраженно цокнул языком, когда тишину нарушил стук каблуков, едва приглушенный ковром. Из-за угла вышла Лилит. Она бросила на него мимолетный взгляд и едва заметно кивнула, приглашая следовать за ней. Ему оставалось только глубоко вдохнуть, прежде чем пойти за ней. Молча они прошли по коридору и вошли в спальню. В ту самую комнату, что когда-то была их убежищем — маленьким миром, где время теряло смысл, а все, что происходило за ее стенами, становилось неважным. Здесь они находили утешение, делились мечтами и переживаниями, но теперь этот мир был пуст. Клаус долго молчал и вовсе не потому, что забыл слова. Напротив, их было так много, что с лихвой хватило бы замолить все грехи человечества. Хотелось шептать извинения, повторяя до першения в горле, как он ее любит. Хотелось заливающимся рыданием мямлить о той утраченной связи, что когда-то давала ему силу. Но все это казалось слишком.       — Я был эгоистом, отказывался мыслить здраво, — начал Клаус. Он в отчаянии потер лоб и провел рукой по волосам, виновато пряча взгляд. — Но если прекратить думать о себе и подумать о тебе, то… Я не стою этого. Не стою ни единой капли тебя, — произнес он. — Я натворил немало… У меня стынет кровь в жилах, когда я думаю обо всем этом… А тогда, в борьбе с Далией, я потерял рассудок и вообразил, что лишь я один способен спасти нашу дочь, не слушая никого, — изрек он. — Я хотел защитить тебя от всех демонов Ада. Но один из них стоял прямо перед тобой, — указал он на себя. — И от него я не смог тебя уберечь. Но, Лилит… Я помню каждый миг, когда ты заставляла меня почувствовать себя другим. Когда, казалось, весь мир рушился, ты находила способ проникнуть в мою душу и разжечь там огонь, который давно угас. Я помню, как ты держала нашу дочь. И в тот миг… Я впервые осознал, что, может быть, я достоин чего-то большего. Милая… — произнес он, впервые осмелившись встретить ее взгляд. — Я не знаю, что делать. Но мое сердце принадлежит тебе. Полностью. И так будет всегда.       — Все это звучит почти трогательно, — молвила Лилит. — Ты осознал свою вину, и, если верить всему, что мне довелось услышать, остальные нашли в себе силы простить тебя. Что ж, я тоже простила, — добавила она. — В конце концов, прошло уже достаточно времени, чтобы даже самые глубокие раны перестали кровоточить. Клаус ожидал всего, что угодно: смертельного проклятия, пыток, наказания, пощечины, криков. Но прощение? Это было за пределами его воображения. Видимо, поэтому он решился, и его рука, медленно и осторожно, легла поверх ее. Лилит невольно напряглась, ожидая старого ощущения — того самого, от которого когда-то сердце сжималось в сладкой муке, а по телу пробегал ток. Но ничего не произошло. Совсем ничего. Его рука больше не жгла, не оставляла следов на ее душе, не вызывала ни дрожи, ни замирания. Теперь это была просто рука. Его большой палец поглаживал кожу на ее запястье, и это незатейливое движение больше не приносило того старого ощущения, которое когда-то наполняло мир яркими красками. Лилит взглянула на него, пытаясь поймать его взгляд, настроиться с ним на одну телепатическую волну, надеясь ощутить в груди хотя бы слабое дуновение тепла. Но вместо этого она почувствовала, как холодный иней заполнял легкие. Что-то изменилось. Вернее, изменилось все. Слишком много всего произошло, и, возможно, обстоятельства уже не были подходящими. Или же она, или он, утратили ту искру, что когда-то делала их подходящими друг для друга.       — Быть с тобой — это, наверное, самое авантюрное решение в моей жизни, — произнесла Лилит, не отрывая взгляда от его глаз. — Маленькие девочки мечтают стать принцессами, они ждут своих принцев на белых конях. Но я никогда не была такой. Я не мечтала о принце, который будет просто спасать меня и петь оды моей красоте. Я искала палача. И вот почему. Я не искала той любви, которая упрощает жизнь и избегает трудностей. Мне не нужно было просто быть любимой, мне нужно было что-то большее — что-то, что всколыхнет во мне чувства, что вырвется наружу, даже если это будет больно. Я искала того, кто мог бы пробудить во мне эмоции, кто смог бы заставить меня почувствовать, что я жива, кто мог бы разрушить мою защиту и не позволить мне прятаться от жизни. Она мягко улыбнулась, когда почувствовала, как его рука крепче сжала ее.       — Я знала, на что шла. Знала, что эти отношения будут полны испытаний. Но, согласись, испытаний было предостаточно. Я изменилась. Я хочу жить, я люблю жизнь, несмотря на все, что случилось. И самое главное — я перестала верить, что могу остаться рядом и повлиять на тебя. Заставить тебя поверить в людей, в семью, перестать бояться предательства. Наверное, я думала, что могу тебя спасти, но ты не хотел спасения, — произнесла она. — И хотя я верю, что ты можешь быть другим, когда действительно захочешь, но наш путь как пары завершен. «Раз, два, три — замри!» И в этот момент Лилит увидела, как плоть может стать камнем. Клаус буквально окаменел. Если бы его сейчас вытолкнули из окна, при ударе о землю он наверняка рассыпался бы на куски.       — Нам предстоит идти разными путями, но мы навсегда останемся связанными узами. Мы будем рядом, поддерживать друг друга, слушать и уважать, все ради нее, ради Хоуп. Лилит резко вскочила с кровати, но в тот момент Клаус произнес ее имя. Лишь самые базовые принципы вежливости удержали ее на месте.       — Погоди, — едва выговорил он. Его колотило изнутри, как передержанное в сети зарядное устройство. Перед глазами мелькали разноцветные точки. Практически не осознавая, что делает, он поднял руку к ее щеке, но она мгновенно отступила.       — Ты не нуждаешься во мне, Клаус, — подметила она. — Ты просто одержим тем, чего у тебя нет. Этот город… Ты хотел его не потому, что стремился вернуть ощущение дома, которое утратил много лет назад. Нет. Ты жаждал его лишь потому, что он не принадлежал тебе. До этого был Мистик Фоллс, а сколько городов было еще? И со мной — все точно так же.       — Да, я хотел этот город, потому что он однажды уже был моим, — произнес Клаус. — А Мистик Фоллс… Он был скучен до безумия. Мне нужны были сложные игры, продуманные до мельчайших деталей планы, возможность разыгрывать свои комбинации, а потом, устроившись в кресле, злорадно наслаждаться своим триумфом. Ты права, Лилит. Именно так все и было. Но… Это в прошлом, — уверял он. — А ты, Лилит… Ты никогда не была азартом. Да, вернуть тебя стало для меня принципом — мы с тобой дали друг другу клятвы в Бостоне, и я не мог позволить себе забыть об этом. Но знаешь… В этом завоевании я начал понимать, что все гораздо глубже. Я влюбился. А потом — полюбил. — Мне жаль, что я дал тебе повод думать иначе, — продолжил он, пристально глядя на нее. — Но, Лилит, мои чувства к тебе были и остаются искренними.       — Прошло много времени, не так ли? — выдохнула она. — Я отпустила тебя, — вздохнула Лилит. — Я переболела тобой. Прости, Клаус, но у меня больше нет чувств к тебе. Дверь, когда-то их общей спальни, захлопнулась, и он почувствовал себя как человек, оставшийся на проводе телефонной линии, когда собеседник без зазрения совести просто повесил трубку. Он опустился на кровать, локти уперлись в колени, а руки накрыли лицо. Хотя он и не питал особых надежд на этот разговор, все же рассчитывал на более благоприятный исход. Да, глубоко внутри он наивно верил, что, несмотря на все пережитое, она сохранит к нему чувства и, со временем, захочет быть рядом с ним снова. Но к таким, как он, не возвращаются. От таких, как он, убегают, зажмурив глаза, не смея оглянуться.

