Проклятие на удачу

      Кащеевы пальцы сжимают сигарету сильнее положенного, из-за чего та мнется и драгоценный табак мерзкой «Явы» так и норовит высыпаться наружу, но он на это не обращает внимание. Только продолжает периодически подносить ту к губам, не всегда попадая в намеченную цель. Его взгляд устремлен далеко вперёд, в лобовое стекло отцовской волги, а мысли целиком и полностью поглощены попыткой осознать, для чего он вообще согласился на эту авантюру? Хотя это авантюрой-то назвать сложно, скорее уж тут подходит «полноценное преступление», за которое грозит более чем приличный срок — и это ещё самая мягкая мера наказания.       Учитывая то, что конопатая сделать хочет, тут может все закончиться куда более плачевно, чем кажется её воспаленному бесовским безумие мозгу.       Сама же Регина, облаченная в ничем не примечательный плащ, — по такому случаю притащенный Славой и хрен знает на какие деньги купленный, а может по старой привычке, спизженный — и куда более вызывающий цветастый платок, — тот самый, который Слава все-таки притащил домой из своего разъебанного ижика — уже битый час морозила жопу на автобусной остановке и на все лады поносила костёр да запаздывающие автобусы и этот дебильный график, составленный не иначе как идиотами. От скуки бегала глазами по округе, внимательно обводила взглядом острые макушки деревьев, окончательно избавившихся от свалявшегося снега. Считала пролетающих мимо ворон и брезговала даже смотреть в сторону лавочки, прекрасно помня, кто и в каком состоянии тут лежал, когда она только пришла.       Ощущала на себе взгляд болотных глаз, что на протяжении всего этого времени внимательно следили за каждым её действием и от этого на душе растекалось тепло, хоть и странно. Она тут на место будущего преступления собралась так-то, перебирает в голове все возможные способы долгих издевательств и последующей кончины, а сама чуть-ли не плавится от осознания того, что Слава за неё волнуется, что не выпускает из поля зрения и, в случае чего, готов прийти на помощь.       Сказал бы ей кто два месяца назад, что пьяница с полузастегнутыми штанами, выруливший в тот момент, когда её хотели обокрасть его же пацаны, станет для неё настолько близким человеком, рассмеялась бы, а потом отправила бы на корм Зепюру. А оно вон как вышло. Чудо чудесное не иначе.       Наконец-то нужный транспорт появляется на горизонте, тонкая рука взлетает вверх, в немом требования остановиться и подобрать ещё одну пассажирку.       — До Пановки, — водитель отрывает билетик, и тот тут же опускается в карман, хотя можно было и выкинуть, потому что выкинуть из памяти взгляд, которым подарила чернокнижница сильно запоздавшего водилу был более чем говорящим о том, как сильно она хочет его прибить. Задушить, расчленить, отдать бесятине своей для забавных шарад и конкурсов.       Автобус с шумом трогается с места, и Регина, уцепившись пальцами за перекладину сверху, невольно бросает взгляд в заднее окно и замечает мелькнувшую в дали черную точку, что при приближении становится заляпанной грязью кащеевой волгой.       Регина усаживается на свободное место рядом с приветливым старичком, который тут же присаживается девушке на уши. Стараясь быть максимально разговорчивой и милой, она шерстит глазами по другим пассажирам, даже не задерживаясь взглядом на нужной ей фигуре.       … — Вы не подскажите, как пройти к местному почтамту? — женщина испуганно вздрагивает от неожиданности и, натянув на лицо улыбку, чтобы соседи не дай бог чего недоброго не подумали, разворачивается к заговорившему.       Если честно, в гробу она видала всех этих просящих помощи в таком элементарном деле — во всех дачных посёлках почтамт всегда находится в одном и том же месте, практически у въезда, так какого черта её отвлекают? Своими мутными зелёными глазами обводит фигуру вставшей перед ней рыжеволосой молодой красавицы и замирает около калитки непримечательного домика — единственного, что она смогла вырвать из глотки у ублюдочного сынка своего брата, которому эта дача нахуй не сдалась и который лишь вздохнул с облегчением, что от такого геморроя себя избавил.       — Ты! — Настасью парализовало от ужаса. Ей бы в пору закричать, уже самой молить о помощи и пощаде, да только горло будто сдавили в тугих железных тисках и со всей силы давят, чтобы точно ни слова не вырвалось. А вместе с тем и поток кислорода перекрыло, чтобы наверняка её на тот свет отправить.       А у красивой славкиной девчонки — она тогда ещё страшно удивилась, когда такую красавицу, о которой Витя все рассказывал и рассказывал, гордясь и хвалясь, что под его началом такой прекрасный будущий специалист растёт, пусть и не совсем того профиля, который он ей советовал, но и патоанатомия тоже неплохо — тем временем намалеваные старым-добрым карандашом губы расстягиваются в безумной предвкушающей улыбке, и Настасья чувствует, как вот-вот грохнется той под ноги от переизбытка чувств. Конечно, тут бы любой на её месте свалился бы! Девица, пару недель назад жёстко их на пару со своим мужиком, по несчастливой случайности приходящимся ей племянником, пытавшая ради какой-то квартиры, заявилась к ней на порог полувымершего дачного посёлка в сумерки. А напротив только заброшенные участки бывших соседей. Тут у кого угодно бы нервы сдали.       — Что вам опять нужно? Я подписала все документы!       Регина беспечно оглядывается, только чтобы ещё сильнее бабу перед ней напугать, потому что по большому счету ей глубоко посрать, кто тут что увидеть может — Зепюр все равно тем, кто слишком много этим вечером увидел, никому далеко уйти не даст, тем более живым. Когда огляд территории заканчивается, смотрит снова на женщину и резко подаётся вперёд, заталкивая грузную тушку славкиной тётки в распахнутую калитку убогого участка и захлопывает ту за собой. Наглухо, чтобы с той стороны было практически невозможно открыть, а через забор все равно лезть не вариант, он плотный, доска к досочке, почти под два метра в высоту.       Хорошо ещё, что Слава раньше них сюда приехал и ему не пришлось эту процедуру производить. Не дай бог брюки бы еще свои порвал, а ему завтра на работу на полную двадцати четырёх часовую смену, будь не ладна эта устроенная Султаном ревизия. У неё сидеть штопать времени не было бы, самой бы после сего представления успеть до больницы добраться.       — Умолкни! — раздражённо шипит заоравшей женщине мужской грубый голос. На накрашенные яркой помадой губы ложится большая крепкая рука, тут же бесцеремонно с силой сдавившая ей щеки. Женщина предприняла попытки вырваться из мёртвой хватки, но тут же послушно замерла, когда перед глазами появилось направленное в лоб дуло пистолета.       Не только вор и мучитель, но ещё и убийца!       Вот, Витенька, какого хорошего сыночка твоя женушка вырастила, полюбуйся! А она ведь говорила, что мальчишку надо сразу отнять у этой бестолковой и отдать хоть ей, хоть их матери, может хоть какой-то шанс бы был, судя по его успехам в учёбе. Хотя кто знает, кровь-то все равно у него дурная, вдруг все равно взыграла бы, несмотря на воспитание.       Настасья заплакала от охватившего ее отчаяния и прострелившей тупой боли в пояснице, когда Слава швырнул ее на диван, одиноко стоящий в небольшой гостиной, в которой одному-то тесно. В полумраке фигура единственного племянника выглядит еще более устрашающей, чем в тот день, когда он, с хладнокровным выражением лица, прижимал к щеке ее мужа острый нож, а пугающая схожесть с братом делает только в несколько раз хуже. А девчонка его? Стоит, оценивающим взглядом по ней скользит, словно мясо на рынке выбирает и решить пытается, за какую сумму с коммерсантом спорить, чтобы самой в дураках не остаться и продавца не обидеть.       — Что вам нужно? — позорно заикаясь спрашивает женщина, даже не пытаясь протереть от лишней влаги глаза, чтобы картинка стала более четкой, а не размытой, как сейчас.       Кащенко переводит взгляд на неподвижно стоящую посередине комнаты Чернову, успевшую впасть в свое уже привычное для него состояние, когда в глубине зрачка загораются кроваво-красные искорки, смотреть начинает в никуда и безмолвно двигать губами, общаясь со своей бесовщиной. Сейф дома что ли завести, а то уж больно его пугает поведение его душевнобольной заразы, день ото дня раскрывающейся перед ним с новых сторон, о существовании которых он даже не догадывался. Еще сопрет ствол и ищи ее потом по всей Казани, потому что этот ее демон нашепчет хрен знает чего своей подчиненной, — ж больно ярко глаза девчачьи горели, когда она с ним тонкостями взаимодействия с этими ее «хозяевами» делилась — и пойдет та мочить население в угоду нежити.       