Лиловый глаз

      Она словно выныривает из воды, когда её выбрасывает из рунного круга на зелёную траву. Марлен тут же подхватывают и заключают в крепкие объятия.       — Мать твою, больше не пугай так! — возмущается жрица, укладывая руки на лицо шокированной эльфийки. — Когда ты остановилась и начала целиться в бочку, я думала ты нас всех переубивать хочешь!       Марлен шмыгает носом. Всё-таки вдохнула дыму. Они все перепачканные, грязные и такие уставшие, что нет ни малейших сил. Тень улыбки мелькает на уголках губ Марлен, прежде чем робко ответить на объятия Шэдоухарт, укладывая подбородок той на плечо. Они знакомы сколько? Буквально и недели нет? А они уже обнимаются и переживают друг за друга. Марлен не понимает. Как это произошло и когда. Она не обнималась ни с кем сто восемьдесят лет, а теперь буквально не выпускает из рук первую встречную. Это так… странно. Её уши опускаются вниз. Она в принципе мало кого обнимала. Только родителей и сестру, пожалуй. Ну и тех, с кем она спала по собственной воле. Так уж вышло.       Шэдоухарт шипит, отпрянув от Марлен, хватается за ладонь и жмурится.       Отличный момент для того, чтобы не попасть под раздел «слабых».       — Нам нужна передышка, — произносит Марлен, осматривая остальных. Её пальцы неловко находят ладонь Шэдоухарт, крепко сжимая.       — А Хальсин? — говорит Карлах, стоя чуть поодаль от Астариона, привалившегося плечом к камню.       Марлен жмёт губы, осматривается. Они буквально в нескольких шагах от рощи, но заходить в неё нет ни малейшего желания. Она сейчас слишком устала и раздражена, чтобы идти на дипломатический разговор. Ей нужно отдохнуть и собраться с мыслями, чтобы не прибить друида на месте прямо на глазах его сородичей или кем они там приходятся.       — Друид будет ждать сколько захотим, — Марлен вновь смотрит на союзников. — Мы заслужили отдых. Да и я сейчас не настроена на разговор с этим ублюдком.       Союзники блаженно выдыхают. Всей группой они направляются прочь от рощи на неопределённый срок, дабы прийти в себя и залатать раны.

***

      Тишина в лагере успокаивала даже под треск костра. Марлен вызвалась помыться последней, дабы сидеть в воде без счета времени. Предпоследним был Гейл, минут десять назад ушедший в сторону воды. Было немного времени на подумать, прежде чем он вернётся.       Как оказалось, свежевать в этой группе умеет только она, поэтому без неё не будет никакого ужина. Марлен сидит на поваленном стволе дерева и греет руки о костёр. Шэдоухарт запретила трогать ей компресс, пока та не помоется.       Кровь и грязь давно высохли на её теле, поэтому сдирать корки с лица, параллельно грея руки, было сейчас её единственным занятием, пока не пришёл Гейл и не настала её очередь идти. Комплект её лагерной одежды был рядом вместе с куском мыла, поэтому быстро подхватила свои пожитки и направилась к воде. На таком же поваленном дереве она и оставила все свои вещи, почти рывком стягивая с себя грязную одежду и откидывая ту ближе к воде, чтобы постирать. Марлен смотрит вниз на шрам ниже живота, отвратительной линией идущей от одной кости бедра к другой, словно улыбка.       Она выдыхает через рот, уговаривая саму себя не думать об этом. Компресс полетел куда-то в лес, Шэдоухарт всё равно сказала, что он больше непригоден для повторного использования, поэтому церемониться с ним Марлен не стала. Вода холодная, почти ледяная от достаточно прохладного вечера. Наверняка, те, кто купались первыми, застали воду ещё едва тёплой. Марлен ныряет с головой, выныривая почти так же быстро, мотая головой из стороны в сторону. Её уши слегка дёргаются от холода и Марлен выдыхает. Так привыкнуть к воде можно гораздо быстрее и легче.       То, что осталось от куска мыла, пахло ромашкой и чем-то ещё сладким. Марлен намылила полностью всё тело, смывая остатки грязи и крови если не мылом, то ногтями, счёсывая всё до красноты. Было противно прикасаться к себе, когда дело дошло до ног. Нет, не от того, что она убила так много жизней за сегодня. Скорее подсознательно, это было под запретом её собственной головы.       Осматривая собственные пальцы и ладони, Марлен ощупывает новые мозоли и царапины. Она не помнит, чтобы у неё когда-то были такие худые пальцы, чтобы можно было увидеть каждое разделение фаланг. Руки слегка искажаются под водой, когда она набирает в ковшик ладоней воды и вновь ополаскивает лицо. Волосы были самой отвратительной частью всего процесса. Намыливая их тем же мылом, Марлен расчёсывает пальцами мокрые пряди, жмурясь от того, что приходилось их рвать из-за количества крови, которая просто так не отмоется и прядь можно было просто отстригать. А раньше у неё были красивые волосы, как ей говорила мама. Они вроде как достигали её поясницы. Марлен уже не помнит многие незначительные детали. Но помнит как сейчас, как руки мамы заплетали ей косу, когда она ещё не могла её делать самостоятельно. Она помнит, как её руки гладили её по волосам. Марлен неосознанно делает как она. Мягко, едва касается головы, гладит именно волосы. Она гладила каждый волосок и каждую частичку её тела с такой любовью, так несравнимо абсолютно ни с чем.       И Марлен впервые понимает, как сильно она по ним скучает. Как сильно ей страшно. Как сильно ей холодно. И вовсе не от воды. От одиночества.       Слёзы обжигают щёки.

***

      — Натяни тетиву вот так, аж до щеки, — отец направляет маленькие руки в правильном положении. Импровизированная мишень из трухлявого пня была неподвижна, но детские ручки всё равно дрожали. — Напряги спину, если ты промахнёшься, в этом не будет ничего страшного. Только убедись для начала, что ты прицелилась, — красный глаз Марлен на секунду зажмуривается. — Вот так, молодец, — рука папы немного движет левую руку вперёд. — Теперь отведи тетиву к носу, чтобы не поранить его.       Марлен следует его указаниям, открывает левый глаз и отпускает тетиву. Стрела пролетела мимо, врезаясь в землю.       Слишком большие для маленькой головы ушки опускаются вниз вместе с глазками.       — Всё хорошо, Марлеша, ничего страшного, — папа держит её за плечи. — У тебя всё получится. Посмотри на меня, доченька.       Разноцветные глазки наконец смотрят вверх на лицо папы. У него такие яркие рыжие волосы, как костёр. И такие зелёные глаза, как скошенная трава, которую они недавно собрали в большие мотки для Лилу и Триши. Они уже больше не жеребята, а целые лошади. А ещё у папы неприятная щетина. Мама постоянно говорит ему сбрить её.       Он улыбается ей, зная, что она сделает. Уткнётся ему в грудь и попросит обнимашек. Марлен всегда так делает. Она не говорит. Но в этот раз сказала, уже повиснув на шее.       — Обнимашки, — тихо просит, не требует, утыкаясь уже в шею носом. Папа обнимает. Он всегда обнимает. Крепко-крепко, целует так же крепко-крепко в макушку или висок, куда легче. Сейчас целует в висок, не обращая внимания на то, что Марлен несколько раз ударила его случайно кончиком лука по затылку. Ей можно.       Разноцветные глазки смотрят вперёд, находя взглядом соседских мальчишек Бакмэн, которые тихо смеются над ней, изображают, дергая уши вперёд. Марлен сильнее жмётся к папе. Папа защитит, он всегда защищает.       — Мальчики, что вы тут забыли? — грозный тон мамы всегда их пугал. Папа слегка отпускает Марлен из объятий, поворачивая голову назад. — Вас отец ничем не занял? А ну брысь отсюда, пока я на вас собак не спустила!       У них никогда не было собак, но работало это убедительно на этих дурачков. Мальчишки семьи Бакмэн убежали быстро. По пухлой бледной щечке течёт слезинка. Она выпускает лук из рук, кулачками утирая глаза.       — Ты чего, Марлеш? — спрашивает папа, от чего слёзы ещё сильнее бегут по щекам. Марлен вновь виснет на папиной шее, плача уже навзрыд. Она слышит как к ней бежит мама, падает рядом на колени.       — О Боги, что случилось? Это я её напугала? Прости, прости меня, Марлеша, — тараторит мама, обнимая её со спины, даже не дожидаясь ответа папы. Марлен не боится собак, она знает, что мама врунишка.       Она их первая дочь, хоть и не родная. Они никогда не говорят ей этого. Для них она родная. Для них единственных она всегда Марлеша.

