Под маской цветы вянут

Птица приходит. Он мерзко гаркает, привлекает к себе внимание. Шепчет что-то. А Сережа слушает, опасается шевельнуться, подышать в ненужную сторону: каждый вдох сопровождается давлением острых когтей, никогда даже близко не напоминавших человеческие ногти, на грудь. Птица знает, что тот не сделает ничего противоестественного, пока тот продолжает сидеть рядом, нашёптывая о последствиях его нерешительности перед Громом и остальными людьми, будь это воспитанники детского дома или несправедливо уволиливший его работодатель. О слабости, о тонкости его кишки, которую так легко порвать вместе с горлом, чтобы посмотреть, как будет выглядеть он сам в подобном жалком положении. Посмотреть, как его носитель будет смотреться в роли загнанной в угол мышки, издающей предсмертные хрипы. Птица наслаждается тем страхом, что сумел поселить внутри у своей жертвы, у второй личности, которую он сам не признавал. Ведь он сам, вершина эволюции всей людской цивилизации, не может быть таким слабым ни на йоту. Только он прослеживает истинный ход вещей, только он сам может его остановить, отправить поезд на полном ходу в огонь, ведь там сидит слабое быдло, думающее, что никому ничем не обязано. Птица наклоняет голову в сторону, разглядывая свое творение – трясущегося Сергея – и размышляет, когда будет правильнее закончить весь этот спектакль и забрать ключи от двухкомнатной квартиры навсегда. Он чувствует вкус его ужаса, словно вместо крови, вытекающей из рассеченной случайным движением брови, Сущность видела сметанный крем, вязкий и... сладкий. Чужая жизнь – опасное путешествие, которое Птице под силу завершить. Придушить всю надежду и светлую веру, отправить в Ад того, кто ставит ему рамки, кто ограничивает возможности и свободу, только иногда ослабляя тиски, чтобы проблеваться от накатившей штормом волны стресса и наконец сдаться. Сдаться когтям, которые всегда наготове, чтобы растерзать тебя. Сергей душит в себе слезы, подкатившие к горлу. Потому что страшно. Потому что он сейчас сморгнет влагу, а морок не исчезнет, тени, поначалу подозрительно напоминавшие самого Сергея, а следом переродившиеся в людей, которых он убил, продолжат собираться вокруг него в крепкий кокон. Он чувствует, как длинные рассыпающиеся руки тащат его за собой, всё дальше и дальше от светящейся двери на поверхность. Тени отчаянно хватающихся за остатки жизни мертвецов заберут всё, что ему дорого, об этом Сергей тоже уже слышал сквозь строки навязчивого шёпота. Слышал даже чаще, чем свое собственное имя. Пот прошибает его заново, комок подбегает к горлу неконтролируемым потоком, и одна соленая предательница стекает по худой щеке. Птица оглядывает его, во взгляде сквозит презрение и жалость, в то же время он, освободив одну руку, стирает слезу когтем. Пробует на вкус, понимает, что был прав. И хочет больше. Ему любопытно, до какой грани можно довести Сергея, чтобы тот, наконец, остановился на месте и сжался в клубок в защитном жесте, прикрывая голову руками, как сделал бы человек, падающий за борт судна, стремительно рушащегося и уходящего на дно. Что нужно сделать, чтобы инстинкт самосохранения поломал тормоза и паника полностью поглотила истинного владельца тела? Впрочем, Птица никогда не считал его таковым. Сергей был необходимой мерой, чтобы он мог существовать, досадно было лишь то, что нельзя просто так избавиться от него. Выкинуть куда-то в окно, спустить по лестнице, как полусдутый мячик, чтобы не мельтешил перед глазами, не болтался под бесшумно ступающими ногами. – Когда? - вслух спрашивает Птица, заинтересованно глядя на него. Со свистом разрезающие воздух крылья складываются за спиной, черные перья слегка подрагивают, когда он движется с места, перекладывая руки на рыжую голову и не давая той отвернуться снова. Свежесть голубых глаз столкнулась с кислотой чужих, сразу начиная болеть, будто в глаза Сергею в действительности плеснули чего-то горючего. - Может хватит строить из себя напыщенного героя, которым ты не являешься, Сергей? Отойди на второй план, идём с нами, я не буду повторять трижды. Хватит тебе дрыгаться, я просто прирежу твою волю, ты отойдешь в пустоту и я, наконец, больше не увижу твою маложильную тушку, которую нужно уговаривать, чтобы она увернулась от пуль и обратила их против нападающих... Хоть что-то разборчивое. Дальше Сергей снова перестал хоть что-то понимать в потоке каркающих звуков, кружащихся в воздухе, словно стая воронья. Эта стая успела к обеду, она уже готова отведать плоти изобретателя, каждая птица прожигает Сергея, погружающегося в самые темные глубины собственного мозга. Мозга... Перегруженного Птицей, который не даёт покоя, не даёт, наконец, заснуть. И в тот момент, когда в ярко-желтых глазах появляется нечто новое, доселе неизведанное и невиданное самим Разумовским даже во время самых затягивающих в себя приступов, он чувствует, что отдается рукам, позволяет Птице надеть на себя маску Чумного доктора, которой он так сильно боялся, ту, что давит на его сущность и подливает бензина в желание противостоять миру, которое ему не принадлежит. Он задыхается, пока Сущность смеется... И вдруг тот замолкает. Вмиг как-то отстраненно и хмуро оглядывается, поднимается в воздух и яростно кричит, усаживаясь на узкую придуманную жердочку где-то среди алых облаков. Сергей не думал, что доживёт до этого момента, когда Птица разожмет свою хватку, даст ему шанс на спасение. Не думал, что