Или лучше сдать конопатую на поруки санитарам, чтобы полежала она немного в психичке, прокапалась и немного адекватнее стала смотреть на мир, который региниными ритуалами и силами не начинается, и не заканчивается? А может самому на месяцок другой в Волково отдохнуть, потому что от просыпающегося в нем острого желание обладать раскрасневшейся обезумевшей Черновой становилось не по себе.       И это ненормально. Походу сумасшествие передается половым путем и он не просто заразился, а пропитался им, целиком и полностью, не оставив ни одного живого места.       Кащенко бросает в тетку футляр с купленной по дороге ручкой, — самой дешевой, потому что нехрен на такую мразь деньги тратить, лучше конопатой к лету платье какое прикупит — и простую школьную тетрадку из собственных закромов, оставшуюся с тех пор, когда он еще студентом в университете числился. И все это обязательно было обернуто в целлофан, который они потом также обязательно заберут с собой, чтобы выкинуть где-то в городе, как можно дальше от этого места. Кащей ведь не дурак, прекрасно знает, как все у ментов устроено и поэтому не собирается в этом доме даже дышать в сторону чего-либо, не говоря о том, чтобы притронуться. И за конопатой внимательно проследит, чтобы ненароком нигде своих отпечатков не пооставляла.       Пришлось знатно так поднапрячь свои пропитые мозги, которые под бдительным надзором рыжей избавились от большей части токсинов и стали работать ну совсем прям как швейцарские часы, чтобы регинин гениальный план до идеала отшлифоваться, чтобы никакой особо хитровыебанный комар, так сказать, носа не подточил и не провел параллель между отказом женщины от наследства от брата, скоропостижной кончиной и ними. У девчонки-то все просто: пришли-отритуалили-бесятине-скормили-ушли и быстро забыли, что когда-то существовал такой человек как Настасья. А вот Слава более чем не собирался играть с судьбой в русскую рулетку и ставить на кон свою свободу, о которой так мечтал, когда отсиживал срок в Казахстане.       Да и еще не всех казанских остолопов облапошил, чтобы вот так сваливать.       Трясущимися руками, под нависшей над ней угрозой выстрела со стороны бесчувственного племянника, Настасья сжимает между пальцами ручку и развернув тетрадку, начинает под диктовку писать свое, по всей видимости, предсмертное письмо, а Слава, наблюдающий за проявляющимися на бумаге чернилами, осторожно подбирает каждое слово, чтобы выглядело как можно более естественно. Лист пропитывается женскими слезами, отчего он морщится — не совсем то, что нужно, потому что если попадется кто-то более дотошный, чем Эльдар, то все может пойти не по плану.       Регина, продолжающая стоять на том же месте, громко стонет, заставляя Кащенко удивленно-заинтересованно приподнять бровь, а женщину крупно вздрогнуть от неожиданности. Она и сама от себя не ожидала, что так отреагирует на ударивший в нос приторно-сладкий запах страха и закипевшей от этого в венах крови, забурлившей и затребовавшей прекратить прелюдии и перейти к самому интересному, ради чего они здесь и собрались. Дьявольщина громко захохотала ей в уши и принялась по всему пространству распространять могильный холод, да такой, что окна мигом инеем покрылись, а с губ повалил горячий пар. Стекла в простеньком навесном шкафу задрожали, заставляя Кащея бросить мимолетный взгляд и понадеяться, что конструкция не полетит на пол, привлекая ненужное внимание немногочисленных местных жителей.        — Покажи-и-ись!       Деревянная рама, справа от чернокнижницы, зашлась ходуном, а стекло, не выдержав давления потусторонней силы, лопнуло, пройдясь трещиной в аккурат по центру, заставив женщину испуганно завизжать и отбросив свои записюшки, отбежать за диван и зайтись давно забытой молитвой, которую неожиданно, в момент глубокого стресса, вспомнила. Шелестящий смех, больше похожий на старческий кашель, заставил волосы на мужском теле дыбом встать, а сердце забиться с небывалой скорость. Кащея в пот бросило и вытянутая рука дрогнула, но тут же вернулась к своей мишени, а сам он старался краем глаза приглядывать за своей конопатой, чтобы если что, кинуться в чувства приводить и бесятину ее прогонять. Благо Регина успела научить, пока демоном поблизости и не пахло.        — Не поможе-е-т. — тоненькая струйка крови побежала из вздернутого носа, впитываясь в предусмотрительно накрученный шарф.       Руки и ноги неметь начали, голова опустела, уступая место ее хозяину, что уже заждался своей очереди. Ровно в тот момент, когда Регина окончательно свое тело силе уступила, Настасья сдавленно всхлипнула: в темноте молодые глаза краснотой блеснули, а на стене огромная темная тень выросла. Как положено, с уродливыми крыльями, как у летучих мышей, которых она только на картинках видела, с отчетливо выделяющимися рогами на голове и копытами вместо кистей и лодыжек.        — Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.        — «Не во имя отца, сыну да святого духу, а во имя Дьявола…»        — Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе, Царю Небесный, Утешителю…        — «В поле есть нора, в той норе дыра, а норе той ход, что по златой лестнице в чертоги Бесовы ведёт…»        — … и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь.        — «… по лестнице чертовой я спущусь, Бесам преклонюсь, Силою облачусь. Нима. Ни-и-ма. Ним-а-а!       В очередной раз силищи, что не одно тысячелетие ведут кровопролитные войны за право единоличного существования, схлестнулись и вновь в глотки друг другу вцепились, но в этот раз преимущество на стороне Регины. И не только потому, что свет побеждает тьму только в сказках, покуда на Земле свой порядок строится и все людские душонки давным давно вырвали себе билеты на поездку в адовы чертоги без очереди, но и потому что она — практик, который подобные ритуалы и начитки к ним изучал не один год, а уже больше десятилетия так точно. А Настасья кто? Женщина, что всю свою жизнь, точно также как Регина, прожила в грехе. Только в отличии от чернокнижницы не нашла в себе силы признать этого факта перед всем честным народом и перед собой в первую очередь, предпочитая прятаться за масками.       И пусть Бог милостив, это ей все равно не поможет. Если всю жизнь плеваться в его сторону, а представ перед старухой с косой обратиться к нему за помощью и защитой — не услышит, не ответит, и на помощь не придёт.       Веретеницей красной женщина сама на шею петлю забрасывает, а гадина ползучая тут же в кожу клыками своими впивается, отравляя организм ядом? от которого нет и никогда не будет спасения. Краснющие дьявольские глаза не выпускают ее из своего пристального внимания, горят в темноте неестественным светом и безмолвные приказы отдают, порой позволяя шипящему голосу раздаться в голове набатом. Под ногами ощущается деревянная поверхность старой полуразваливающейся табуретки, с которой ей, хочешь не хочешь, а полететь сегодня придется. Неподвластные телу руки закидывают веревку за крючок, — на котором когда-то давно висела детская колыбель, в котором мать новорожденного сына убаюкивала — и завязывают в крепкий узел.       Пальцы втыкают тонкую иголку в сверток, — мужчина вздрагивает от глухого хруста, что по пространству разлетелся — металл глубже входит, а тело в позвоночнике выгибается от ощущения рвущихся плечевых связок. С искусанных губ срывается судорожный облегченный выдох, когда мягкие холеные подушечки пальцев теряют соприкосновение с едва ощутимой поверхностью.       Вторая острая палочка входит в центральную часть игрушки, от души набитой пеплом и сухими травами, — веки с силой сжимаются, скрывая болотные глаза от ужаса разворачивающейся картины — резкая острая боль пронзает низ живота, словно клыкастая собака в матку вцепилась и в клочья ту драть начала. Кажется, что по ногам кровища похлестала, да отчетливый запах мочи в нос бить начинает, заставляя еще несколько смешков тишину разрезать. Хотя почему кажется? Так оно и есть.       