Лиловый глаз

      Двадцать восемь лет кажутся совсем небольшой цифрой, когда Бран в один из дней со всей отвратительной радостью сообщает ей, что она у него уже век. Век одних мучений, насилия и страданий. Она боится говорить, потому что она целую сотню лет слушала свои вопли и крики до потери голоса. Он сказал, что она, его ангел, не навсегда с ним. Что совсем скоро она попадёт в руки другого, а вместо неё пришлют новую. Более молоденькую, потому что ангел умеет стареть и у неё появляются морщины, а её вагина…       Упаси её Боги от того, как отвратительно он назвал её половые органы…       Её вагина больше не такая узкая и что смотреть на неё стало противно.       Она даже радуется, что он наконец перестал испытывать к ней хоть что-то кроме отвращения. Но её отдадут такому же извращенцу, как этот ублюдок, а вместо неё в этом аду окажется невинная, маленькая девочка. Она не хочет, чтобы та самая девочка познала этот ужас. Но она не бессмертна. Рано или поздно она умрёт и эта девочка всё равно окажется в аду.       Нет, она уверена, все Девять Преисподних покажутся раем по сравнению с этим.       Её снова вытаскивают из подвала. Она не смотрит, куда её ведут, по стоящей в воздухе влажности, скорее всего купальня. Впервые за сотню лет её сажают в горячую ванну, от чего кожа покрывается мурашками, а она сама выпрыгивает из воды. Ей кажется, что её облили лавой и она плавится. Прямо сейчас от неё не останется ничего, кроме пепла. Но этого не происходит. Её сажают обратно силой, вычищают абсолютно всю грязь с её тела, волос и ногтей. Она впервые за сотню лет видит свои белые волосы. Она хочет заплакать. Удивительно. Она за сотню лет забыла, какого цвета у неё волосы.       Пока её мыли, она думала. Она помнит, как её зовут. Марлен Эвенвуд. Она помнит свою семью. Мама — Арвин Эвенвуд, папа — Рэндал Эвенвуд и её младшая сестра — Милла Эвенвуд. Она эльфийка, альбинос. У неё правый лиловый глаз, а левый красный — бесцветный. У неё шрам под правым глазом и на левой щеке от ножа, их оставил Видир, один из музыкантов её труппы. Они все втроём сговорились против неё, отдали Брану, но перед этим изнасиловали. Она умела танцевать. Любит зелёные яблоки, ягодные пироги и томатный суп.       Потом её одели. Наконец-то за сотню лет она чувствует ткань на своём теле. Это платье. Старое, большое для неё и висящее мешком. Она очень сильно похудела. Хотя, если быть точнее, она просто стала призраком. Призраком самой себя. Ранее она была фигуристой, по сравнению с другими эльфийками она даже была полноватой. Она, как сейчас, помнит: мясистые, как говорила мама, бёдра, полная грудь. У неё даже был животик. Милле он слишком нравился. А сейчас… Сейчас только кости.       Её отвели на кухню к кухаркам и служанкам, приказали приготовить ей поесть столько, сколько она попросит. Она никогда не отвечала, если её спрашивали. Когда её усадили за стол и дали в руки ложку, она уронила её дважды, прежде чем сжала её в руках до боли в суставах, а после трогала резные узоры на ручке. Она не может даже держать ложку.       Завиток влево, завиток вправо, вырисовывается роза. Перед ней поставили тарелку с супом, картофельное пюре и кусок подгоревшего мяса.       Она неуверенно подвинула ближе к себе суп. Там плавает картофель, несколько мясных фрикаделек. Руки дрожат от напряжения, она не может выпустить из рук ложку. Кухарки хотят ей помочь, но она только протестует мычанием. Она не говорит. Она многое забыла. Когда в рот попадает первая ложка бульона с куском картофеля, Марлен чувствует боль в зубах от температуры. Она не может прожевать, расталкивает кусок картофеля языком, но продолжает есть. Она чувствует, как по щекам идут слёзы. Она ест. Она впервые за сотню лет ест что-то горячее. Она начинает рыдать навзрыд, но продолжает есть. Ей больно и так хорошо одновременно.       Она слышит, как одна из кухарок называет её «бедной девочкой». Эта же самая кухарка помогает ей, вытирает слёзы и пролитый мимо рта суп. Когда она доедает из последних сил суп, смотрит на кухарку. На словах «хочешь ещё?» она кивает и ей наливают такую же порцию. Она съедает её за пять минут, а после тянется дрожащими руками за вторым. Кухарка сидит рядом и помогает, держит её под локоть. У неё слишком дрожат руки от напряжения, что содержимое на ложке падает обратно в тарелку. «Бедное дитя», вот как стали звать её кухарки.       С каждым днём руки стали привыкать, они дрожат, но теперь она может их контролировать. У неё стали кровоточить дёсна. Она ела всё больше и больше с каждым днём. Кто знает, когда в следующий раз она поест? Ту кухарку, что помогала ей есть зовут Джессаиль, другие кухарки называют её коротко — Джи.       В очередной раз, когда она ела, нет, проглатывала еду, Джи сидела рядом, рассказывала о своих больных детях и что работа у Брана лишь вынужденная мера. Женщин «с прицепом» на работу в таверны или ночлежки не берут, мол, постоянно будут отсутствовать, а из-за больных детей и того подавно никогда не появятся.       — А у него работа доступная, — Джи совсем слегка улыбается, на её лице крупные морщины заламываются от любого движения мышцами. — Платит он конечно мало, но для моих ребят хватает, — она не отвечает на рассказ Джи, та замечает это и тут же виновато опускает голову. — Прости, лапонька. Тебе точно в самую последнюю очередь хочется слушать про него.       Она мотает головой. Пусть говорит. Побольше узнает, прежде чем убить его.       — Он только на молоденьких засматривается, — Джи поддерживает её за локоть, когда рука начинает крупно дрожать. — И не на тех, кто уже повзрослел, — Джи убирает её мокрые после горячей ванны волосы за уши. — Всё ещё не могу свыкнуться, что я работаю у такого ублюдка. Ломать жизнь невинному дитя… Представить не могу, насколько он жалок.       Её откармливают и отмывают ещё неделю. В последний, как ей показалось, день, её усадили не на кухне, а в зале за длинным столом. В зале окна в пол и большие, тяжёлые, плотные шторы. Чтобы солнечный свет не попал. Она сидит напротив окна, смотрит на зелёный газон и чуть дальше лес. Он не густой, но надо постараться, чтобы выбраться из него. На её месте только ложка, никаких острых предметов. Джи и остальные кухарки разносят блюда. Когда Джи ставит посередине напротив неё запечённого поросёнка, она вытягивает из рукава вилку и аккуратно кладёт ей рядом с ложкой. Джи наклоняется, шепчет очень быстро.       — Сейчас придёт один охранник, у тебя пять минут.       Она не смотрит вслед кухарке, стягивает со стола вилку и прячет в слоях юбки. Пять минут. Она впервые чувствует, как сердце клокочет в груди, бьёт по рёбрам и не даёт дышать. Пять минут.       Она видит периферийно, к ней подходит собачка Брана, стоит слишком близко для того, кто должен держать дистанцию. Она дёргает ушами, слышит девичий крик. Пять минут. Он отворачивается на долю секунды, достаточно, чтобы она схватила его за волосы и рывком дёрнула голову назад, острыми зубцами вонзая вилку прямо под кадык. Горячая кровь брызжет на руки, пальцы. Он падает. Они слышали. Они идут сюда, она слышит их быстрые шаги.       Она слышит, как кухарки ей кричат «окно!». Всё бывает впервые, ведь так?       Она разбегается что есть мочи на ватных ногах, закрывает себя собственным плечом. Звон стекла. Она падает на землю. Это сад. Здесь растут лилии. Исключительно лилии. Сад пропах ими. Она слышит «поймать!», поднимается на ноги, не обращает на острую боль в плече и ступнях, бежит в сторону леса, спотыкается об юбки платья, подбирает его. Она слышит, как свистят стрелы где-то вблизи её ног. Она нужна им живой.       Она чувствует, как под свистящий звук бегут слёзы. В глазах мутнеет, нужно бежать.       Бежать. Бежатьбежатьбежатьбежатьбежать. Под ногу попадает острый камень, врезается прямо в нерв. Она падает, прокатывается ещё несколько раз, кричит от стреляющей боли в ступне. Стрелы всё ещё свистят, голоса ближе. Во рту привкус железа. Она стонет, переворачивается, сплёвывает слюну с примесью собственной крови. Нужно выбираться.       Собачки Брана доходят до оврага, куда упал ангел. Доказательством того, что она по крайней мере была там служит порванное в нескольких местах платье. Один из них спускается в овраг, чтобы определить, куда она пошла по следам, второй пошёл осматривать округу.       Она едва может дышать, нос полон крови, приходится дышать через рот.       — Видно следы? — говорит тот, что обходит. Он с каждым шагом становится ближе.       — Видно только, что она выбралась из него.       — Как тогда она проскочила мимо нас?       — Без понятия.       Второй подходит почти вплотную, она держится на весу ветки одного из деревьев, готовая прыгнуть сверху. Идиоты не смотрят в небо.       Она спрыгивает на него, когда тот оказывается прямо под ней, бьёт с размаху по виску и резким движением хватает за голову, ломает его шею.       — У тебя есть что-нибудь?       Когда первый не получает никакого ответа, он снова спрашивает в пустоту.       — Грим? Ты давай без шуток, эта хитрая сука точно где-то рядом.       Первый тянет руки к корням, хочет подтянуться и вылезти. Его хмурые до того глаза распахиваются. Она стоит на вершине, где ранее стоял второй по имени Грим, с его луком и натянутой тетивой.       — Эй, слушай, — он тут же отпускает корни, поднимает руки и неискренне улыбается. — Я понимаю, Бран не особо хороший мужик, но…       Она натягивает тетиву сильнее, разноцветные глаза сверкают от напряжения сквозь хмурые брови и белые ресницы.       — Как тебя звать? Меня вот Бор зовут, — он пытается достучаться до неё. Она видит, как слегка подрагивают его руки. — Слушай, у меня правда нет выбора. Если я приду с пустыми руками, он же с меня заживо шкуру сдерёт, как с того парня! Он ему член отрезал, а потом скормил ему же! Бран совсем сумасшедший! Пожалуйста! У меня четыре сына и жена! Я… Я лучше сдохну, чем вернусь к нему! А если попробую сбежать, он же найдёт меня! Прошу тебя!       — Мне жаль твою жену.       С оглушительным свистом стрела пронзает Бору глаз.       Марлен выбрасывает лук и подходит к мёртвому Гриму, стягивает с него одежду и быстро надевает. Она уже слышит, как новые собачки бегут в этом направлении.

