Молчановка

Что есть прошлое?

      Выхожу из районного суда. Небо безоблачное, солнце печёт. Лето близится. Я вдыхаю поглубже душный воздух и достаю из кармана брюк пачку сигарет.       Ещё одно дело закончено.       Всё оказалось до боли простым и очевидным. Порой эта простота меня пугает. Будто все преступники по своей природе должны быть страшными, изощрёнными и поразительно находчивыми. В добавок с парой психических отклонений, которые родители не заметили у них в детстве. Конечно, с ходом лет я попробовал реальность на вкус, но как сейчас я помню студенческие годы, когда влюбился в профессию и ушёл в неё с головой. Дело наше неблагодарное, так что это всё, что спасало. Преподаватель у нас была, Марина Николаевна — светлая ей память, — так очаровала нас криминалистикой, что мы ночами собирались друг у друга в общажных комнатушках, обсуждали работу уже состоявшихся коллег и расследовали нераскрытые дела. Все они, как на подбор, о серийных маньяках, о поломках в их головах, приводящих к безумию. О нечеловеческой жестокости.       На практике всё было несколько иначе. Наш последний убийца оказался дилетантом. Возможно, его непрофессионализм в этом деле оскорбил бы более искусных деятелей ремесла. Мужик этот путался в показаниях, сначала говорил, дескать, жертва сама себя удушила во время секса. Потом заявил, это была самооборона. И как вишенка на торте — запросы в его истории браузера незадолго до убийства: «Чем лучше задушить человека?», «Сколько тело разлагается в земле?», «Можно ли разрубить тело ножом?». Ума у него хватило выкинуть труп на обочину трассы. Вот так испортил утро другому мужику — тот вёз семью в другой город, вышел отлить, а наткнулся на тело голой девушки. Ласково накинутый на неё брезент унёс ветер. Благо никто из его детей не увидел жалкие попытки преступника оттянуть неизбежное, а то пришлось бы им повзрослеть раньше, чем нужно.       И всё же… дело завершено. Это чувство я вряд ли могу с чем-то сравнить. Что-то вроде приятного облегчения, да. Я на своём месте, очередной урод будет гнить за решёткой, где уже не дотянется грязными ручищами до ещё одной невинной жертвы. Вина меня гложет отчасти. Однажды я не смог. Дело закрыли из-за недостатка улик, а мужика отправили гулять на свободу, радоваться жизни, дышать полной грудью и справлять Новый год в кругу семьи. Я его помню хорошо, даже отлично. Его победный взгляд, обращённый ко мне в нашу последнюю встречу, помню тоже. Лёня сказал, что самосуд — невыход. Я с ним согласен, но руки всё же чесались, хотелось пристрелить урода прям там, в коридоре, на глазах у всех полицейских. Я питал к нему ненависть, такую, что чуть не сорвался в один из дней и не поехал к его дому с заряженным пистолетом. Он виновен! Почему никто не видит?!       Видят все, но улик недостаточно, нужно больше. А больше нет.       С того случая я поклялся, что засажу любого, чьё дело попадёт ко мне на стол.       Выпускаю дым из лёгких, смакуя драгоценную минуту молчаливого ликования. Сегодня я справился. Завтра выходной, заслуженный. Схожу в бар, расслаблюсь, а потом… В заднем кармане вибрирует телефон.       — Ало.       — Ало, Мить, здарова, — радушно приветствует меня напарник. Сколько раз я просил его не называть меня Митей — всё побоку. Митя, Митька, Митяй, но никак не Матвей.       — Срочно приезжай в участок, — говорит Лёня, — новое дело поступило.       — Скоро буду, — отвечаю и сбрасываю звонок.       Зря я рассчитывал, что после короткого отдыха вернусь к давнему нераскрытому делу. Преступникам плевать, что у меня выходной. Так что сажусь в машину и завожу мотор. Окна приходится открыть, в этом году потеплело раньше, чем ожидалось. Я тоже молодец, на кой-то чёрт завязал галстук так туго, что вся шея мокрая. Нужно же предстать важным и презентабельным человеком хотя бы в зале суда, а не походить на человека без определённого места жительства как обычно. Я считаю, что выгляжу не так плохо, это мой напарник любит попрекать меня за щетину и дырки на одежде. Лёня ещё часто говорит, что мне пора бы жену найти, чтобы она меня одевала и обувала. Я ещё спросил у него тогда: «Ты ради этого женился?» Он похлопал своими глазищами и выдал: «Не, я по любви».       