Длинные ноготки врезаются в тряпку, насквозь пропитанную различным биоматериалом, — он даже не хочет думать о том, где она достала в том числе и мужскую сперму — горло лапа пережимает, тут же острые, как шпили, когти под кожу запуская. По комнатке проносится сквозняк, унося за собой звериный рык. Голова, с пятнами воска на месте глаз, отрывается от тела, а вместе с ней ломается и позвоночник, рассыпаясь в мелкие осколки. Сдержать крик не представляется возможным и она кричит, да только пространство остается во все той же гробовой тишине, изредка прерываемой тяжелыми мужскими вздохами.       Женский сапожок врезается в ножку стула, а вся боль резко исчезает из тела, оставляя только ощущение веревки, что на морщинистой шее затянулась и больше ее не ослабить. Воля наконец-то к хозяйке вернулась, но спустя десяток секунд, вместе с последним выдохом, душа покинула свою оболочку.       По комнате разошелся острый едкий запах кащеевской Явы. Регина отвлекается от лицезрения картины повешенной и уже мертвой Настасьи, переводит хмельной взгляд на Славу, а тот, скинув тлеющую сигарету на стол, прячет чуть запылавшее от стыда лицо в широких ладонях, изо все сил стараясь подавить в себе желание разложить тщедушную тушку Черновой на этом же столе и избавиться от этого болезненного тугого комка в паху, из-за наличия которого голова буквально дурнеет. От него фонит, да так, что будь у ней счетчик Гейгера, тот бы расплавился в руках, продолжая истошно вопить о превышенном уровне радиации. Контроль над телом и разумом возвращается медленно, но она заставляет себя сдвинуться с места, пройти мимо качающегося на верёвке мертвого тела прямиком к дивану, где сиротливо лежала помятая бумажка — спасение для их преступного дуэта.       Хотя, Настасья ведь сама в петлю залезла, пусть и под влиянием потусторонних сил — чернокнижница исключительно в запале стул у неё из-под выбила, чтобы своими глазами увидеть, как мутнеет взгляд старых глаз, услышать, как ломается подъязычная кость и наблюдать за предсмертными нервными движениями.        — Не трогай — глухой мужской голос нарушает устаканенную тишину, а Чернова уже на круглый стол бумажку бросает, из сумки початую бутылку достает и опускает рядом кристально чистый стакан с небольшим отпечатком её собственных крашеных губ.       Подготовилась.       Никто не будет с очередным суицидником разбираться, а Кащей слишком уж палку перегибал, будучи не в состоянии успокоиться и насладиться моментом, когда окончательно сгинула последняя угроза для его любимой матери. Участковому будет достаточно предсмертной записки, написанной почерком убитой горем женщины — брата ведь, единственного и любимого, похоронила, вот и не выдержала, да повесилась с горя. Будь мент местный бабой какой или только выпустившимся из академии студентом, отнюдь не старушечья помада и неправильно лежащий стул непременно бы вызвали вопросы. Но если верить Кащенко, то служащий милиции был запойным мямлей, которому и бумажки хватит, а за едва заметные следы, отпечатавшиеся на тропинке, косой глаз даже не зацепится, потому что некогда будет к деталям приглядываться, ведь надо еще успеть в магазин за бутылкой заскочить, дабы скрасить очередной вечер.        — Ну что, за здоровье погибшей? — к язвительным губам прижимается горлышко второй припасенной бутылки, а бесовщина, от души, в тело верной шавки спиртягу вливает, вместе с ней празднуя появление очередного трупа на их совместном кладбище. Да еще какого — собственными руками убиенного!       Мужчина только тяжело наблюдает за веселящейся девчонкой, избегая даже боковым зрением цепляться за труп тетки. Тошнота подступила к горлу, а стойкий запах человеческих испражнений с силой бьёт по чувствительному носу.       «Валим нахуй, пока не запалили», приходится тонкие плечи, покрытые тканью недавно купленного пальто, сжать в ладонях и к единственному заднему выходу топать, пока серо-голубые глаза продолжают тело сверлить, изредка заходясь шепотом.       Сойдет с ума, как пить дать, сойдет.       Чернова внезапно воспротивилась и пихнула его в плечи, да с такой силой, что мужчина еле на ногах удержался. Чернокнижница обвела безумным взглядом комнату, внезапно сдернула с дивана старое покрывало и плюхнулась на него, не обращая внимания на прострелившую колени боль.        — Дай мне еще пять минут. — Кащенко передернул плечами, продолжая демонстративно игнорировать убиенное тело. Это всё, конечно, хорошо и вероятность того, что в дачный домик в ближайшие несколько дней кто-то да заявится — очень мала, но всё равно ему как-то не по себе. Одно дело Чеснока на кладбище закапывать, когда в нескольких десятках метрах все еще никуда не девшая толпа провожающих в последний путь не рассосалась — он его самолично не убивал, скорее был просто несчастным свидетелем, которому не повезло оказаться в опасной близости от конопатой.       Совсем другое, когда он принимал непосредственное участие в совершенном преступлении.       Если их кто увидит, если кто проведет между мертвой Настасьей и ими связь, то все, Гитлеру, в лице Регины, и верному последователю своего фюрера, в лице самого Славы, придет такой капут, что можно будет смело вешаться до того, как милиция придет в общагу.       Чернова, с удобством рассевшись на деревянном полу, вытаскивает из сумки точь в точь похожую бутылку водки, только запечатанную и маленький сверточек, о чьем содержимом бывший универсамовский авторитет предпочел бы не знать. Но никто ему выбора не оставляет и он чувствует, как и так периодически дергающийся глаз совсем перестал видеть хоть какие-то рамки. Из развернутой газеты выглядывает длинная блондинистая коса, точь-в-точь, как у бывшей регининой соседки — Лиды, кажется. Он может сказать, откуда ему всякая информация поступает, но даже подумать страшно, где конопатая всякую подобную дрянь подбирает.        — Знаю, здесь еще развлекаешься. Выходи на разговор, договариваться с тобой буду. За Лидку просить тебя буду. В милости своей не откажи, как живой передо мною встань. — Кащей лицо в ладонях прячет, сжимая и оттягивая волосы, чтобы хоть немного отвлечься от шипящего голоса, которое заставляет воздух вокруг сотрясаться. Правду говорят, что человеческий мозг сам себе всё придумает и нарисует, от того он и не смотрит на девицу, опасаясь увидеть что-то, чего не должен.       Чернокнижница же без страха смотрит на черную тень, отбрасываемую равномерно покачивающимся трупом. Наспех зажженная свечка внезапно тухнет, а в голове раздаётся нечеловеческий рык.       Незнакомый рык, значит, не Зепюр.       Что-то похуже к бесовской шавке пришло и теперь остается только молиться, чтобы призванная бесовщина оказалась к девушке как можно более милостива, да приняла сей дар за одну небольшую услугу, которая для него буквально раз плюнуть.        — Забирай, забирай, чтобы в твоей власти в забвение впала. Раньше срока к тебе привела, верни то, что забрать успел.       Нечисть недовольна, с игрушкой своей расставаться не хочет, торгуется, на притихшего мужчину поглядывая, но вот регинин демон плотной стеной перед Кащеем вырос, яростно сверкая красными от гнева глазами. Чернова аккуратно и тихо, лишь бы Слава не заметил и не прервал уже начатый ритуал, вытаскивает из кармана небольшой перочинный ножик. За секунду до того, как Кащей почувствовал, что запахло жаренным и вот-вот произойдет очередная хуйня в истинно регинином стиле, лезвие уже рассекло ладонь и кровь устремилась на свободу, украшая светлое пальто яркими пятнами.       Главное потом не облениться и замыть, а то вещицу жалко до безумия.       Худая фигура без затруднений проскальзывает через выбитую доску, а вот широкоплечему Кащею приходится, ей на потеху, достаточно тяжко — Регина за шиворот хватается, пытаясь вытянуть мужскую тяжелую тушку на свежий воздух. Выходит паршиво и только когда рядом прибитая дощечка слегка от палки отстает, Слава, наконец-то, протискивается в небольшую щель.         — Отожрался-то. — Чернова чуть ежа не рожает, пока под подмышки пытается удержать немаленький кащеев вес, а тот за телом задницу подтаскивает и первую ногу в землю упирает.        — Слышь, блять, мышь! Не все способны по вашим норам лазить. — Кащей моментально возвращает выбитую ногой доску одним точным ударом правого кулака и та встает на свое место, более не привлекая к себе чрезмерно повышенного внимания — ну вот и всё. Хуй кто поймет, что если кто и был в этом доме, то именно здесь и залез.       