***

      Солнечные лучи припекали голову, заставляя прижимать руку ко лбу, чтобы лучше рассмотреть картину детской площадки. Там рыдал мальчик, когда мороженое соскользнуло с его вафельного рожка и растеклось по земле. Вокруг него дети гоняли птиц, кто-то рисовал мелом на асфальте, а кто-то катался с горки. Вдруг баскетбольный мяч, несколько раз ударившись об асфальт, приземлился на лавочку, из-за чего стаканчик с кофе опрокинулся. Майя едва успела ахнуть, переводя взгляд с мячика на кофе, который теперь лужей растекался по асфальту, а не уютно грел ее желудок. В этот момент подбежал мальчик, виновато произнес: «Ой, простите!» и забрал мяч. Конечно, простите. Только кто вернет кофе, теперь красующийся на асфальте, или завтрак, который с аппетитом уплетает собака?       — А ну, фу! Собакам нельзя сладкое! Наклонившись, она вырвала булочку с изюмом из пасти животного и, поджав губы, метнула ее в мусорный бак.       — Мама! Он забрал мою лопатку!       — Она первой закопала моего трансформера в песке! Затрахавшаяся Майя, из которой с самого утра вытянули все соки, глубоко вздохнула. Быть мамой близнецов… Ты думаешь, что раз уж они дети одного возраста, одного роста, да еще и лица одинаковые, то должна быть хоть какая-то гармония. Но нет! Каждый день — это мини-апокалипсис, где любое событие превращается в соревнование: кто первым добежит, кто громче крикнет, кто стащит больше игрушек.       — Украл, спрятала, — устало повторила Майя, — Сейчас вы еще распилите песочницу на двоих, а мне потом убирать! Но крики продолжались:       — Ма-а-а-а-ма!       — Что там еще, кроме вашей войны за игрушки? Инопланетяне в песочницу приземлились? Песок закончился?!       — Тут тетя какая-то странная пришла. Майя привязала поводок к лавочке и направилась к песочнице, но, подойдя, замерла. Она никогда не понимала, что значит «потерять дар речи», но вот сейчас, увидев Лилит, она застыла, не в силах произнести ни слова. Это просто не могло быть правдой. Ее лучшая подруга, которую она не видела уже столько лет, вдруг стояла перед ней на детской площадке. «Нет, это точно подстава от ведьм», — пронеслось в голове. Ведь такое уже случалось. Вздохнув, Майя решила проверить, настоящая ли Лилит. Сделала шаг вперед, замахнулась и резко ляпнула ее по щеке. Звук пощечины разлетелся по всей площадке. Лилит удивленно хлопнула глазами, пару секунд осмысливала произошедшее, а потом спокойно отвела руку назад и в ответ ляпнула Майе по щеке.       — Мам, вы деретесь, потому что не поделили игрушки? — спросил мальчик, сжимая в руках трансформера.       — Мам, тетя, держите лопатки и забирайте песочницу, ладно? — предложила девочка. — Только не ссорьтесь, надо жить дружно! А мы пойдем в классики поиграем. Лилит звонко рассмеялась, скользнув пальцами по горящей щеке. Ее взгляд упал на детей, которые, забыв о недавнем споре, уже вовсю обсуждали правила игры в классики.       — Черт возьми, Лилит, ты тут! Майя обняла ее так крепко, что та едва могла дышать. Горячие слезы сорвались с ее глаз, обжигая кожу и оставляя влажные дорожки на щеках.       — Секундочку! — шмыгнула носом Майя и, резко отстранившись, принялась лихорадочно рыться в своей сумке. Ее пальцы торопливо перебирали вещи, пока наконец она не выудила телефон. Смахнув слезы тыльной стороной ладони, она быстро набрала номер. После пары гудков в динамике раздался знакомый голос:       — Да, дорогая?       — Готовь костюм! — выдохнула она сквозь счастливые всхлипы. — Все, теперь мы можем пожениться! На другом конце линии наступила короткая пауза, а затем раздался удивленный смех:       — Неужели твоя подруга наконец вернулась? Майя обернулась к Лилит, ее взгляд стал мягче, а глаза вновь наполнились слезами.       — Да, вернулась, — прошептала она, улыбаясь сквозь слезы. — Теперь мы можем быть счастливы.       — Ты уже сделала меня счастливым, — раздался голос Адама. Майя подпрыгнула, радостно завизжала и закружилась на месте.       — Я выхожу замуж! — воскликнула она.       — Подожди, а почему ты до сих пор не вышла замуж? — наконец спросила Лилит, сдвинув брови.       — Потому что у меня не было главной подружки-невесты! — выпалила она, не прекращая радостно подпрыгивать. Лилит застыла, слова подруги задели ее за живое. В горле пересохло, и она молча сглотнула, ощущая, как внутри теплой волной разливается что-то щемяще-прекрасное. Но вместе с этим теплом на нее навалилась тяжесть вины — осознание того, что ее отсутствие столько лет удерживало подругу от этого важного шага. Под тенью большого дерева, чьи ветви качались под легким ветром, подруги сидели на лавочке. Лилит поглаживала собаку, которая, свернувшись клубком, уютно устроилась у ее ног и тихо посапывала.       — Ты бы видела! Родила я в такси, потому что застряли в пробке! Да, представляешь, близнецы — мальчик и девочка. Оливер и Оливия… А как Адам мне предложение сделал! На парковке у супермаркета, представляешь? Встал на одно колено между тележками! Я чуть не умерла со смеху, но сказала «да». Правда, потом он исправился и сделал все как положено — после матча, прямо на поле. Ну а сейчас я старшая медсестра в клинике, а Адам стал тренером в профессиональной футбольной лиге. Лилит слушала, пытаясь переварить поток информации. Майя говорила так быстро, что ее слова сливались в одно целое.       — Слушай, я не хочу вмешиваться… — произнесла подруга. — Но у вас есть Хоуп, и на подходе еще один ребенок. Может, стоит попробовать все восстановить?       — Ты права, у нас есть Хоуп, и вскоре будет еще один. Но дети… они не могут решить все проблемы, — сказала она. — Бывает, что любви не хватает, чтобы все исправить, а у нас ее даже нет.       — Значит, за новую главу? — произнесла Майя, поднимая стаканчик с кофе и посмотрев на подругу с легкой улыбкой.       — За новую главу, — ответила Лилит, чокаясь с ней.

