Проклятие на удачу

      — Сядь.       Уставший, затянутый мутной сонной пеленой, взгляд неотрывно следит за напряженной высокой фигурой, расхаживающей от одного тротуарного бордюра к другому. Еще и водительскую дверь за собой не закрыл, никак решил отправить его на тот свет путём обморожения.       — Отырыныз.       Даже ухом не повел — все ладони друг о дружку потирает, в попытках отогреть. Нет бы перчатки взял, матушка на них почти год пенсию откладывала, а потом его же и отправила выбирать. Мужской взгляд ведь по другому видит, а с её выбранными варежками сын скорее на посмешище будет походить, чем на вполне себе зажиточного человека, а если увлечется, еще и резинкой их между собой свяжет, чтобы одну куда-нибудь не потерял.       — Сядь, блять! В глазах уже от твоих телодвижений троится.       Нервоз, по всей видимости, — штука заразная, еще и всяким мутациям подвергается, пока молекула болезни летит по воздуху, чтобы различными путями в кровь попасть и уже начать размножаться в подходящей среде. Никак иначе Султан не может объяснить нарастающее в районе желудка напряжение, угомонить которое может только одно действие — подношение волшебной алюминиевой фляжки к губам, и путешествие добротного самогона по пищеводу. В принципе, Казах не планировал повышать градус в организме так резко, начиналось-то всё с обычного пивка для рывка и более расслабленного состояния, но, как оказалось, ко всей этой паршивой ситуации больше подошли подпольные запасы местной торгашки из продуктового.       Изначально всё задумывалось совсем по-другому: это Славка должен был спать на задних сидениях и сладко сопеть проспиртованным воздухом в кожу кресел, а сам мужчина — справляться о состоянии названной невестки; по итогу же, мальчишка трезвый, как стекло, — хоть сейчас иди и в трубочку ГАИшникам дыши, — скачет на первом морозе, в попытках не отморозить самое ценное. Может, пригодиться еще когда, авось, через пару лет решат за вторым пойти, а потом и за третьим. Они, вон, с Ниночкой уже размышляют, какими окольными путями рождаемость в их семье поднимать.       Казах, пусть и замыленным взглядом, успевает выцеплять нервные движения кудрявого мужчины — как бы опять никаких глупостей не натворил. И без того случайных только выпустившихся медсестричек такими матами покрыл, что у тех в прямом смысле уши в трубочку свернулись, а румянец буквально въелся в кожу щек, заменив румяна и краситель от свеклы. Хотя, за последний факт ему можно и благодарным быть — сэкономил им лишнюю копейку.       Ну, вот сделал же всё, что от него зависело — дитя заделал, денег врачам дал, что вот еще нужно-то от мужика? Обмывай пополнение, нет же, блять, неймётся ему. Еще до тридцати не дожил, а уже сединой обзавелся. Такими темпами к сорока Регина муженька будет втихаря краской мазать, чтобы их разница в возрасте не была такой заметной. Хотя, будь Султан на месте Кащея, не факт бы, что вообще не облысел — столько нервов угрохать, вместо того, чтобы просто угрохать Суворова. Это еще повезло, что они всего лишь по Казани за ним мотались, а не по Союзу выискивали усатую рожу — любой бы поседел, окажись в тот вечер на федеральной трассе, ведущей в сторону Москвы.       Чертовщина какая-то.       Любезно выпущенная Адидасом, пуля своей цели не достигла.       Застряла в, епт твою мать, простеньком металлическом замочке сарафана, безбожно испоганив такую хорошую тряпку. Тонюсенький слой дешевого металла остановил свинец буквально в миллиметре от девичьей лопатки, больше напугав, чем причинив серьезный вред. Как сказал дежурящий в ту ночь терапевт: «Вы, Регина Аминовна, в рубашке родились».       Ну, или душу дьяволу продала.       За свою везучесть.       — Рано. — Кащенко в очередной раз бросает осоловелый взгляд в сторону закрытых железных дверей и вздрагивает от пронизывающего ветра, будто тот донес до ушей, полный боли, голос конопатой. Наслушался уже, пока девицу с двух сторон под руки с восьмого этажа по лестнице спускали. На лифте Регина не захотела, а если быть совсем откровенным — авторитет решил не рисковать собственной психикой, больно часто в их новом жилище свет отключали, пока кабель от электростанции вели, и лифт, соответственно, вставал где-то между этажами. Потом еще в машине слушал эти жалкие кошачьи попытки сдержать в себе скулеж и размеренный голос Султана, уверяющий девушку, что все хорошо, и всё идет по плану. По какому, нахер, плану?! Да у него после ломки руки так не дрожали, приходится в руль всеми перебитыми пальцами вцепиться, чтобы не проморгать поворот. Скорую ждать — дохлый номер, Регина скорее разродилась бы и уже пошла в поликлинику на учет вставать, пока они пару улиц проезжали. — Ты точно за врачихой послал?       — Конечно, улым.       Султан ухмыляется, вываливаясь из автомобиля и разминая затекшие конечности. Вячеслав уже четвертый раз задает один и тот же вопрос, хотя своими глазами видел, как торопящаяся женщина запорхнула в недра родильного дома. Взрослый мужчина даже оглянуться не успел, как Кащенко за ней следом запрыгнул, чисто чтобы удостовериться, что его женушке будет оказано все в надлежащем виде. Не дай Аллах эти черти, по ошибке врачами названные, доведут незаконченное Суворовым дело до конца. Всё-таки нужно было его уводить — и без того достаточно увидели…       … — Ну, что ты орешь?! — Тощая, похожая на мелкую, без конца лающую, шавку, санитарка не церемонится с очередной девахой, что решила разродиться в разгар уборки. Хлещет мокрой вонючей тряпкой по худым белым лодыжкам, тут же натыкаясь на горящие гневом и раздражением глаза малолетней ссыкухи. Ей едва ли восемнадцать-то исполнилось, а уже брюхатая. Позорище их общества! — Когда ноги раздвигала, так не орала, поди.       — Пошла нахер отсюда, пизда старая! А то тебя вперед ногами вынесут, обещаю. — Регина скулит сдавленно, опираясь на изголовье кровати. Настолько сильно сжимает пальцами толстую трубу, что на той реально небольшие вмятины остаются. Врезается зубами в бедную нижнюю губу, уже всю истерзанную и лишенную красок, и слегка раскачивается взад-вперед, чтобы хоть на секунду отвлечься от ощущений разъезжающихся тазобедренных костей.              Рано.       Ну, рано же, блять.       Экс-Черновой минимум полтора месяца еще беременной ходить, — они ведь с Катериной еще в начале второго триместра всё рассчитали, — и совершенно бессовестно вводить Славу в состояние побитой палками собаки своими истериками.       Авторитет на неё даже гавкнуть не смеет, а стоит голос повысить, как в голубых глазах тут же зарождаются крокодильи слёзы. Кащей ведь не умеет плачущих женщин успокаивать, а Регина этим пользуется настолько умело и профессионально, что даже стыдно становится. Совсем капельку. Стоит только солёной капле скатиться по пухлой щеке, как большой и страшный Кащей моментально становился шёлковым, затыкал свой рот неизменной Явой, и, в компании внимательно слушающего Кощика, уходил воздухом подышать. Что уж там он выговаривал животине — она не знает, но наблюдать за этим из окна было забавно: широкая фигура восседала на лавочке, около детской площадки, с тоской поглядывая на носящихся туда-сюда спиногрызов, и потоком вываливала всё накопившееся в воздух. Как будто знал, что Зепюр по привычке развалился на мужских плечах и сочувствующе похлопывал кончиком хвоста ему по спине.       