Пока они спешно возвращаются к брошенной практически у самого выезда из дачного поселка машине, Регина замечает одну, но такую большую странность, которую ранее за Славой никогда не могла заметить — молчаливость. Обычно его словесный понос было просто нереально заткнуть, мужчина постоянно так и норовил сказать что-нибудь этакое, из-за чего завяжется сначала двусторонний диалог, потом дискуссия, а в конце, чаще всего, еще и драка. А сейчас любо-дорого смотреть: идет, молчит, лишь изредка оборачивается, чтобы убедиться в наличии за своей спиной конопатой девчонки с безумными старыми глазами, да не едет ли кто за ними, а то мало-ли. Знает он этих ночных водил, которые только так выражаются свой гнев на случайных пешеходах.       А что с бабами делают, и говорить даже не стоит.       На Регину уже накатила усталость — обычное явление после темных ритуалов, но она упорно заставляет себя ногами перебирать и не отставать.       Девушка знала, что с каждым днём силища, которая вместе с кровью по организму бежит, растёт, ищет выхода и если до этого она могла спускать её в редкие порчи, подкармливать ей собственную ненависть, то сейчас это уже не спасало — хоть делай две, хоть тридцать две порчи за раз, все один хрен. Не работало. Могла бы обойтись простым внушением и все также вздернуть славкину тетку ее же руками, но та черная сторона ее давно с потрахами проданной душонки бережно собрала пепел жженых волос, насквозь пропитала какую-то тряпку кровью, слитую с очередного трупа, аккуратно скрутила безликую куклу и с лихвой накапала на неё церковного воска.       А дальше всё как в тумане: присутствие чужого в каждой клеточке тела, шипящие начитки, тяжелые теплые руки, что бережно толкали к выходу.       Ничего из этого она не помнит, зато точно знает, что это было. По-другому и быть не может, не когда рядом с ней есть Слава, который несмотря на свое вечное бурчание, никогда не оставлял ее один на один со внезапными смерто, — и не очень — убийствами.       … — Тревогу забьют ближе к понедельнику. — Кащей выворачивает на пустую трассу и автомобиль набирает скорость, несясь в сторону горящих огней города. — Будет лучше, если мы нигде не будем отсвечивать.        — Предлагаешь запереться дома? — девичья ладонь скользит по напряженному бедру. Забавно было наблюдать за меняющимся мужским настроением, за играющими на скулах от напряжения желваками.        — Конопатая, ты хочешь в кювет улететь? — Слава подбирается и впивается пальцами в кожу руля, раздувает ноздрями и сводит брови на переносице. Дура дурная. Регина растягивается наглой улыбкой, замечая, как скорость на спидометре начала падать, а нога на педали подрагивать.        — А ты чего хочешь? — бесовщина в груди замурлыкала, Зюпик ловит кончиком языка каплю пота, что по крепкой шее за воротник побежала. Наткнувшись на гневный взгляд голубых глаз, демон недовольно рыкнул и перескочил на заднее сиденье, демонстративно отвернулся и, чтобы шавка еще больше не заводилась, кончиком хвоста накрыл чернюшные глаза.        — Тебе не кажется, что это не по-христиански?        — Я думала ты — татарин. — машина таки останавливается на обочине, а пальцы ложатся на кнопку аварийного сигнала. Ну так, от греха подальше.       С веселым визгом девичье тело оказывается зажатым между пассажирским сиденьем и мужскими руками, что моментально залезли под пальто и во всю боролись с заправленным под юбку краем свитера.       «Блять», смешок срывается с губ, пока Кащей пытается справится с ограниченным пространством, собственным пальто, что сковывает движения, и девчачьими колготками.        — Слава! — треск порванного капрона безжалостно рисует приговор очередной вещице, что пострадала от кащеевой несдержанности: что-то уж очень часто она проявляется в таких вот интимных ситуациях.       Нравится ему, что-ли, вещи за просто так поганить?        — Новые куплю. Хочешь — десяток сразу. — продавщица в магазине уже с какой-то обреченностью выкладывала перед ним предметы женского гардероба, не зная, завидовать ли неизвестной женщине этого странного мужика, или в милицию звонить — авось очередной псих на районе появился.       Тонкие пальцы цепляются за пластик потолочной ручки, а губы мокро мажут по разгоряченной шее.       «Нужно будет протереть», смазанный отпечаток маленькой ладошки остаётся на стекле, а то тормознут Кащея гаишники — красней потом в участке, объясняясь, что ничего противозаконного кудрявый не совершал. А то как с цепи сорвались, когда ростовские коллеги приехали архивы шерстить, так совсем никакого продыха от них теперь нет.              В глазах зайчики забегали, когда широкая ладонь легла на плоский живот, придавливая вздрагивающую от каждого резкого движения девушку к разложенной спинке кресла. Ноготки впиваются в ткань темной водолазки, а пухлые губы крадут чужие стоны один за другим.

— Слушаю. — девушка отрывается от написания очередного абзаца. — Слав, тетя Настя повесилась. На даче. — Кащей переводит взгляд на довольную Чернову.

«А я говорила», женские губы растягиваются в довольной ядовитой усмешке, а глаза следят за бесовщиной, что слюняво облизывает свои длиннющие пальцы.

      … Будь на его месте кто-то другой, наверняка бы уже давно психанул и плюнув, свалил со своего рабочего места, оставив это гиблое дело на непосредственное начальство, которое и должно было, по идее, всем этим заниматься. Но пока Слава был на той стадии, когда раздражение только начинало брать вверх над остальными эмоциями. Поэтому и продолжал сидеть в кабинете, да перебирал бумажки, пытаясь уставшим глазами выцепить ту самую ошибку, которая потянула за собой нехилую такую недостачу. Можно было бы, конечно, выпустить наружу зверя, угрозами и шантажом вычислить крысу, но он же, в конце концов, не на улице. Больше.       Это была единственная причина, почему он продолжать жалеть о не таком уж и давнем отшиве. В Универсаме, раньше, он был царем и богом, которого пусть и не все уважали, но совершенно точно боялись и от того врать не смел, сразу все выкладывая, как на духу.       Но в «Елке» главный — Казах, и сделай Кащенко что не то, любой сразу побежит докладывать. А ему лишние проблемы не нужны, надо думать о том, как конопатую к грядущему лету готовить.              — Говорила в детстве мама — учи, ұлым, математику. — Султан со смешками поглядывает на кудрявого и потягивает из гранённого стакана янтарный напиток. — Бухгалтера нам надо, а то чую наёбывают нас подчиненные.        — На четыреста двадцать пять рублей семьдесят четыре копейки. — ручка обводит высчитанную сумму и тяжелый вздох срывается с губ.        — Вячеслав Викторович! Султан Алмазович! — Настя врывается в кабинет без стука, испуганно что-то лепечет своими накрашенными губами, пучит глаза и судорожно трясёт рукой в сторону выхода.       Кащенко стремительно подскакивает со своего места и словно по много лет как отработанному рефлексу, тянет руку в сторону выдвижного ящика стола, чтобы достать ствол, — тот самый, которым они с Региной теть Настасью все пугали, что бы та не орала, как бешенная резанная свинья, коей та, в общем-то, и являлась — отданный ему на поруки Султаном, аргументировавший сей поступок его безопасностью и проклятым престижем заведения. Но не успевает Слава схватиться за ручку, когда с лестницы чуть-ли не кубарем катится фигура в знакомом синем пуховике, вся грязная, потрепанная и с бурыми пятнами то тут, то там. Честно признаться, суровое кащеево сердце на минуту сжимается при виде парня в подобном состоянии и его охватывает волна злости. Он-то, тогда еще своим, пацанам регулярно мозги промывал, чтобы гадить гадили, а на откровенную поножовщину не нарывались.       Не хотел видеть, как мальчишки, еще вчера окончившие начальную школу и выросли, в прямом смысле этого слова, на его глазах, страдают, получают шрамы на всю жизнь или что еще хуже — погибали. Ералаш за много лет с момента его вступления в группировку под руководством Князя стал первым с района, кого выносили из дома в гроба таким молодым.       И как только Вова вообще мог допустить, что бы с его младшим братом кто-то так обошелся? Почему Марат вообще приперся сюда, в Елку, пусть даже они и решили между собой все свои конфликты. Суворов ему брат, как никак, и сейчас, по идее, должен иметь куда более значимый вес для защиты родича, чем отшитый Слава.       