По любви так по любви.       Захожу в участок, кивком здороваюсь с дежурным, он мне дверь отпирает. Иду по коридору, давно нуждающемся в ремонте, прямиком в кабинет. А там меня никого. Решаю не искать Лёню, сам придёт, поэтому сажусь за свой стол, включаю компьютер и откидываюсь на спинку кресла в ожидании. Не знаю, чего жду. Хороших новостей у нас почти не бывает, постоянная суета. До этого ездили в частный сектор расследовать убийство, а там цыганьё живёт, кто-то взял да зарезал прохожего ночью. Это мои самые нелюбимые дела. У нас цыганей в принципе не любят, на прошлой неделе участковый делился, что вот, так-то и так-то, девушка пришла, жалуется, что её обокрали, а она даже не поняла как. Избитые байки про цыганский гипноз.       Потираю переносицу, развалившись на стуле. Дверь открывается, на стол с тихим шлепком падает папка.       — Девушка исчезла из монастыря, — сообщает Лёня, — Черняева София Алексеевна.       Он садится на край своего стола, на меня смотрит и улыбается. Он всегда улыбается. Первое время меня это жутко бесило, а потом я привык. Лицо у Лёни такое доброе, круглое, деревенское. Он и жил в селе, пока не поступил в институт МВД. Волосы и глаза у него светлые. Похож на ребёнка в теле взрослого. Так уж свезло, что именно он со мной в паре.       — Сбежала? — спрашиваю и мельком знакомлюсь с информацией от дежурного отряда.       — Похоже на то, — кивает Лёня, — даже записку оставила.       — А мы причём? — я уже готов разразиться желчью на кого-нибудь. По пустякам беспокоят.       — Одна из монашек, её подруга что ли, слёзно уверяла Михалкову эту, что София не могла сбежать, пропала, — Лёня чешет затылок. — Сам знаешь, Михалкова лучше перебдит, чем недобдит.       — Из-за этого нам придётся ехать на осмотр? — я хмурюсь. — Из-за того, что одна монашка не верит в побег другой? Они ж там с богом все общаются, а не друг с другом.       — Мить, кончай бубнить, — Лёня машет большой ладонью, — съездим, проверим. Убедимся, что сбежала, и делу край.       — Завтра тогда, — говорю, — завтра съездим. Где это? — я открываю браузер на компьютере и ищу этот монастырь на карте. — Не так далеко.       — Эй-эй, куда погнал-то? — Лёня встаёт. — Завтра выходной.       — Быстрее начнём, быстрее закончим. Тянуть ещё с этим, — я поднимаю на него глаза. — Скорее всего перехотела монашкой быть, а никому сознаться не смогла.       — То, что у тебя нет семьи, не значит, что другим не хочется провести время с родными, — возражает Лёня.       Я нехотя соглашаюсь. Не могу я у напарника отнимать время на семью, пусть и хочется быстрее расправиться с этим делом, чтобы приступить к чему-то более важному.       — До обеда управимся поди, — вздохнув, говорит Лёня. Не знаю, почему он всякий раз идёт у меня на поводу. — А то мне ещё Тёмку надо с тренировки забрать.       — Заберёшь, — уверяю и беру из папки фотографию Софии в апостольнике.       По виду молодая совсем. Наверняка кровь кипит, хочется попробовать всё, а не только молиться целыми днями. Или что они там в монастырях делают? Бога ищут?       — С Глуховым ещё советоваться будем? — Лёня всё верит, что наш следак человек порядочный и заинтересованный.       Не то, чтобы меня это удивляет, Лёня со всеми коллегами в хороших отношениях, а с Глуховым и подавно. Это у меня никак не выходит держать приятное лицо и проявлять искреннее дружелюбие. Будто бы фальшивое у меня выходит лучше. Со студенчества так. Вечно хмурюсь, на лбу морщины, а вместо улыбки кривая ухмылка. За годы работы с Лёней столько о себе наслушался, что всё не вспомню. Сам не знаю, откуда это взялось, в школе я хулиганом прослыл, друзья были, с девчонками водился. Проще говоря — тогда смеялся я куда больше, чем сейчас.       — Уведомим об обыске и всё.       Глухов нам погоды не сделает и работу не облегчит. Он тот, кто разбивает мечты вчерашних студентов, грёзы о торжестве справедливости и наглядно, доступным языком доносит, что очаровываться не стоит, ведь за этим стоит сокрушительное разочарование в людях и самом человечестве.       — Домой пора, — потягивается Лёня, кивая на настенные часы. — Завтра всё.