Проклятие на удачу

      — Улица собирала. Потом отчитаешься, — Адидас вручает плотный конверт водителю автобуса и добавляет что-то еще, попутно притянув мужчину к себе за воротник.       Суворов-старший утирает свою одну единственную, ту самую скупую мужскую слезу и возвращается к ожидающей его толпе универсамовских пацанов, даже не обративших внимание на стоящих позади всех, затесавшихся среди соседей собственного старшего и его огненную бабу. Вова обводит взглядом всех присутствующих, натыкается на рыжие локоны, спрятанные под красивой песцовой шапкой, но ничего не говорит.       Ну правильно — пацанам необязательно знать о том, что Кащей их, все-таки не кинул разбираться с похоронами мальчика в одиночестве.       А зачем, если после такого все лавры могут ему самому перепасть?       — Пацаны, давайте слово дадим, что Ералаша не забудем, — мужские клятвы сливаются в один громкий гул. Каждый из них обещает помнить светловолосого улыбчивого мальчишку, погибшего от руки врага.       Ужасная смерть была у пацаненка — ни одному ребенку ведь не осмелишься такого пожелать.       — Слово пацана, — Регина сжимает мужской локоть, обтянутый тканью плотного классического пальто и с долей жалости вглядывается в бледное, безэмоциональное лицо универсамовского авторитета. Слава одним движением поправляет съехавшую с переносицы дужку очков и тут же хмурится, вглядываясь в толпу Универсама, послушно плетущуюся за Адидасом по улице.       Настал тот день и тот самый момент, когда Вова Адидас поднимался в глазах универсамовских пацанов всё выше и выше, в то время как сам Кащей отступал от своих обязанностей и вроде как, почти не жалел об этом. И Регина была этому безусловно рада.       Побитым, со свернутым в сторону носом и рассеченной рукой Слава заявился только вчера вечером, — это если, конечно, не доебываться до деталей, потому что на самом деле заперся в свою комнатушку в общаге только под пятый час утра — пьяный в стельку, едва держащийся за стенку и что-то пытающийся объяснить заплетающимся языком. Чернова его не слушала, больше занятая тем, что возвращала авторитету более менее приемлемый вид — похороны, как-никак, и пусть мужчина не захотел оповещать всех пацанов о том, что будет присутствовать, все равно стоило бы выглядеть по-человечески.       А если кто увидит?       Еще и этот «День скорби» растянется сразу на двое суток — Семёныча мертвым нашли вчера, прямо возле университета, с перерезанной глоткой без денег и ценных вещей.       Спасибо довольной зепюровой роже и догадливым ментам, что подгадали очень удобный момент для визита — Кащенко был в относительном сознании, когда два лейтенанта, — один из которых был хорошо мужчине знаком, с того самого дня, когда его же прихлебатели сожги квартиру конопатой — заявились на порог. Еще и Регина в тот день была в выходной и не вышла, как обычно, в ночную, так что готовящийся несколько часовой допрос в мусарне превратился в небольшой список вопросов.       Где был, с кем был, в каких был отношениях с почившем родителем и кто может это подтвердить.       Ну Регина, с поварешкой в руках, и подтвердила, параллельно мысленно всевозможные начитки прогоняя и с трудом сдерживая себя в руках, чтобы не выгнать представителей советской власти, потому что стремительно бледнеющее мужское лицо ей ой как не нравилось. Но говорить ничего не стала: просто молча усадила на диван, когда незваные посетители покинули комнату и пригладила кудрявые волосы в неловком жесте какой-то поддержки. Слава тогда пустым взглядом смотрел в никуда, потирая ладони друг о друга. Даже слова сказать не мог, но оно и не требовалось — его реакция говорила обо всем за него.       А как по другому-то? Он отца всем сердцем ненавидел, смерти желал, чтобы мать избавление получила, но все это как будто не всерьез было.       Всё свалилось на него одной огромной кучей дерьма, и как выплывать из этого, до сих было непонятно.       