Пока Слава, замерев, как истукан, продолжает рассматривать мальчишку, Казах оперативно подлетает к истекающему кровью младшему Суворову и перекинув всю липкую испачканную руку себе через плечо, тащит худое невысокое тельце к дивану, ногой захлопывая дверь, чтобы Настя правильно поняла намек и свалила отсюда куда подальше, передав, что их сейчас лучше не беспокоить и все вопросы отложить хотя-бы до завтрашнего дня. Матерого Султана конкретно забеспокоил факт того, что вся левая сторона была буквально пропитана кровью и он никак не мог определить, куда же мальчишку пырнули, чтобы он так изгадился? Не ухо же ему отрезать пытались, право слово!       Застонавший от слишком резкого движения головой Марат, так до сих пор и не нашедший в себе силы оцепить руку от уха, посмотрел на помогшему ему мужчину, — а сам бы он точно не дошел, пока до ресторана бежал, трижды успел носом землю пропахать, потому что ноги уже не держали, а стычка с домбытовскими и последующее бездействие Вовы окончательно выбили из последних сил — как-то по недоверчивому-умоляюще, от чего ему стало несколько неловко.       Никогда, за всю свою жизнь, Казах еще не видел на лицах детей подобных выражений, хотя откровенно признаться, поводов было более чем достаточно.       Оторвав мальчишескую тонкую руку от лица, мужчина, громко выматернувшись на одновременно знакомом и не знакомом Марату языке, быстро схватил из рядом стоящего шкафа аптечку и начал обильно поливать свежую рану перекисью, чтобы хоть как-то обеззаразить неизвестно сколько времени открытую рану, в которую могло попасть столько инфекций, что легче будет тихо-молча сдохнуть от последствий, чем тратить время на продолжительное лечение, которое не факт что даст результат.       Так хоть похоронят с двумя ушами, прикрыв сие безобразие венчиком.       Мальчишка не сдерживает громко крика полного боли.        — Марат, быстро и по существу. — Слава несколько раз бьёт Суворова по щеке, удерживая плавающее сознание подростка на поверхности.        — Айгуль. Они забрали Айгуль. — младший Адидас не даёт никакой конкретной информации, продолжая шептать избитыми губами имя молодой девчонки.        — Кто и куда?       «Блять, как там конопатая-то делала?!», мужчина отматывает длиннющую ленту бинта и пытается обкрутить бритую голову.        — Желтый. — мальчишечья ладонь ложится на широкое запястье и с силой сжимает. — Помоги. Кащей, умоляю тебя, помоги.       Казах, заслышав погоняло своего главного конкурента в ресторанном бизнесе, скоропостижно отходит в сторону, позволяя Кащею самому разобраться с тем, что делать со своим, вроде как дружком, едва не порезавшего пацана перед ними на тонкие лоскуточки, которые даже Регина, какой бы ахуенной она не была, в цельную картину не соберет, даже если бесовщину свою к делу подключит. Но и на месте тюремный автор стоять не собирается, вместо этого вышел из кабинета, неплотно прикрыв за собой дверь и позвал Настю, чтобы еще раз объяснить, гле и как надо смолчать, если у кого нибудь лишние разговоры появятся, да отправить за парацетамолкой — больно горячий у парня лоб, а лишняя температура им не к чему.       Кащей, тем временем, продолжает хлопать практически полностью отключившегося из-за пережитого стресса и обильной кровопотери по щекам, чтобы выудить как можно больше информации о произошедшем, что идти девчонку вызволять из драконьего логова не с пустыми руками, а с хоть каким-нибудь планом, с которым его не пошлют нахуй. Вот же Суворов, а, ну вот что за человек? Почему у такого серьезного и, Слава не побоится этого слова, просто замечательного человека мог родиться такой опездол, с которым что не день, так сплошной пиздец, из которого выход хрен найдешь. И ладно если бы сам в эту жопу лез, так нет же! Нет! Ему обязательно надо потащить за собой этих придурков в роли свидетелей Иеговы, чтобы всем показать, какой он пиздатый, первый на рожон никогда не лезет и вообще самый понятный пацан из всех понятных.       Долбоеб. Просто клинический долбоеб.       Кащенко готов все свои пропитые органы поставить на то, что даже регини демон никак не поможет ситуацию улучшить, даже если сильно постарается. А то и вовсе побрезгует с таким дерьмом связываться, потому что ну его нахер — такой и в аду сможет такого шороха навести, что бедные черти со слезами на глазах прибегут к Богу, да упадут на колени о милости просить, только бы он забрал свое «творение» и держал подальше от их законной и нотариально заверенной территории.       Да только Бог тоже вряд-ли согласится: только пожмет плечами и извиняющейся улыбкой признает, что где-то он определенно проебался.       Вся славина надежда оставалась только на вменяемого Вадима, по большей части являющегося пиздец каким пацифистом и вообще испытывающим сострадание ко всему, что может двигаться в этом мире гемофобом.       … — Куда, блять! — хватая мужчину за загривок, Султан отшвыривает его от чёрной Волги, совершенно думать в стрессовых ситуациях не умеет. — Дуй давай пешим, я за тобой.        — Тут минут пятнадцать, не успеем.        — А ты, блять, постарайся. Бегом нахуй. — за не имением выбора и от большого нежелания сейчас выяснять отношения, Слава постепенно начинает наращивать темп, совсем скоро становясь в глазах Казаха лишь мутной точкой далеко впереди. Эх, молодой, лишь бы не натворил чего, что подчистить не получится.       Пальцы на ногах превратились в полноценный такой щебень, твердый и едва ощущаемый, а в ушах все еще продолжал стоять звук хлюпанья в давно вымокших ботинках, которые казалось, сделай шаг и просто развалятся. Легкие начинало жечь огнем от устроенного им несанкционированного марафона, после многих лет перерыва и практически полного отказа от любых видов чрезмерной физической активности — изредка побить грушу в качалке не считается, то ему надо было куда-то выплеснуть свою ярость, обиду и большое разочарование в когда-то близких людях, остальное же славино время занимали посиделки с парнями за бутылкой другой водки и пускание черняшки по вене. Но он не мог сейчас остановиться, не мог дать себе даже малейшую передышку, потому что Маратке обещал. Потому что каждая секунда была в буквальном смысле на вес золота. Маленького такого, голубоглазого золота, с которым черт знает что за пройденные часы могли сделать.       А то, что что-то могли сделать, так это вообще базару ноль — из всей численности домбытовских, основная масса были отмороженными идиотами, которыми, совсем как древними людьми, управляли первобытные инстинкты — пожрать, посрать, поспать, потрахаться и кулаками помахать, чтобы установить за собой звание главного альфа-самца. Он мог по пальцам одной руки пересчитать тех суперов, которым не побрезговал бы руку в ответ протянуть — за исключением самого Желтого и Цыгана, большую часть жизни простоявшего за плечом Вадима. А судя по словам Марата, Желтухин взял с собой на встречу, как раз таки, самых адекватных пацанов, слушающих его безукоризненно.       Витиеватые предложения, — сплошь и рядом построенные из одних лишь матов, некоторым из которых его научила сама Регина, хотя и говорила, что это бесовщина ее просит приказывает их слова ему передать — срываются с покрывшихся корочкой губ, когда он, наконец-то, добегает до домбытовского ресторана, — «Блядушник», как любила называть это место конопатая, когда бывший авторитет, за неимением другого выбора, привел ее сюда на свиданку — и замечает стоящую неподалеку знакомый белый автомобиль. Суворовский автомобиль, на котором дядя Кирилл их с Вовой, по малолетству, на рыбалку возил, приобщая молодое поколение к «истинно-мужским» делам. С трудом доплетясь до служебной двери, — которая для него, как для всегда желанного гостя, являлась практически парадной дверью — упирается ладонями в колени и согнувшись в три погибели, переводит дыхание, параллельно стараясь услышать, что сейчас там внутри вообще происходит и насколько все плохо по пятнадцатибалльной шкале.       «Ни пизды не слышно», Слава смачно сплевывает на землю, вытаскивая из внутреннего кармана револьвер, сжимает в горячей потной ладони холодную рукоятку и медленно ступает к хрен знает чем заляпанному окну, что-бы хоть как-то отвлечь Адидаса и дать пацанам время на принятие решения и нанести превентивный удар, пока Суворов будет своими глазенками хлопать и усами противно шевелить, пытаясь понять, кто его сейчас пытается наебать и вывести из строя. А в том, что эта гнида сейчас там, он даже не сомневается. Во-первых — слишком знакомым был размытый силуэт вояки, стоящий в обманчиво расслабленной позе прямо в середине небольшого зала. Во-вторых — это же, блять, Вова, являющийся в каждой пизде затычкой.       