Возможно, где-то в глубине души, он над Региной злорадствовал. Особенно явно в нем это проявлялось, когда в гости заходили или Лида с подрастающим сыном, или такая же беременная Наташа, — Вадим ведь тогда чуть было не сел, за нанесение тяжких телесных, но Цыган всё стойко стерпел и буквально клятву на крови принёс, что женится на блондинке сразу, как синяки сойдут, а потом всю жизнь холить и лелеять будет, — чтобы обсудить с подругой, в очередной раз, кто же у них родится. И пока конопатая всерьёз отрицала всякую связь формы живота с полом ребенка, Кащей только загадочно хмыкал и молчаливо почесывал ухо коту, который ровно с таким же смешливым взглядом алых глаз следил за хозяйкой.       Регина откидывает голову и шумно выдыхает, еле передвигаясь по палате, пережидает новую схватку. Она даже не знает, что лучше: родить сейчас, на седьмом месяце, и распрощаться наконец-то с огромным животом; или в установленный срок, но испытав все эти «прекрасные» ощущения второй раз. Как назло, ещё и Катерина задерживается, а даваться в чужие руки она не намерена — боится банально, хватит с них неприятностей.       — Вам же сказали, лежать. — Повидавшая годы, акушерка замерла прямо в дверях, раздраженно оглядывая очередную всезнающую мамочку строгим взглядом.       — Я вам собака, что ли?       Чернова тут же меняется в лице, замечая взволнованный взгляд Султановых глаз, и прикорнувшего на его плече кудрявого. Они же, вроде, обмывать собирались, девушка даже против не была, лишь бы под ногами не мешался. Как-то отвыкли они от такого отношения: у них же целых два врача в компании было, Регина — хирург, с золотыми, блять, руками, Наташка — терапевт, всевидящий и всезнающий, прошедший практику в том же самом хирургическом. Почти всех уже перештопали и перелатали — чем сильнее в стране накалялась обстановка, тем сложнее было сохранить за собой омытое кровью место под солнцем.       Кащей, за последние несколько месяцев, раз семь подтвердил своё погоняло, обзаведясь несколькими лишними отверстиями в теле. Некоторые казанские старшие не вдохновились идеей платить дань отшитому чушпану, как-то моментально позабыли, что к нему же и бежали проблемы свои решать. Вдохновились самоотверженностью Адидаса, только вот, финал у афганца вышел довольно плачевным, впрочем, как и у этих же самоотверженных имбицилов, решивших пристрелить кудрявого мужчину прямо рядом с беременной жёнушкой.       Семейство Кеннеди какое-то…       Регина в светлой блузочке, запачканной яркой кровью; матерящийся Кащей, с простреленным плечом; и столпившаяся вокруг них толпа зевак, что стали свидетелями очередного в их городе покушения.       А потом было и второе, и третье, и недельная кома в больнице, после добротного удара кирпичом по затылку в тёмном подъезде. Как Чернова это всё вытерпела — известно одному только Зепюру, но даже демон отказывался делить с кем-то тайну. Пусть нечистый открестился от чернокнижницы, разорвал все связи, побороть в себе желание лишний раз увидеть подопечную, на которую двадцать с лишним лет потратил, никак не мог. Так и мотался к рыжей девчонке, наблюдая за становлением в ней женщины.       Всё такой же сильной, хамоватой и эксцентричной, но, при этом, растущей в человечности, причём, с геометрической прогрессией.       — Какие все самостоятельные стали, а. Вот и рожайте дома. Ляг! — Акушерка бульдожьей хваткой вцепляется в тонкий локоть и, чуть ли не выворачивая конечность, тащит в сторону жёсткой больничной койки. Молодая девушка спиной ощущает, как распахнулись мужские зелёные глаза и моментально нашли её силуэт в темноте палаты.       Три.       Два.       Один.       Взрыв.       — Алло, нахуй. Берега попутали?       Казах только успевает голову вскинуть, а Кащей уже подскочил и шаг в сторону палаты сделал, явно собираясь туда зайти, и плевать авторитету на все правила. Никто, даже он сам, не имеет права так с конопатой разговаривать, особенно сейчас, когда она, как никогда раньше, уязвима и отпора дать не может. Хотя, стоит ли его бабу недооценивать? Она способна чертями на параде командовать, а тут какая-то проблядь старая, которой жить два понедельника осталось, а после встречи с ведьмой — так вообще, один. Мужчина хладнокровно перешагивает порог, тут же жалея о столь поспешном решении — ему не место здесь, совершенно точно. Конопатая бледная, но, при этом, с ярким лихорадочным румянцем на щеках, оттёкшим лицом и до безумия уставшим взглядом, наполненным не пролившимися слезами — зрелище отнюдь не приятное, скорее, леденящее душу мужику, для которого она, без пиздежа, смысл жизни.       Но раз назвался калачом, полезай, блять, в печь и оттуда ори.       Благо, мать настояла на отдельной палате, все-таки это её первый и, возможно, единственный внук, — невестка тяжело ходила, мучилась отеками и болями, пару раз на сохранение ложилась, и в Москву дважды на УЗИ ездила, начитавшись всяких заумных книжек, о возрастающем числе патологий.       — А вы, папочка, выходим. — Голос медработника моментально пропитался приторной сладостью, не хватало только форму с петушком подставить, и смело можно было леденцы стряпать. Регина сдавленно хихикнула, тут же напополам согнувшись от очередной волны боли. Нет, хватит с неё. Никаких больше спиногрызов, она не мазохистка, вот как только разродится, сразу Катерине и скажет: «Режь, родная, трубы».       — Доброй ночи. — Слава тебе, Всевышний.       Чернова благоговейно выдыхает, когда её личный ведущий врач протискивается между косяком и объемной фигурой мужчины, на ходу застегивая халат и пряча растрепанные волосы под чепчиком. Моментально подхватывает, уже оседающую на пол, пациентку, ловя взглядом длинную часовую стрелку и засекая время до появления на свет нового члена общества.       Только когда громогласный голос начинает раздавать указания направо и налево, Кащей решается покинуть это территорию непонятно чего, последний раз пересекается взглядом со следящими за ним голубыми глазами, пытается выдавить из себя ободряющую улыбку, а у самого руки, как после двухнедельной попойки, ходуном ходят, и ноги отказываются переставляться.       — Мы, конечно, еще подобное не практиковали, но, если Вячеслав желает, можем ему здесь стульчик организовать. — Конопатая дышит тяжело, но смех с моментально побледневшего мужского лица, заставляет его выскочить из палаты, словно в жопу ужаленного. — Ну, вот. А то стоит, глазеет, работать мешает. Ты, главное, сама не бойся, и семимесячных выхаживаем, а по показателям дите раз в десять тебя здоровее.       — Спасибо, блять. Это такой намёк, что коньки могу отбросить я?       Рыжеволосой уже плевать становится, что с ней будет происходить дальше. Пусть хоть убивают, хоть заживо хоронят — вообще побоку, лишь бы толк был и поскорее все закончилось. Рот уже приоткрылся, чтобы потребовать облегчающий страдания укол, как врачиха громко крикнула и повела в сторону родильного зала, причитая о слишком уж большом раскрытии к третьему часу схваток.       Стремительные роды ни к чему хорошему обычно не приводят, от этого становится еще более страшно, спокойна только Екатерина Степановна. Если всё пойдёт, как задумано — к утру подопечная уже на руки маленький свёрток возьмёт. У неё уж глаз намётан, и, к удивлению, Регинка в бедрах будь здоров раздалась, окончательно лишая фигуру подростковой угловатости. Эх, повезло ж девчонке с генетикой — ела за троих, а всего на семь килограммов поправилась, и молока у неё на весь роддом бы хватило, сцеживать замучается.       …Султан прекрасно понял желание названного сына остаться на территории больницы, но не думал, что обретет новую головную боль в лице дерганного нервного пацана. Сам таким был, оба раза, пока над Тамилой повитухи скакали. Зато мог, во всей красе, наблюдать итог Кащеевого принятия себя, как семьянина — смотришь вот на него, и даже на душе хорошо, особенно, когда на девятый час Регининых потуг его начало штормить из стороны в сторону, от неимения никакой информации.       Эх, время к полудню бежит, а у Славки даже капли спиртного во рту не побывало.       — Двести восемьдесят два.       — Что? — Слава переводит взгляд с асфальта на Казаха, который с удобством развалился на разложенном сиденье автомобиля.       — Ты уже двести восемьдесят два раза обошел тачку по кругу. — Кащей устало прислоняется к капоту, в очередной раз, пробегаясь глазами по окнам, надеясь заметить хотя бы силуэт девчонки, чтобы удостовериться в её жизнеспособности. Второй раз воспользоваться услугами бесятины он не решится.       Громкий гул мотора; звук клаксона и буксующих, в первом выпавшем снегу, колес; матерные возгласы, с узнаваемыми шепелявыми нотками — Авраам, наконец-то, соизволил оторвать свою слюнявую рожу от мокрой подушки и приехать товарища поддержать, да пожрать привезти. Сам же вызвался Одессу покинуть и Новый Год в Казани встретить, прочувствовать, так сказать, всю красоту огромных сугробов и трескучих морозов. Султановы припевалы и охоту им организовали, и баньку с водочкой, всё псу под хвост пошло, вместе с Кащеевой бабой, решившей разродиться раньше положенного срока. Хотя, если эта рыжая ведьма быстро управится, может, они и успеют кости прогреть, и берёзовыми вениками спинку почесать.       — Ну, шо? Как дела? — Как всегда, вылизанный, гладко выбритый и наряженный, словно на приём к британской королеве, Вишневский медленно вываливается из, любезно одолженной ему Казахом, тачки, небрежно запихивая побитые жизнью гвоздики за пазуху, чтобы нежные лепестки не прихватило от первого контакта со свежим воздухом.       — Тебе в рифму или по факту? — Авраам хмыкает с его злобного оскала, лишний раз убеждаясь: Кащей уже не тот, что раньше. И эти изменения не пошли на пользу никому, кроме самого авторитета: мужчина больше не закрывал глаза на мелкие пакости — разбирался сразу и весьма кровожадно. Проявишь сострадание сегодня, а завтра будешь держать в руках труп собственного ребенка. После приличного количества покушений, ценность собственной жизни невероятно возросла, и за неё нужно было бороться, чтобы не гнить в промозглой земле.       — Ой, ля. Я так и понял, что без меня ничего не можешь. — Заправляя сигарету за ухо, чтобы не забыть потравить организм десятой порцией никотина за последние несколько часов, Вишня шутливо пихает друга в плечо, пытаясь растормошить эту кудрявую сонную муху. Казах только закатывает глаза и вываливается из душной тесноты Волги, разминая затекший копчик. — Даже разродиться.       — Авраам, закрой свой сборник анекдотов. И без тебя тошно.       — Ля, какие все резко нежные стали. Учитесь, пока меня не пришили.       Одернув рукава пиджака и пригладив кучерявые волосы, Авраам натягивает на себя маску того самого ловеласа, который беззастенчиво, одним взглядом темных глаз, женские сердечки разбивает, и четким шагом направляется прямиком к закрытым железным дверям. Кащей только тяжело вздыхает, — будто он не стучался уже — забаррикадировались, суки, на обед.       … — Давай-давай, моя хорошая. Немножко осталось! — Регина уже не знает, чего хочет больше — пить, спать, или чтобы её прям здесь пристрелили. Шестой час уже тело судорогами сводит, а толку никакого. Девушка откидывается на подушку, тяжело дыша и, без зазрения совести, проклиная всех на свете, за сам факт их существования. Славу — за то, что он виноват во всех смертных грехах, и, чисто гипотетически, она из-за него тут оказалась; Зепюра — за то, что он её так нагло бросил, одну, даже шутки свои похабные, которые сейчас бы, как никогда, отвлекли, не шутил; мать — за то, что девчонкой её уродила. В общем, всем досталось по самые не балуйся.       — Зайка моя, давай. Вот прям постараешься сейчас, и всё. — Чернокнижница хнычет по-детски, но крепкой хваткой за ручки кресла цепляется: кажется, что еще немного и она их просто пополам сложит, от прилагаемых усилий.       Катерина, не отрываясь, смотрит на покрасневшую девушку и коротко кивает, кривясь от сдавленного мычания, которое первый раз за ночь в полноценный крик переходит. Всем бы таких самоотверженных, обычно орут, будто их тут ножами режут, только врачей сбивают, а Чернова прям сосредоточилась на всём, что в универе выучила и в книжках прочитала.       Вся многочасовая боль резко исчезает, отчего огромные заплаканные глаза распахиваются, приобретая размеры блюдцев, а женщина тут же подзывает акушерку с уже заготовленной простыню.       — Почему не кричит?       Катерина подскакивает вслед за молоденькой медсестрой, тут же нависая над мутным в Регининых глазах пятном.       — Почему не кричит?!       Её уже всерьез начинает потряхивать, а в голову лезут совсем уж дурные мысли, от которых сердце пропускает удары, подводя её к предынфарктному состоянию. Она, конечно, не хотела так рано детьми обзаводиться, но всё это только разговоры были, не хотела бы — наслаждалась бы, выбирая маленькие разноцветные ползунки?       Придумывали бы с Кащеем имена, доходя порой до абсурда и абсолютного отсутствия сочетания с отчеством?       — Ну, раз мамка просит, давай покричим, что ли.       Звонкий хлопок и комната сотрясается от резкого громкого плача, а Регина сама облегченно заливается слезами, переходящими в настоящую истерику. И наплевать уже на всё стало с высокой колокольни.       — Держи, мамаша. Девочка, два двести, сорок три сантиметра. Слушай, почти, как доношенная.       Врач передаёт, уже полностью обтертое, маленькое тельце, профессионально завернутое в пелёнку, ей на руки и теплым взглядом наблюдает за тем, как трясущиеся пальцы пытаются поправить уголок ткани, чтобы в лицо малышке не лез. Абсолютно неестественные и неправильные для неё действия, девушка смотрит в это маленькое сморщенное личико, а в ушах звенит белый шум. Подмечает даже самые мелкие детали: светлый пушок волос — рыжая будет, как пить дать, и сведёт своего папашу с ума этим фактом; пухлые губы, свёрнутые бантиком, и такие же пухлые щеки, делают её больше похожей на кукольного пупсика, с которым девчонки во дворе в дочки-матери играются; не плачет, только чмокает забавно, пуская слюнявые пузыри.       Только внутри пустота какая-то. То ли от усталости, то ли от того, что её чуть посветлевшая душонка так и не испытывает ничего к своему мелкому продолжению.       Иррациональный страх овладевает всем телом, буквально сковывает в цепи, не позволяя даже вздохнуть. Регине кажется, будто у нее раздвоение личности: одна — мягкими кошачьими лапками сжимает истекающее кровью сердце; а вторая… Вторая непонимающе покачивается из стороны в сторону, словно душевнобольная, от осознания — дальше пути нет. Это крах — крах всех мечт и привычной жизни.       В голове проскальзывает бредовая идея. Бросить всё, сбежать через давно изученные черные ходы, и пусть Кащей сам разбирается со всеми последствиями своей плодовитости.       — Показатели хорошие, но для перестраховки заберём. Поспи, скоро у тебя таких возможностей будет мало. Мужу сказать? А то нас скоро штурмом брать будут. — Взгляд голубых глаз провожает удаляющуюся фигуру медсестры, что уносит её дитятко непонятно куда и непонятно зачем, тут же наполняется скептицизмом, и целым спектром эмоций, начиная от раздражения, и заканчивая неприкрытым гневом. Катерина только поправляет на тонком предплечье катетер и слегка хлопает девушку по плечу.       