смерть, секс и минор

— неопределённость.       Границы реальности размываются для девушки и нет больше ничего чёткого в её глазах. Цвета, кажется, покидают её мир, уже кажущийся чёрно-белым, краски меркнут, вернее, их просто нет. Одни лишь оттенки серого, такие скучные и однообразные. Вокруг неё только смазанные силуэты людей, безликих и безразличных к ней. Они идут, стоят, смотрят по сторонам, но ни один взгляд не задевает бегущую брюнетку, словно все они проходят сквозь неё. Она будто невидимка.       Старые заброшки вдоль обеих сторон, давно забывшие вкус жизни, окутаны туманом воспоминаний и печали. Здесь, среди обветшалых домов и заросших тропинок, время остановилось, а природа вновь взяла своё. Обстановка уже не привлекает внимания, а может, девушка просто не хочет лишний раз вспоминать о том, что потеряно для неё безвозвратно. Атмосфера района так похожи на неё, а мрачные пейзажи словно изображают её дом. Бывший дом, ведь его у неё больше нет. Ничего не осталось, кроме бесцветной пустоты внутри. Всё, что было около неё, становится незначительным и мизерным. Внутреннее противостояние отражается в её усталой напряжённой ухмылке. — счастлива ли она?       Свободна, да, но вот вместо счастья в груди душу пожирает безнадёжность. — куда она бежит?       Не знает, но не останавливается, продолжает своё отчаянное бегство, словно серые стены калининградских районов помогут забыть боль. Она не знает, сколько сможет продержаться, пока просто не свалится на холодный, влажный от дождя, асфальт. Однако, пока есть силы, она будет делать шаг за шагом, лелея хрупкую надежду, что ей, хранящей в себе драгоценные кусочки воспоминаний, удастся сохранить и свою разбитую душу. — Ада! — эхом послышалось откуда-то сзади. — Что за цирк ты устроила? Мать пожалей в конце концов.       Вот он. Человек, от которого уже три года зубы от злости сводит. Он был из тех людей, чьё присутствие всегда ощущается сильнее, чем должно. Неважно, где он находился — в комнате, на кухне, во дворе — казалось, что весь воздух сгущается вокруг него. Низкий, почти рычащий голос, легко перекрывал любой другой, и манера говорить так, будто каждое его слово весит тонну, всегда заставляли напрягаться. Его фигура была крепкой, немного грузной, с широкой грудью и руками, которые, казалось, могли бы сломать любой инструмент, если бы он чуть сильнее на него надавил. Лицо — грубое, с едва заметной сеткой морщин, которые выдавали не столько возраст, сколько привычку хмуриться. Густые брови сходились у переносицы, а под ними блестели скрывающиеся за очками колючие глаза, в которых иногда мелькали искры недовольства или презрения, даже если он молчал.       Он был средних лет, с густыми, слегка седеющими волосами, которые он всегда причесывал с небрежной аккуратностью. Его уверенная походка и прямой взгляд создавали впечатление человека, который привык добиваться своего и не собирается отступать даже перед самыми сложными препятствиями. Но за этой маской уверенности скрывался тот, кто с деньгами и успехом всё чаще играл роль главного комментатора чужих жизней. Часто с ухмылкой, он привычно вмешивался в разговоры, выдавая свои «конструктивные» советы. Иногда казалось, что он просто не может удержаться от соблазна подправить чью-то судьбу, без запрашиваемого разрешения. — Опять следишь за мной, Сергей? — подчёркнутая холодность в общении была присуща девушке с самого начала его появления в родительском доме.       В его костюме, безукоризненно отглаженном и строго прилегающем, отражается его юридическая натура — всё должно быть на своих местах, каждая деталь, вылизана до совершенства. Его зрение обострено до предела: он замечает любое несоответствие, любой недочёт, будь то в его профессиональной деятельности или в делах домашнего быта, что угодно. — Дядя Серёжа, забыла, о чём мы с тобой договаривались? — хмуря брови, наклоняет голову мужчина. Он всегда делает так, когда Ада, по его мнению, совершает очередную ошибку. Упрёки его, словно ржавые вилы, вонзаются в атмосферу, создавая напряжение, которое трудно игнорировать. Он считает, что всегда прав и не упустит возможности напомнить об этом — ценность его юридической карьеры, служения справедливости, безусловно, перетекает и в его личную жизнь. Сергей Наумов — настоящая заноза в заднице и это мало кто осмеет оспорить, хотя бы в присутствии Ады. — Смысл мне стоять тут выёживаться перед тобой, если мамы здесь нет? — с ноткой привычного раздражения парирует она, натягивая на себя капюшон от худи. — Ох и распустила тебя Ленка, совсем от рук отбиваться стала, м? Заняться бы твоим воспитанием должным образом. — Как же хорошо, что ты ни хера не решаешь ничего, что касается меня и моего воспитания, не правда ли? — хмыкнула Ада. — Пофарисействовала, всё? — голос был низким, но глухим от подавленного гнева, словно слова прорывались сквозь заслон из железных цепей. — В машину, живо, у меня нет времени стоять здесь и пререкаться, вылет завтра, а твои вещи всё ещё не собраны.       То, от чего Ада хотела убежать, окатило её как холодной водой. Мрак и паника снова накатывают её: неизвестность того, что ждёт впереди, и неумолимая тяжесть утраты всего, что успело произойти здесь. Хлопнув дверцей автомобиля, девушка с тяжёлым и медленным выдохом откинулась на заднее сиденье. — Поаккуратнее! — грозный бас гулом прошёлся по машине. — Езжай уже. — отмахнулась она под недовольные причитания отчима, но она уже ничего не слышала, вовремя заткнув уши наушниками. Ощутив слабую вибрацию телефона в руке, девушка тут же посмотрела на экран. — Саша…. — тихо прошептала девушка, сильнее натянув капюшон. Он — одна из основных причин, по которым переезд в другое место кажется ей отвратительной идеей.