Слава переводит взгляд в сторону раздавшихся с боку шагов и кладет палец свободной руки себе на губы, призывая покрасневшего и точно также запыхавшегося Султана замолчать и ни звука не произнести, потому что кто знает — не дай бог Суворов хотя-бы шорох услышит, это же все, Гитлер полный капут, с голыми руками на врага пойдет, а если сила есть — мозгов не надо. Мужчина медленно взводит курок и движется в сторону приоткрытой двери, из-за которой доносятся приглушенные голоса — Вадим перед Адидасом объясняется. С какого такого хуя? Червь осознания грызется в районе желудка и поскуливает голосом мелкого Маратки, но думать об этом сейчас совершенно не хочется.       Домбытовские заметно напряглись, когда в руках Суворова мелькнул пистолет и дуло уперлось прямо в их автора — Слава, услышавший звук передернутого затвора, обреченно возвел глаза к небу. Ну да и как он не догадался, что это эта гнида ствол сперла, который Маратик, денно и нощно, пытался найти в той груде хлама, в которую за несколько недель отсутствия жесткой руки превратилась качалка. Вадим только осуждающе головой покачал и глазами в Цыгана стрельнул — дернется и ему совершенно точно пизда. Друг панически взглядом бегал по помещению, пока не уперся в блестящую окантовку барной стойки. Выдохнул еще более обреченно. Темный мужской силуэт невесомо спустился по лестнице, оставалось надеяться, что это их пацан, а не очередной бессмертный универсамовский.       Надо было после кащеевского отшива валить их всех, как собак бешенных. Понимали ведь, что с таким дибилом, как Суворов-старший во главе, ничего путного из этих пацанов не выйдет, так какого черта медлили? Что за жалость в них проснулась и как она вообще смогла это сделать?        — Пистолет опусти.— глухой голос заставил ядовитую улыбку растянуться на мужском лице.       Кащей.       У этого урода уши по всему городу разбросаны, да ничего страшного — отрежем.       Ненароком скосив взгляд чуть правее, Слава замечает вжавшуюся в спинку дивана маленькую, содрогающуюся от всхлипов и шугающуюся каждого шороха фигурку в помятом кашемировом школьном платье, с неприлично высоко задранным подолом, оголяющим белоснежную кожу девичьих, совсем юных бедер. На полу валяется смятый и окровавленный белый фартук, из-за чего в горле у мужчины встает ком, заставляющий его бороться с приливом тошноты и скручивающей живот жалостью по отношению к этому ребенку, в столь раннем возрасте успевшем познать жестокость этого мира. Опоздал. Не успел.       Затылком ощутив ступор Казаха, тоже уставившегося на эту душераздирающую картину и, видно, погрузившегося в воспоминания о давно прошедших днях, когда потерял всех и все разом из-за шайки ублюдков на родине. Если бы его маленькая Айжан только рассказала ему о случившемся, если бы только не приняла такого скоропостижного решения окончить. Если бы только Ахмат хотя-бы заикнулся о конфликте с пацанами, вся жизнь бы была у них совсем другой — давно бы с Тамилой растили внуков от своих детей, а может, кто знает, успели бы еще парочку своих родить.       Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах. Султан, каждый раз приходя в мечеть, молился о крепкой семье, которую всякая напасть будет обходить стороной. Представлял, как каждая собака им завидовать будет, а им хрен по деревне — самыми счастливыми будут, не оглядываясь на мнение прогнившего общества, все пытающегося во времена средневековья вернуться.       Бог рассмеялся и сделал все в точности да наоборот.       С тех пор Султан перестал верить в Аллаха. Да и вообще в любого Бога в целом. Разве заслужила хоть одна божественная сущность, чтобы ее любили и почитали, в то время как она ничего не делает для счастья своих созданий, посылая им одни лишь сплошные испытания, потери и разочарования, из-за которых и продолжать свое существование кажется максимально глупой идеей.       Кащей, решив рискнуть, делает короткий, максимально осторожный и бесшумный шаг в сторону распетушившего крылья Суворова, но Вова, чтобы его шайтан подрал, тут же разворачивается и два, когда-то давно, друга и товарища оказываются дуэлянтами, совсем как в пушкинском «Онегине». Но что-то Кащенко сильно сомневается, что после его убийства, у Адидаса хватит человечности, чтобы горько пожалеть о содеянном. Он ведь уже два года как убийца, чего ему стоит еще раз, еще одну, очередную пулю пустить ему между глаз? А Слава смотрит на него и надеется, что хватит силы духа курок хотя-бы на миллиметр сдвинуть, чтобы спасти свою жизнь и жизни еще нескольких здесь находящихся. Как бы он сильно Суворова не ненавидел, а все равно перед глазами продолжают мелькать картинки их общего детства, в котором они и огонь, и воду, и медные трубы вместе прошли, рука об руку. В котором они сигареты дядь Кирилла вместе пиздили и потом за гаражами скуривали.       Где тот Вова, которого он когда-то знал и которого на полном серьезе считал братом? В кого превратился тот мальчишка из соседнего дома, так наивно протянувший руку при знакомстве парню на пару лет страше себя, у которого к тому моменту были уже совсем другие интересы и увлечения? Его друг превратился в обезумевшую бесчувственную тварь, в чьем понимании хорошего/плохого совсем стерлись всякие грани и появилось одно единственное слово «хочу».       Хочу то, что Кащей долгим и упорным трудом поднимал с колен, пытаясь пацанов вывести в люди и сделать их жизнь если не в десятки, то хотя-бы в пару раз лучше. Хочу его бабу, с которой когда-то давно был знаком и для которой оказался слишком трусливым, чтобы раньше придти и все нормально объяснить, вместо этого предпочтя ее на районе позорить, при всем честном народе едва ли руки ей не облизывая, хотя все прекрасно знали, что Регина прочно закрепила за собой звание женщины старшего на районе. Хочу его авторитет, заработанный среди авторитетов с других группировок, которые даже после кащеевого отшива до сих пор принимали его на своей территории как равного себе.       А может он таким всегда был, а Слава просто не хотел этого замечать?       Карие, с аномально расширившимся зрачком смотрят с долей безумия и Славе становится несколько не по себе, потому что когда он видел подобный взгляд у Черновой, то мог примерно догадаться, чего следует ожидать, то Суворов обычный человек, который может вытворить все, что угодно и конкретно сейчас им двигала жажда мести, разрушающая душу человека хлеще прочих. Он хотел наказать всех и каждого. Вадиму — за унижение; пацанятам его — за брата, что кровью в качалке остался истекать и Кащею — за то, что опять влез туда, куда не нужно. Вазелина бы ему подогнать на будущее — он слышал, в тюрьме без него никуда, потому что в жопу там ебут только так, порой подмыть не успеваешь, как сзади пристраивается очередной извращенец.       Ну и поделом ему. Пока Универсам задницы на улице морозил, да кое-как с салоном крутился, чушпан этот среди казанской богемы крутился, да поддержкой влиятельных людей заручался, свою бы свою жалкую жизнь сделать максимально комфортной.       Еще и отец, словно на зло, опять начал капать с усердием на мозги своего первенца, все бурча о том, что ему надо за голову взять и подать документы в институт, — в какой уже не играло особой роли, лишь подал, а там о зачислении Кирилл Александрович через старых знакомых уж договорился бы — а не отлеживать бока на продавленном диване и спихивать свои грязные носки на стирку в руки Диляре. Но больше всего, Вову убивали вновь начавшиеся сравнения со Славой, которые отец начинал вставлять в каждый разговор, даже за завтраком.       «Вот смотри, Вовка, пока ты с малышней по району бегаешь, Славка твой за ум взялся и жизнь свою налаживает во всю. И на работу у уважаемого человека устроился, и деньги хорошие зарабатывает и невесту к матери в дом привел, так еще и находит время ее, как принцессу, подарками заваливать: то в песцовой шапке зимой гоняла, а теперь в сапогах ГДРовских щеголяет. Того глядишь летом в Крым ее увезет, чтобы оздоровилась, перед тем как детей ему начать рожать. А ты? Ну не хочешь учиться, иди, устройся на предприятие и встань в очередь на получение квартиры. Или ты собрался молодую жену сюда вести?»       Во-первых, Слава не его.       