Ну, вот. А то «не полюблю — не полюблю». Через час уже истерить начнет, чтобы кормить принесли.       — Не говори пока, я сама.       Девушка через силу выдаёт эти слова — не хватало, чтобы Кащей от чужих людей о рождении собственной дочери узнавал. Он же ей не простит, и всю жизнь припоминать будет. Нет, такого счастья ей не нужно, слишком тонкая у него душевная организация, оказывается.       Еще одна причина, которая удержит конопатую рядом с ним, такого сильного предательства мужчина не выдержит: это ведь невыносимо больно, одному растить ребенка, как две капли воды, похожего на сбежавшую жену. Регина двадцать лет жила рядом с таким экземпляром, в лице своего собственного папаши, и, какой бы сукой она не была, подобной жизни маленькому ребенку не желала. Кащенко ведь и сейчас одна сплошная бомба замедленного действия, пусть и не закидывает в себя одну бутылку за другой, пусть и наркотики остались в посеревших воспоминаниях, любое мало-мальски серьёзное потрясение, и всё — откатится на событие почти годичной давности.       Серые глаза упираются в окно, в котором отражаются восходящее солнце и мирно падающие снежинки. Дьявол, дай сил с ума не сойти.       … — Ну, что?!       Кудрявый мужчина за несколько секунд испытывает полный спектр человеческих эмоций, когда Авраам, разомлевший и слегка взъерошенный, появляется на обледеневших, от противной мороси, ступенях. Даже не удосужился рубашку застегнуть, чтобы следы от женской помады спрятать — кому что, как говорится.       — Чего? — В болотных глазах такое пламя вспыхивает, что даже спящий на торпедо Зепюр завозился и клацнул зубами. Чисто из своей, истинно бесовской, вредности, мужику шавки успокоения не подарил еще несколько часов назад, когда подопечная от бремени избавилась и со спокойной душой спать улеглась. Вишневский, прекрасно осознавая, что ему сейчас по роже настучат за любые шутки и колкости, принимает напускной виноватый вид, разве что руки возле груди православно не складывает. — Да хер их знает. Тишь да гладь. Дрыхнут, наверное, никто не орет, никого не убивают.       Разочарованный Кащей стискивает зубы, чтобы не задать логичный вопрос: Нахера тогда Вишня целый час там свое достоинство о медсестричек стирал, если никакой информации не принёс? Опускается на водительское место и, за неимением сил удерживать голову в обычном положении, упирается лбом в руль, всего на мгновение прикрывая глаза. А Казах даже не думает его окликать, и одесситу доходчиво объясняет, что не стоит сейчас казанского парня трогать.       Перенервничал, с кем не бывает, не каменный же, ей-богу.       А на третьем этаже здания, медленно и сонно, бывшая Чернова только-только продирает глаза, рассеянно хлопая пушистыми ресницами. Не понимает, откуда доносится тихое кряхтение, уже в полной мере готовящееся перейти в громкий полноценный рёв. Витька Лидин так верещал по ночам в первые месяцы после рождения — активно растущий организм мальчишки жрать требовал. Ладонь по выработанной привычке накрывает плоский живот и это становится ушатом ледяной воды, она наконец-то осознает себя и всё произошедшее с ней за последние несколько секунд. Прекрасно понимая, что никто не придёт и не спасет её от противного детского воя — теперь это её святая обязанность, как молодой матери, — Регина опускает ступни в мягкие тапочки, и, придерживаясь за ноющую поясницу, шаркает в сторону пластикового бокса, где уже вовсю показывает свой характер мелкая пигалица.       Вся в неё, блять.       Дрожащими руками пытается подступиться к чересчур маленькому легкому тельцу, и отгоняет подальше все болезненные ощущения в районе живота — как никак, она несколько часов назад человека на свет белый явила. Страшновато даже прикасаться, вдруг сломает хрупкую ручку или ножку? Кое-как находит более удобное положение и присаживается на самый край кровати, оттянув край просторного халата. Непонятные ощущения, конечно, но хотя бы плач заменился едва слышимым чмоканьем — и то хлеб.       «Шавка, дай гляну!» — На ключицах появляется привычная тяжесть, а щеку щекочет морозным дыханием любопытного бесеныша.       — И ты здесь, нечистый. — Зепюр, потоптавшись на тонкой плечевой косточке, впивается когтями в нежную кожу и неприлично далеко вытягивает шею, следя своими чернюшными глазами за довольно интимным процессом.       Что он там не видывал? Как будто он не становился свидетелем жарких обжиманий подопечной и кудрявого — да он может порнографические романы писать, основываясь на жизненном опыте!       Девушка хмуро косит глаза в сторону демона, но тот и сам старается лишний раз над человеческим отродьем не нависать — все-таки еще никакой ритуальной работы не провели, мало ли чего. А рыжая вошь так забавно хлопает пока еще мутными глазками и пытается высвободиться из плена плотной пелёнки. Зюпик скалится непроизвольно, ой как девчонка на мамашку похожа, уж он точно сказать может. Регину он впервые увидел в возрасте постарше, но все же. Покумекав пару секунд и удостоверившись, что шавка занята разглядываем детского личика, Зюпик прищуривается, пытаясь нащупать хотя бы тонюсенькую ниточку связи между ним и новой ведьмочкой, под его же началом родилась.       И нащупывает ведь!       И кому же теперь за сохранность мира молиться?! Ему в лапы такой алмаз неограненный упал! Еще и с таким шикарным генофондом: у рыжей вши ведь иммунитет к жалости должен был еще на клеточном уровне сформироваться; а если к ней еще и батина жестокость перешла, в совокупности с хорошо соображающим мозгом?!       Зепюр аж заурчал от подобных приятных мыслей. Кстати, о бате.       «Слышь, ведьма-недобитышь. Там кудрявый уже готовится к папке в соседний котелок отправиться, ты ему хоть знак подай, что живая».       — Потерпит. — Не лишать же её ребенка завтрака из-за того, что её папаше не терпится официально статус закрепить. Взгляд находит тикающие на стене часы и её холодным потом прошибает — без пяти минут семь. Теперь Славу даже жалко становится, она-то думала не больше часа прошло с тех пор, как из неё существо выползло, а стрелка уже седьмой час отмерила. Пока она тут слюни в подушку пускала, Кащей задницу морозил, и, судя по всему, честно исполнял данное ей обещание дождаться от нее хотя бы одного слова.       — Что, наелась? — Грозовые глаза наполняются теплотой, когда её дочь выплевывает налитую за время беременности грудь, и принимается кряхтеть и пускать пузыри из слюней. Полученные еще на втором курсе, навыки педиатра моментально исполняются телом — девушка аккуратно поворачивает ребенка на бок и слегка хлопает по спинке, чтобы срыгнула и дальше спать улеглась. В спокойном состоянии будет гораздо проще дочурку Славе показать. — Ну, давай, укладывайся. И пойдем с папкой знакомиться, а то чё он просто так тут ошивается. Хоть пожрать мне привезет, а то на этих супах не уедешь далеко.       Ну, теперь можно свои разговоры с самой собой оправдывать общением с ребенком. Новая методика, чтобы вундеркинда растить. На всякий случай, девушка шерстяной плед сверху наворачивает, чтобы точно малышку холод не пробрал, даже за эти жалкие пару минут. Заболеет еще, будет лишний раз по ночам верещать. От этого, опять же, хуже только самой Регине будет.       