***

      От слишком большого количества огня в глазах щипит, а волосы высыхают слишком быстро. Шэдоухарт молчит, обрабатывает рану, критично осматривает, словно расценивает варианты лечения.       — Я могу залечить её магией или зашить вручную, — подаёт она голос, обращает к себе внимание Марлен. Шэдоухарт слишком непривычно выглядит. Волосы не в каком-то подобии хвоста, а лишь низко завязаны тёмно-фиолетовой лентой. Челка мокрая, прилипшая ко лбу, без ободка. Без привычных чёрных теней, её глаза намного ярче и больше. Она выглядит… расслабленно. Нормально.       — Восстанавливайся, я и потерпеть могу, — бубнит Марлен, отрезая ножом бок красного яблока. Она любит зелёные, чтобы как лимоны кислые, но всё равно отправляет кусок в рот, отрезая другой бок уже для жрицы, протягивая ей. Та берёт без слов, так же отправляет в рот и достаёт нитки.       Шэдоухарт прожёвывает, глотает и произносит:       — Вот бы кому-то такое же терпение, — и косится на Астариона, развалившегося у своей палатки на подушках с книгой в руках. Той самой, которой получил от Марлен по плечу.       — Ха! Сравнила! — Астарион издаёт лающий смешок, не отрываясь от текста. — Её плечо и мой бок! Я, между прочим, ещё молодцом держался.       Девушки негласно хмыкают. Нет, не над эльфом и его силой воли. Он действительно заслужил похвалы, такую выдержку ещё иметь надо. Марлен отрезает ещё один кусочек яблока, только-только хотев съесть, как рядом присаживается Уилл и кусок протягивается ему. Тот отказывается и Марлен пожимает плечами. Ей же больше достанется. Шэдоухарт зашивает рану аккуратно, не торопясь. Марлен даже бровью не ведёт, продолжая есть яблоко, оставляя и кусочки для жрицы у себя на коленях.       — Может остаться шрам, если тебя это, конечно, волнует, — добавляет Шэдоухарт, делая третий стежок.       — Не волнует, — отвечает Марлен даже не прожевывая, кончиком ножа указывает на шрам поперёк щеки. Уилл по другую сторону хмычет. Марлен косится на него, как бы говоря: «что смешного?» и Клинок Фронтира указывает взглядом на нож.       — У тебя шрам на лице и ты не боишься вновь обзавестись новым? — интересуется Уилл, рога укрывают тенью вставной глаз, оставляя горящий красный на обозрение.       Марлен перестаёт жевать, уставившись на Уилла. Грудь сжалась, понять и обуздать эмоции пока не получается. Она хмурится, сжимает челюсти до идущих желваков.       — Я аккуратна с ножами, — и будто в подтверждение этому ловко разворачивает нож лезвием вниз, с громким, но глухим ударом врезая в древесину между их бёдрами. — А это, — она указывает вновь на шрам, но уже пальцем. — Не я себе оставила.       Шэдоухарт хмурится, укладывая руку на плечо Марлен, крепко удерживая на месте. Жрица ещё не закончила и только из уважения к ней, Марлен не уходит к Гейлу для разделки кролика.       — Извини, я не думал, что это так… лично, — тихо говорит Уилл и Марлен делает глубокий вдох.       — Извинения принимаются. И да, это… личное, — слишком личное и слишком болезненное. Она мало когда прикасается к левой щеке. Знать им то, что сама Марлен знать бы не хотела, не нужно. Уши сразу идут вниз и Марлен оставшееся время смотрит в огонь, удерживая недоеденное яблоко в руке. Шэдоухарт изредка отвлекается от работы на кусочки яблок, оставленные для неё.       Как только жрица заканчивает со своей работой, Марлен быстро и тихо благодарит, удаляясь к ожидающему её волшебнику.       Свежевать тоже отец учил. Чтобы снять шкурку, нужна большая сила, ну, или проворность. Пока отец рывком снимал шкурку целиком, Марлен кропотливо срезала её ножом, к двадцати годам успев переиграть его, срезав с десяти тушек шкуру, пока папа справлялся только с пятым из всей двадцатки. Потом надо вытащить внутренности, чего Марлен просто терпеть не могла. Это было для неё самой отвратительной частью, начиная от запаха и заканчивая консистенцией.       Но это приходится делать, заталкивая вглубь лезвие под тонкую кожицу вдоль живота зайца. Ладони почти в момент окрашиваются красным, как только Марлен погружает их внутрь тушки. Где-то под боком произносит категоричное «фу» Астарион. Марлен хочет швырнуть в него эти внутренности забавы ради, но лишь отбрасывает их в сторону, заверяя себя, что стоит обзавестись неким подобием портала в сторону разрушенного наутилоида, чтобы сбрасывать туда отходы и лишь хмыкает на эту мысль. Она делит мясо на отдельные куски: рёбра, лапы, грудинка, шея. Всё это отправляется в котелок, к овощам, томиться в ожидании.       А Марлен смотрит то на костёр, то на Астариона, задаваясь вопросом, а возможно ли то, что она могла сцедить кровь с тушки для него? Когда он в последний раз ел, поскольку те секунды, когда он лакомился её ладонью, вряд ли дали хоть какое-то подобие насыщения. В следующий раз нужно попробовать.       — Прости, может мой вопрос покажется нетактичным, — Гейл не смотрит на неё, держит маленький кулёк ткани с щепоткой соли, которая отправилась в котёл следом за мясом. — Но где ты научилась так хорошо свежевать?       — Дома, — Марлен выпаливает неожиданно для самой себя, но продолжает, прижимая уши к голове. — Отец научил.       — Не думал, что эльфы так жестоки к животным, — бубнит словно себе Гейл, отправляя лёгкую улыбку Марлен, засовывая ткань от соли в карман своей мантии.       — Мой отец не эльф, — Марлен сверлит взглядом Гейла, хмурится, жмёт губы. Не стоило говорить. Не стоило в принципе отвечать на его идиотский вопрос. Она видит, как его рот приоткрывается и останавливает, продолжая за него: — И моя мать тоже.       Это вызовет лишний интерес. Нужно срочно переводить тему. Сердце бьёт в грудь сильно и больно. Воспоминание о Гейле и его страсти к артефактам словно преподносит само себя на блюдечке. В воздухе витает аромат картофеля и крольчатины.       — Что там по поводу твоих занятных отношений с артефактами?       Гейл столбенеет, не находя нужных слов, посмеивается, смотря то на котёл, то на природу. Куда угодно, но не в глаза Марлен. Возможно, она и вправду слишком угрожающе выглядит. Обычно она так смотрела на наёмников Брана, что смогли её нагнать и приходилось выпытывать многое подобным взглядом. Марлен решает опустить эти воспоминания немного вглубь сознания, смягчая, она надеялась, взгляд.       — Думаю, сейчас не очень подходящее время, — Гейл тоже увиливает от темы. Его главная проблема. Марлен иногда удивлялась, как ей удалось найти такое количество проблемных союзников. Ни одного нет без слишком большой проблемы.       — Думаю, сейчас самое подходящее время, — Марлен говорит с напором, тут же тушуется, проглатывая испуганный вздох. Он не её жертва, не наёмник Брана. Она не должна так с ним говорить. — Впрочем, забудь. Расскажешь когда посчитаешь нужным.       Марлен всем телом ощущала на себе взгляды союзников, которым прекрасно была видна картина, когда она слишком быстро уходила обратно к костру. Она бы предпочла уйти в палатку, но это вызовет лишние вопросы. А ещё у неё урчит в животе.       Она садится вновь рядом с Уиллом, протягивая руки к костру. Языки пламени танцуют, шипят, оставляют в воздухе кусочки пепла от древесины. Они почти обжигают, почти дотягиваются до бледных пальцев. Марлен смотрит на огонь и даже не моргает, не обращает внимание на гуляющие тени союзников. Она слишком расслабилась. Руки сжимаются в кулаки, костяшки едва обдаёт жаром, и вновь расслабляются, показывая бледные пальцы. Марлен вычистила ногти до идеальной чистоты, что даже болела кожа. Уши улавливают треск сбоку, дёргаются, а вместе с ними и глаза Марлен, устремившиеся на звук. Рядом садится Карлах, протягивает ей жестяную тарелку с варёным картофелем и кусочками крольчатины.       Марлен кивает в знак благодарности, рот не раскрывает, боится сболтнуть лишнего. Едят все почти молча: треск костра и редкие разговоры Уилла, Гейла и Карлах разбавляют тишину. Астарион не садится вокруг костра со всеми, держится поодаль, читает. Точнее, почти читает. Марлен замечает, как стреляют красные глаза на группу, осматривают, явно ищут слабые стороны.       Марлен выдыхает, опускает взгляд на тарелку и берёт первый кусочек крольчатины. Ей без разницы как она ест, главное насытиться. А таким скудным ужином за весь день явно не насытишься. Она видит, как сбоку ей протягивают ложку. Марлен отмахивается, продолжая есть руками. Она не аристократка, ей плевать на манеры и ощущение комфорта. Да и знать им необязательно, что при необходимости она ела мясо сырым, прямо с костей, даже не свежуя тушу.       — Знаешь, — Уилл откусывает с кости мясо, рассматривая её. Марлен не смотрит на него, но уши дёргаются, слушают. — На тебя посмотришь, не то что есть не захочешь.       — Но ты продолжаешь есть, — тихо отвечает Марлен, откусывая кусок от половинки картофеля.       Уилл хмыкает, Карлах смеётся, а Марлен не совсем понимает из-за чего. Она продолжает есть, не отрывая взгляда от тарелки. И вновь размеренная тишина. Все в своих мыслях, каждый думает о своём. Марлен наоборот, старается не думать. Она пытается завлечь себя воспоминаниями о танцах. То, как ей было легко. То, как прохладный ветер остужал её горячее тело. Казалось, это было недавно, вот, рукой подать, а после лезут мысли о сотне лет рабства и восьмидесяти лет выживания. Бран почти поймал её, если бы не иллитиды. Он почти вернул себе своего «ангела». Марлен вздрагивает, возвращает расфокусированный взгляд на тарелку. Невидимая рука неприятно движется по затылку, захватывает пятернёй кончики и корни волос. В грудь бьёт холод, дыхание сбивается. Она дёргает ушами просто так, для успокоения, оставляет тарелку на поваленном дереве и движется к себе в палатку, закрываясь от лишних глаз в кромешной темноте. Ещё не скоро её очередь патрулировать, нужно… поспать? Марлен хочет засмеяться, только знает, что это будет истеричным смехом. Ей нужно как-то отдохнуть, чтобы не уснуть позже. Из всех воспоминаний, из которых состоит её жизнь наполнены болью и кровью. Ей больно вспоминать семью, ей больно вспоминать «работу» и «место перевоспитания», так Бран называл её годы рабства.