То ли память начала подводить, то ли какие демонические силы подмогнули, но трое прошедших суток с того самого запоминающегося разговора с разъездовским старшим Регина не помнит и вот хоть убей. Казалось бы, дни были достаточно насыщенными, как на взгляд обычного человека, — этого, блять, навалом как раз таки, — просто она успела так заебаться, что уставший мозг, не знавший нормального отдыха вот уже третью ночь, — общая сумма сна, равная пяти-шести часам не считается, она не Эйнштейн — и она просто валилась с ног от усталости.       Еще и отпахала полторы смены в морге, где, собственно, собственными руками проводила вскрытие того самого молодого мальчишки, который с месяц назад со своим дружбаном пытался сумку с сердцем у нее отжать. По-хорошему, ей надо было бы наказать мальчишку — всё-таки хотел честную советскую девушку последних кровных лишить и бесовщину ее голодной оставить, но глядя на изувеченное тельце рыжеволосого пацана, который никогда больше не вернется домой к своей бабушке, — «Он несколько недель всем со своим утюгом мозги выносил: где купить, да где купить. Бабке своей хотел подарок сделать. Вот так и вышло: подарить-подарил, а попользоваться не смог» — у нее просто рука не поднялась даже маленькую ампулу с пацанячьей кровью взять, не говоря уже о большем.       Зепюр будто бы язвительно бросил еще — не собралась ли чернокнижница скорлупу в последний путь провожать?       Демон в эту же секунду понял, что хуйню сморозил, но до конца смены из серых глаз никуда не уходила пугающая демона задумчивость.       … «Этого стоило ожидать», — заебанная девушка застыла посередине комнаты кащеевой общаги, наблюдая за самим хозяином, который то ли сидел, то ли лежал на столе, сжимая в руке граненый стакан и не подавая признаков жизни. По полу были разбросаны бутылки, пустые пачки из-под сигарет, но больше всего конопатую напрягала та самая дверца шкафа, открытая на распашку и демонстрирующая всё незаконное имущество Кащея.       Чернова дотошно пересчитала каждый шприц — всё на месте. Сложилось ощущение, что Кащенко просто душу решил себе потравить. Слава за спиной издал то ли стон, то ли вой, отчего девушка подпрыгнула и развернулась.       Блять.       Началось.       Регина не строила мечт, наоборот, морально готовила себя к тому, что рано или поздно мужчину начнет ломать. Она с него стребовала клятвенное заверение, что к наркотикам больше не прикоснется, если не хочет тут же на тот свет отправится, даже показала брыкающемуся кудрявому наглядный внутренний мир одного такого же привезенного на вскрытие нарика — для него все еще оставалось загадкой, как конопатая смогла его провести в морг незамеченным. Но оно не важно, потому что, вроде как, прокатило.       Кащей глушил желание в водке, а она стойко терпела въедающийся под мужскую кожу запах спирта. Лучше уж так, чем черняшкой…       И согласно тому самому закону подлости, который преследовал даже излюбленных демоньем чернокнижников, самый сильным этап отходняка накрыл Славы аккурат за день до назначенной даты похорон универсамовского пацана. Несмотря на гуляющее о нем мнение, Кащей был обязан присутствовать на этом мероприятии — авторитет все-таки, а не просто хрен с бугра, хотя Суворов наверняка так и думает про бывшего друга — и следить за происходящим, отгонять залетающих на вражескую территорию юных мотальщиков с других районов и поддерживать какой-никакой, а порядок. Хотя бы сегодня, чтобы бабушка Ералаша нормально похоронила внучка. Без всех этих пацанских разборок с озлобленным Универсамом.       Несколько часов Регина только и делала, что бегала до ванной и обратно в комнату, регулярно меняла воду в тазу на более ледяную, терроризировала морозилку общаковского холодильника в общежитии, отколупывая от стенок небольшие куски наледи и делала компрессы страдающему мужчине, пытаясь охладить разгоряченную кожу авторитета, чтобы он здесь у нее просто не помер, потому что с тем, как он пытался переломать себе все кости, без конца вытягиваясь на диване, заламывая себе кисти рук, сдохнуть ему было легче легкого.       