Если она уже никак не сможет повлиять на присутствие собственного ребенка в её жизни и необходимо с этим фактом смириться, то стоит максимально постараться, чтобы облегчить последующие годы. Ебанный в рот, это ведь даже до пубертата еще не дошло — заранее, что ли, начать успокоительные принимать?       Подойти, так сказать, во всеоружии.       Регина перехватывает сверток поудобнее и выглядывает в окно, тут же замечая припаркованный автомобиль со знакомой кудрявой макушкой, сопящей куда-то в сторону руля. Интересно, это на улице настолько холодно, что окна запотели, или мужчины уже успели внутривенно согреться? Ладошка наспех формирует небольшой шарик из только выпавшего снега, теперь лишь бы добросить.       Первый недолёт, и ни Кащей, ни Авраам с Султаном, не обратили внимание на тихое приземление снежка прямо возле левого переднего колеса. Девушка недовольно поджимает губы и показательно зыркает на развалившегося на койке Зепюра. Бес, от такого чересчур наглого поведения оборзевшей шавки, уже хотел было высказать парочку ласковых, как в старые добрые, но вовремя пасть захлопывает. До чего же он докатился? Раньше его, если не боялись, то хотя бы уважали, а теперь в качестве почтового голубя используют.       Позор. Позор на его рогатую голову.       В таком раздраженном настроении, нечисть за один прыжок долетает до черной волги и с грохотом приземляется на капот, оставляя довольно обширную вмятину. Кто, если не муж, будет отвечать за шавкины выкрутасы? Черная душонка довольно кивает сама себе, наблюдая за подскочившим от неожиданности мужчиной. Благо, тому хватает мозгов сразу на окошко посмотреть и приметить силуэт конопатой, иначе бы кто-то совершенно точно отправился на тот свет. Зепюру, определенно, нужен отпуск. Где-нибудь на необитаемых островах, или на вершине Эльбруса, а лучше — вообще до Бермудского треугольника круиз забронировать: главное, чтобы ни единой живой души не было в радиусе пары сотен километров.       Светлая бровь выгибается домиком, пока зрачок следит за суетливыми Славиными движениями и жалкими попытками не поскользнуться на обледеневших дорожках. Кащей, как никогда, похож сейчас на взъерошенного воробья, которого изрядно потрепали кошки, а теперь он сидит и греется на тепленькой крышке от канализационного люка.       — Слава. — Тут же прикусывает кончик языка, — слишком громко, — и замирает, прислушиваясь к тихому сопению. Чудо, блять, а не ребенок, еще бы спала всегда — цены бы не было. — Слава. — Чуть тише окликает авторитета, чтобы тот точно нужное окно заметил, и едва двигает пальцами в знак приветствия. — Слава, ну, выше я! На третьем. Кащей, блин, я тебе очки в черепушку вдавлю, чтобы не забывал!       То ли угроза подействовала, то ли до этого мужчина над ней просто издевался нарочито, не замечая одно-единственное открытое настежь окно, но он все-таки останавливается на ней взглядом и тело будто теплым ветерком обдаёт.       Самопроизвольно уголки губ дёргаются в улыбке, она чуть ближе к окну поддается, присаживаясь на низкий подоконник и прижимаясь плечом к прохладе стекла. Как вот жить в этой стране: когда не надо — батареи жарят градусов под тридцать; зато, когда на улице люди живьем замерзают — от бюрократов и пары лишних градусов не дождёшься. Похоже, она все-таки стареет, не ровен час с бабками за место в очереди поликлиники драться начнет.       — Привет.       Кащей неловко с ноги на ногу переминается, будто нашкодивший пятиклассник. Весь из себя грозный бандит, в зелёных глазах которого каждый желающий смерть свою отыщет. Она буквально видит, как в нём борется желание по старинке насрать на все правила и забраться к ней, чтобы за одну минуту задать ей миллиард вопросов, и нормы приличия, которым он в последнее время старается максимально соответствовать, дабы не нажить новых отметок в личном деле.       Максимально тупо будет залететь за решетку в такое нестабильное время: вето на смертную казнь уже наложили, но вот пожизненный срок никто не отменял, а если верить Казаху — за несколько последующих лет можно взлететь так высоко, что никто достать уже не сможет, даже если сильно захотят. Султану нужен был свой проверенный человек где-нибудь на верхушке власти, о чем он весьма прямо сказал Кащенко.       Молодого этот факт особо не вдохновил: Слава видел себя исключительно в бизнесе, никак уж не в политике, хотя имел абсолютно все данные для успеха. И говорил складно, и умел не внушаемое внушать, и активно работающий мозг при нем — улица научила выгрызать своё место под солнцем, чем не идеальная картинка для отчаявшихся граждан?       Кащей пообещал подумать, бросая все силы на поиск еще более подходящей кандидатуры на эту роль. И чем больше он искал, тем больше удостоверялся, что акцентировать внимание нужно исключительно на группировщиках его возраста. Таких остались единицы, — кого пришили, когда дележка асфальта переросла в настоящие войны с кучей бессмысленных смертей; кто отправился на зону, нары полировать за эти же самые смерти; кто от дел отошел, опасаясь потерять в этой бойне самое ценное, — он сам, Желтый, Ташкент, Зима, взявший на себя бремя лидера среди остатков Универсамовских, которые по своей сути были несовершеннолетними детьми, не умеющими жить по-другому. Негласным примером их будущего стал Пальто…       Первый раз от детской колонии его отмазал Ильдар, проникнувшийся нежными чувствами к матери Андрея. Оплатил украденные на рынке продукты, а написанное заявление сжег вместе с другими бумажками против районных пацанов по приказу авторитетного руководства.       Во второй раз за него вписался Кащей, по чистой случайности оказавшийся недалеко от места расправы над бесстрашным идиотом.       А вот в третий раз… Андрея взяли в «Горьком» при попытке поджога релейных шкафов на железнодорожной станции. Это уже никакое не хулиганство, и даже не членовредительство, это реально существующая уголовная статья, по которой четырнадцатилетнему парню влепили добротную десятилетку без возможности условно-досрочного освобождения.       Кому-то достаточно один раз получить оплеуху от судьбы, а кому-то и таких уроков будет по жизни мало.       — Ну, и как ты? — Регина неопределенно пожимает плечами, принимаясь покачивать завозившийся кокон. — В смысле, вы. Вы как? — Девушка вздрагивает от звуков пробуждающегося детёныша. Испуганно подскакивает, когда за секунду тишина нарушается пронзительным визгом, от которого уши заложило. — Всё нормально?       Вдоль позвоночника пробежали мурашки вместе с донесшимся до слуха звуком. Кащей хмурится, понимая, что сейчас с конопатой нормального диалога не построить — даже если Регина успокоит их ребенка, крики все равно разбудят: круг, не имеющий ни конца, ни края. И все равно хоть одним глазком взглянуть-то хочется, оттого он терпеливо ждёт, пока плач стихнет, а рыжая голова снова появится в окне.       Он ведь ей говорил, что поспешные решения, вынесенные ему назло, будут иметь довольно серьезные последствия.       — Слав, либо туда, либо сюда. — Регина отрывисто кивает на приветственные взмахи подошедших мужниных товарищей, и продолжает выдавливать из себя люлюкания, которыми обычно принято убаюкивать, но, как до дела доходит, они никогда не срабатывают. Кащенко моментально отмирает и воровато оглядывается по сторонам, будто только и ждал этого приглашения.       Мозг ещё до сих пор не отошел от отрывистого сна и не успел распределить жалкие единицы мелатонина по организму, зато этим не может похвастать просекший всю фишку Авраам. За несколько широких шагов оказался около товарища, прописывая ему промеж лопаток, чтобы соображал быстрее. Зря он, что ли, сюда тащился?       