***

      Прачка отходит от неё на несколько метров. Прошлая встреча с ангелом закончилась откусанными пальцами, приближаться больше не хочет.       К ней подходят «кто-то», она не может видеть их из-за яркого света с двери, хватают под руки и волочат наверх. Она не помогает. Она брыкается, пытается укусить, кричит, вопит. Ей отвесили сильную пощёчину, надеясь, что она замолчит. Она рычит, почти рявкает. Она не говорит. Она пытается вытащить свои руки, пытается перегородить путь ногами, зацепляясь за любой выступ. В этом доме теплее, чем в подвале. Тут пахнет свежими цветами, кажется, лилиями, ещё отдалённо совсем невесомо, будто с улицы, свежей выпечкой. Боги, она бы отдала всё ради хотя бы одной крошки. Сколько она не ела? Сколько она здесь?       Милла. Мама. Папа. Они наверняка беспокоятся о ней. Она не знает, сколько дней прошло, вода больше не даёт ориентира. Дверь сбила счёт ещё в прошлый раз.       Она обещала Милле куклу.       Вновь скрип двери, она слышит как затаили дыхание две души в новой комнате. Она поднимает взгляд лишь немного, видит брошь. Она её украла у того аристократишки, это наверняка не может быть он. Пожухлая, обвисшая кожа. Бран. Она с новой силой начинает брыкаться, рычать и кричать что-то. Она не слышит что кричит. В груди всё сжимается до ноющей боли. Её оставляют на полу, хватают её руки и связывают. Руки тут же вспоминают отвратительное трение материала о кожу, вспыхивая огнём в одно мгновение.       — Мы остановились на домашних и диких? — его голос скрипит, хотя должен плыть. Звуки слишком сильно исказились. Он говорит не с ней, она может попробовать разорвать или развязать верёвки.       — Да, отец, — голос тонкий, как у пацана. Марлен краем смотрит на второго. Это его сын? Волосы тёмные, короткие. Нос отвратительный, даже если не был таковым. Любое отродье Брана отвратительно.       — Домашнее животное ты заметишь сразу, оно будет просить ласки от тебя, любить верно и единожды за свою короткую жизнь, — пара глухих шагов, она видит носки его туфель у своих ног, а после она чувствует его грязную руку у себя в волосах. Она вздрагивает внутри, сжимается. Всё болит, всё бьётся в тревоге «сбежать». — Дикое животное никогда не даст прикоснуться к себе, никогда не даст даже близко находиться.       Молчание. Она слышит как капает воск со свеч, она чувствует руку у себя в волосах, как пальцы перебирают её пряди. Грязно, противно.       — А кто она?       Она затаивает дыхание, старается уловить хоть толику информации о том, что произошло.       — Какое она животное? — голос парня дрожит в предвкушении.       Психи. Больные на голову ублюдки. Ей нужно сбежать. Бежать. Бежать. Бежать.       — Бешеное.       Вновь молчание. Сбоку треск половиц под ногами ублюдка.       — Но любое животное можно перевоспитать под себя, — она больше не чувствует пальцы в волосах. — Я покажу как, но к этой не смей прикасаться. Это мой ангел, а своего тебе придётся искать самому.       Она слышит щелчок пальцами. Две пары ног движутся к ней, вновь подхватывают за руки, привязывают к туалетному столику. На нём нет ничего. Белый, обшарпанный, словно сюда впивались ногтями. Полосы длинные, глубокие, как от животного…       Она слышит шорох одежды. Нет. Нет-нет-нет.       Она кричит, вопит, дёргается. Руки намертво привязали. Её держат за плечи, толкают в рот грязную тряпку, но она продолжает кричать.