Кащей смеялся не переставая до хрипов в горле, пока девичьи пальцы успокаивающе перебирали кудрявые пряди, которые уже доставали ему практически до бровей — придет в себя, она его к лидкиной подруге в парикмахерскую определит, чтобы из мужчины человека сделала.       — Конопатая, — только-только задремав, ее выдергивает на поверхность прокуренный хрипловатый голос. Тёмные круги залегли под глазами, девичье лицо осунулось, она больше стала походить на жертву Освенцима и даже поправившиеся щеки не спасали. — Конопатая, у нас есть, что пожрать?       — В холодильнике, — вот что он за человек?       Да у него процесс регенерации развит похлеще, чем у ящерицы, а сейчас еще желудок едой набьет и вообще хоть прям сейчас на обложку новомодного заграничного журнала, стабильно раз в полгода обновляющегося в комиссионке. Особенно в том самом, купленном славиной матерью пальто и наглаженном одном единственном костюме — Регина заметно удивилась, найдя его в шкафу, а Кащей только плечами пожал. Он же не только в качалке вечно сидит и водку глушит, бывает авторитеты и в приличные места захаживают.       С тяжестью и накатившим от недостатка сна раздражением, она плетется следом за вскочившим Славой, который за несколько секунд уже оказался на общей кухне и во всю гремел дверцей холодильника, засовывая свой нос и в кастрюлю с обещанным ему борщом, и в чугунную сковородку, откуда слишком заманчиво выглядывали остатки вчерашних блинов.       …«Зову, зазываю, та семью чертями погоняю, а ко вся От малого до великого вставай Да у просьбе мне помогай. Вы черти, что с перекрестила узяты, Бегите да погоняйте, а как кто спит, то подымайте».       Регина широким шагом проходит вдоль могил, прикасаясь к каждому надгробному камню, а за ней молча плетется высокая черная фигура, изредка поглядывающая на людей, столпившихся около захоронения совсем юного паренька. Регина опускается перед безымянным крестом, из сумки неизменная бутылка водки появляется, несколько свечей и моток сушенных трав.       Вот же ведьму себе оттяпал и ведь сдыхать некуда и некому.        — Иди. Не хочу твой взгляд чувствовать, сосредоточиться не могу, — Слава послушно отступает в сторону леса, вытаскивая сигарету из пачки. Царапины на лице щиплет от попадающих в них крупиц бабьей косметики, выступающую на носу косточку ломит от непривычной тяжести и он уже порядком заебался возвращать постоянно съезжающие стекла на место. Но по правде говоря, этот толстенный слой штукатурки выглядел максимально незаметным, а старый-новый предмет гардероба делал его не таким заметным для окружающих — кто ж глядя на него узнает в нем универсамовского авторитета?       Мужчина наблюдает за скрючившейся фигурой и не понимает, что вообще здесь делает.       Мог бы сидеть дома, следя за тем как играют лучи мартовского солнца в граненном стакане, да только водка в его доме появлялась исключительно в девичьих руках. Порой хотелось высказать этой конопатой всё, что он думает о ней и о её поднебесных условиях, но слова застревали в горле, плотным комком вставали в легких, когда девушка залетала в общежитие после учёбы или после смены. Раскрасневшаяся и растрепанная, с бесовским огнем в глазах, она выглядела до безумия домашней. И единственное, что продолжало раздражать Кащея до безумия — необходимость спать на холодном, пусть и чистом, полу.       Девичьи загоны казались чем-то сверхъестественным, но при этом довольно милыми: выгоняла его из комнаты чтобы переодеться, хотя казалось бы, что он там не видел; укутывалась потрепанным одеялом с головой, не зная, что мужчина каждую ночь по несколько раз возвращал его на место и подкручивал в ногах; эти её требования, чтобы дома он ходил исключительно в очках, не давая глазам лишний раз перенапрягаться, усугубляя и без того плачевную ситуацию — окулист, к которому девчонка его притащила, всплеснула руками и четким почерком вывела на справке кащеев приговор, минус четыре, — а один раз и вовсе довела Кащея практически до нервного срыва своим болезненным скулежем и слезливым настроением. Сложив два и два, мужчина наорал на девчонку, чем вызвал новый поток слёз, смотался до ближайшей аптеки, а заодно отвалил огромную сумму в буфете, ожидая пока продавщица соберет несколько килограммов разных сладостей.       