сможет ещё больше ощутить себя сжатой бумажкой, выкинутой на тротуар. Смятая одежда ему в этом потакала, не хватало только узких надписей, которые обычно рисуют дети в провонявшей лекарствами больнице у друга среди бинтов на сломанной ноге... – Серый?... Знакомый и чуждый одновременно тембр голоса раздался эхом в голове. Море страха снова забурлило, унося его за собой, но не погружая в себя, а выталкивая его на поверхность. В мягкость матраса, тьму комнаты и еле уловимое тепло тела рядом. Олег присел на край кровати. И молчал. С момента, как он позвал его, выдернув из сна, которым воспользовался Птица, чтобы попытаться заполучить Серёжу, он не сказал ни слова, ведь знал ответ на висевший в воздухе вопрос "Опять он?". Сережа тоже молчит. Сережа храбрится, показывает, что всё ему нипочём, как и когда-то давно, когда он не хотел признаваться, что в кровь разбил и колени, и локти, пока катился с одного из склонов равнины, куда их детский дом повезли на экскурсию. В тот раз он сдался лишь тогда, когда больше никого не осталось в комнате. Кроме Олега, затаившегося в тени дверного проёма, потому что остальных детей прогнали. Взрослые быстро выгнали остальных воспитанников из отделения медпункта, глупо опасаясь "травмировать" их видом ребенка, разбитого как морально, так и в паре мест физически. В тот раз с Серым был только Олег, прижавший рыжую макушку к черной майке. Тогда это был первый раз, когда Серёга, подобно маленькому цветку, до этого прораставшему во тьме, увидел свет и освободился от наслоения ужасно вонявшей гнили... Пророс. И успокоился по-настоящему, а не потому, что так кто-то сказал, не потому, что так было кому-то надо. В этот раз ничего не изменилось. Сережа молчал, отвернувшись от него, и только по прерывистому дыханию можно было понять, что тот всё ещё жив и находится в этой реальности, а не жарится в мысленном котле, наполненном горькими на вкус травами и принадлежащем Чумному Доктору. Но постепенно подобный котел переполнился, и слезы заново побежали по лицу, растворяясь в тишине полумрака спальни. Плечи мелко задрожали, и Олег осторожно коснулся указательным пальцем открывшегося участка кожи на предплечье. Без резких движений, как умел только он. Постепенно. Ему нужно было приблизиться. Сделать то, что Птица не позволял своему владельцу: заставить довериться. У Олега отнюдь не всегда очень уж хорошо получалось справляться с внутренними демонами, да и по части инстинкта самосохранения у него то и дело наклёвывались проблемы, отчего во взгляде невольно проскользнул склизкий и воняющий сыростью страх. Порой сковывающий и вбирающий в себя все переживания, скрепляя в крупный снежный ком, что убьет любого без исключения, кто будет у него на пути, в этот раз он придал Олегу сил забыть о своих мыслях и подплыть поближе к тонущему Серёже, которому отчаянно нужна помощь. Наемник ещё раз прикоснулся к нему, на этот раз всей ладонью, мягко разворачивая к себе. И, он надеялся, правильно направляя, не пугая или отталкивая. Было страшно задеть последние осколки разбитого вдребезги Сергея, порезавшись о его усталость и ранив самого друга своей реакцией. Так или иначе, но Птица ушёл. На время, Олег знает, но точно также он надеется, что тот вернётся не раньше, чем Сережа отлежится. Волков позаботится об этом: он поклялся себе в этом тогда, когда взъерошенный и чуть ли не убитый сдавливающим присутствием Птицы Сережа прижался к нему. Волна эмоций захлестнула его, накрывая барьер в голове, который мог обеспечить безопасность от неё, и очередной всхлип, уже тише, как если бы сильнее чем обычно, стеснялся выразить свои эмоции, потонул в складках поношенной майки Олега. Руки Серёжи обхватили его за туловище, прижимаясь, говоря "не отпущу". Они оба знали, что никто в эту ночь не покинет этой комнаты. И дело было уж точно не в деньгах, богатстве или плотских утехах, какими промышляло большинство владельцев подобных богатых домов. Всё заключалось в маленьком шарике любви и понимания, что был разделен на две части и шевелился где-то рядом с сердцем. – Серёж, - прошептал Олег в макушку тому, отмечая, что дыхание стало тише. Размереннее. Олег оптимистично подумал над тем, что Сережа не потерял сознание и ему не придется откачивать программиста, чтобы он снова мог накачаться таблетками и все началось по новой. Прошли минуты. Пять. Быть может, десять? Время перестает иметь значение, когда рядом с тобой – кто-то, кто нуждается в спасательном круге. Он спал. Олег выдохнул, продолжая покачивать того из стороны в сторону, не выпуская из кольца рук. Он никогда не сомневался в том, что Серый – сильный мальчик, каким сам себя выставлял на протяжении многих лет, что они знакомы. Ему хотелось в это верить, раз тому так легче. Но и у таких людей, как у него, во внутреннем механизме бывают сбои. У всех бывают тяжёлые времена. Но завтра будет новый день. И рыжеватый цветок расцветёт под душной маской Чумного доктора. Обязательно, Олег знает. Он постарается в этом помочь. А Сережа греется. Ему не холодно, в воздухе, которым он дышит, не витает запах жженных трупов или пороха. Ему просто тепло. У него, наконец-то, есть малая толика надежды на то, что новый день обязательно наступит. И рядом будет Олег. Так близко, как никогда не был. И он морщится во сне, потому что чувствует это тепло. Словно видит, как Олег ложится рядом, продолжая касаться его тела. Сон перед новым днём никогда ещё не звучал так заманчиво.