***

      — Тав? — Марлен вздрагивает, размыкает пальцы на своих запястьях и переводит взгляд на Гейла. Он смотрит на неё беспокойно. — Твоя очередь дежурить.       Марлен не отвечает, встаёт, незаметно стряхивает с пальцев и запястьев колючее ощущение и идёт к костру, провожая взглядом идущего чуть поодаль Гейла, — к своей палатке. Пахнет костром, жжёной корой и древесиной. Живот урчит, сжимается. Ему не хватило ужина.       Марлен шмыгает носом, садится у костра. У неё есть четыре часа очередного самокопания до того, как её сменит Астарион. Она вызвалась брать самый долгий пост, но после того, как все узнали истинную природу Астариона, они стали делить время патруля. Все дежурят час, кто больше пострадал, — нет. Она и Астарион — четыре часа каждый. Марлен никогда не пересекается с ним по патрулям. После первого ночного разговора он вызывал волнение. И нет, это было неприятно.       Многим в команде было по большому счёту плевать на него и что с ним случится. «Вампир, выкарабкается», — твердит себе в голове Марлен. Она в их числе. Ей плевать, что с ним случится. Но она спасла ему «жизнь» сегодня. Подставилась, дала собственную кровь для восстановления. Плечо слегка ноет, даёт о себе знать. Напоминает, что ей не всё равно, что она расслабляется, тает. А ему всего лишь понадобилось состроить страдающего, прижаться своими мёртвыми губами к её тёплым, живым. Она часто замечает, как он греется на солнце. Скучает по теплу, страдает по нему. Ему чужды дружеские беседы у костра и проблемы живых.       Он что-то скрывает, что-то больное. Он колючий, хотя и пытается выглядеть мягким, как вода. Он пытается танцевать душой, но он жесток и бессердечен для танцев. Хоть в этом она преуспела у него. Даже будучи жестокой и бессердечной, она может танцевать душой, хоть и не напоказ.       Треск. Специально указывает, что он здесь. Специально наступает на сухие ветки, разрушая тишину.       — Твоё дежурство ещё не началось, — Марлен подаёт голос. Глухой, бесцветный.       — Знаю.       Слишком короткий ответ для него. Слишком пустой. Он садится рядом, слишком далеко для того, кто хочет соблазнить или хочет быть соблазнённым. В нём всё «слишком». Марлен не смотрит на него, но знает, — косится, ищет тему или хотя бы намёк на возможность поговорить. Она знает, что даже у живого мертвеца с душой есть синяки под глазами. Даже он не высыпается. Хотя, наверняка, даже вечность не снимает мёртвую усталость. Время застыло на его лице и для него. Для него не существует ни завтра, ни вчера. У него есть только вечность. Или неделя, до того, как они все станут лишь силуэтами прошлого «я».       — Я хотел кое в чём признаться, — наконец прерывает тишину Астарион, смотрит на неё, прожигает красными глазами дыры в её шее. Марлен молчит, не отвечает, даёт продолжить. — За все свои бессмертные года у меня не было… — он мнётся, Марлен не нужно видеть, она знает, жмёт губы, прищелкивает ими в звучном хлопке. Этот звук лишь слегка противный. Похожий на другой. — Ну, знаешь… Я никогда не пил кровь разумных существ до тебя.       Марлен смотрит на собственные ногти, потом на костёр, но всё-таки поворачивает голову на него. Она у него первая в… крови? Марлен хочет посмеяться, но вырывается лишь хмык, больше походящий на угрозу, нежели смех.       — И меня не покидает интерес, каковы на вкус наши компаньоны, — его акцент красивый. Родом точно из Врат. — Возьми, к примеру, Гейла, — он указывает пальцем на палатку волшебника. Марлен раньше думала, что волшебники выглядят более статно. Гейл ей напоминает Дарвина Толстага, такой же нечёсаный. Он был тоже противным в сексе. — У него наверняка вкус как у хорошо выдержанного бренди. А вот наша гит… Ума не приложу, какова она на вкус.       Марлен смотрит на палатку Лаэзель. Будь у гитьянки возможность, та бы просверлила взглядом Марлен в ответ.       — Не знаю, — Марлен отвечает холодно, но честно. Правда не знает. — Я пила в своей жизни только дешёвую огневуху и пиво.       Она ненавидит и то, и другое. Огневуха жжёт горло сильно, несчадно, а пиво, даже самое крепкое, на вкус как её потная рубаха. Хотя, возможно, она просто слишком привыкла к этому запаху и её рубаха пахла по другому.       — Да ладно, не стесняйся, — Астарион слегка касается локтем её плеча. Не так противно, слишком мягко, слишком осторожно. С ней никогда не обращались осторожно. Марлен жмёт губы, твердя себе одно и то же, — «не расслабляйся». — Может, среди всего этого отвратительного пойла было то, что казалось более экзотичным?       Марлен хмурится. Мама рассказывала о Амне, о том, какие там вкусные ликёры и что они обязательно должны туда съездить хотя бы на недельку. Марлен ни разу не была в Амне за свои двести восемь лет.       — Мама рассказывала про ликёры из Амна. Сгодится? — Марлен вновь смотрит на него, на то, как он задумчиво поднимает глаза к звёздному небу. Так ещё сильнее видно синяки.       — М… Да. Думаю, да. Даже захотелось попробовать, — тон ниже, бархатнее, почти мурлычет.       — Уже на чужие шеи заглядываешься? — шрам от его зубов зудит, ноет, хочется почесать. Марлен впивается ногтями в запястье. — Я оскорблена в лучших чувствах.       — О, милая, — двигается ближе, расстояние занимает одну его раскрытую ладонь. Она широкая, изящная, худая. Не такая худая, как у неё, явно сильнее, мощнее, но не такая мощная, как у Карлах. Золотая середина. — У меня безграничный аппетит. Тебе и твоей прекрасной шейке всегда найдётся место.       — Снова дешёвый флирт?       Астарион тихо смеётся, саркастично. У него смешной… смех. Он наклоняется, почти касается носом её кончика носа.       — Говорит мне та, которая только что этим же дешёвым флиртом и промышляла, — шепчет, слегка склоняет голову. Думает, что она согласна. Думает наклониться ближе.       Марлен отворачивается к костру, смотрит на тлеющую древесину. Нужно подкинуть ещё дров. Один брусок под боком отправляется в пекло, огонь вспыхивает мгновенно. Брусок насытил, но не до конца. Ему нужно больше. Ему нужен весь лес и берег, но в воду не зайдёт, боится, это запретная зона, там у него нет власти.       — Это был не флирт, — в её ответе пусто, но ничего больше она не скажет. А Астарион не задаёт лишних вопросов, возвращает в тему разговора.       — Ну и если не покидать тему разговора и пришлось бы кого-нибудь укусить… кто бы это был? — он ведёт бровью, показывает интерес в данном вопросе. Марлен вновь смотрит на него. Тени от костра ложатся устрашающей маской, но ему удаётся выглядеть привлекательно.       — Ты действительно спрашиваешь кого бы я предпочла сожрать? — теперь бровью ведёт она.       — О, нет, нет-нет, зачем так пошло, — он отмахивается, морщится. Мгновенье спустя улыбка трогает его губы. Слишком разный. Забылся в какой роли он сейчас. Марлен прекрасно понимает, маски не идут ни одному плуту. Они чужие, громоздкие, тяжёлые. — Всего один глоток.       — Не знаю, — шепчет Марлен, словно никого будить не хочет, но знает, её не слышно даже вполголоса. Карлах храпит очень громко. Астарион читает по губам, проходится по ним взглядом, вновь смотрит в её глаза, как бы спрашивая разрешения. Ответ категоричен. Нет. — Может быть Шэдоухарт или тебя, если бы пришлось. Больше склоняюсь к тебе.       Льстит, подстраивается, знает, что лжёт. Астарион находит в этом ответ совершенно в другом вопросе. Ухмыляется, тянется холодными пальцами к тёплой, скорее горячей для него, коже. Ведёт по уху, по всей длине, убирает лишние волосы, открывает вид на шрам под лиловым глазом, очерчивает большим пальцем. Марлен отступает, встаёт, направляясь из лагеря вон. В спину кинутое «ты куда?», получило ответ «по маленькому». Марлен скрывается за листвой, счёсывает с кожи ощущение чужой плоти до красноты, до боли. Ощущение уже забралось под кожу, уже болит. Это противно, но не настолько. Скорее чужое, неизведанное. Неизведанное всегда её пугало.       Марлен дышит глубоко, медленно. Пальцы Астариона не тёплые, обжигающе холодные, отрезвляющие. Они не похожи. И от этого не легче.       Она слышит, кто-то идёт по протоптанной дорожке, глушит отдалённый звук костра и храпа Карлах. Это не Астарион. Он ходит по другому, более уверенно. Шаги длинные, быстрые, зашуганные. Марлен припадает к дереву, прислушивается.       — Здравствуйте! — не слишком громко, чтобы разбудить других, но достаточно, чтобы услышал Астарион. Марлен умоляет, чтобы Лаэзель проснулась. Слышит шорох у костра, шаги. Астарион внимает ему, но осторожно. — Извините, что тревожу вас, господин, не могли бы вы мне помочь?       — Зависит от того сколько ты заплатишь, — Астарион говорит глухо, осторожно. Многоликий, как хищник.       — Я-я ищу эльфийку, она похожа на вас, но кожа чуть светлее, такая, знаете, будто прозрачная, всё видно, — голос юный, молодой. Марлен замирает, затаивает дыхание, тянется к поясу, благословляет себя, что не снимает его, пока не ляжет в палатку, но даже там держит вблизи, почти спит на нём. Тихий, глухой щелчок, кнопка открылась. Очередной подарок папы.       Астарион подозрительно долго молчит, Марлен выглядывает совсем на чуть-чуть видит затылок юнца, темноволосый, низкий, худой, человек. Ему едва семнадцать. Астарион усмехается, видимо, даёт время. Для кого, Марлен не знает.       — Таких эльфов как я — куча, конкретней, парень.       — Конечно, — парень кивает быстро, много, дай ему ещё секунды две, заработал бы сотрясение. — У неё глаза разные, такие ни с кем не спутать. Один…       Хрип. После гулкий, гортанный хлюп крови. Он пытается откашлять, выплёвывая багровую слюну на землю, смотрит на неё испуганно, поворачиваться не смеет. Хруст костей. Глухой, застойный, напрягающий. Он закатывает глаза, падает наземь. Марлен отшатывается, глубоко выдыхая, смотрит на Астариона. Даже эльф перепугался. Смотрит на неё, как загнанный зверь, будто спрашивает «я следующий?». Марлен усаживается на одно колено, вынимает нож из мёртвой, но ещё тёплой плоти, вытирает лезвие о чужую одежду, убирает в ножны. Переворачивает, проглатывает испуганный вдох. Совсем молодой, очень. Глаза у него зелёные, светлые, с тёмными густыми ресницами и бровями.       Марлен щупает карманы, не смотрит на Астариона. Тот подходит чуть вблизь, осторожно, словно пытается поймать дикую животину. Марлен вновь перехватывает дыхание. Никаких животных.       — Ты всех так радушно встречаешь?       Ответом служит молчание, тонкий пергамент попадается под пальцы. Она вытаскивает его из кармана штанов, открывает и читает медленно, забирает все крупицы информации, что есть.       «Когда её встретите, точно узнаете в ней ангела: высшая эльфийка (лунная, скорее всего), волосы белые, глаза разные — правый лиловый, левый красный (НЕ НАОБОРОТ), шрам на левой щеке и колотый шрам под правым глазом; кожа бледная, как у мертвеца, но она живая и привезти её должны ЖИВОЙ. Мне плевать, что будет с ней (руками и ногами, если быть точнее), но она должна явиться у меня живой.       Не разочаруйте меня, идиоты, моё терпение велико только к моему ангелу.