***

      Это первая за четыре дня остановка. Скрываясь в густой листве дерева, Марлен осматривает себя. Плечо ноет, зудит. Ступни от боли бьют током по всем ногам, что невозможно наступить. Она отворачивает к себе ступню, видит несколько мелких осколков стекла в пятке и пальцах. Она едва хочет прикоснуться к вздутой коже, но отдёргивает себя. Это нужно достать. Через силу, через боль, это нужно достать. Марлен суёт себе в рот кусок рубахи, сжимает его до скрипа зубов. Она это сделает. Она сильная, она справится.       Первым пробует самый большой в пятке, он немного выглядывает, пальцами зацепить можно. Она делает глубокий вдох, ещё пару быстрых, когда берётся за кусочек стекла и медленно вытаскивает под собственный крик, заглушённый рубахой. Слёзы навернулись моментально, Марлен выбрасывает кусок стекла подальше в сторону, откуда она пришла. Она держится за ногу ещё несколько секунд, стонущая всевозможные проклятия через дряхлую ткань. Она смаргивает слёзы, рычит что-то себе под нос, но приступает к следующим более мелким. Что делать с теми, что застряли глубже и их не подцепить, Марлен пока не знает. Нужно найти что-то острое, нож например.       Она заканчивает с одной пяткой и переходит к следующей. Там всё более плачевно. Сразу два крупных осколка встали углом друг к другу и подцепляя один, другой уходит глубже. Марлен рычит себе под нос, что в гробу она видала такую жизнь и хватается сразу двумя руками за два осколка и резко выдергивает их. Ткань вываливается изо рта и Марлен кричит на всю округу. Она приваливается к стволу здоровым плечом, позволяет ногам повиснуть с ветки, на которой она сидит. Она чувствует, как кровь капает со ступней вниз на траву.       Осталось плечо, но столько боли на короткий промежуток времени может ввести её в болевой шок. Оставлять осколок нельзя, тем более на такой длинный срок. Марлен стонет, снова садится прямо и стягивает с тела рубашку. Она не чувствует мышц плеча и лопатки, куда угодил осколок. Она видит только один со своей стороны. Ей нужно зеркало. Спрыгивать вниз она не станет, наверняка её крик слышали и сейчас идут сюда. Ей нужно быстро покончить с осколком и бежать дальше. Она трогает место рядом со стекляшкой, шипит, когда грязными пальцами натыкается на открытую рану. Она берётся пальцами за осколок, снова медленно тянет. Она чувствует, как далеко он вошёл, как упирается в мышцу. Если она порвёт её, это будет конец. Она тянет медленно, ищет подходящий угол. Больно.       Больнобольнобольнобольнобольнобольно.       Наконец осколок выходит с громким всхлипом облегчения. Марлен плачет бездумно, смотрит, как осколок размером с её ладонь лежит у неё в руках. В её крови. Её пальцы полностью запачканы в грязи и собственной крови. Она слышит шорох, переговоры чужих голосов. Марлен прижимается к стволу дерева, поджимает к себе ноги. Их трое. Три голоса. И все мужские.       — Да ладно вам, она не могла убежать далеко. Дыхалки не хватит. Я уверен, мы у неё на хвосте.       — А если она вообще не в этом направлении побежала? Мир огромен, а она одна. Это как искать иголку в стоге сена.       — Давай вместе подумаем, куда пойдёт идиотка, у которой из спасательных мест есть только тот бордель на Драконьем перекрёстке и дом?       — Она могла сбежать куда угодно, не обязательно домой. Она дура, но не настолько, чтобы идти в такое очевидное место.       — Вы не шибко дурочек встречали, как я погляжу.       Марлен сжимает осколок в руке. Видит идущих трёх мужчин под собой. Они видели осколки и капли крови. Марлен второй рукой сжимает рот. Сердце бьёт по ушам до боли в голове.       — Ну, что я говорил?       — Ладно, твоя взяла.       — Осмотримся.       Дрожит всё тело. Не смотреть вниз, не смотреть вниз. Ноги пульсируют от боли, что она почти из не чувствует. Вряд ли она сможет хотя бы держаться на них, чего уж говорить о том, чтобы бегать или драться. У неё три осколка. Она может попробовать бросить в них. У неё нет права на ошибку. Ей нужны их слабые места. Шея или глаза. Осколок кость не пробьёт. Достаточно близко к ней ещё одно дерево, она может перепрыгнуть, если ничего не получится.       Марлен свистит. Три головы разворачиваются на звук.       — Ангелочек устал? — первый, кто знатно насмехался над ней с уверенностью, что она идёт домой, внимательно смотрит в кроны. — Слезай, красавица, и мы все вернёмся к Брану. А если ты не пойдёшь добровольно, мы знатненько тебя вымотаем и пойдёшь как миленькая.       Он стоит на месте, она видит его хищный оскал, смотрит выше её, значит не видит. Его она оставит напоследок. Двое других обходят её со стороны, сально смеются. Марлен должна бояться. Но вместо этого чешутся руки. Разве она должна их бояться? Нет. Они должны её бояться. Три куска стекла звенят между друг другом, скрипят. Горячая кровь течёт по рукам и локтям. Двое, что обошли её со стороны, смотрят наверх. Марлен засовывает один осколок стекла между зубов, берёт остальные два в обе руки и одновременно кидает в двух собачек. Одному осколок попадает в шею, другому в глаз. Третий, что стоял на другой стороне, тут же стреляет в крону. Мимо. Даже не близко. Она вытаскивает осколок и кидает в него, попадает над глазом и задевает ухо. Он стреляет ещё раз. Марлен спрыгивает с дерева, сквозь зубы терпит стреляющую боль в ступнях. Она оставляет за собой кровавые следы, когда быстро сокращает расстояние с ним, попутно увиливая от его стрел. Когда Марлен подходит слишком близко он достаёт нож. В голове гудит только одно слово — »убить».       Убитьубитьубитьубить. Убить его.       Марлен не помнит, как мужчина замахнулся на неё, не помнит, как она отбила его удар, как тот схватил её за горло и одним резким движением прибил к земле, как душил, а она ударила его в кадык. Она приходит в себя от собственных рыданий, когда большими пальцами давит в его закрытые веки. Кровь брызжет ей в лицо и глаза, когда ногти и подушечки пальцев наконец проникают в глаза и выдавливают их.       Марлен с громким вскриком боли, рыдая, отползает от него и хватается грязными кровавыми пальцами за ноги. Они трясутся от боли, руки дрожат от снижающегося в крови адреналина. Она только сейчас начинает осознавать, что этот ублюдок мог её убить. Она дышит сквозь зубы от пульсаций, что уходят вверх к коленям. Ей нужна обувь. До тех двух далеко ползти. Она вновь подползает к трупу, что ещё дёргается в конвульсиях. Резким движением Марлен стягивает с него сапоги, даже не проверяет размер, засовывает ноги. Они слишком большие, размера на четыре точно. Лучше, чем ничего.       Нужно идти дальше.