Даром, что ростом не вышел. Маленький да удаленький.       — Та шо ты тупишь, как девица в первую брачную! Давай, залезай на плечи, ток не раздави.       — Толку-то. Очки дома, ничего не увижу. — Кудрявый стопорится на несколько секунд, но проснувшийся мальчишечий азарт разжигает внутри огонь предвкушения, сжигающий все сомнения перед этой глупой затеей. Задубевшие пальцы цепляются за ливнёвку и, наскоком, он залетает на плечи одессита, не очень удобно устраивая пятую точку на горбу. Да уж, черт бы побрал всю эту родовую низкорослость Вишневских, он даже за решетку на окне конопатой зацепиться не может, чтобы увесистую тушку на карниз подтянуть, только шею, как страус, вытягивает, силясь что-то разглядеть.       — Глаза протри. — Вишня кряхтит и елозит, пытаясь найти менее шаткое положение и не наебнуть друга с высоты собственного роста. Синяки до выписки сойти не успеют, а сверкать ими и освещать путь в такой важный день как-то не очень. — Все равно высматривать там еще нечего.       Девушка, особо не скрываясь, начинает посмеиваться с этих двоих экспонатов вместе с Казахом, которому рассмотреть копошащийся в её руках сверток не мешает ни длина тела, ни жалобы на зрение — как пить дать, в мельчайших подробностях, за чашкой чая, расскажет Нине Кирилловне об увиденном. Темноволосая макушка наконец-то появляется в поле зрения, а матерные еврейские фразы ласкают нежные ушки, Регина опять усаживается на подоконник, слегка приподнимая недовольно засопевшую девчушку.       Характерная дамочка, однако.       Вся в неё.       — Зафиксировался? — Вишневский что-то вякнул, тут же получив коленкой по челюсти, а Слава удовлетворительно кивнул, напрягая остатки зрения на максимум. — Ну, что. Кащей Бессмертный, знакомьтесь со своим златом. — Мужские глаза закатились, но пухлые губы все равно искривились в подобии улыбки. — Смотри, букашка, это — папа.       Кащенко смотрит на слегка бледное лицо конопатой широко распахнутыми глазами, и только спустя несколько мгновений переводит взгляд на демонстрируемый ему свёрток. Прав был Вишня, не на что еще смотреть, тем более, издали, ребенок, как ребенок, даже не разобрать, где заканчиваются тряпки, а где начинается тельце. Однако, богатая фантазия делает всю работу за него: Слава видит и Регинин вздернутый курносый носик; и пухлые, как у него самого, губы; и мутные глазки, обрамленные темным пушком ресниц, что сонно хлопают от первого в её жизни яркого света.       И это их с Региной симбиоз, их, мать его, ребенок. Как высказалась конопатая, букашка, что преспокойно жила и росла на протяжении семи месяцев у нее в животе. Которая прекращала вертеться и успокаивалась только тогда, когда Кащей возвращался после ночной смены и укладывался на жалком клочке кровати, прижимая к себе спящую жену, разместив широкую ладонь на небольшом животе.       — Конопатая, ты… — Вот и красноречие куда-то улетучилось, он только бегает взглядом от девушки к его…       Дочери?       Максимально странное состояние, к которому он не может подобрать правильное описание.       — Заканчиваем кинопоказ. — Авраам закряхтел и поспешил присесть, чтобы, наконец-то, скинуть с себя тяжелый балласт, и сам во все глаза уставился в окошко. Чисто из любопытства. Ему мелкого Мишки в свое время хватило. — Се, Кащей, приплыл. Жить тебе теперь с двумя ведьмами.       Мужчина растерянно хлопает глазами, а Регина в качестве прощания выдает ему целый список того, что им нужно срочно привезти и, что нужно еще сверху докупить, раз ребенок появился раньше намеченного срока. И еще нерушимый аргумент приводит — не ходить же ей в одном драном халате, а дитю — в единственной пелёнке, и то — казенной.       — Слава, и кроватку собери уже! — Мужские веки сжимаются, а сквозь сцепленные зубы прорывается несдержанный стон.              До откладывался, блять, и это хорошо, что Чернова еще не знает, что в детской комнате до сих пор обои не поклеены и потолки не побелены. Ну, нет у него времени всем этим заниматься, а чужого кого привлекать — опасно, сольют еще новый адрес кудрявого авторитета. Он не для этого, среди обширного количества отжатых квартир, выбрал ту самую, в тихом спальном районе, и чтобы без всяких отбитых группировщиков, которые ночами бы, почти честной советской семье, спать мешали своими воплями. — И мать попроси, чтобы распашонки тебе собрала! — Султан поглубже затягивается табачным дымом, внимательно вслушиваясь в выдаваемые названной невесткой указы, все равно Славка запомнит ровно четверть от всего сказанного. — А, и еще, поесть захвати, а то я на этих харчах долго не протяну.       И раньше острой на свой длинный язык была, а теперь от него еще и тюремных словечек нахваталась. Вот ведь… Конопатая…       …Отекший, после хорошей ночной попойки, охранник нервно поглядывает на собравшихся людей — вроде всё, как обычно. Выписка — дело привычное, почти ежедневное, можно сказать, а иногда и не по одному разу на дню он становится свидетелем чужого счастья. Но видеть толпу откровенно криминальных рож ему не еще не доводилось: сплошные начищенные до блеска волги, таких даже у их местных партийцев не было; в мужских руках не парочка перемороженных гвоздичек, а полноценные крупноголовые розы, да хризантемы — в ноябре такие цветы целое состояние стоят. Хотя, сами приглашенные гости вряд ли себя толпой назовут, так, собрание по интересам.       Кащей вообще не планировал кому-то о выписке сообщать, по тихой грусти забрал бы жену с дочерью, а потом уже дома с мамкой и Султаном посидели. Но Регина затребовала, чтобы всё, как у людей прошло — вот и пришлось думы думать, кого такой участью наградить. Благо, и здесь ему девушка малочисленный список выдала, от себя он только Ташкента добавил, — тот, как-никак, ему настоящим и проверенным временем другом был, — ну, и Вахита, — которому медленно, но верно передавал дела ресторана, все больше углубляясь в историю с расширением автоматного бизнеса, и попыткой спланировать ближайший десяток лет.       Наташка Базыкина, ныне правда уже Лукоянова, опиралась на руку Цыгана и мирно беседовала с Ниной Кирилловной, поддерживая порядком округлившийся живот. Чернова тогда долго хохотала, когда подруга ей реакцию Вадима на беременность сестры во всех подробностях пересказывала. По срокам-то у них с Артёмом не совпадало, парочка сначала об интересном положении узнала и, реально пересравшийся за сохранность шкуры, домбытовский срочно любимую девчонку в ЗАГС потащил, пока слухи до её брательника не дошли. А когда уже расписались и семьям рассказали, поздно было Желтухину за нож хвататься — не оставишь же сестрицу вдовой и матерью-одиночкой.       Ташкент что-то активно пытался втолковать Вахиту, но лысый стойко держал оборону, отказываясь от всяких противозаконных темок. У него почти три десятка пацанов — беспризорных и не знающих, чем себя занять, их перевоспитывать еще и перевоспитывать, выбивая всю дурь, возникшую в них за несколько недель правления Адидаса, а не грудью на новую амбразуру кидать. Зималетдинов только отмахивается от надоедливой мухи в лице Коли — теперь может себе позволить, они равный вес на улице имеют. Да и, за несколько месяцев, все старшаки Казани неким уважением к лысому пареньку, что почти пять лет в смотрящих своего возраста ходил, прониклись. Особо не разговорчивый, чаще всего занимающий наблюдательную позицию, безэмоциональный, универсамовский журчащим ручейком влился в круг более возрастных и матерых волков, не забывая и сам клацать зубами.       