Спичка переносит огонек на свечку, а девичья рука подносит к огарку моток трав. Голоса в голове привычно зарычали, а по телу побежала магия. Регина резко встает и подходит к стоящей в отдалении фигуре, вытаскивает из авоськи, что любезно мужчина согласился подержать, неизменную бутылку «Московской».       — Открой, пожалуйста, — Слава молча привычным быстрым жестом отворачивает пробку и тянет горлышко к губам. — Дай, блять, сюда. С сегодняшнего дня, ты — трезвенник! Можешь считать меня своим проклятьем, но я не дам тебе больше пить, — болотные глаза встречаются с небесными, в которых плещется дьявольский огонь. Сам себе руки связал, когда позволил конопатой указы раздавать, а теперь уже и делать нечего — помыкает им, как вздумается. Узнает кто, на смех поднимут.       Девушка разрывает этот долгий взгляд и от души льет спирт на руки, проводит мокрой ладошкой по шее, обмазывает щеки. Поворачиваясь спиной к Кащею, неотрывно следит за одной единственной заженной на чужой могиле свечкой, вслушивается в далекий, но от этого не менее громкий, плач старушки, которую под руки пытаются от могилы внука оттащить.       — По рукам, да по ногам заходи. Разговаривать с тобой будем, договариваться с тобой будем. Заходи, против воли твоей призываю, заходи в тело, чтобы словами своими говорил, чтобы ушами моими слышал, чтобы телом моим управлял.       Кащей напрягается, нервно оглядываясь по сторонам. Чернова сказала, что на все его вопросы сам Ералаш отвечать будет, но каким способом все это блядство происходить будет — утаила. И сейчас он либо своими глазами настоящее чудо видит, или девчонка над ним просто потешается.       — Регин, не надо, — чужая рука сжимает локоть, а девичье лицо утыкается в руки. Сопротивляется мальчишка, не хочет.       — Заходи, в тело заходи. Все равно заставлю. Чтобы губами моими говорил, обидчиков твоих накажу. Всех уничтожу, заходи, договоримся с тобой. Договоримся, — голова пустеет, а по телу пробегает озноб. — Спрашивай! Быстрее!        — Кто? — Слава чувствует себя полным идиотом.       — Хади Такташ. Думал наши, автобус держал, — Кащей напрягается, а девичьи глаза смотрят прямо на него. Ералаш смотрит прямо в лицо своему старшему. — Налетели. Сказал, что при делах. Отпинали.       — Узнал кого-то? Миша, ты скажи только, — тонкие девичьи губы растягиваются грустной улыбкой. Такой, какую он привык видеть на другом лице — на мальчишечьем, светлом и усыпанном яркими веснушками.       — Кащей, спасибо тебе. Помнишь, как вы с Зимой меня из проруби в прошлом году вытащили. Я уже думал — утону. Спасибо, — Слава стискивает зубы, а глаза начинает щипать.       — Миша, скажи кто. Из-под земли достану и в эту же землю закопаю, — Зепюр рычит утробно, слюни пускает. Даже если не скажет мальчишка, он каждого этого ублюдка руками мужчины убьёт. Неочерненная душа светлого мальчика не должна была метаться между этими мирами. Он, конечно, демон, но дети были неприкосновенными до поры до времени, к ним ни зараза никакая не цеплялась, порчи обратными ударами возращались.       — Бабушке скажите, что люблю я её. Пусть не плачет. На Пасху к ней приду. Пусть утюг не выбрасывает, — Регина поворачивает голову в сторону похоронной процессии, и делает шаг к небольшому участку, только крепкая хватка пока еще соображающего мужчины не позволяет из укрытия деревьев показаться.       — Миша, отвечай, когда старший вопрос задает, — голос авторитета дрогает, а голубые глаза давно сменили цвет на карие. Кащей вцепляется в тонкие девичьи плечи и трясет, что есть силы.       — Не говори, Кащей, пацанам ничего. Скажи — сам виноват.       