Б.»

      Марлен чувствует, — сковало горло. Она молчит, пальцы дрожат всё сильнее и сильнее. Кровь в ушах гудит сильно, бьёт в такт учащённому сердцу. Пальцы пачкают бумагу размытыми отпечатками чужой крови. Астарион держит расстояние, но, Марлен чувствует, — прожигает взглядом её макушку.       — Скажешь хоть кому-нибудь, — Марлен комкает письмо, запихивает в карман своих брюк, поднимает глаза на Астариона. — Тебя будет ждать участь похуже.       Астарион молчит, «приценивает возможности», так обычно говорил папа, когда какой-то пузатый хрыч слишком долго выбирал между одинаковыми кусками оленины. Марлен всегда бесили такие, — приценивающиеся. Она молча берет лопату у палатки Лаэзель, запихивает под мышку и волочет тело прочь из лагеря. Она похоронит его как сможет.       Он не виноват. Она не виновата. Они оба хотели выжить. Марлен знает, он не по доброй воле на Брана работает. На Брана мало кто по доброй воле работает.       — Прости, прости, прости меня, — шепчет будто себе под нос, затаскивает в лес поглубже. Голос надрывается, хрипит. Она ненавидит убивать детей. Он ни в чём не виноват. Ему стоило развернуться и убежать. Убежать так далеко, насколько сможет. — Боги, прости меня. Прости, прости, ты не виноват.       Марлен оставляет тело рядом, с нажимом проникая лопатой под твёрдую дикую землю. Она копает, в голове её кошмар. Она убивает, калечит, забивает до смерти. Лопата уходит под землю, лопата с хрустом врезается в чужую шею, ломает трахею; лопата, камень размозжил чужой череп, лопата, нож заседает глубоко в рёбрах, лопата, чьё-то красное от недостатка кислорода лицо, чуть ниже её пальцы давят, душат, ломают подъязычную кость.       Марлен плачет, шмыгает носом, всё повторяет как молитву тихое «прости». Яма неглубокая, но это всё, на что её хватает. Она затаскивает тело в яму, жмурится, закрывает блеклые зелёные глаза и закапывает.       Бугор небольшой, она боится, что его почуют дикие животные, раскопают, съедят, растаскают кости по миру. Марлен душит в себе всхлип, ноги так сильно дрожат, что стоять невозможно, только сидеть на коленях, дрожать, прижимая грязные руки к лицу, чтобы не было слышно. Марлен умеет плакать бесшумно, но мальчику нет никакой разницы, как она плачет. Марлен давится собственными слезами, слюной, хватается за грудь, — так сильно не хватает воздуха. Больно. Больно дышать, но получается. Прерывисто, обрывками, в награду получая ледяные слёзы. Они капают на колени, на землю. Марлен опирается одной рукой на землю, стискивает мокрую траву, старается быть тихой, бесшумной.       Бешеные зверушки никогда не выдают своих эмоций.       Марлен задыхается сильнее, сильнее стискивает рубаху, кашляет, давится, шмыгает носом. Как сильно она хочет обратно. К семье. В свои двадцать пять лет, чтобы предотвратить этот ужас. Чтобы не было так больно.