***

      Марлен выловила белку и ест её сырой прямо на дереве. Костёр не разводит, боится. Ночью холодно, но не холоднее подвала. Одежда Грима старая, большая. А волосы… Волосы, сбитые в колтуны, она кое-как заплела в косу и спрятала под рубахой. Не хватало, чтобы её поймали так глупо.       Она ест у белки всё. Сдирает сырое мясо с костей вместе с мышцами, органы она съедает через тошноту, высасывает глаза. Одной идиотской белки мало. Полностью перепачканная в крови и грязи, Марлен спит в половину глаза, крепко обняв ветку дерева. Упадёт — она труп.       Где-то сквозь дрёму Марлен думает. Может дома её ждут. Или думают, что она давно мертва и они похоронили не её, так её вещи на заднем дворе в конюшне. А если никого уже нет? Что, если там уже давно нет ни Миллы, ни мамы, ни папы? Что, если там чужие люди? Сотня лет. Сотню лет быть отрезанной от мира, чтобы вернуться дикаркой. Во рту вкус железа, шерсть застряла между зубов. Может она настолько изменилась, что домашние её не узнают и погонят как мальчишек Бакмэнов тогда?       Она думает так до рассвета и снова идёт дальше. Домой. Она идёт домой.       Когда появляются привычные ей кусты дикой черники, Марлен начинает бежать. Она бежит через кусты, перепрыгивает через заборы чужих домов, не смотрит никуда. Только на дом с большим крыльцом, с садом сбоку и мамиными любимыми занавесками в мелкий голубой цветочек. Она останавливается на половине пути, когда видит открытую нараспашку дверь.       Марлен снова срывается на бег, теперь отчаянный, нуждающийся.       Нет. Нетнетнетнетнетнетнетнетнет. НЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТНЕТ.       Марлен врезается в дверной косяк входной двери, жадно осматривает дом.       — Мам?       Ответ съедает гнетущая, мёртвая тишина.       — Мама?       Горло сильно сжимает. Больно. Очень больно.       — Пап? Папа?       Её тело и голос дрожат. Она едва может стоять на ногах. Горячие слёзы бегут по щекам, как ей кажется, мертвеца. Она едва хватается руками за дверь, когда ноги не в силах её держать. От бессилия и боли она начинает только рыдать. Её стоны и всхлипы сжирает эта бесконечная тишина, убивающая её изнутри с каждым вздохом.       Она замечает Пирата. Он лежит прямо посреди коридора и только сейчас Марлен понимает, видит, — весь коридор, все стены и пол залиты давно застывшей кровью. Она едва держится, шаркает ногами к игрушке.       — Нет… Нет-нет-нет-нет… — она стонет, плачет, падает на колени перед Пиратом. Когда берёт медведя в дрожащие руки, она видит на нём маленькие кровавые отпечатки пальцев. Детские отпечатки. Она прижимает игрушку к себе, сжимается. Ныне холодные, солёные капли слёз падают на кровавый пыльный пол. Марлен складывается от боли. Она хочет лечь прямо здесь, посреди коридора в обнимку с этой чёртовой игрушкой и умереть. Марлен трясётся, её рыдания отдаются по стенам, оглушают. Стены давят, рвут её на части. Она всхлипывает, стонет.       Почему все говорят только о физической боли, почему никто и слова не произносит о боли утраты? Это намного сильнее. Это намного больнее.       Даже сейчас, когда весь накал опасности спал, а Марлен трясёт не то от боли, не то от количества адреналина в крови, она чувствует только нескончаемую пустоту и боль в груди.