Уже после первых городских сборов, Зима прекрасно осознал — что Суворов, что Туркин сами не понимали, к чему стремились. Если год назад старшаки могли позволить себе закутить и не думать ни о чем, кроме пары ящиков водки и очередных притащенных ебучек, — сейчас, конечно, подобные мероприятия тоже проводились, но уже после официальной части, — то в нынешнее время все прекрасно понимали, что буквально завтра весь устоявшийся мир рухнет. Только немой не обсуждал последствия перестройки, но партия упорно продолжала неугодным рты затыкать.       Вишневский, весь заваленный цветами, предназначенными рыжеволосой девчонке, продолжал изображать из себя клумбу, причитая о несправедливости жизни. Он ведь никакого отношения ко всему происходящему не имеет, а ощущает себя новоиспеченным батьком, прости Господи. Еще и Вадим не скупится на шутки в его адрес, подливая масло в огонь, хотя должен сейчас, по просьбе Кащея, принимать квартиру после обморочного ремонта. Куда-то же нужно нести маленького орущего человека, и здесь еще серьезно подумать надо, о ком идет речь — о ребёнке или о новоиспеченной матери.       Лида держится немного в стороне, опираясь на локоток незнакомого никому мужчины, а тот на неё теплым смущающим взглядом смотрит, и напоминает, что Витю сегодня нужно пораньше забрать.       А сам Кащенко пожевывал горький фильтр от сигареты, нервно поглядывая на часы. И как только стрелка подошла к нужному делению, он нехотя переставил ноги в сторону крыльца. Сколько не настраивал себя, и все равно оказался неготовым. Мысли о побеге уже не посещали, но особого воодушевления он не ощущал. Скорее неизбежность и начальную стадию принятия. Благо, на это было время: вместо положенных четырех дней, Регину продержали в роддоме почти две недели, наблюдая за ростом и развитием всё еще недоношенного ребёнка. Катерина решила перестраховаться, а Славе фору для завершения незаконченных дел дали, иначе конопатая, узнав бы о его скоростных подвигах, не поленилась бы сбежать из больницы хоть через окно, чтоб задницу своему мужу надрать, за его вечную привычку делать всё в последний момент.       Мужчина спешно обернулся, заслышав лёгкие шаги, и тут же наткнулся на колкий уставший взгляд родных глаз. В них плескалось искреннее желание съебаться поскорее из этой обители жизнерадостности и соплей с говном. Обстановка душила, сковывала тяжеленными цепями, и нагоняла суицидальные мысли — мамочки из общей палаты раздражали, они будто вместе с последышами мозги из себя вытолкнули, а Регина всерьёз задумалась, не в дурдом ли она попала? И даже дочкины глаза смотрели на неё с неким пониманием. Да, она тоже по ночам просыпалась и заводила свою плаксивую песню; тоже играла на нервных струнах девушки, но, в целом, была непохожей на остальных. Будто в теле новорожденной уже жил осознанный человек.       Кащей невольно окинул хрупкую фигуру взглядом: не успел он привыкнуть и в полной мере насладиться округлившимися формами жены, как конопатая опять превратилась в Дюймовочку, едва достающую макушкой до мужского плеча. Светлый песцовый полушубок идеально оттеняет яркие волосы, наспех всунутые в руки белые розы абсолютно теряются на светлом фоне, а Чернова льнет в его объятия. Кто-то может подумать, что так пара радость выражает, а чернокнижница хочет просто спрятаться от людей. Надоели ей все до нервной трясучки, хочется хотя бы один час наедине с самой собой побыть — и почему она не согласилась с авторитетом и не отказалась от всех этих торжественных выписок?       Мужские губы прижимаются к пушистой макушке, а пальцы легонько поглаживают белокожую тонкую шею. Говорить ничего не хочется, он даже придумать не может, что из себя выдавить, чтобы приободрить девчонку. Они же столько народу созвали по собственной тупости, теперь только и остается, что через черный ход сбежать. Регина льнёт к нему, как оголодавший щенок, и впервые мужчина задумывается.       Она же сама малявка совсем.       Недолюбленный ребенок, до которого никому никогда не было дела — повзрослевшая слишком рано. И если Слава поддастся своим желаниям, и бросит конопатую один на один со всем этим пиздецом, в который превратилась их жизнь, он может снова её потерять. Только на этот раз навсегда: несгибаемая ведьма, всегда являющаяся этакой расцветшей ивой, сломается окончательно.       — Всё будет хорошо. — Лёгкий щелчок прилетает по усыпанному веснушками носу, а щербатая улыбка пытается вселить в неё уверенность. — Обязательно будет, конопатая. Живут же как-то люди, чем мы хуже-то?       Уголки тонких губ робко дергаются, а тело приходит в движение. Рука пробирается под кожаный плащ, ставший визитной карточкой кудрявого, и приобнимает за талию, чтобы развернуть его к уже заждавшейся медсестре. Кащей весь каменеет — у неё тоже поначалу ступор был, но как-то приноровилась, нашла в себе храбрость и на руки брать, и укачивать, и мельком играться даже.       — Брать-то будете? — Кадык нервно дергается, а зеленые глаза умоляюще упираются в девушку. Она же, вроде, мать, пусть сама и забирает, а то вдруг у него рука дрогнет. Мужчина уже старенький, его ноги-то не всегда держат.       — Мы чё, в магазине? — «Слава!» легкий тычок под ребра заставляет прикусить язык. Медсестра недовольно губы поджимает от такого к себе обращения, но сразу растягивается фальшивой улыбкой, припоминая каких размеров пакет принесли им на днях в сестринскую. За такой дефицит можно и стерпеть парочку неласковых слов в свой адрес.       Авторитет даже дышать боится, когда ему насильно впихивают розовенький кружевной конверт, а женушка, етить её за ногу, впервые приободряется и тихо хихикает над ним. Сердце начинает с такой силой бить по рёбрам, кажется, что оно сейчас выскочит, отрастит себе ноги, и сбежит, как можно дальше. Настолько близко он младенцев никогда до этого не видел, приходится немного скрючиться, укладывая совсем крохотный вес на одном предплечье, а пальцами второй руки настолько сильно впивается в гладкую ткань тряпки, реально опасаясь за сохранность копошившегося комочка.       — Регин, забирай давай. — Фырканье и максимально читаемое выражение лица выводит немой ответ на его заявление. Даже не подумает, она две недели спину ломала, таская кошачий вес туда-сюда по палате. Его очередь, пусть привыкает, в конце концов, у него в руках сейчас целая Царевна расположилась. Отчего-то даже сомневаться не приходится, что, лет через пятнадцать, у них под окнами очередь из кавалеров выстроится, завидная ведь партия — дочурка целого Кащея!       — А это нормально, что она такая… маленькая?       — Нормально. — Женская щека прижимается к широкому плечу, обтянутому плотной кожей плаща, и она присоединяется к своему мужчине в разглядывании, как говорят возвышенные поэты, плода их любви.       Фу, блять.       — А чего она не спит? — В черепной коробке ветер гуляет, пока мозг активно старается запомнить каждый миллиметр розовенького личика.       — Не хочет.       — А почему…       — Слав, выключай Почемучку. Скоро кормить надо будет, я же тебе при всех грудь не вывалю.       — Регин. — Зеленые глаза ловят голубые, гипнотизируют, не позволяя разорвать столь интимного контакта. Чтобы на еще несколько мгновений продлить это единодушие и в полной мере насладиться моментом неподдельного счастья. — Регин, спасибо. За то, что ты вообще появилась в моей жизни. За всё.       