***

      Она приходит спустя двадцать минут.       Астарион и вправду молчит, ничего не рассказывает. Словно ничего и не было. Он не смотрит на неё и её мокрые, чистые руки. Но смотрит, как быстро горит клочок бумаги, что она забросила в костёр. Он не спрашивает, видел текст. Её ищут. Кто, он без понятия, да и интереса нет. У каждого свои скелеты в шкафу.       Он не зовёт её Тав. Это не её имя. Не подходит. Слишком безликое для неё. Слишком никакое. Родители наверняка дали ей какое-то вычурное имя. И наверняка где-то есть приставка «Тав». Вэлитав? Тавелинн? Гадать трудно без подсказок. Но Астарион знает, не выдаст, если спросить. Скажет, что это не важно или что это не его дело. Она молчалива, уклончива, агрессивна, но в то же время слишком уязвима. Когда эта жрица обняла её, уши той затрепетали так, словно она впервые получила два оргазма сразу.       К ней надо осторожно, поэтапно. Она не полезет на него при первой возможности, не того сорта ягода. Действия её не берут, ровно как и попытки флиртовать. Поэтапно, значит узнавать, интересоваться. Нужно сделать вид, что интересно. Она знает как за себя постоять, она спасла его. Единожды, но это уже прогресс. Она дала ему свою кровь добровольно дважды, первый, конечно, с ножом у горла, но он её немного понимает.       Она самая лёгкая цель из всех. Просто нужно втереться в доверие. И пока выходит плохо. Она ему не доверяет. Может, нужно зайти под другим углом?       Астарион в замешательстве. Всё было бы намного легче, если бы эта идиотка была более разговорчива. Она непробиваема со всех сторон, тот поцелуй, видимо, никак на неё не повлиял. Она словно забыла про него. А он состроил такого страдальца, будто был готов умереть и его единственной наградой был поцелуй от принцессы. Отвратительно.       Она вот, сидит рядом, рукой подать, спрашивай сколько хочешь и о чём хочешь. Единственное, что он понял, — дети её слабое звено. Но говорить пока о них рано. А что спрашивать? «А хочешь ли ты детей? А сколько хочешь? Почему так трепетно относишься к ним? Что они такого тебе сделали?». Астарион не то что в замешательстве, он в тупике.       Что ещё он знает о ней? Она жила в семье не-эльфов, со скольки лет, неизвестно. Неизвестно даже знает ли она своих кровных родителей. Отец не-эльф учил её свежевать и, скорее всего, охотиться. Ещё она пахнет ромашками, сеном и яблоками. Слишком сладко, слишком наивно, слишком по-детски. Она пахнет слишком знакомо, даже с пониманием, что он её помнит. Единственная жертва, которую он помнит. Это странно. Это, в какой-то степени, пугает.       Астариона впервые так сильно тянет к чужой крови. Это, скорее всего, потому что она действительно первая. Скорее всего. Он пытается думать, что действительно так. Других пробовать не смеет. Пока что.       Даже сюда ему тянет сладостью. Зубы сводит, словно его рот полон мёда, не слюны. Она раздражает.       Но запах слишком не её. Чужой. Она должна пахнуть железом, лесом и яблоками. Астарион сжимает челюсти. Никаких яблок. Железо, лес и дешёвое пойло. Так лучше. Он более устрашающий, более отталкивающий.       Ромашки, сено и яблоки принадлежат той лисичке-плутовке, что стянула у него брошь. Железо, лес и алкоголь принадлежат убийце.       Но она не пахнет придуманным им ароматом. Всё так же сладко и наивно.       Астарион не понимает, впадает в лёгкий ужас. Правильную ли жертву он выбрал вообще.

***

      Утро было тихим. Тихий завтрак, тихие сборы, тихие переговоры, словно их кто-то может услышать. Никто не услышал вчерашнего мальчишку, что Марлен удивило. Все настолько сильно стали доверять друг другу, что спят не одним глазом, а двумя?       Марлен молча суёт новые стрелы в колчан, цепляет ремнём на бёдрах, второй ремень поверх, с ножами. Садится на землю, втискивая ноги в сапоги. Она чувствует, понимает, Астарион пожирает взглядом. Только он смотрит на всех хищником. Марлен косится, головы не поворачивает. Мимо проходит Карлах с ящиками еды, пламя с её тела едва облизывает макушку Марлен. Карлах извиняется громко, задорно, не забывает добавлять «солдат».       Марлен молчит, цепляет на сапоги накладки из кожи с припрятанными там ножами. Они и в перчатках есть и в самих сапогах. Марлен часто думает, что она похожа на ежа.       Астарион шагает к ней, садится рядом, откупоривает с преувеличенной грацией бутылку вина. Пригубил, поморщился, вновь смочил губы.       — Слушай, — начинает он, Марлен напрягается. Натягивает второй сапог, следом накладка, стягивает ремешки туго, чтобы не сползли. — Я понимаю, это не моё дело, но… Кто этот «Б»?       Марлен замирает всего на секунду, наполняет полностью лёгкие и выдыхает медленно, неспешно.       — Именно, — она поворачивает на него голову и встаёт, стаскивает наплечник с рюкзака. — Это не твоё дело.       — Ну а если, теоретически, мне интересно? — он встаёт следом, делает глоток. Марлен протягивает ремешок через плечо, стягивает сильно, закрывает место укуса варга, перетягивает второй ремешок через грудь. Он не по размеру, слишком болтается. Нужно найти оружейника в этой глуши.       — Значит заинтересуйся чем-то другим, — она перетягивает лук через плечо. Да, точно нужен оружейник, чехол или хотя бы заклёпку для лука, а то больно врезается тетива в плечо. — Или кем-то, кто с огромной охотой расскажет о себе и своих тараканах в голове.       Астарион хмычет, делает большой глоток, протягивает бутылку Марлен. Та щурится, смотрит сначала на бутылку, после на него. Берёт за горлышко, холодные пальцы слегка касаются его руки. Конечно он её коснётся. Притягивает горлышко к лицу, обнюхивает на яд или отраву. Астарион фыркает.       — Ты действительно думаешь, что я буду пить отравленное вино?       — Ты вампир, — Марлен говорит твёрдо. Пахнет кислым виноградом. Мама готовила сладкое, но воняло примерно так же. Милла постоянно затыкала нос и под своим писклявым «фу!» убегала на улицу. — Думаю, твоему телу плевать на яды. Моему — нет.       Астарион хмыкает.       — Ты такая милая, лисичка, — Марлен делает мелкий глоток, раскатывает на языке. Никакого яда. Марлен проглатывает, вино обжигает горло по неосторожности, жмурится. Делает ещё один глоток. — Мне нет смысла убивать лакомый кусочек, который я больше всего желаю.       Марлен давится, заходится в кашле, грубо пихает бутылку в руки Астариона, бьёт себя по груди. Она и лакомый кусочек, который желают. Ну и бредятина. Марлен назвала его мудаком очень давно, но готова назвать его ещё раз. Она не замечает, что смеётся, всё ещё кашляет, но смеётся. Громко, заливисто, будто он рассказал какую-то шутку.       — Ха-ха… — она втягивает через рот воздух. Какую же херню он сказал. — Фух… И долго ты это придумывал?       Астарион слегка отшатывается, выгибает бровь, явно оскорблённый. Ему не понравилась её реакция. А Марлен не впервой, куча парней пытались охомутать её словами, конечно, не такими, но комплименты её заднице и сиськам она слышала постоянно. Он уходит с побитым эго, уткнувшись в вино. Напивается с самого утра, если вообще может. Марлен интересно, могут ли вампиры опьянеть как люди.       Выйти получилось через час. Влажный воздух тяжёлый, трудно дышать, подниматься по крутым склонам ещё труднее. Дорога выучена до зубов, Марлен знает её хорошо. У неё хорошая память на дороги. Пить из-за воздуха хотелось чаще, возмущений было ещё больше. Нужно сбагрить хлам Аарону, рюкзак стал слишком тяжёлым. Дорожки сухие, даже с наличием воды неподалёку дождей не было слишком давно. Было слишком душно. Пот каплей за каплей течёт между грудей, приходилось стряхивать влагу с кожи ладонью.       Много звуков. Щебет птиц слишком звонкий, бьёт в уши, голова болит. Марлен хмурится, пытается не обращать внимание на треск сухих веток позади, на которые по неосторожности наступали Уилл, Гейл и Карлах; не обращать внимание на шум доспехов Лаэзель и Шэдоухарт, что идут по разные стороны. Всё слишком раздражало уши. Они прижимаются к голове. Мама всегда говорила, что так её уши похожи на острые сосульки.