***

      Она приходит в себя на том же некогда деревянном полу. Вонь давнего железа врезается в ноздри. Она уснула или потеряла сознание здесь? Скорее всего второе. Её тошнит, голова кругом. В руках все ещё одноглазый медведь, а там, где она лежала лицом, — разводы от слёз. Марлен поднимается на вялых ногах, упирается рукой в стену, сжимает медведя в руке так, словно он — спасение от этого мира. Возможно так и есть. Это единственное, что от неё осталось. Произносить это имя даже в мыслях больно.       Марлен проглатывает солёную, отвратительную на вкус слюну. Вода. Ей нужна вода. Ноги сами несут её на задний двор к колодцу. Пусто. Она глубоко дышит, закрывает глаза и выдыхает. Едкая желчь обжигает горло, Марлен хватается за каменный бортик колодца, сблёвывает непереваренную белку, падает на колени и блюёт уже желчью. Она кашляет, вытирает грязный рот рукой. Марлен чувствует неимоверную слабость. Она снова идёт в дом, в свою комнату. А её будто ни разу и не открывали. Все лежит так, как она оставила в прошлый раз. Даже кровать заправлена также. Только вмятина на кровати выдаёт, что кто-то здесь был. Маленькое, размером с детское тельце.       У неё уже нет сил плакать. Она садится по другую сторону от кровати, словно на этой вмятине кто-то есть, аккуратно ложится, переворачивает лицом к вмятине. Глаза сами собой закрываются от усталости. На секунду ей даже кажется, что на этой вмятине действительно кто-то лежит. Кто-то тёплый, мягкий, кудрявый. От этого «кто-то» пахнет ромашками и этот «кто-то» обнимает её, утыкается в грудь как от кошмара. Марлен открывает глаза только к рассвету из-за ноющей спины. Она пролежала в одной позе почти двенадцать часов. Она моргает, на глаза тут же наворачиваются слёзы.       Вечность плакать она не может. Это их не вернёт. Марлен сползает с кровати на пол, протирает глаза грязными руками. От неё пасёт как от трупа, даже принюхиваться не надо. Нужно сходить к озеру. Если оно ещё не высохло за сотню лет её отсутствия. Марлен попутно забирает с собой всё, куда можно налить воды. Пить ту воду, в которой она смоет всю эту грязь не хотелось. И несколько мисок для черники. Она также берёт с собой мамин нож. Он лежал на деревянной доске, будто она что-то готовила. А потом её прервали. Марлен сглатывает ком. Не думать.       Озеро не высохло, но заросло сильно. Оно небольшое, можно спокойно увидеть другой берег и даже доплыть до него. Мелкая постоянно пряталась в камышах, когда играла в прятки. Не думать. Первым делом Марлен набрала в мамину кастрюлю, в несколько вёдер воды и отнесла в дом. Она увидела старый засохший кусок ромашкового мыла на полке и взяла его с собой.       Марлен почти рывком сняла с себя тряпки и сапоги. Надевать одежду этих ублюдков она больше не будет. Она заходит в воду по пояс, закрывает нос пальцами и окунается полностью. Вода холодная, почти ледяная. Но у неё нет на это времени. Она берёт кусок мыла и намыливает абсолютно всё. Лицо, руки, грудь, волосы. Она моет абсолютно всё. Она хочет смыть с себя, содрать эту сотню лет. Она счёсывает грязь руками. Когда дело доходит до места ран от осколков, она проходит более бережно. У мамы в личном ящике точно должны быть нитки и иголки. Больно поднимать правую руку. Марлен смывает с себя мыло и бежит обратно в дом, запирает дверь. Она слышит и чувствует как по телу стекает вода на окровавленный пол, но пытается не обращать на это внимание.       Первым делом она ищет собственное бельё. В её шкафу всё также. Мама даже не трогала тот бардак, что она навела. Марлен берёт только самое необходимое, идёт в комнату родителей. В её комнату она не заходит. Она лезет в мамин шкафчик, находит маленькую коробочку с нитками и иголками, берёт и тонкую ленту.       Ноги сами несут её к зеркалу. Она не смотрит на себя, только на волосы. Их нужно заплести. Марлен берет в руки копну мокрых и спутанных волос, стискивает зубы от боли в плече, с трудом распределяет их на три пряди, плетёт что-то похожее на косу и завязывает конец лентой.       Марлен снова проглатывает ком в горле и поворачивается спиной к зеркалу, наконец видит весь ущерб, кривится. Она видит ещё несколько мелких осколков вокруг раны. Марлен дышит глубоко, часто. В ход идёт мамин нож. Она пытается достать первый, щурится, случайно режет себя. Тонкая струйка крови быстро скользит вниз по плечу. Она залезает кончиком прямиком в рану, шипит, стонет, но вытаскивает первый мелкий осколок. Она делает так ещё с десяток раз, прежде чем быть полностью уверенной, что осколков не осталось. Марлен снова лезет в мамин шкафчик, на этот раз за спиртом. Она выливает малую часть на рану, сквозь зубы пытается не закричать от жжения. Она обливает также и иголки с нитками. Осталось самое худшее, — зашить. Марлен снова глубоко дышит, когда проходит иголкой в кожу между разорванной частью. Когда она делает первый стежок, то бьёт по стоящему рядом шкафу и прикладывается к нему лбом, бьётся пару раз по деревянной поверхности, но продолжает. Она делает второй, третий стежок, пока не начинает плакать от боли, но даже так она не перестаёт зашивать себя. Нужно обработать ещё и ступни.       Когда с плечом было покончено, она забирает из маминого шкафчика бинты, тоже обливает их спиртом. Она обливает свои ступни. Жжёт уже не так сильно. Либо у неё болевой шок, либо её болевой порок более высокий, чем она думала. Она зашивает свои ступни сидя на родительской кровати, забинтовывает ноги до щиколоток и только тогда одевается.       В ход идёт мамина рубашка, собственные штаны, сапоги и бельё. Марлен смотрит на родительский шкаф, не сдерживается, поднимается и открывает его. В глаза бросается папина любимая куртка. Точнее её любимая. Она всё грозилась её отжать, на что папа лишь смеялся. Марлен забирает её, смотрит на чёрную кожу, трогает каждый залом. Она вдыхает совсем слабый запах пота и лаванды. Мама всегда закладывала в карманы веточки лаванды. Марлен надевает куртку и понимает, что в ней будет неудобно. Нужно подшивать.       Снова мамиными инструментами, она сначала отрезает лишнее, а после подшивает и надевает на себя. На этой ушло больше трёх часов. Только тогда она даёт себе выдохнуть. Марлен снова идёт к себе в комнату. Колчан и лук стоят на том же месте, что она оставила. Пояс с кинжалами тоже лежит рядом. Сапоги тоже тут. Марлен садится рядом с этим местом. Она боится к этому прикасаться. Вдруг пропадёт. Вдруг это снова сон. Всё слишком легко. Не может такого быть.       Она тянется к ремню, трогает рельеф, тянется к ручкам кинжалов. Они даже не заржавели. Рядом она замечает ещё два ремня. Папин — для колчана и второй — для лука. Она так долго упрашивала отца о ремне для лука, что смирилась с его отсутствием. Он сделал его без мерок. Ремень большой. Наверняка делал с наметкой на будущее. На будущее… чего? Марлен не особо видит себя в роли пузатой женщины, которая бегает по лесу и охотится на оленей. Это не в её стиле. Она надевает свои сапоги. Как раз. Как и сотню лет назад.       Ржание коней, топот копыт. Мужские голоса. Марлен подрывается на ноги, смотрит сквозь тонкие занавески из угла как они идут к дому. Бежать. Надо бежать.       Обратно в лес, там лошадям будет сложнее её догнать.       Марлен бежит на задний двор, уже слышит крики. Ветер свистит в ушах, холодный воздух бьёт по щекам. Она перепрыгивает через забор, цепляется за него хлипкой косой. Марлен рывком выдёргивает волосы, но не достаточно быстро, чтобы её не догнали. Она вновь срывается на бег в чащу леса, слышит как ей свистят, как смеются. Марлен держит слёзы, съёживается, бежит и не оглядывается.       Бежатьбежатьбежатьбежать. Голоса в голове кричат, воют бежать всё чаще и громче. Она даже не слышит из-за громкости голосов приближающийся топот копыт. Вырывает её из мыслей резкая боль. Её схватили за концы волос и с силой дёрнули назад. Да так, что смогла пролететь чуть назад и прокатиться по земле. Она бьётся спиной и коленями о выступающие сквозь землю корни деревьев, стонет. Ей кажется, что сломан позвоночник, но двигаться она может. Краем глаза замечает двух лошадей и двух их наездников. Они спрыгивают с лошадей, подходят к ней.       — Ангелочек любит побегать.       На корточки присаживается один из них, Марлен видит у него на щиколотке накладки с тайными ножнами. Папа покупал как-то такие на ярмарке, но со временем износились и их пришлось выбросить. На его бедре меч и нож. Она может дотянуться до ножа, если он окажется чуть ближе. Так и происходит. Он наклоняется к ней на несколько сантиметров, — достаточно, чтобы она рывком вытащила нож из чехла и всадила ему по самую рукоятку в глаз. Он падает, Марлен резко поднимается на ноги, но её тут же тянут вниз, придавливают к земле тяжёлой тушей. Второй зря время не терял, сам вытащил нож и приставил его к горлу Марлен.       — Тш-ш-ш, тише, ангелочек, не дёргайся, — в нос отдаёт резким запахом спирта. Она видит только один глаз мужчины — левый закрыт повязкой. Сам он улыбается так широко, что видно его жёлтые, даже в некоторых местах сгнившие зубы. — Мы просто поиграем в одну игру, Бран тебя уже этому научил, — Марлен начинает дёргаться ещё чаще. Когда он тянется к её штанам, она начинает громко кричать, извиваться и пытаться бить его по лицу. Он хватает её за руки и прижимает к земле. — Давай не будем тратить время зря, ангелочек. Я тебе всё-таки честь оказываю.       — Нет! Нет-нет-нет-нет-нет! НЕТ-НЕТ, ПРОШУ, НЕ НАДО, УМОЛЯЮ!       Она не узнаёт свой голос, прорезающий грубую плёнку слёз. Надрывистый, сиплый.       Мужчина смеётся. Марлен шарит по земле в поисках хоть чего-нибудь. В руки попадается камень. С громким вскриком отчаяния Марлен заносит его в висок мужчины, оглушает и принимает позицию сверху. Она с очередным вскриком заносит камень над головой и бьёт мужчину в голову ещё раз, потом ещё раз и ещё. Она бьёт до разбитых в мясо тканей, до пробития костей его лобной доли и височной, ломает ему нос и челюсть. Она разбивает его голову в месиво из крови, мяса и костей. Она рыдает, наносит удар за ударом, пока не заканчиваются силы. Она отползает от него в истерике, в трясущихся от страха конечностях. Она задыхается от собственных слёз, но не перестаёт рыдать. Она закрывает рот кровавыми руками, на которых даже есть ошмётки мозга или чего-то иного. Марлен смотрит на труп перед ногами с таким ужасом, что тряслось всё внутри.       Повязка, сквозь отвратительное кровавое зрелище, была красным флагом перед глазами. Марлен забирает её.       Она снова уходит в дом в состоянии шока не чувствуя ног. Только что её пытались изнасиловать. Снова. В очередной раз. Марлен глотает с трудом, когда заходит обратно в дом, падает на колени. Он даже не успел ничего сделать, но Марлен пробирает первобытный ужас. Никогда. Больше никогда ей не причинят вреда. Даже если придётся лишиться абсолютно всего.       Марлен закрывает глаза и пытается вдохнуть полной грудью сквозь дрожащее тело. Она считает от пяти до одного ровно пять раз, прежде чем снова открыть и закрыть веки. Когда дрожь сходит полностью со всего тела, Марлен поднимается. Никакого больше страха. Это они должны её бояться.       Она твердит эти слова ещё несколько раз, когда заходит в комнату родителей, встаёт около зеркала, берёт мамин нож и отрезает волосы до самых корней затылка. Она смотрит на себя, на отрезанные в её руке волосы и на те короткие, что у неё на голове. Короткие для мамы. Для неё они слишком длинные. Всё ещё могут схватить. Марлен находит ножницы в мамином шкафчике и отрезает остатки волос до короткой щетины. Чтобы точно не ухватились. Когда она убирает остатки отрезанных волос с головы, и поднимает глаза на своё собственное отражение, в ней мелькает ощущение холодного восхищения.       Потому что в глазах больше нет страха. Только ярость.