Непроизвольно, еще не успевшая восстановиться, нервная система выдает обычную девичью реакцию — перед глазами предметы расплываются, всё затягивается мутной влажной пеленой, в носу захлюпали сопли и под ложечкой засосало. Она не знает, насколько искренне сейчас Слава это говорит, но девичье сердце готово в пляс пуститься. Кащей же только лукаво ухмыляется, возвращаясь к разглядыванию дочери. С каждой минутой уверенности в собственных конечностях все больше, он уже может и плечи расправить, и жене позволить в локоть вцепиться, и даже шаг в сторону выхода сделать.       — Если до слов докапываться, то это ты из подворотни вывалился. — Регина крупно вздрагивает и чуть ли не крестится, когда на прощанье медсестра ей хладнокровно выдает: «Приходите к нам еще».       Упаси Боже от таких приходов, эту бы вырастить.       — Не помню такого, значит — не было. — Ещё бы он помнил, едва на ногах ведь стоял.       Кащей чуть ли не с ноги открывает тяжеленые железные двери, тут же кривясь от чересчур громких возгласов всех собравшихся приятелей. Товарищи тут же осыпают их поздравлениями, а Ташкент, перестаравшись, обливает пару сладким выстрелившим шампанским. Надо было рот подставлять, чтобы туда попало, а не в асфальт впитывалось, только продукт перевели. Мать, хоть и тщательно прячется, за широкой спиной Султана, но периодически носовой платок к лицу прижимает, чтобы прикрыть льющиеся градом слёзы — это кудрявый зорким взором приметил. Дождалась-таки внучку, а то уже помирать готовилась, отказываясь от дорогостоящего лечения в московских клиниках. Регина ненавязчиво его к ней и подталкивает, чтобы отдал некую дань уважения родительнице и будущему законному отчиму.       Ой, а то Чернова не знала о планах этих двоих? Султан с Ниной только реакции Кащея и опасались, на самом деле. Все-таки тот мог и в категоричный отказ пойти, за один вечер разорвать все контакты с семьей. Вот и решила в этом непростом деле свекрови подсобить, в конце концов, пожилая женщина всеми силами пытается дать ей то, чего в свое время родная мать не дала. Любовь, ласку, крепкие объятия, например, как сейчас. Свекровь расцеловывает своих детей в обе щеки, еще пуще слезами заливается, когда внучка ей беззубо улыбается и что-то кряхтит.       — Славка, плохо старался, видимо. — Коля мельком взглянул на главную причину их сбора, и отхлебнул из бутылки лезущую наружу пену. — Девица — копия матери, не обессудь.       — Ты погоди, это пока мелкая. А потом сам выть будешь, что у тебя на районе женская версия Кащея пацанов гоняет.       Зима терпеливо дожидается своего момента взглянуть на сморщенное личико, и тут же взгляд за забор переводит, где припарковался ментовской бобик. Знал бы Кащенко, что универсамовский устроил — прибил бы на месте. А может, и не прибил бы, наоборот — еще тринадцатую зарплату накинул бы, за столь зверское покушение на чужое моральное здоровье. И не ощущает ведь авторитет, что его сейчас заживо расчленяет злобный карий взгляд бешенной собаки. Не слышит, как лопается кожа на костяшках от ударов о железную обшивку внутреннего убранства автомобиля, не чувствует запаха свежей крови, выпущенной буквально только что, и аромата медленно гниющего тела вперемешку с экскрементами.       Чудесная картина, и увидь её Кащей — радовался бы, как ребенок.       Пожелтевшие белки судорожно крутятся из стороны в сторону, считывая реакцию каждой псины, что заявилась на этот блядский праздник. Язык отсохнет и вывалится пеплом изо рта, если он проведет параллель между этими существами с человеком.       Ни один из них недостоин даже дышать одним воздухом с нормальными людьми!       Это его должны держать на цепи в клетке, словно бешеную собаку!       Кулак врезается в решётку на малюсеньком окне, оставляя после себя мелкие брызги крови. Какого чёрта он должен сидеть и смотреть на весь этот фарс?! Вова давно-о-о понял, что когда-то горячо любимая им девчонка оказалась обычной меркантильной шлюхой. Она изначально ею и была, и умело пыль в глаза ему пускала. А когда с Кащеем снюхалась, решила устранить человека, который мог её раскусить.       А Вова мог!       Но сделал это слишком поздно, уже сидя в камере. Нужно было пристрелить ублюдочного дружка еще в «Снежинке», рядом с домбытовским уродом положить, а Черновой — шею свернуть в качалке, предварительно получив то, что он упорно заслужил за годы своей неразделённой любви.       Он заслужил трахнуть эту рыжую тварь хотя бы раз!       Хотя, гораздо приятнее на душе стало бы, убей он её, как только о залете услышал. Неужели Регина думала, что за действия её пизды с неё бы спроса не было?       Он её женихом считался, а она его не дождалась! В чужую койку прыгнула, а мозгов избавиться от доказательств своей шлюховатости не хватило.       Интересно будет посмотреть на реакцию Кащея, когда его через пару дней выпустят, официально заявив о его невиновности. Вот тогда никакая удача кудрявого не спасет, он на глазах будет от его ебучки по куску отрезать, а потом и до ублюдка их доберется.       Чтобы знал — Владимиру Суворову нельзя переходить дорогу!       За это нужно собственной жизнью платить!       Мокрый противный кашель сковывает горло, афганец прижимает грязные изрезанные руки ко рту, противясь даже прикасаться пальцами к отросшей бороде, делающей его похожим на бомжа. Складывается ощущение, что вместе с мокротой он сейчас выплюнет оба легких, но со слюнями вылетают только ошметки — то ли внутренних органов, то ли разодранной гортани.       «Ну, ничего, Кащей. Мы еще встретимся, и тогда тебе не поможет никто…»       … — Ша, Славка! Можешь прямо сейчас приданное собирать, за такую Царевну я лично тебе виноградник подарю. — Вишня шуточно пихает товарища в плечо, но тот на него, в отличие от Регины, внимания не обращает, насмотреться не может на пускающую слюнявые пузыри дочь. Чернокнижница на подобное высказывание только насмешливо бровь выгнула. — Не, ну, а что? Мишку сосватаем, кумовьями станем. Назвала-то как невестку, а, Регин?       — Ниной. Кащенко Нина Вячеславовна. — Взрослая Нина уставилась на невестку, а та, как ни в чем ни бывало забрала из Славиных рук маленькую Нину.       Нет. А что такого-то? Она уже давно Кащею это имя предложила, но тот как-то не вдохновился, зато сейчас смотрел на неё благодарным взглядом и весь светился изнутри, несмотря на внутреннее ощущение пустоты. Нет абсолютно ничего, ни единой эмоции. Осознание нового статуса, вероятнее всего, еще не пришло, но ему очень хотелось верить, что в ближайшее время придет. Не может Слава не проводить параллель со своим собственным детством — действительно боится, что жизнь сыграет с ним плохую шутку, превратив в ублюдка, по подобию его собственного папаши.       Мужчина, в последний раз перед законным перекуром, скользит взглядом по расслабленному детскому лицу. Маленькая Нина, видно, кислорода надышалась и в сон медленно проваливалась. Авторитет ухмыляется своим мыслям, но тут его будто ледяной водой обливают: два ярких зеленых глаза смотрят прямо на него, обладают реально гипнотическим эффектом, будто в транс вводят, подчиняя волю желаниям совсем еще маленькой женщины.       Кто там затирал, что от него дочери ничего не досталось?! А глазищи эти, по-кошачьему сверкающие?       — Слышь, Авраам, одного виноградника мало будет. Моей Царевне до полного царства ровно половины не хватает.       Другую половину он сам к её ногам положит.