***

      — Ты знала, что твои уши похожи на сосульки, когда ты недовольна? — говорит мама невзначай, шурудя на кухне с ножом.       Марлен шестнадцать. Она точно это помнит. Сидит, вытягивает прохудившиеся нитки из юбки, сжимает челюсти. Какой-то мудак назвал её лопоухой. Синяк до сих пор болит под глазом. Зато у того идиота явно болит не только лицо. Марлен усмехается самой себе в голове. Как он завизжал, когда она ударила ему по яйцам. Как поросёнок.       — Нечего смеяться, наверняка Мэттью не до смеха, — мама пытается её отчитать, смахивает чёрные надоедливые пряди со лба, сама улыбается.       — Да, сидит со льдом в штанах, — мечтательно щебечет Марлен, хихикает, смотрит на маму. Она сдерживает смех, нарезает помидор неаккуратными кусками.       Мама никогда не была приверженцем хорошего вида еды. Она была вкусной, очень вкусной, даже с такими неотёсанными кусками помидора.       Марлен встаёт с места, огибает стол, воруя из-под ножа кусочек.       — Марлен! — возмущённо восклицает мама, откладывает нож, ставит руки в боки, наблюдает, как Марлен засовывает кусок в рот и довольно жуёт. — Вот теперь они как пёрышки.       Марлен дёргает ушами, моргает удивлённо, даже забывает жевать. Мама коротко улыбается, хватает доску с ножом, отправляя помидор в кипящую кастрюлю.