***

      Теперь её передвижение стало намного быстрее, когда Марлен забрала у одного из собачек лошадь. Она скрыла свои едва видные белые волосы капюшоном плаща, отмыла повязку от мозговых кусков и надела на левый глаз, а нижнюю половину лица закрыла платком. По меркам Марлен этого достаточно, чтобы скрыть внешность должным образом. Много у кого лиловые глаза.       Погода пока что благоволит ей, но бьющий где-то позади гром явно не заставит её долго ждать ливень. Она в движении уже неделю. Пока что личный рекорд на отсутствие собачек. Вода постепенно кончается, но останавливаться Марлен не планирует. Отвратительная идея, разумеется, заходить в людные места, но вскоре дождь станет явной помехой для неё. И лошадь нужно чем-то кормить. Было принято решение переждать дождь в трактире по дороге.       Когда Марлен спрыгивает с лошади, видит ещё шестерых в стойлах. Свою она привязывает хлипко. На всякий случай.       Дверь в трактир скрипит, даёт знать о новом посетителе, из-за чего на Марлен обращается семь пар глаз, включая трактирщика. Марлен не обращает внимание ни на кого, идёт в сторону хозяина заведения. Она долго не пила, чтобы понизить голос.       — Что из еды? — Марлен спрашивает коротко, но понятливо, голос хрипит, его почти не слышно. Трактирщик оглядывает её с ног до головы. Она прикладывает руку к ножнам под плащом.       — Курица, — также коротко говорит трактирщик. Его губы кривятся, глаза быстро метнулись в сторону других посетителей. Подозрительно. Слишком. — А выпить элю.       Марлен кивает, кладёт на барную стойку кошель с деньгами и садится за самых ближайший к выходу столик. Она слышит, как уже начинает тарабанить по крыше дождь. Она чувствует, знает, на неё смотрят. Неужели голос всё ещё тот? Да и кто мог его слышать кроме музыкантов и Брана за последнюю сотню лет?       Трактирщик приносит холодную ножку курицы сплошь залитую маслом и эль. Марлен никогда не была брезгливой в плане еды, но раньше она бы просто отказалась такое есть. Сейчас же во рту накапливается солёная слюна и невозможно сдержаться от того, чтобы не сглотнуть. Марлен не снимает перчаток, что она забрала из дома вместе с луком, колчаном и кинжалами, а помимо этого стащила у одного из собачек накладки на перчатки и сапоги. Теперь у неё десять кинжалов вместо двух, но Марлен всё равно чувствует себя безоружной.       Она также не снимает маски, когда ест, к элю не притрагивается, держит горло сухим. Из-за обилия масла и соли противно на вкус, но сейчас это самое вкусное мясо, которое она когда-либо пробовала.       Скрип стульев с нескольких столов. Марлен прекращает жевать лишь на секунду, как ни в чём не бывало продолжает, косо смотрит на садящихся за её стол мужчин. Она видит четверых, спиной чувствует ещё двух.       У того, что сидит справа от неё она видит меч. Тяжёлый и длинный. Срубит голову одним взмахом, а она ничего и сделать не успеет.       — Как давно в этих краях, малец?       Они думают, что она парень. Или придуриваются. Марлен ничего не отвечает, продолжает жевать, смотря в миску.       — Из неболтливых? — она слышит усмешку. — Налегаешь так на бедную курицу, будто сто лет не ел.       Марлен проглатывает кусок, чувствует, как дрожат пальцы, из-за чего сильнее сжимает кость. Она видит, как ей пододвигают кружку эля. Чужую. А её кружки и след простыл.       — Выпей, а то небось из-за соли весь рот разъело.       Она смотрит на того, кто говорит. Самый ближний справа. Он смотрит в её глаз пристально, переводит взгляд на повязку и маску.       — Что с глазом произошло? — он очерчивает своё собственное лицо круговым движением пальца. — И видимо со всей мордашкой в целом.       — Ожог, — всё ещё хрипло говорит Марлен первое, что пришло в голову. — Глаз выбили.       Мужчина усмехается. Он втрое больше неё, мышцы раскатистые, большие. Их видно даже под бронёй.       — Случайно не одна девчуля?       — Какая?       — Да у нас от хозяина поручение, — он махает рукой. — Найти его шлюху, что сбежала совсем недавно. Волосы белые, глаза странные. Один лиловый, а один красный. И шрам ещё на щеке есть слева. Где как раз у неё красный глаз и находится.       Он знает. Это видно по его расплывающейся ухмылке. Его нужно обезоружить первым.       Марлен резким движение хватается за рукоять и с размаху сносит голову двум стоящим позади. Окровавленный клинок смотрит на сидящих четырёх мужчин. Марлен выходит из-за стола медленно, слышит смех того, кого она обезоружила.       — Лиловый глаз сам показал себя.       Она пятится спиной к двери, открывает её и выбегает на улицу под их общий крик. Ещё одним махом Марлен перерезает поводья половине лошадей, заставляя тех бежать из трактира, развязывает свою лошадь и садясь на неё срывается с места. Грязь под копытами громко хлопает, дождь лезет в единственный глаз, а бушующий ветер срывает капюшон с головы. Марлен не оборачивается, ведёт лошадь подальше в чащу леса перед ней. Лошадь стучит копытами по редкой гальке, когда они выбегают к озеру. Марлен дёргает поводья в сторону чащи. Она слышит только свист стрелы, прежде чем упасть вместе с уже мёртвой лошадью, в глазу которой покоится стрела. Меч выскальзывает из рук. Марлен тут же ползёт к нему, подбирает двумя руками и направляет в сторону подъехавших на лошадях двоих мужчин. Третий выехал из чащи, откуда прилетела стрела.       — Куда ты собралась, ангел? Твой прошлый хозяин ждёт тебя вместе с новым.       Марлен срывает повязку с глаза, снова выставляет меч на Большого. Она так назвала самого крупного, его меч она держит в руках.       — Ты подраться хочешь? — он слезает с лошади, берёт протянутый ему меч от другой собачки. — Как скажешь, бусинка.       Он делает первый замах легко, Марлен его отбивает. Большой смеётся. Он играет с ней, как с котёнком. Размерами наверняка похожи. Марлен сама делает замах, он его отбивает, с силой прикладывается, чтобы выбить меч из её рук, что и происходит. Он сокращает с ней расстояние в считанные секунды и бьёт кулаком со всей силы в лицо. Марлен отшатывается, падает от силы удара, чувствует смещённую перегородку, льющуюся из обеих ноздрей горячую тёмную кровь. Она капает быстро и сильно на гальку, смешиваясь с падающими каплями дождя. Большой бьёт её ещё раз, на этот раз в висок. Он промахивается, но Марлен всё равно заваливается ещё сильнее. Наконец он седлает её, обхватывает одной ладонью горло и давит. Сквозь бьющее в ушах сердце она слышит «да не убью я её, только придушу, чтобы меньше рыпалась».       Когда кислород перестал поступать в лёгкие, пальцы сами собой начали хвататься и пытаться оттянуть пальцы от шеи. Кинжалы. У неё есть кинжалы. Он приподнимает её над землёй и впечатывает в гальку, пытаясь выбить остатки сил на сопротивление.       Марлен нащупывает на бедре один из них, выдёргивает из ножен и вонзает прямиком в бок. По ощущению хватки на шее и расплывчатому выражению лица, то ничего не поменялось. Крепкие руки отпускают её шею и Марлен заходится в лихорадочном кашле, хватается за горло и пытается вдохнуть намного больше свежего воздуха, чем это возможно.       — Сука… — рычит Большой и будто бы хочет снова на неё наброситься, уже наваливается на неё. Марлен удерживается на одном колене, держа одной рукой массивный кулак. Большой плюётся в неё кровью, слова булькают где-то в горле и слышно, как сталь выходит из плоти. Марлен успела незаметно вытащить кинжал из перчатки и вогнала его до упора под рёбра Большого.       Марлен выдёргивает из его бока и второй кинжал, когда он падает замертво. Она вытирает тыльной стороной ладони кровь с лица, осматривает остальных двух. Один всё ещё направлял на неё натянутую стрелу, а второй достал кинжалы.       Кинжал, так она прозвала мужчину с кинжалами, побежал на неё. Нужно немного времени, совсем немного. Марлен смотрит на стрелу. Пять. Пятка Кинжала проваливается в гальку, но он не собирается останавливаться. Четыре. Три. Она чувствует, как напряжена спина. Два. Марлен берётся за острый кончик кинжала пальцами. Один. Она замахивается, мелкий кинжал метко попадает в Стрелу, так она прозвала мужчину с луком. Острие лезвия угодило в шею Стрелы, который в свою очередь выпустил стрелу. Она попала прямо в ухо Кинжалу и тот, не успев даже добежать до Марлен, прямо на бегу упал также замертво, как и Большой.       Никаких больше людных мест.       Марлен идёт к воде, снимает с себя импровизированную маску, не пытается смотреть в собственное отражение, покрывает рябью водную гладь, когда опускает туда руки в форме ковшика и выпивает по несколько заходов. У кого-то из них определённо должна быть фляга.