А во-вторых…       Идти на завод, чтобы все жизнь, как батя Турбо, за копейки работать и от безысходности запить по черному? Да отец над ним просто издевается! Чтобы он, вернувшийся с войны герой, чья грудь сплошь и рядом усыпана орденами, который под пули бросался, чтобы чужие жизни спасти и на завод? Да где это видано?! Он ведь почти ветеран, какое ему может быть предприятие? Отец вообще должен радоваться, что у него такой сын, как Вова есть. Это не его, вообще-то, из универа турнули, когда срок на горизонте замаячил. Он сам ушел, поняв, что из него такой же инженер-конструктор, как и балерина — никакой, блять. Отец орал долго, даже за старый ремень хватался, но умолк, когда Суворов в военкомат сбежал, а потом в Афган уехал.       «Жениться тебе надо, может хоть что-то в голове щёлкнет», легко сказать — женись. На ком? На Наташке? Да она с каждым днём раздражать всё сильнее начинает! Единственное, что продолжает его к ней гнать, так это возможность хоть издалека на другую посмотреть, на рыжеволосую тонкую фигуру, что всё чаще смеяться начала. На девушку, с которой он своими руками все нити обрезал и теперь не знал, как их восстановить.       Ну ничего, стоит ему только сделать отточенный за годы небольшой жест и все его страдания и душевные терзания закончатся, будто тех и не бывало. Надо только подобрать удачный момент, чтобы гадина никуда свалить не успела и тогда будет Вова, как сыр в масле кататься. А Регина ничего не узнает, — не успеет — они, к тому моменту, как заведется уголовное дело, успеют уехать за сотни километров подальше от Казани, а когда ниточки приведут к Суворову, так вообще на другом конце огромной страны. Тогда можно будет забыть обо всем произошедшем, вздохнуть полной грудью и зажить, словно в сказке, где главный герой побеждает главное зло, рядом красуется любимая жена, окружившая его всякой лаской и любовью, а по дому бегает полноценная футбольная команда.       Не жизнь, а просто рай на земле, который настанет в тот момент, когда Кащенко этот мир с концами покинет, перестав его женщине свой яд в уши лить, всячески против него настраивая, а Вова был полностью уверен, что это именно из-за Славы Регинка на него волком смотреть стала и огрызаться начала, будто не было у них общего прошлого, в котором они были счастливы находиться друг с другом.       Хотя зачем очередной грех на душу брать, если можно сделать все наоборот, чтобы Кащея его же собственным ядом травить долгие годы? Пусть живет, ублюдок, живет и видит, как огонь в девичьих глазах угаснет вместе с очередным вынесенным приговором. Кому поверят: Вове, что в Афгане жизнью своей рисковал, — вся грудь медалями обвешана — или Славе, о котором ни одно живое существо слова хорошего не скажет, да еще и со статьёй в личном деле, с прошлым авторитетным. кому Регина поверит?       Конечно же ему.        — Я тебе мешок сухарей пришлю.       Цыган за секунду Кащея за рукав пальто хватает, утягивая за барную стойку. По пространству разлетается несколько выстрелов, а за ними и звук падающего грузного тела, словно приговор для обоих мужчин.       «Сука!»       Кудрявый на заднице к стенке жмется, сердце по ребрам стучать начинает и вот-вот из груди выскочит вместе с последним выдохом — Вова перед ним скалой вырос, как кабанчика на охоте выцеливает. Выстрел.       «Всё…»       Веки зажмурились, а по щеке мазнуло чем-то мокрым, запах металла в нос ударил, отчего нестерпимо потянуло блевать. Только боли в теле нет, не припекает, ни жжет, — один раз ему по касательной прилетело пулей ментовской, ощущения на всю жизнь запоминающиеся — даже не тянет нигде. Зато рядом раздаётся тихий скулеж Цыгана и домбытовский начинает заваливаться в сторону, держась за правую часть груди.       Суворов только хмыкнул, заметив страх в кащеевых глазах, бросил ему под ноги пустой револьвер и дал деру, чтобы подальше свалить, да через автомат, что за углом стоял, ментам позвонить.       Стрельба ведь в кафешке раздалась, мало ли что там происходит, товарищ миллионер.       «Желтый!», — Кащей кое-как отлип от пола и на карачках протиснулся между стеной и барной стойкой к домбытовскому старшему. Стоит отдать должное доебчивости Черновой, которая заставила его на зубок выучить все пункты по оказанию первой медицинской помощи, а когда над тобой стоит девица с тяжелой сковородкой в руке, всё как-то само собой запоминается.       Он, конечно, утрировал, но конопатой за настойчивость спасибо Вадим скажет, если не окочурится от жалких славиных попыток вообразить из себя медика.       Полы когда-то светлой рубашки с треском расходятся, сейчас пропитавшиеся яркой кровью и мужчина может вблизи разглядеть, как выглядит дырка в человеческой груди, и как непривлекательно из глубины выглядывает кончик пули. Борясь с накатившей тошнотой и зацепив со стола недопитую бутылку водки, Слава вытаскивает из брюк ремень, складывая его в несколько раз.       — Слышь, Вадим, — с глухим стоном сосед все-таки приоткрывает глаза, фокусируя мутный взгляд на знакомом кудрявом силуэте. — Закуси-ка, а то все зубы искрошишь.       Желтухин послушно размыкает челюсть и с силой прикусывает плотную кожу, вымещая всю боль на ни в чем неповинном изделие. Где-то в стороне тяжело дышит Цыган, но тот точно в рубашке родился, лоб в лоб и чтобы по касательной задело — чудо, не иначе. Кащей от души ливанул на правую руку жгучей жидкости, всем телом навалился на Вадима и прижал его к стене, чтобы не то что сдвинуться не мог, даже вздохнуть ему было тяжело.       «Ну епта, с Богом».       Нечеловеческие звуки, больше походившие на предсмертный вой раненого зверя, наполнили небольшой зал кафе, но, морщась и максимально отрешившись, Слава продолжал давить пальцами на открытую рану, пытаясь выдавить медную маленькую тварь, как болючий прыщик.       Было бы гораздо хуже, полезь он туда пальцами, да и не заставил бы он сам себя — это точно. Не пойми откуда в Желтом силы нашлись, но он так резво биться головой о стену начал, что на секунду показалось, будто он сам себе черепушку проломит.       — Султан! — Казах показался из небольшой комнаты, удерживая на руках худое девичье тельце и пряча заплаканное лицо Айгуль в своем тулупе. — Иди до меня, Регину предупреди. Мы его дотащим.       …Чернова старательно обрабатывала то, что осталось от уха Марата, закусив губу с такой силой, что пару раз на языке уже ощущался металлический привкус крови. Как подросток дополз до квартиры Кащея, оставалось загадкой, на разгадывание которой у нее не было ни времени, ни желания. Перекись шипела и впитывалась в ватку, но боевая рана никак не хотела затягиваться, а младший Суворов всё порывался догнать бывшего авторитета. Пришлось пару раз ему по щекам надавать, чтобы в себя пришел и, если не помог рыжей, то хотя бы не мешал.       Зепюр развалился на дверце шкафа, хмурым взглядом следя за подопечной и уличным пацанёнком. Уйти бы надо, любимого кудрявого проведать, но не доверял он типу, у которого фамилия начинается на «Сув», а заканчивается «оров». Вдруг это все тщательно спланированный план, чтобы девчонку прям из логова врага выкрасть.       Грузные шаги заставили подскочить и Марата и демона, который с каким-то одобрением посмотрел на парнишку, когда тот бесстрашно схватил стоящую на столе вазу и выскочил перед девушкой, хотя толку сейчас от Регины точно побольше будет.       — Спокойно, Маша, я Дубровский, — Регина облегченно выдыхает, когда дверь распахивается от сильного мужского пинка, но тут же снова напрягается, разглядев в потемках коридора сгорбленные фигуры Кащенко и Казаха, тащивших на себя третье тело, больше походившее на огромный мешок.       — Какой нахер Дубровский? — Марат озвучил и её мысли, ошалело следя взглядом за тем, как два мужика протаскивают Желтого в комнату и укладывают на диван, но тут же отмирает, замечая еле-еле плетущегося за всей этой процессией Цыгана, которого поддерживает Ахмерова.       — Пушкинский, Маратка. Кто из нас в школе штаны протирает? — Слава утирает со лба льющийся градом пот и тут же кривится, понимая, что сделал это грязной рукой, размазывая красные полосы по всему лицу. — Конопатая, мозги в кучу собери уже! Если он сдохнет — меня расстреляют, шевели задницей.       — Передницей.       Отправляя в кащееву рожу мокрое полотенце, которым руки протирала, Суворова обрабатывая, Регина повыше закатывает рукава, предпочитая не думать о причинах тяжелого состояния Желтого. Наташка ей точно спасибо не скажет, если братец её коньки отбросит.       — Слав, мне нужен морфин или промедол.       — Я тебе, где достану? — убийственный взгляд серых глаз встретился с таким же гневным зелёным.       Она вот сейчас серьезно предлагает при детях и соседских пацанах выложить свой билет на зону?       