В носу зашмыгали сопли, а глаза противно защипало, приходится изнутри язык прикусить, чтобы хоть как-то отвлечься. Любил он их, каждого по своему любил. Хоть эти мальчишки порой доводили не хуже рыскающих повсюду ментов.       — Слав, прекрати. Больно уже, — Регина касается ледяных рук. — Высокий такой, под тройку стриженный. Рамиль или Равиль, кажется. Ногой в голову попал.       Рыжая привстает на носочки и переплетает конечности на мужской шее, утыкаясь щекой в отросшую щетину. Каким бы черствым не казался универсамовский авторитет, сейчас вина сжирала его изнутри. Это он принял мальчишку. Это он учил его законам улицы. Это он брал с него слово. И это он развлекался на танцах, пока вражеские ушлепки забивали мальчика на соседней улице.       Мягкие губы касаются выступившей на виске венки.       …«Запираю, запечатываю. Тело твоё Михаил, сердце твоё, ум и разум твой: от худых дел, от злых людей, от колдуна и от колдуньи, от ведуна и от ведуньи, от змия — скородела, от ужа ползучего, от огня кипучего, от острого серпа, от пламени, от враженья. Отпускаю тебя, на все четыре стороны отпускаю. Чтобы лежал спокойно, чтобы по земле людской не шастал».       Туманный взгляд упирается в светлый силуэт, что застыл за крестом. Дьявольщина обступила мальчика.       «Спасибо тебе. Век благодарен буду. Помогать тебе буду. Зови, коль понадоблюсь», — Ералаш с тихим хлопком растворяется, а из-за туч выглядывают солнечные лучи. Первые лучи теплого весеннего солнца, что обогревают плачущую сгорбленную старушку, которая дрожащими сырыми пальцами касается фотографии своего внука.       …— Решил, что говорить будешь? — Чернова держит в руках тяжелую горячую сковородку и комната моментально наполняется ароматом жаренной картошки. Нос появляется из-под одеяла и заинтересовано втягивает воздух.       — Придумаю что-нибудь на ходу, — девушка шлепает прихваткой по рукам, когда те уже полезли под крышку.       — Умойся хотя бы, чучело, — обреченно и под звуки урчащего желудка Кащей спешно исчезает, а Регине кажется, что молодой человек буквально бежит по коридору.       Суворов смотрит на Кащея и не верит его словам ни на секунду. Особенно, что тот был готов впрячься за него в аналогичной ситуации. Адидас прекрасно помнил, как старший прописал ему за лишний взгляд в сторону девушки. А теперь стоит и про уважение затирает, так и хотелось стереть с его рожи наглую ухмылку парочкой ударов.       — Как Регина? — кудрявый дергается и гнев зарождается в болотных глазах. Вот оно. Вот слабое место Кащея.       — Я вроде тебе доходчиво объяснил. Тебя. Это. Не. Касается, — за Адидасом пацаны стоят, а за Кащеем только его головорезы, что съебуться при первой возможности. И авторитет это знал.       — Меня просто волнует состояние девушки, с которой мы всё детство вместе провели, — наглая усатая улыбка заставляет кровь закипать, а нерв на щеке подрагивать.       — Слушай, Адидас, — запястье опаляет жаром, кажется, что прямо сейчас кожа расплавится от соприкосновения с холодным металлом часов. — Моя баба — мое дело.       Суворов показательно хмыкает и разворачивается в сторону коробки, насрать ему хотелось на все кащеевы слова. С большой колокольни насрать. Ералаш недостоин быть неотомщенным и забытым.       Регина натягивает свежий белый халат, сдает медицинские карты в регистратуру и быстрым шагом проходит по длинному коридору в поисках нужной палаты. Совесть скребется где-то на затворках пропащей души, когда глаза замечают перемотанную бинтами и тряпками фигуру.       — Ты как? — блондинка переводит взгляд от окна на Регину и Чернова попадает в водоворот боли, страха, и всепоглощающего огня.       — Узнай, пожалуйста, что с Лешей. Регина, умоляю тебя. Мне ничего не говорят, — ладошка касается перебинтованной руки, Лида смотрит на нее своими голубыми заплаканными глазами. А девушка не знает каких слов подобрать, чтобы утешить бедную мать.       — Что ты помнишь?       — Мы с тобой на кухне, — Лидка тяжело сглатывает и морщится от приступа боли. — А потом хлопок и дым. Помню, как Леша кричал, вытащить нас пытался, но косяк обвалился.       Регина слушает внимательно.       «Что я, блять, натворила?!», — отчего-то чернокнижница даже не думала, что порча на отца заберет с собой на тот свет еще несколько невинных душ, причем руками кащеевых вышибал. А Зепюр, что маячил за спиной, отвесил шавке добротного подзатыльника.       — Помню, мы из комнаты твоей прыгали, мальчишки уличные нас ловили, — слезы потекли по щекам, раздражая обоженную кожу. — Витя у какого-то парня лысого на руках сидел. Я даже держать его не могла, если бы не он. Ты может знаешь кто он? Поблагодарить бы хоть.       — Знаю, это славины пацаны. Потом поблагодаришь, — Регина вчитывается в записи своего куратора. — Ожог второй степени. Отравление угарным газом и несколько ушибов. Придется полежать здесь какое-то время, зато потом снова будешь освещать улицы.       — Регина, что с Лешей?! — тонкие пальцы вцепляются в папку, а зубы изнутри прикусывают щеку. Как вот ей смотреть в глаза этой женщине, зная, что это она, своими руками, своими словами, уничтожила молодую семью?       — Лид... — голос переходит на шепот. — Лид, он умер. Задохнулся.       Вой раненой волчицы проносится по всей больнице, заставляя сердца каждого обливаться кровью. Что может разорвать душу на миллионы частей? Только созерцание безутешной девушки, что потеряла пусть и болезненную, но все-таки любовь.       — Тише-тише, — Чернова гладит плачущую женщину по волосам, непроизвольно пуская собственные слезы. — Хочешь я тебе снотворное вколю? Поспишь немного.       — Ничего не хочу. Витю бы хоть принесли, — халат давно промок от горьких слёз, а рыжая пообещала в ближайшее время привести ребенка матери. Только ради него ведь соседке жить и остается.       Просидев в таком положении около часа, дождавшись пока Лида забудется истеричным сном, Регина покидает палату. Собственную работу никто не отменял, плюсом пора было браться за написание дипломной работы — время выпускного постепенно приближалось.       — Чернова! — девушка подскакивает от громкого крика дежурной медсестры. — Ищи Базыкину и быстро вниз!       Регина и выходящая из процедурной Наташа испуганно переглянулись и бросились к главному входу в больницу. Несколько карет скорой помощи были переполнены избитыми окровавленными пацанами. Даже Зепюр замер по середине улицы, вращая своими дырами и не зная, к кому первому присосаться: настолько огромное количество жертв ему перепало. Первым на глаза чернокнижнице попадается паренек с разбитой головой.       — Носилки! — ладошка зажимает кровоточащую рану на черепушке мотком из бинта и ваты, пока чернокнижница помогает пацану опустится на носилки с подоспевшими медбратьями.       «Следующий», — знакомое развороченное лицо навевает самые дурные мысли.       — Этого в реанимацию! — один взгляд и Регина обмирает.       Суворов.       Универсамовские.       — Кащей где?! — темный паренек мутными глазами пытается сосредоточиться на девичьем лице. — Где, блять, Кащей?!       — Да я ебу что ли? — пацан шипит, когда девчонка резво закидывает руку на плечо и поднимает тяжелое тело.       — Я вас всех на органы распотрошу, если вы его кинули, ясно?! — маленький кулачок давит в пробитое плечо, заставляя паренька зайтись воем боли.       — Да не было его с нами. В душе не ебу, где он бухает. Прекрати! — девчонка показательно хмыкает и сбрасывает тело на очередные носилки. Пнула бы, да и без того нехило тому досталось.       Турбо, как успел представиться универсамовский, волком смотрит на злобную рыжую, что безжалостно издевается над боевыми ранами.       — Кретины! Идиоты! Блять, вы вообще на глухо отбитые?! — ватка врезается в самую глубокую царапину на лице.       — По-аккуратнее можно? — Чернова выгибает бровь и злобно скалится.       — Бабе своей будешь так говорить, усек?! Я тебе не мамка, не папка, и даже не старший, сейчас в табло пропишу и скажу, что так и было, — Турбо опешил от поведения девчонки, что возомнила себя небесной манной для избитого парня. Страх перед Кащеем не позволял вякнуть что-то, и пришлось прикусить свой длинный борзый язык.       — А тебя не посвятили, да? Они нашего пацана убили! Как собаку! — Чернова прикусывает губу и тянется за медицинской иглой. Пожалуй, можно и рот зашить этому долбоёбу.       — Знаю я. На похоронах были.       — С Кащеем? — серые глаза выглядывают на него из-под растрепавшейся челки.       — С ним, — вот теперь пришла очередь Валеры заткнуться и потупить взгляд. Адидас говорил, что старший отказался даже деньги в общак скидывать, не то, что проводить скорлупу в последний путь. Регина осуждающе качает головой, будто смогла прочитать все его мысли.       Ну а что, если и прочитала? Что от этого?       «Слава, значит, у нас говно, в то время как этот — Д’Артаньян».       …Девушка замечает расслабленный силуэт, что уже второй час то ходит по улице, то отогревается в заведенной машине. Последний пациент из числа хадишевских заходит в процедурную и нагло усаживается перед симпатичной медсестричкой.       «Малыха, башка-то у него дурная».       — Имя, — ручка заполняет очередную медицинскую карту, кажется, что это уже сотый или двухсотый человек, что входит в кабинет.       — Равиль, — электрический разряд прошибает тело. Рыбка сама пришла в руки рыбака. Похабная улыбка ничуть не пугает — она ведь и скальпель может аккурат в артерию воткнуть и никто даже слова ей не скажет: достаточно будет взглянуть в девичьи испуганные глаза. Бандитов же привезли, а они — животные.       — И что же вы в драку-то полезли? — пацан выкатывает грудь колесом, подбирается, пока девчонка обходит его и становится сзади, осматривая пробитый череп.       — Да черт знает, — он-то как раз таки и знает. — Налетели, отмудохали. Может за старшего своего. Был сегодня у нас, так разукрасили, что еле ноги утащил. Вот бабе его полоумной подарок-то, тоже из ваших. Медсестричка.       Либо так подействовала пробитый мозг, либо этот идиот изначально умом не отличался, а может слюнявый Зепюр подсобил, но пацан выкладывал все подробности, как на духу. А Регине только и оставалось, что давить в себе злобную улыбку — Славу-то она подлечит, даром что ли «медсестричка».       — А тебя зовут-то как? — девушка ухмыляется, перебинтовывая голову, создавая импровизированный чепчик.       — Регина, — парень перехватывает тонкое запястье и оставляет быстрый мокрый поцелуй на ладошке.       — У такой красивой по-любому есть кто-то. С кем гоняешь? Нужно же знать, кому хлебальник чистить, — зрачок темнеет и вытесняет синий пигмент радужки.       «Помучаешься, скотина. И за Ералаша, и за всех своих», — девушка заигрывающе склоняется к мужскому уху.       — Гоняю, — судорожный чужой вздох. — С Кащеем универсамовским гоняю.       Игла входит аккурат в сонную артерию и, дернувшись несколько раз, Равиль обмякает.       — Валь, санитаров зови. Буйный тут, — заживо вскроет. Вот придет завтра на смену и вскроет.       Слава опять в неизменном кожаном плаще, да вечно сползающей шапке, курит уже десятую сигареты, когда женский силуэт наконец-то появляется на ступеньках больницы. Равиль явно свои слова преувеличил, дабы перед девчонкой покрасоваться — Кащей на ногах твердо стоит. Да, на роже парочка новых свежих царапин, а в остальном вполне себе здоровый. Водкой от него тянет, но едва ощутимо, будто всего несколько стопок закинул и закусил прилично. Вот, что нормальное питание животворящее делает!       Уставшая, хотя скорее уже заебанная, Регина буквально виснет на нем, заключая в крепкие объятия. Сама лезет за поцелуем, придерживая меховушку на одном месте.       «Специально прогрел», — теплый воздух в автомобиле ударяет в нос и приятно покалывает кожу. Мужчина поправляет косо накрученный платок, когда с тихим стуков рыжая голова ударяется о боковое стекло.       …— Что не разбудил-то? — Регина утыкается носом в надушенный свитер, чтобы уберечь голову от встречи с дверным косяком.       — Пользуйся, пока я добрый, — с визгом девчонка летит на диван и отправляет в хохочущего мужчину подушку.       — Фига диван какой. Купил? Спиздил? Отжал? — Регина с интересом рассматривает разложенный диван-книжку, что занял практически половину комнаты.       — Долги собрал, — Слава забирает у нее куртку и, хрустнув шеей, падает на диван, загребая смеющуюся девицу под себя. Наконец-то очередной день закончился.       ... Девушка заинтересованно ковыряет ремешок часов, вслушиваясь в успокаивающийся ритм чужого сердца. Заворачивая одеяло на груди, Регина усаживается в позе лотоса и переводит взгляд на расслабленное мужское лицо: длинные и пышные ресницы подрагивают под слоем плотных стекол — привык все-таки, надоело по десять раз на дню на себе зюпкину силу испытывать — и вот отчего природа мужиков такой красотой награждает, румянец тронул скулы, а вечная морщина на лбу, стала менее заметной.       «Прям помолодел, засранец», — слегка хрюкнув, Кащей приоткрывает рот, медленно засыпая.       — Слав.       — М? — мужчина приоткрывает глаза.       — Ты знаешь, что к нам сегодня с десяток твоих чепушил привезли? — а вот и морщина вернулась на место. Кащей приподнимается на локтях, опираясь спиной на подушку.       — В каком смысле? — какое-то поганое чувство растекается по телу. Что он опять пропустил?       — Опиздюлившихся. Суворов в реанимации — завтра оперировать будут. У Турбо вашего сотрясение мозга, хотя сомневаюсь, что там есть чему сотрясаться, — Кащей показательно хмыкает и нервно почесывает щетину на подбородке. — Ну и пара малолеток в общих палатах.       — Что-то слышала? — лицевой нерв на девичьей щеке дергается — значит, точно слышала. — Выкладывай давай.       Слава внимательно слушает рассказ, молчит и даже вскакивает с нового дивана, параллельно натягивая трусы, посмеиваясь с красного лица чернокнижницы. Мужчина судорожно вышагивает из одного конца комнаты в другой, изредка матерится, но Чернову не перебивает.       — Что с Адидасом?       — Растяжение и часть гвоздя в бедре застряла. Наташа завтра вынимать будет, — встряхивает кудри руками и наконец-то опускается на табуретку, вытаскивает сигарету из пачки и крутит в руках.       — Долбоёбы, блять, — сигарета отлетает в сторону и Кащей судорожно начинает собираться: в шкафу штаны чистые да свитер ищет, за секунду новый атрибут свой, за который добротных три десятка рублей отвалил, на серванте оставляет, шапку на головешку нахлобучивает, и, матерясь, пытается шнурки на ботинках потрепанных завязать.       — Ты куда? — Регина спрашивает чисто из-за формальности. Сама знает, что автору предстоит тяжелая ночка и вероятнее всего домой он не вернется. Нажрется в качалке вместе со своими головорезами — на пьяную голову проблемы улицы решались гораздо продуктивнее. Девушка удовлетворено кивает сама себе, когда непроизвольно Слава поправляет часы на руке и уже обувается.       — Не жди меня. Ложись, — завернутая в одеяло, словно гусеница, Регина ковыляет в сторону мужчины, подставляя щеку. Юркая ладошка моментально лезет в карман кожаного плаща и за одно движение вытаскивает оттуда небольшой сверток.       «Кого вот наебать пытается, а?»       — Слава, сядь.       — Это на продажу, — пиздит, как дышит. Белесая бровь выгибается домиком, а Кащей старательно отводит взгляд. — Блять, давай уже.       Регина отвалила за эти препараты добрые две зарплаты, что хранились заначкой на черный день и не жалела об этом. Слава даже сейчас думал, что она таскает ампулы с работы, а если узнает, сколько денег течет по его венам вместе с кровью — сначала грохнет Чернову, потом вскроется и сольет все обратно.       Как только дверь закрывается, девушка переводит взгляд на часы и тяжело вздыхает. Нормально поспать ближайший месяц не удастся, отношения отношениями, но отчисляться на последнем курсе она не собиралась. И только по этой причине, Чернова обкладывается учебниками и выуживает толстенную тетрадку, гоня от себя чувство тревожности.