***

      Марлен выработала привычку считать дни, складывать их в недели, недели — в месяцы, месяцы — в года. Она насчитала уже двадцать лет скитаний в никуда. Она не знает куда идёт. Одно знает — подальше от Брана, подальше от его собачек. Туда, где её не достанут.       В основном она передвигается только ночью, так меньше шанс встретить собачек бодрыми. Питается скудно, в основном быстро жарит пойманных белок или зайцев огнём своего заклинания, или ягодами, которые встретит по пути. Иногда она ловит себя на мысли, что не будь она в этой семье, не обучи они её тем знаниям, которыми она сейчас активно пользуется, — сгинула бы в первые месяцы. Она страдает от кошмаров, когда пытается поспать на дереве или в укрытых местах, чтобы её было не видно. А ещё она параноит. Часто параноит. Иногда ей видятся силуэты, когда там нет даже намёка на предмет или движущийся объект.       Но огонь не может стать очередной надоедливой иллюзией её собственного сознания. Не может же? Она остановилась на дереве, поскольку слышала голоса где-то внизу. Она надеялась, что они уйдут, но и перестрелять их из лука было возможным. Марлен слышит пьяные песнопения от мужчин, их языки путаются в словах.       Не почудилось. Действительно огонь. Точнее, свет от костра. Она видит мужские силуэты. Среди них нет ни одной женщины. Она слышит через раз смазано брошенное «ангелочек, ангел, ангелок». Ещё одна банда. Они теперь ходят скопом в десять и больше человек. Скорее всего видели трупы. Марлен даже их не прячет, даёт знать им, что будет, если они всё же смогут отыскать её.       Оставлять их тоже нельзя. Со своей точки обзора она насчитала пятнадцать голов. Эти пятнадцать скорее пойдут на корм диким зверям, чем упустят её. Марлен не хочет знать, сколько Бран назначил за её голову. Одно она знает. Ублюдок сделает абсолютно всё, чтобы вернуть её обратно.       Марлен ждёт час, ждёт два, прежде чем уснут все четырнадцать и останется один на посту. Она даже с далёкого расстояния видит, что парень, человек, молодой. Очень молодой. Ему лет двадцать. Совсем зелёный.       Он даже не слышит, как она подходит слишком близко к нему. Он даже не дёргается, когда слышит её прерывистый вздох во время замаха камнем. Парень падает без сознания, под его головой медленно растекается тёмная лужа крови. Он ей ещё понадобится. Марлен проверяет его пульс на шее. Живой и в отключке. Это то, что ей нужно. Она привязывает его к бревну и берёт первое оружие, что попалось ей под руку. Лопата. Об них марать кинжалы не хочется.       Она заходит в первую палатку к первой жертве. Его голова слезла с подушки, а сам он лежит чуть ниже. Марлен вытаскивает подушку из-под его тёмных волос и прижимает к лицу. Первые десять секунд ничего не происходит, а после начинают дёргаться конечности. Он просыпается окончательно, пытается схватить её за руки и оттащить, но сил уже не хватало. Его руки падают, тело обмокает, стоит отвратительный запах пота и мочи. Марлен вытаскивает его головой наружу только наполовину. Ей хотелось показать, как будет выглядеть каждая стоянка собачек, если они намерены искать её.       Она назовёт это собачьим кладбищем.       Вторая палатка была более вместительной, там было уже двое. С двоими она справлялась больше раз, чем живёт на этом свете. В этот раз хотелось увидеть страх в чужих глазах. Первой жертвой становится тот, что слева. Марлен будит его простым ударом по животу, когда тот распахивает свои серые глаза и даже не успевает сфокусироваться на объекте перед ним, Марлен бьёт его лопатой, от звона которой просыпается второй. Она хватает сероглазого за волосы и приказывает второму молчать, приложив указательный палец к собственным губам. Тот молчит, его и без того большие глаза распахиваются от испуга. Марлен его понимает. Когда охотишься за какой-то целью, последнее, что ты предполагаешь увидеть, — ту самую цель прямо перед собой, за которой ты гнался половину своей жизни. Если не всю.       Марлен достаёт кинжал и вспарывает горло сероглазому. Второй не успевает даже открыть рот, — Марлен метнула в него кинжал. Она в точности повторила то же самое, что и с первой жертвой, выволочив два трупа на улицу.       Третьего она бьёт кинжалом прямо в сердце, не дожидается его пробуждения, вынимает лезвие из плоти и вгоняет её в глаз. Четвёртого она душит проволокой, которая хранилась к него в рюкзаке. Пятому она вырезает глаза обоими кинжалами одновременно. Шестого, седьмого и восьмого, поскольку они спят в одной палатке, Марлен убивает быстро, — каждому из них она выворачивает шею. Девятого она вспарывает живьём, засунув ему в рот кляп. Десятого душит кишками девятого. Одиннадцатому Марлен засовывает ребром лезвие кинжала в рот и давлением выламывает нижнюю челюсть, им и режет ему горло. Двенадцатому Марлен сделала виселицу перед палаткой, поскольку ветка от дерева идеально висела над ней, разбудила его, оглушила ударом по виску и пока тот не мог сопротивляться надела ему петлю на шею, а после подвесила над палаткой. Он дёргался ещё пару минут, не сводя с неё глаз, пока полностью не обмяк. Тринадцатый оказался более чутким на сон, чем Марлен предполагала. Он проснулся, когда она встала над ним, размышляя, что с ним сделать. В темноте он смог разглядеть её, его глаза распахнулись и единственное, что он пролепетал: «пожалуйста». Марлен размозжила ему череп лопатой. Четырнадцатый проснулся из-за шума, успел выйти из палатки. Марлен огрела его лопатой прежде, чем он успел обернуться, но силы не хватило, чтобы вырубить его. Марлен приставила лопату к горлу четырнадцатого, постепенно начала давить ногой. Она слышала хруст трахеи, из его рта потекла кровь, а на самой лопате образовалась тонкая красная линия. От сильного давления Марлен отрубила голову четырнадцатого лопатой.       В его палатке Марлен нашла топор и отрубила голову каждому, кроме двенадцатого и последнего. Он очнулся только когда Марлен закончила сажать головы на самодельные колья. Он выдал себя резким вздохом и шуршанием ног по земле. Он что-то бормотал, пытался ослабить верёвки и выбраться.       Марлен осмотрела своё творение, прежде чем повернуться к парню лицом. Она видит блики костра в его глазах. Его зрачки расширились. Боится. Он дрожит от страха, дёргает ногами, шаркает пятками по земле. Она делает шаг к нему, видит, как он вздрагивает, опускает глаза. Он что-то очень быстро бормочет. «Лунная дева, защити меня…», это всё, что она могла распознать. Она шагает к нему медленно и с каждым дюймом видит как сильнее сжимается тело.       Марлен опускается перед ним на корточки. Парень дрожит, сжимает губы. Она видит, как по его щеке течёт слеза. Блик костра слепит один глаз.       — Тебе страшно? — это всё, что она сказала. Парень поднимает на неё глаза. Он ей не отвечает. Марлен стирает слезу с его щеки. — Ты бы стал первым, кого я убила. Но ты всё ещё дышишь.       — Временно, — хрипит парень дрожащими губами. Она видит синяки на его плечах, когда рубаха сползла ниже.       — Да, — Марлен обводит взглядом лагерь. Пахнет железом, аммиаком и пóтом. — Если тебя найдут, передай им, что меня зовут «Лиловый глаз». Передай им, что это место я прозвала «собачьим кладбищем». И я похороню здесь Брана, когда доберусь до него.       Марлен выпрямляется и уходит.       — Если?       Слово едва вырывается трелью из шепчущих губ. Марлен останавливается, поворачивает к нему голову.       — Скоро на запах крови сюда прибегут хищники, — Марлен облизывает губы, в слюну попадает чужая кровь. Солёная, противная. От неё тянет в животе тошнотой. — Советую молиться усерднее. Животные нетерпеливые создания.