Ладно, Казах — он поймёт, зато Маратик получит подтверждение всем слухам, которые любезно Адидас распускает.       — Смешай, значит. Кащенко, не беси меня, блять! — женские руки дрогнули и ватка слишком сильно прошлась по открытой ране, заставив Вадима зайтись криком боли. — Марат, приведи в чувства Айгуль, отведи её в ванную, вещи на второй полке в шкафу. Султан, на тебе Артём.       Никто даже не подумал спорить с рыжеволосой бестией, которая безжалостно выдернула изо рта Вадима ремень, перетянув им ключицу с такой силой, что края впились в кожу до ее посинения.       Кащей загремел пробирками и зашелестел пакетиками, смешивая различные порошки на глаз — времени нет весы искать, да и руки все равно помнят примерные пропорции.       Навык не пропьешь.       Он пытался.       Цыган молчаливо терпел все издевательства Казаха над его плечом, следя за каждым движением кащеевой бабы, а Регина уже протерла медицинским спиртом несколько иголок и невесть откуда притараненный кривой скальпель — остатки былой роскоши после работы в морге. Удобно им занозы вытаскивать, да конверты вскрывать. Едва взглянув на сосредоточенного Кащея, который уже плавил мутную жижу на ложке, попутно добавляя в неё капельки воды из пипетки, Чернова набрала в шприц раствор и выжидающе уставилась на матерившегося мужчину. Он сосредоточен, собран, а руки все равно подрагивают, когда на глаза попадается истекающее кровью тело Вадима.       Мутная жижа из созданных на коленке препаратов и водного раствора попадает аккурат в плотную толстую вену, — вот ведь экземпляр, на таком только медсестер тренировать — и несёт по организму молодого мужчины долгожданное успокоение. Как только зрачок в голубых глазах сужается, Регина от души льет спирта на руки, не утруждая себя поисками перчаток, не то время, и не та ситуация. Судя по всему у неё в руках сейчас кащеева свобода, потому что если окочурится Вадим — у Славы пропадёт единственный свидетель его невиновности.       Даже не морщась и не испытывая никакого отвращения, с хладнокровием профессионального хирурга, девушка ведет лезвием по коже, увеличивая дырку от пули до размеров спичечного коробка. Она не знает насколько глубоко вошел металл, не знает, насколько далеко Кащенко мог протолкнуть его, пытаясь вытащить. Прижигая края раны девяностоградусным спиртом, Чернова смахивает со лба выступивший пот, не замечая, что сейчас к ней приковано три пары глаз.       Одни горят надеждой — Цыган с Желтым вместе под стол в детском садике ходили, за партой сидели, друзьями друг друга столько лет называли.       Во вторых только всепоглощающий пожар заметить можно — местью они горят, кровавой и безжалостной.       Третьи же наполнены скукой. Как будто Казах никогда не видел подобных картин. Славка, по-видимому, забыл, как они всем бараком сокамерника латали после неудачной попытки побега, а ведь Кащенко единственным был, у кого руки не дрожали еще к тому времени, и, накачав молодого паренька сныканной водярой, всунули ему гнилую бечевку и длинную толстенную иглу.       Насколько долго продлиться небытие Вадима, Регина не знает, но и ускоряться не собирается, миллиметр за миллиметром вытягивая стальной шарик из недр ключицы, лишь бы не повредить ни единой связки неаккуратным движением.       — Есть, — пуля падает в подставленную Кащеем ладонь, а девушка уже берется за обработанную иглу, в эту же секунду Желтый протяжно застонал и внезапно заржал, пугая всех собравшихся.       — Слав, держи его.       Все также молча, кудрявый навалился на смеющегося Вадима, вдавливая крепким телом в диван, но оставляя конопатой место для работы. Кровоточащие лоскуты кожи сходятся и перетягиваются друг с другом хирургической ниткой. Жизнь с уличным пацаном уже успела наложить свой отпечаток и собрала в их аптечке практически всю операционную — она бы и кушетку, может, спиздила, скинув где-нибудь в Ёлке, но Кащей её во время остановил, аргументируя тем, что все это попахивает торговлей органами.       А учитывая пристрастия чернокнижницы — это недалеко от правды может уйти.       Под кайфом Желтому кажется, что его щекочут и своими конечностями он только мешает девушке и раздражает товарища.       — Въеби ему уже! — Регина недовольно сдувает мотыляющуюся перед глазами прядь и сама заезжает маленьким кулачком в потный висок, заставляя мужчину наконец-то угомониться и притихнуть на пару минут. Их хватает, чтобы закончить школьные уроки труда и протереть кривенький шов смоченной в спирту ваткой.       Устало откинувшись и усевшись на жолу, Чернова следит за попытками Султана и Артёма поднять грузного пацана и освободить жилище бывшего универсамовского. Рыжая, накрученная испуганными лицами здоровых амбалов, на секунду уверовала, что светловолосый старший реально коньки способен отбросить, на деле же они со спокойной душой могли чаи гонять пару часов, и только потом вызвать пострадавшему скорую.       — Кащей, — младший Суворов заглядывает в комнату, неловко переминаясь с ноги на ногу и сжимая в своей руке тонкую ладонь всеми забытой девочки. — Кащей, я провожу Айгуль домой.       — Нет, не проводишь, — мужчина подходит к столу, опираясь на зашатавшуюся мебель, переводит взгляд на заторможенную девчонку, которая бегает глазами от одного взрослого к другому, не зная, как вести себя в наркоманском логове.       Хотя, её молодой человек — брат Вовы, к слову — ощущает себя в компании пьяницы, словно рыба в воде.       Айгуль не знала кому верить: девушка этого Кащея выглядит незаинтересованной ни в чем происходящем, но все равно раз за разом оценивающе осматривает её фигуру, сам мужчина наливает полный стакан воды и протягивает ей, ожидая пока она соизволит взять его.       Его вода.       Его посуда.       — Ты же умная девочка, да, Айгуль? — Чернова предупреждающе качает головой, но Слава уже делает шаг навстречу школьнице. — Ты ведь знаешь, как у нас относятся к порченным.       Ахмерова вся сжалась, а голубые глаза наполнились слезами. Марат уже подобрался, прижав к себе худое тельце настолько крепко, что и тисками не оттащишь, а бывший автор только ядовито ухмыльнулся.       Еще бы не знает. Даже Кащей, уже давно не интересовавшийся уличными делами, слышал, как неделю назад в школьном туалете девятиклассница повесилась, не выдержав нападок со стороны товарищей и всего педагогического состава. А ведь её родители вроде как увезти хотели. Не успели.       — Так вот, Айгуль…       Регина смотрит на мужчину пронзительно и пытается предугадать его последующие слова. Выходит паршиво. Кащей не тот человек, который вот так просто раскроет перед людьми все свои козыри, и даже сейчас девушка, прожившая с ним бок о бок почти два месяца, не может с точностью ответить, как он поступит.       А Слава дожидается, пока трясущаяся в предистеричном состоянии девчонка, сделает хотя бы один глоток и забирает у неё посудину обратно, показательно крутя кристально чистое стекло.       — Порченых не уважают. Гнобят, если проще, — с силой стиснув зубы, Регина наблюдала за устраиваемым спектаклем. — И впоследствии они превращаются в обычных ебучек, которых можно где угодно и когда угодно. Самое же интересное происходит с девками группировщиков…       — Слава, — Кащенко шикает на Чернову, возвращаясь обратно к столу и снова наполняет стакан жидкостью.       — Их пускают на общак товарищи этого самого группировщика. Толпой ебут, пока не надоест, — огромные голубые глаза Айгуль стали еще шире, она уже дышать перестала, следя за медленными и плавными движениями пугающего её мужика. Она многое слышала о нём от Марата, видела на районе, когда еще Кащей у дел стоял и пару раз даже помогала пьяному вусмерть мужчине сидячее положение принять, чтобы не замерзнуть в сугробе, но он, судя по всему, этого никогда не вспомнит.       — А теперь меня послушает Марат, который показал тебя своим товарищам. Который оставил тебя один на один с Турбо, зная, что тот в первую очередь свою паршивую шкуру спасать будет. И который сегодня проводил тебя к подружке сразу же, как только вы закончили свои нелегальные кинопоказы.       Кащей залпом вливает в себя заготовленную воду, морщась от неприятного ощущения заполненного желудка, смотрит на девчонку с максимально наигранной, но от этого не менее теплой щербатой улыбкой, слегка крутит в руках пустой стакан, а спустя мгновение тот падает на пол разбиваясь на мелкие осколки.       — Пошли-ка, покурим, Маратка. Негоже девушек смущать, им еще тут попиздеть друг с другом нужно.