***

      В доме Майклсонов вдруг раздался грохот. С лестницы с невероятной скоростью кто-то мчался, перепрыгнув последние три ступеньки. Это была Хоуп. Ее сонный взгляд метнулся по комнате, пробежал по лицам, не задерживаясь ни на одном, пока не нашел ее. Маму. В этот миг она окончательно поняла: это не сон. Все было реальным. Вокруг собралась вся ее семья. Ее глаза вспыхнули, наполнились звездами и кометами. Хоуп сверкала ярче, чем любой свет. Ярче эксельсиора. Это было самое душевное и счастливое позднее утро. Тепло потрескивающего камина заполняло дом, а воздух был пропитан ароматом свежеиспеченных булочек. Но часы мерно тикали, напоминая, что пора прощаться. Хоуп потянулась за сумкой, но ее рука замерла в воздухе — сумка уже исчезла. Обернувшись, она заметила, как мама держала ее в руках.       — Нам пора выезжать, — сообщила Лилит. Не все сразу поняли, что Лилит имела в виду под словом «нам». В комнате настала пауза, и взгляды начали перепрыгивать с нее на Клауса.       — Вам? — переспросил Кай. — Нет-нет, подождите, то есть Хоуп пора в школу — это понятно, а остальные? — бросил он взгляд на каждого, разводя руками. — Эти двое исчезнут, как только Хоуп уйдет за порог, — кивнул он на Хейли и Элайджу. — А эти? А ну, этих мы и так не ждали, — усмехнулся он, кидая взгляд на Давину и Кола. — Ребекка уедет, Фрея тоже. И я останусь с Клаусом? Это так выглядит ваше «вместе и навсегда»? Я-то думал, когда ты вернешься, все вернется на свои места, а тут…       — Я понимаю, что за это время вы выстроили свои ожидания и теперь, наверное, разочарованы, — произнесла Лилит. — Но мне пришлось оставить дочь, когда она была еще совсем маленькой. Я пропустила ее первые шаги, ее первые слова. Я не была рядом, когда она училась писать, когда завела друзей и впервые пошла в школу. Я пропустила целых двенадцать лет — годы, которые она провела без меня, когда становилась тем человеком, которым она является сейчас. Лилит повернулась к дочери, ее пальцы бережно скользнули по пряди ее волос, заправляя ее за ухо.       — Я хочу быть рядом с тобой каждую минуту, каждый день. Естественно, Лилит должна была быть там, где ее дочь. Но все они, так или иначе, лелеяли мечту, что ее возвращение станет тем самым последним элементом, которого так не хватало. Они верили, что вот теперь, наконец, семья соберется под одной крышей, в этом огромном, холодном доме, который долгие годы стоял пустым. Однако, чтобы собрать пазл, необходимо было сначала привести все его части в порядок.       — Думаю, я на пару месяцев останусь тут, — начала Фрея. — Нужно поближе познакомиться с ведьмами, — подмигнула она Давине.       — Мы будем заходить чаще, — добавила Хейли, мягко улыбнувшись. Когда очередь дошла до Ребекки, все взгляды обратились к ней. Но она лишь слегка махнула головой, как бы молча заявляя: «Ну уж нет, я еще не готова». Ее мечта все еще не сбылась — дом с белыми ставнями и аккуратным заборчиком, где она и ее возлюбленный будут ворковать, наслаждаясь уединением. Марсель, стоявший рядом, взглянул на нее с едва заметной тоской в глазах, как будто верил, что она все-таки передумает и останется. Но Ребекка только поджала губы и снова покачала головой.       — А мы будем приезжать на выходные и на праздники, — заполнила паузу Лилит. Хоуп, подойдя к двери, несколько раз обернулась, проверяя, все ли в порядке с папой. Мама уже объяснила, пусть и без деталей, но честно — что они больше не вместе. Но папа был не в порядке. Он схватился за спинку стула, и в тот момент мир вдруг закружился, медленно сползая в бездну. Он провожал взглядом свою любимую и дочь, не в силах пойти за ними.       Ключи, найденные в бардачке, заняли свое место в замке зажигания. Лилит усмехнулась при виде брелока — крошечного золотого зеркала в изящной рамке. Без сомнений, это принадлежало Ребекке. И, разумеется, теперь та застрянет в городе на неопределенное время, ведь ее транспортное средство забрали. Лилит поправила салонное зеркало заднего вида, чтобы лучше видеть, что происходит сзади, и заметила, как дочь устроилась на сидении, склонившись над телефоном.       — Только не говори, что у тебя есть парень, — сглотнула Лилит.       — Я с подругой переписываюсь, — пробормотала Хоуп, не отрывая глаз от экрана телефона. — Это Джози, дочь Аларика. Спрашивает, когда я приеду… И… МАМ?! — взгляд ее застыл на сообщении от подруги. — Ничего не хочешь сказать? Лилит слегка ухмыльнулась, не поворачивая головы.       — Я позвонила утром Аларику.       — Ты будешь работать в моей школе?! — подалась вперед Хоуп.       — Именно, — подтвердила она. — Я буду работать с учениками, у которых есть проблемы с контролем своих сил, будь то магия, жажда крови или агрессия. Мое основное внимание будет направлено на тех, кто рискует навредить себе или окружающим из-за отсутствия самоконтроля. Хоуп спиной рухнула в сиденье, задумавшись, насколько это хорошая идея. С одной стороны, мама действительно разбиралась в магии и знала, как справляться с подростками-истериками. А это, пожалуй, было именно то, что нужно ученикам школы Сальваторе. Но с другой стороны… Родитель в школе — это всегда проблема. Во-первых, каждый ее шаг теперь будет под наблюдением. Даже случайная ошибка с заклинанием попадет маме на стол. Во-вторых, не так-то легко будет сбежать с урока. А в-третьих… В третьих открылась пассажирская дверь, и в машину сел Клаус. Повисшая тишина ощущалась дискомфортной и давящей, плотной, как спрессованная вата, сквозь которую нужно было как-то пробраться.       — Папа, — тихо проговорила Хоуп. — Главное условие, при котором я могу оставаться в школе, — чтобы ни один из Майклсонов, и уж тем более Кай Паркер, не ступили на землю Мистик Фоллс.       — Да, я помню, — кивнул он, обернувшись к ней. — Я не нарушу обещание. Буду жить за городом. Между Лилит и Клаусом было около пятидесяти сантиметров, не больше, но по ощущениям — целая галактика, полная звездных скоплений и вселенных. И, хотя в давящей тишине он какое-то время избегал ее взгляда, в конце концов он собрал свои яйца в кулак.       — Я знаю, что не сдержал всего, что когда-то обещал. Но одно я все еще могу выполнить, — сказал он, глядя на нее. — «Он был твоей первой любовью. Я намерен стать последней. Сколько бы времени это ни заняло», — повторил Никлаус когда-то данные обещания. Даже обычному слуху было четко слышно, как скрипел руль под пальцами Лилит, когда она сжимала его. В зеркале заднего вида были заметны широко раскрытые глаза Хоуп. Лилит уже знала этот взгляд. Это были те самые глаза, которые появляются в моменты, когда ты стоишь на пороге первого столкновения с реальностью. Первые крики, первые ссоры родителей, когда невидимая грань между детским миром и взрослой реальностью рушится. Лилит проглотила остатки недовольства, понимая, что сейчас не добьется ничего и тем более при ребенке не станет затевать разговор о том, что Клаусу надо выйти из машины. Она прокрутила ключ в замке зажигания, и двигатель заревел. Машина покинула узкие улочки Нового Орлеана, оставляя позади колониальные здания с чугунными балконами и зелеными гирляндами. Болота с кипарисами и свисающим мхом сменились полями тростника и кукурузы. На горизонте мелькали фермы с красными амбарами, а жаркое солнце расплавляло дорогу, создавая миражи. Хоуп сидела на заднем сидении, прижав лоб к прохладному стеклу, и наблюдала, как пейзаж за окном меняется с каждым километром. В машине звучала песня «Dream On» от группы Aerosmith. Родители что-то обсуждали: где будут жить, чем займутся, какие планы на ближайшие дни. Их голоса звучали спокойно. Хоуп не могла понять, старались ли они ради нее или это была их попытка снова найти общий язык. Но она точно знала одно: отношения — как роман: до последней страницы не знаешь, чем все закончится.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Знай свою ценность и никогда не соглашайся на меньшее, чем ты заслуживаешь.