***

      На это же утро её нашли собачки. Она их убила, но задели плечо. Стрела прочно засела, почти никак не вытащить. Марлен пробует её вытащить, шипит. Оно прошло насквозь. Она помнит уроки мамы. «Никогда не вытаскивай стрелу, которая прошла насквозь. В лучшем случае, сделаешь рану больше, в худшем, — порвёшь сухожилия или мышцы.»       Но и оставлять тоже нельзя. Можно получить заражение. Марлен втягивает через зубы воздуха, хватается рукой за древко стрелы и зажмуривается, резко выдёргивает древко и стонет. Она хватается за плечо, дышит так быстро, будто пробежала тысячи миль. Плечо горит, немеет.       Она нашла неплохое и укромное место. Её закрывает от чужих глаз небольшая горка, в трёх шагах от неё вода, с острым берегом намного выше водной глади. Под берегом есть укромное место на случай, если придётся прятаться прямо в воде. Она нашла и кучу тряпок за всё время собственного скитания. Стирала их тем самым мылом из дома, прежде чем помыть хотя бы плечо. Она не взяла нитки из дома, её там чуть не поймали другие подоспевшие собачки, благо, у тех двоих были лошади. Ей нужно зашить плечо. Рана кровоточит, пульсирует.       Закатное солнце медленно покрывает землю алыми лучами. Ей нужно поймать хотя бы одну белку или зайчика. Она попробует зашить рану их сухожилиями в качестве нитки, а коготки будет использовать в качестве иголки.       Она ведёт ухом, слышит шорох листвы, хруст веток. Это не животное. Гуманоид. Они все до одного неуклюжие, как хромая собака. Марлен тянется к луку, хватает его за рукоятку и вытягивает из колчана стрелу. Припадает к землистой стене, прислушивается, крепко сжимая рукой рукоять, между пальцами стрелу и тетиву. Мужчины. Они смеются где-то вдалеке. У неё есть время спрятаться. В том самом провале в воде.       Вода кажется ледяной, когда Марлен только погружается. Источник совсем маленький, достаёт ей исключительно до пояса. Она прячется в тени, крепче перехватывает рукоять лука.       Голоса ближе.       — Эй, а это не вещи той суки?       — Да кто бы знал.       — Нет, я реально вам говорю, это её вещи! Она недалеко! Или, как обычно, спряталась от нас.       — Подождём её здесь. Она не дура, чтобы без запаса воды шляться по лесам.       Марлен затаивает дыхание, уши прижимаются, пытаются уловить каждый шорох. Они садятся на её место. Один из них решает подойти к водоёму выпить. Марлен наблюдает, как его руки зачерпывают воды, как водная гладь рябит. Он слишком близко к ней, одно неверное движение и увидит её. Нельзя рисковать. Он в любом случае может увидеть её. Задать только угол обзора. Нужно действовать. С остальными она справится после него. Марлен берёт древко стрелы ртом. Ей достаточно вытянуть лук, захватить его голову и потянуть вниз. Он с громким вскриком падает в воду, всплеском поднимая мелкие волны. Марлен прижимает рога лука к себе, не даёт собачке двинуть руками, ломает шею. Его падение в воду подняло шумиху. Её наверняка видели. Оттягивает его труп ближе к себе и пробивает острым концом лука глаз. Они не поверят, но внимание отвлечёт.       Она не успевает двинуться, её хватают за локоть и тянут из воды. Марлен резко вытаскивает кинжал из соседней перчатки. Он совсем тонкий как игла. Она бьёт прямо в сплетение вен, рука, с криком её обладателя, отпускает локоть. Марлен хочет отплыть, её снова хватают, на этот раз две руки двух чужих мужчин, силой вытаскивают из воды. Марлен снова вытаскивает кинжал из перчатки, замахивается на одного, но опережает её удар кулаком прямо в нос. Она чувствует солоноватый привкус крови на языке. Её припечатывают к земле, а два её кинжала-иголочки оказываются уже на её сплетениях вен, — запястье и внутренняя сторона локтя.       — Не дёргайся, зайчик, — сальная улыбка перед лицом, мужчина облизывает губы. Он него несёт пóтом. — Дяди тебя не обидят.       За ним ещё один мужчина, смотрит с высоты.       — Она?       Голос далёкий, она видит того парня, которого оставила на собачьем кладбище. Он весь забитый, кивает так быстро, насколько может, свистит сквозь выбитые зубы: «она». Она видит мелкие движения головой от стоящего. Парню быстро ломают шею в один громкий хруст. Его тело с глухим звуком падает на землю.       — Бран хорошо платит за тебя, ты знала? — Марлен молчит, смотрит на мужчину, чувствует, как иголки упираются прямо в вены. — И чего он в тебе нашёл, а? Ни сисек, ни задницы. Даже лицо страшное! У тебя что, между ног золото? Очень хочется проверить, — Марлен впервые брыкается, рычит сквозь зубы, сверлит взглядом. Их четверо, не считая двух убитых. Рот заполняется слюной и кровью. — Ну, не брыкайся, дяди очень устали по нескольку лет искать тебя. Расслабься, получай удовольствие.       Горло стягивают тиски. Не плакать. Не плакать. Она всё ещё пытается вырваться. Марлен сжимает зубы, когда одни чужие руки лезут под рубаху, а другие стягивают сапоги. Он держит кинжалы под идеальным углом. Марлен собирает всю накопленную слюну вместе с кровью и плюёт в лицо одного из них, который держал кинжалы. Она попадает немного в глаз. Он с несвязным возмущением отпускает её руку. Марлен выхватывает у него из руки кинжал и вспарывает глотку, резко разворачивается и вспарывает вторую. Она делает поворот на коленях, упирается пяткой в землю. Третий не отличался умом, побежал прямиком на неё. Марлен хватает его ногами за шею, падает на спину и проворачивается через плечо, оказываясь наверху и всаживая кинжал-иглу в глазницу. За это время четвёртый сократил расстояние, отпихнул её ногой в сторону. Марлен бьёт его по колену, сбивает с ног. В ушах стучит. Она слышит только своё бьющееся сердце. Она сжимает пальцами чужую шею, давит на подъязычную часть. Она дрожит. Её руки дрожат и она не слышит своего собственного крика. Она не видит, как краснеет лицо мужчины, как в панике пытается ухватиться за её руки. Перед глазами всё плывёт от пелены ярости и слёз. Она не чувствует, как он дёргает ногами в попытке избежать участи. Она не слышит, как ломается подъязычная кость, как его руки падают по обе стороны, и он обмякает. Её руки дрожат так сильно, что не может на них опереться.       Её трясёт абсолютно всю, от кончиков пальцев до губ. Она дрожит так сильно, что не может совладать с собственным телом. Она сжимает и расслабляет руки, но дрожь ещё более сильной волной накрывает её. Марлен плачет. Давится, хрипит. Слёзы бегут так быстро, что она не успевает их убрать. Они падают на землю. Падают и падают, падают и падают. Паника сковывает её.