***

      Пахнет неестественно и противно. Чем-то сладким и ужасным. Пахнет серой. Не отдалённо, прямо здесь, оно в носу. Сильное, жаркое от душного воздуха.       Марлен озирается, другие тоже. Невзначай мажет по лицу Карлах. Оно исказилось, нахмурилось, жар пыщет пуще прежнего, Гейлу пришлось отпрыгнуть в сторону. Марлен следует за её взглядом, натыкается на слишком чистую и гладко выбритую физиономию для этого места. Загорелое лицо ухмыляется, кланяется, зачитывает ужасного качества стишок. Марлен хмурится — от слепящего солнца или от раздражения и отвращения к тому, кто стоит перед ней. Представляется Рафаилом, его взгляд скользит к рукам Марлен, что тянется к ножам.       — Наверняка, обстановка слишком напрягает для разговора, — он манит одной рукой, второй щёлкает пальцами. — Пойдём.       Марлен щурится, закрывает глаза и вновь напрягается, когда вместо душного воздуха и палящего солнца с деревьями перед глазами оказываются тёмные, неуютные стены. Они богато завешаны портретами и трофеями, наверняка причуды аристократов, но в этом нет ни единого намёка на комфорт.       — Тут миленько, — отзывается где-то сбоку Астарион, его шаги раздаются эхом. Он ходит, осматривает помещение.       — Я называю это место Домом Надежды, — Марлен напрягает спину, буравит взглядом Рафаила. — Ну же, не стесняйся, отдохни, поешь, тебе наверняка хочется этого. Тем более у тебя остаётся не так много времени для подобных утех, ведь так?       Он подходит ближе, пытается. Марлен достаёт нож резко, рывком, упираясь острым концом в грудь Рафаила. Шум доспехов Лаэзель, она готовится к бою.       — Оу, тише-тише, мышонок, — он поднимает руки в знак поражения наивно, по-детски театрально. — Я, как и ты, хочу тебе помочь.       — Зачем? — она прерывает его, голос тоже отбивается эхом от стен, сухой, хриплый. Нужно смочить горло. Марлен глотает слюну, обжигает глотку.       Рафаил не отвечает, улыбается пуще прежнего, вновь щёлкает пальцами и всё перед глазами превращается в водоворот тёмных красок. Они всё ещё в Доме Надежды, но теперь сидят за столом. Он круглый, Марлен оглядывается, прежней брони на союзниках не замечает: костюмы, платья, словно вырезка из балдурской газеты, похожие на куклы.       Марлен порывается встать, мажет взглядом по ногам, по белой ткани. Её силой сажают вновь. Лаэзель ругается, когда и её также сажают.       Во главе стола сидит напыщенный индюк, совсем рядом, Марлен единственная сидит ближе всех к нему. Рядом Уилл, сжимающий руки на резных подлокотниках дорогого стула. Марлен никогда таких стульев не видела. Один только Астарион совершенно не хочет уходить, наливает из графина дорогое вино, накладывает так много еды, сколько сможет съесть. Марлен интересно, могут ли вампиры есть людскую еду.       Напряжение сквозит вдоль стола, Карлах едва сдерживается от порыва врезать Рафаилу, хоть она и сидит дальше всех.       Марлен не смотрит на содержимое стола, но чувствует запах горячей пищи. Желудок скручивает узлом, рука машинально ложится на живот, дабы не выдать свой голод громким урчанием. Пахнет помидорами, пахнет томатным супом. Пахнет домом.       — О, не стесняйтесь, последуйте примеру вашего бледного друга, — Астарион замирает на пару мгновений, когда видит обращённые в его сторону шесть пар глаз. — Это может быть ваша последняя трапеза, так почему бы не использовать все возможности?       Марлен проходит взглядом по чистой и пустой тарелке, мажет взглядом по столовым приборам. Куча бесполезных ложек и вилок, один нож, слишком тупой, чтобы пробить кость одним ударом.       Марлен тянется рукой к бёдрам, нащупывает ножи в подкладках платья. Слишком долго придётся вытаскивать. Марлен молчит, не отвечает на подначки Рафаила, остальные так же молчат, ждут хоть что-то с её стороны. Будто Марлен знает, что делать в этой ситуации. Марлен ничего не знает.       Рафаил тянется рукой в её сторону. Марлен хватает нож со стола, врезая его в древесину между его пальцами. Всё покрывается тонкой коркой тишины, Уилл едва тянется к ней пальцами.       — Кто ты и что тебе нужно от нас, — Марлен давит нож в сторону к его ладони, Рафаил ухмыляется, знал и ждал, когда она это сделает, лишь помог совершить этот проступок. — Говори прямо.       — Я думал, ты оценишь моё гостеприимство по достоинству, — он вздыхает театрально. Марлен даже думает, кто более отвратительный в этом — Астарион или Рафаил. — Но хорошо.       Дымка пепла на миг ослепляет вместе с языками пламени, водоворотом стягивая с Рафаила его облик. Он расправляет крылья, ведёт шеей, ухмыляется ещё сильнее. Его до того загорелая кожа стала красной, наливной. Он знает, что Марлен не уберёт руку и нож, она выдернет край и прибьёт его рукав.       — Ты думаешь я сбегу, мышонок? — Марлен сильнее стискивает резную металлическую ручку ножа. — Скажем так, есть в тебе то, что очень сильно привлекает.       Марлен молчит, буравит взглядом рогатое лицо, Карлах пытается встать с места, разумеется, безуспешно.       — Души хочешь наши, дьявол? Хера с два! — кричит через весь стол Карлах. Всполохи огня мажут по чёрному платью, готовые сожрать ткань по ниточке.       Рафаил смеётся, лишь слегка касается взглядом тифлинга, переводя тёмные глаза вновь на Марлен.       — Думаю, с тобой мы точно сможем договориться, м?       Марлен зажимает челюсти, чувствует руку Уилла на плече. В другие моменты, она бы дёрнула плечом, но сейчас так спокойнее. Легче думается.       — Ты идиот, если думаешь, что я пойду на сделку с дьяволом.       За столом выдыхают абсолютно все, кроме дьявола. Он впервые за весь разговор хмурится.       — Вариантов у вас осталось немного, — он осматривает платье Марлен, та едва съеживается, сильнее сжимает потной ладонью нож. — Тот друид, на которого вы так надеялись не сумел вам помочь. Как думаешь, в яслях гитьянки будет всё иначе, мышонок?       — Я не провидица, — почти рычит Марлен, её начинает раздражать этот пустой диалог.       — Зато я знаю, что будет, — Рафаил откидывается на спинку величественного кресла. — Но ты побегай, порыскай, обанкроться, истрать все возможные способы лечения, — его голос понижается на тон. — И когда твоя надежда иссякнет, ты придёшь к моим дверям как бездомная собачонка.       — Я вырву твой блядский язык! — Марлен кричит это уже в пустоту, когда они оказываются вновь на том самом месте, где и встретили дьявола.       Позади кто-то очень громко и очень сильно ругается. Марлен согласна с ним, других слов подобрать невозможно. Слышно, как кто-то кричит, что Карлах слишком сильно горит, пока та громко выплёскивает эмоции. Марлен зачем-то смотрит на свою ладонь, различает вдавленные красноватые узоры ножа. Значит не всеобщие галлюцинации.       Марлен обтирает руку о штанину, им вернули одежду, осматривает остальных. Все в порядке за исключением Карлах, которую пытаются потушить Уилл и Гейл. Она подходит к ним, вытаскивает из рюкзака полупустую флягу с водой.       — Полить? — Марлен показывает взглядом на макушку, откупоривает флягу.       — Да, если можно, — с придыханием отвечает Карлах, держась за «сердце». Быстрый перенос из Аверно и обратно наверняка был не самым лёгким. Марлен переворачивает флягу над головой Карлах. Вода шипела, покрывала красную кожу и тёмные волосы, испарялась за долю секунды. Не помогло ни на каплю. — Спасибо, солдат.       — Скажешь мне спасибо, когда мы эту штуку вытащим, — Марлен указывает на грудь Карлах. — Сейчас это меньшее, что я могу сделать.       Карлах улыбается, встаёт без чужой помощи.       — Я бы тебя обняла, но ты превратишься в прожаренный стейк, — теперь улыбается уже Марлен, совсем немного, уголками губ.       — Не напоминай, — отмахивается она, запихивает флягу в рюкзак не без помощи Шэдоухарт. — Я бы всё отдала за огромный кусок мяса. Прожаренного такого.       — Тав, не искушай, — взмолилась Шэдоухарт, хлопая по рюкзаку Марлен. Всё ещё непривычно слышать это имя в свой адрес. Завтрак из водянистой овсянки никого не впечатлил, а Астарион и вовсе попробовал ложку своей порции, скривил лицо и отдал её Карлах. Видимо, не могут.       Какова для него на вкус людская еда? Марлен слишком интересно. Она чувствует себя глупым подростком. Ей любопытно, будто застукала родителей, но стыдно, что застукала, в своём случае, что интересна физиология вампиров. Марлен чувствует себя потерянной мышкой, как точно её назвал Рафаил.       Они бредут дальше, молчат, изредка проскальзывают перебросы фраз между Карлах, Уиллом и Астарионом. Марлен не до разговоров, виднеются двери рощи.       Марлен чувствует, как грудь сжимается и горит. Вспоминает, как Хальсин бросил их там на произвол судьбы. Ей даже стало интересно, что произошло с той башней. Ей стало всё слишком интересно. Нужно забыть, подавить. Марлен прибавляет шаг, почти бежит, за ней Гейл, впопыхах вопрошающий, зачем она бежит. Открываются ворота неспешно, внутри всё кипит, бурлит, Марлен хочет выстрелить тому друиду в глаз на глазах его сородичей. Она проходит мимо тифлингов, говорит «потом», направляется вниз, обходит Аарона, почти бежит, стаскивает рюкзак с плеч, стягивает лук, вытаскивает стрелу. Носком сапога едва касается каменной лестницы, натягивает тетиву, слышит громкое, отчаянное «Тав!», отпускает стрелу, предупреждает, когда наконечник со свистом врезается в землю между ног стоящего к ней спиной Хальсина.       — Да, ты точно всех встречаешь радушно! — кричит Астарион и крик его сливается с всеобщим гоготом друидов.       Поднялась паника, Хальсин поворачивается к ней испуганно, брови приподняты, глубокие морщины на лбу и заломы у рта. Он что-то говорит, Марлен вытягивает ещё одну стрелу из колчана, направляя на него. Двигается вперёд медленно, плавно, осталось ещё две ступени, чувствует сбоку треск магии. Она действует машинально, резко, поворачивает лук в сторону обратившегося в медведя друида. Он хочет броситься на неё, Хальсин кричит остановиться всем.       — НАЗАД! НАЗАД, МАТЬ ТВОЮ! — она не узнаёт свой голос, кричит громко, надрывно, пугает друида, вновь поворачивается к Хальсину, тарабанит пальцами по рукояти, пальцы вспотели. — Ты.       — Прошу, давай я всё объясню, — Хальсин говорит спокойно, размеренно. Как со зверушкой. Он подходит ближе на шаг, Марлен тянет тетиву к щеке. Он знает, что она не выстрелит, поэтому идёт дальше.       — Объяснишь что? Что ты нас бросил в лагере гоблинов на произвол судьбы? Убежал сюда, как блядский трус? Это мы тебя спасли, а не эти гребанные друиды, которые хотели выпнуть тифлингов на произвол судьбы, как ненужных котят, — Марлен опускает лук, убирает стрелу, указывает кибитью на Кагу, что стоит чуть внизу у незавершённого обряда хмурая, бесцветная. — А она… Она чуть не убила ребёнка, — Марлен вновь смотрит на Хальсина, опускается к нему вниз. Даже являясь ниже него на две головы, Марлен не чувствует себя слабее. — Это ты сюда бежал?       — Я бежал сюда, чтобы помочь обряду не свершиться, — Хальсин даже в спокойном и размеренном тоне имеет нотки раздражения. Все эльфы лицемеры, Марлен это знает. — Мне стыдно перед тифлингами, но, в первую очередь, перед тобой. И я благодарен тебе, что ты сделала всю работу за меня.       — Тав! — раздаётся радостное восклицание Карлах позади, но тут же замолкает, видимо, с чьей-то помощью.       — Одним «спасибо» сыт не будешь, — цедит Марлен и круто разворачивается, уходя с рощи. Она больше сюда не явится, никогда. Обходит всех, взгляд разноцветных глаз скользит по лицу Карлах. — Что ты хотела мне сказать?       Они идут медленно в сторону выхода, не видно ни Гейла, ни Уилла, ни тифлингов. Шэдоухарт поспешно объясняет, что они повели тифлингов в их лагерь, хотят отпраздновать убийство лагеря гоблинов и выпить. Марлен не отвечает, буравит взглядом собственные носки сапог. Правая, левая. Правая, левая. Солнце печёт макушку. Раньше она постоянно покрывалась ожогами, если не намазаться парафином. Сейчас, видимо из-за личинки, на ней ни следа красных пятен.       — Один тифлинг, Даммон, — наконец говорит Карлах, ровняясь с ней. — Он кузнец и оказалось, что он знает мою машину и знает, как её починить с помощью адского металла. Ну, почти знает, — Марлен слушает, смотрит назад, на остальных, видит на Лаэзель два рюкзака: свой и её. Марлен идёт к ней, забирает, почти сразу выпаливает «продолжай», натягивает ремешки на плечи. — Тот кусок, что мы нашли у Рагзлина, оказался им.       — То есть, к тебе можно прикасаться? — Марлен интересуется мягко, осторожно, но не смотрит — смотрит под ноги.       — Пока нет, Даммон работает над этим, — Карлах едва скрывает переполняющую её радость, пламя слегка согревает идущую рядом Марлен. Движитель стал работать чуть стабильнее. Марлен слегка улыбается. Марлен нравится Карлах.       — У нас намечается второй день отдыха? — вклинивается в разговор Астарион, бесцеремонно хватает Марлен за талию ближе к себе. — Скажи, что это так, лисичка, после твоего выступления мне обязательно нужно выпить.       Марлен осматривает остальных, кто присутствует. Карлах, чуть ли не выпрыгивает из штанов, Шэдоухарт пожимает плечами, им обеим по большому счёту всё равно. А вот Лаэзель хмурится, сжимает челюсти.       — Мы тратим время впустую, — она подходит ближе, цедит сквозь зубы. Её явно бесит беспечность существ из Фаэруна. Марлен выпутывается из рук Астариона, подходит ближе к Лаэзель.       — Я тоже не особо рада этому раскладу, но лучше проследить за ними, — Марлен чуть пожимает плечами, косо смотрит в сторону, плавно уходит туда же. — Вдруг они твой трофей заберут…       Лаэзель ругается, плетётся следом за остальными, подтягивает лямки рюкзака. Видимо, она согласна. А у Марлен появился способ запить убитого ею мальчишку.