***

      Пятьдесят лет скитаний. Пятьдесят лет абсолютного ничего. Иногда она даже просит в голове, чтобы это закончилось. Её по неосторожности убьёт одна из собачек или она живьём замёрзнет где-то в лесу. И каждый раз, когда встречаются собачки, каждый раз, когда они вовсю готовы взять её в любом из смыслов, — Марлен их убивает. Безжалостно, медленно, кроваво.       Ещё одну зиму на улице она не переживёт. Все пятьдесят лет она грелась исключительно из-за удачи найти заброшенный дом или несколько тёплых одеял, но последние месяцы до зимы не было ничего. Лес, лес, лес, лес и только лес.       Она бредёт по лесам последние недели до наступления зимы. Земля уже затвердела от холода, ступни колет от мороза, пальцы она уже не чувствует. Иногда она теряла сознание от переохлаждения, приходилось через силу вставать и идти дальше, когда казалось, что нужно остаться прямо здесь и сейчас. Она знает, что с ней. Она умирает. Долго и мучительно умирает от холода, как беглая бездомная зверушка. Иногда становилось тепло и хорошо, что будто бы так и надо. Марлен знает, что это её тело пытается обмануть, оставить здесь навеки.       Она не может остановиться. Не здесь и не сейчас. Пальцы горят, как от раскалённого жгута, которым её хлестали несколько часов. Марлен трёт бледные пальцы, когда видит впереди дом. В окнах света нет, по крайней мере в передних.       Её тело снова оживилось, она начала двигаться аккуратно по мере приближения к дому. В боковых тоже нет света. В одной комнате открыто окно. Она видит через него, что дом явно жилой. Сейчас вечер. Марлен хватается деревянными пальцами за карниз и аккуратно приподнимается, заглядывает внутрь. В комнате никого нет. В самом доме нет никакого шума. Всё аккуратно лежит на своих местах. Нет даже треска в камине, Марлен видела дымоход на крыше. Будто в какой-то момент все просто ушли отсюда. Марлен перелезает в дом. Ей нет никакого дела по какой причине дом опустел. Главное, что пустой. Нужно найти камин и дрова.       Марлен выходит из комнаты и её бросает в дрожь. В доме тепло. Она прерывисто выдыхает от смены температуры, сжимается. Здесь явно кто-то есть. Или был недавно. Марлен аккуратно идёт вперёд по коридору. Половицы скрипят под ногами. Нет совершенно никаких звуков. Даже за окном тихо. Это странно и жутко. Марлен дрожит, сцепляет пальцы между собой. Она слишком поздно слышит позади себя рывок и чужая рука хватает её за шею, а вторая закрывает рот.       Марлен резко пятится назад, прибивает напавшего к стене и бьёт его ещё несколько раз, а после выхватывает кинжал, вспарывая чужую ногу. Она перебрасывает мужчину через плечо, тот с громоздким звуком падает на спину. Марлен хватает его за горло, его чёрная борода путается под пальцами, бьёт по половицам затылком. Она душит его несколько минут, останавливается только когда мужчина перестаёт подавать хоть какие-то признаки жизни. Она встаёт на ноги, стряхивает дрожь с рук и с пальцев, оглядывается. Если бы он был здесь не один, другие бы подоспели на помощь. На глаза в тусклом свете попадается камин. Марлен трёт руки о штанины, подходит и закидывает туда дров. Она только хочет прошептать «игнис», как слышит плач. Детский плач. Младенческий.       Пальцы, дыхание, всё тело немеет. Нет. Нет-нет-нет-нет-нет. Она не могла… Нет. Марлен идёт на звук, все внутренности сжимаются.       «Нет. Только не это. Пожалуйста.», твердит голос в голове. Слова сливаются в единое жужжание, её тошнит. Она подходит к наглухо закрытой двери, за которой во всю кричит, надрывается ребёнок. «Пусть там будет ещё кто-то. Пожалуйста, пусть там будет кто-то другой.»       Она толкает дверь внутрь, та хлопает по стене с оглушительным звуком. В небольшой комнате стоит люлька, кроватка, несколько корзин. Рядом с люлькой кресло, на ней книга и одеяло, рядом на небольшой тумбочке стоит свеча. Она ещё горит. В глазах стоят слёзы. Марлен на негнущихся ногах идёт к люльке. Всё, что было у неё в руках всё это время с грохотом упало где-то позади. Она чувствует, как бегут слёзы, с оглушительным звуком падают на пол.       Она нагибается в люльку. Ребёнок. Младенец. Ей на вид не больше двух месяцев, она кричит, надрывается, не обращает никакого внимания на округу. Марлен берёт её на руки и машинально укачивает, поёт колыбельную, пребывая в состоянии шока и ужаса. Её распахнутые от страха глаза смотрят на ребёнка в руках с такой болью, что дрожат руки, зудят слабо заживающие запястья. Слёзы бегут по щекам, Марлен постоянно приходится поднимать голову, чтобы холодные слезинки не упали на девочку. Марлен не может повернуться и уйти дальше за пределы этой комнаты. Её сковал первобытный страх.       «Пусть это будет кошмар. Пусть это будет кошмар.», твердит в голове самой себе, переходя на быстрый почти молящий шёпот.       Ребёнок успокаивается и только тогда Марлен может переступить с одной ноги на другую. Что с ней делать? Она не может взять её с собой, оставаться здесь не может, ребёнок умрёт от голода. У неё подкашиваются ноги, упирается одной рукой на подлокотник кресла, второй держит ребёнка. Дрожь бежит по телу.       Она всхлипывает, закрывает рот ладонью, чтобы не разбудить младенца. Прижимает маленькое тельце к себе, закрывает глаза. Она дрожит, бесшумно плачет себе в руку, закрывает нос пальцами. Она не знает, что делать дальше. Она в тупике.       Марлен пересиливает себя только когда дрожь полностью спадает, когда может нормально дышать. Она кладёт ребёнка обратно в люльку. Ей нужно придумать, что делать с ней. Она выходит из комнаты, опираясь на углы, косяки и стены, потому что без них она готова упасть.       Она идёт мимо человека, его мёртвое тело изредка подрагивает. Иногда его руки произвольно поднимаются, дрожат и опускаются, сжимаются пальцы. Марлен пытается не смотреть на него. Она идёт в ту комнату, из которой вышла. Там была кровать. Она встаёт в дверном проёме и не может, не хочет пройти. Она видит одну полностью пустую тумбу, на второй лежит перевязанный, пузатый от количества писем, конверт. Нет ни отправителя, ни получателя. Она открывает конверт и читает первое письмо. Как оказалось, нечто в виде личного дневника.       «14-е Марпенота. Совсем скоро появится наш первенец. Элая настаивала, чтобы мы переехали сюда из шумного города, говорит, мол, ребёнок будет расти здоровым. Отказывать беременной жене — грех, поэтому мы здесь. Пришлось оставить дело писаря в местной газете, но это даже плюс. В конце концов, теперь я могу посвятить себя жене, ребёнку и писательству. И хозяйству. Элая очень настойчивая женщина, особенно в том, чего она хочет.»       Марлен читает следующий пергамент, садится на не заправленную постель.       «6-е Уктара. Элая совсем побледнела. Она ничего не ест, только спит. А во сне то и дело шепчет что-то. Сегодня ей свело судорогой ногу, на любые попытки поесть её тошнит и вся еда выходит обратно. Ночью у неё началась горячка. Меняю ей компрессоры каждые тридцать минут, — они высыхают на ней. Она заплакала, сказала, что это невыносимо. Я знаю, милая, знаю.»       Марлен пытается глубоко дышать сквозь сжатые в напряжении лёгкие, читает следующий пергамент, полностью измазанный в чужой крови.       «10-е Уктара. У Элаи начались роды, помогал ей как мог, но она умерла. Боги забрали её у меня. У нас родилась девочка. Она хотела назвать девочку Рози, а мальчика… Это уже неважно. Я похоронил её на заднем дворе. Я больше не могу спать на этой постели.»       Марлен закрывает свободной рукой рот, слёзы снова накапливаются.       «11-е Уктара. Я сделаю всё для маленькой Рози.»       Марлен всхлипывает, протирает глаза.       «12-е Уктара. Рози не нравится моя борода. Она дёргает её, плачет, когда она колет. Я побреюсь, маленькая, только не плачь.»       «13-е Уктара. Я совсем не сплю. Сижу в кресле у люльки, там же и сплю. В спальню почти не захожу, даже не смотрю в сторону заднего двора. Я туда никогда больше не зайду.»       Последний пергамент был свежим, Марлен нашла его рядом не в стопке. Чернила почти застыли на нём.       «16-е Уктара. Стало сильно холодать, а мне неспокойно. Пришли какие-то мужики, стали расспрашивать про некую девушку, звали её ещё странно так, — ангелом. Один заикнулся про внешность, но я за несколько миль отсюда ни одной живой души не видел. И мужики странные были: грязные, побитые. Одним словом, — страшные. Если эта девушка здесь и объявится, попросится на ночлег-другой, я точно им её не отдам.»       Это стало последней каплей. Марлен рывком откладывает пергаменты в сторону, закрывает лицо руками и плачет навзрыд. Она задыхается от накопленных слёз и эмоций, давится их солью. Она никогда ещё не чувствовала себя настолько убитой.       Что она натворила? Что она сделала? Она впервые соглашается с Браном, только бешеное животное, а не человек способен на такой ужас. Она чудовище. Чудовищечудовищечудовище.       Марлен ревёт, кричит себе в руки от понимания безысходности. Ей плевать насколько это громко и слышат ли её. Она готова умереть прямо здесь и сейчас, потому что Марлен боится себя. Что она ещё может натворить и насколько масштабным этот ужас может быть?       Она стонет себе в руки пресловутое «нет-нет-нет…», но её «нет» не вернёт к жизни отца маленькой Рози. Это «нет» не вернёт всё обратно и Марлен не пойдёт другой дорогой. Пальцы дрожат, ногти царапают кожу. Она ужасна, отвратительна. Она недостойна жить, дышать этим воздухом, когда убивает ни в чём не повинных. Она заслуживает смерти. Самую долгую и мучительную. Но даже если Марлен умрёт, Рози останется всё тем же новорождённым младенцем, а её отец продолжит лежать в коридоре дома. Рози умрёт. Даже если не от руки Марлен, так от голода или болезни. Марлен тошнит от осознания. Рози умрёт. Голод или болезнь страшнее любого ножа.       Марлен нужно смириться. Это милосердие, а не грех. Но Марлен прекрасно понимает, что для неё это пострашнее греха. Она будет винить в любом случае себя. Потому что это она поставила саму себя перед самым ужасным выбором. Марлен всё ещё чувствует, как дрожат пальцы. Она трёт запястья до фантомной боли, шипит и смотрит на тонкую кожицу поверх ужасных ран.       Марлен поднимается на трясущиеся ноги, берёт с собой подушку. Это милосердие, это милосердие. Дверь распахнута, полено лежит около входа, это его Марлен уронила. Она чувствует, слышит, как бьётся сердце, как быстро и как больно ударяется о рёбра. Марлен хочет разорваться на части. Она снова заглядывает в люльку, Рози спит. Только сейчас Марлен замечает висящую над люлькой самодельную карусель из соломенных игрушек и верёвочек. Марлен сжимает губы, пытается не зареветь с новой силой.       Подушка втрое больше маленькой головы в кроватке. Марлен кусает себя за щеку. Не плакать. Она опускает подушку сверху. Это милосердие. Слегка фиксирует руками, закрывает глаза, жмурится. Она не выдерживает, всхлипывает, начинает дрожать и реветь с новой силой. Она не видит ничего, кроме мыльных силуэтов. Марлен плачет, не слышит больше ничего, кроме пульсирующей крови в ушах. Она монстр. Она чудовище. Это милосердие.       Марлен похоронила их рядом с могилой Элаи, женой и матерью тех, кого она убила.