саша🤍

ты где, ад?

серый везёт домой, вещи паковать….💀🔫

хочешь приеду? помогу хоть

хочу

ща мать предупрежу и выезжаю🤍       В последний раз она едет в эту квартиру, но всё вокруг уже не похоже на привычное. Машина проезжает по уютным улицам любимого Калининграда, и в глазах мелькают дома, мимо которых она постоянно ходила в школу. Ада пытается запомнить каждую деталь: ларёк с милой старушкой — единственное место, где ей продавали сигареты и алко без паспорта, скверы и парки, где они гуляли под дождем с Сашей.. и старая ива у озера, под которой они впервые поцеловались.       Машина заезжает на парковку ЖК и сердце девушки сжимается. Всё выглядит так, как было тогда, когда она ещё не знала, что однажды уедет. Тот же подъезд, та же дверь, и всё это наполняет её невыносимой болью, которую невозможно выразить словами. Не дожидаясь отчима, она вылезает из машины и поднимается по ступенькам, где каждый шаг, словно как удар молотка, забивающий последний гвоздь в крышку гроба её настоящее, которое вот-вот перестанет существовать, став прошлым. Третий лестничный пролёт, как и ещё одно воспоминание, уже остались позади. — Тут сидели рыдали с Настей, там прятались от алкаша с Даней и Артёмом… Здесь целовались после ссоры с Сашей.. — вихрем проносится в голове.       Открывая дверь, девушка снова получает пощёчину от реальности, в которой она не хочет находиться. Куча подписанных коробок, чемоданы, даже следы от ненавистных ей картин навевают всепоглощающей грустью. — Дочь, ты? — голос мамы растворяется в звуках звенящей кухонной утвари.       Невысокая шатенка не стоит на месте, её движения быстрые и непрерывные — то она открывает шкафы, ищет нужные кастрюли, то перекладывает продукты с одного места на другое, словно пытаясь упорядочить не только кухню, но и всё, что творится в её голове. Её руки бегают по столу, будто они помнят эти движения, эти жесты, которые она повторяла каждый вечер, годами, десятилетиями. Она режет овощи, срезая кожуру с картофеля, как будто это её последний жест в этом доме — последний, потому что завтра всё будет по-другому. На плите что-то жарится, а её взгляд метается по кухне, как если бы она искала нечто забытое. — Да, мам. — односложно отвечает девушка, разуваясь, проходит на кухню. — Саша зайдёт к нам минут через двадцать, ничего?       Кухня, полная ароматов и звуков, напоминает Аде о прошедших днях, когда каждый ужин был важен, когда готовка была ритуалом, а не обременением. Она знает, что это место не будет её домом больше. Если говорить откровенно, понятие "дома" пошатнулось ровно в тот момент, когда три года назад порог уютной квартиры Гродских переступил тот, что сейчас, вероятно, копался в гараже и забирал остатки вещей оттуда. Но Ада более менее научилась с жить с этим, извечно пропадая где-то вне. — Конечно, милая... — улыбается женщина. Её лицо напряжено, но в глазах всё равно есть привычная забота. — Как он? — Даже не спрашивай.. — Лен, я дома! — доносится из коридора. — Я пошла. — До-о-очь.. — Елена, чуть опустив брови, касается плеча Ады. — Пожалуйста.. — Ма.. — девушка скрывается за дверью в свою комнату.       Стены, которые раньше согревали, теперь становятся просто обертка. Знакомые вещи на глазах теряют свою значимость. Переезд — это как растворение привычного мира, его тщетная попытка собраться в чем-то новом, но неумолимо чуждом. Не теряя времени, девушка принялась за работу, чтобы как можно быстрее закончить вещами и, насколько это представлялось возможным, провести больше времени с Сашей.       Пустые коробки, запакованные книги, треск скотча, который больше напоминает звук чего-то, что разрывается. Одна слеза, вторая, третья.

***

▶ тринадцать карат – саша, останься со мной

      Огромное пространство, заполненное звуками: гул голосов, объявления из громкоговорителей, рёв моторов за стеклянными стенами — всё это походило на муравейник. Воздух пах синтетикой, кофе и металлом, смешанными с лёгким привкусом керосина, который приносили холодные порывы от открытых дверей на взлётные полосы. Пол из гладкого серого камня отражал блики света от ламп и электронных табло, где без устали мигали строки с направлениями и временем вылетов. Эта суета, заставляла сердце биться быстрее. Здесь встречались надежда и тревога, прощание и ожидание — эмоции, которые пропитывали всё вокруг, делая это место точкой пересечения сотен человеческих историй. И совсем скоро здесь завершится одна из них.       Каждый момент был наполнен невысказанным, но таким очевидным. Все слова, что они так часто говорили друг другу, теперь становились пустыми, ничем не облегчающими боль. Они стояли в обнимку, не смея разорвать прижатые друг к другу руки. Он почти не смотрел на неё, чтобы не сдаться, не дать себе слабину. Он знал, что его сердце уже разбито, а каждый взгляд в её сторону — это конец. На ней был его худи как маленький жест, который свидетельствовал о том, что они больше не будут здесь вместе, но и не могли быть разлучены совсем. — Это мы только в Питере теперь увидимся, да? Может закончим пока на этом тогда? — Что ты говоришь такое, Саш.. — прошептала она сквозь непрекращающиеся слёзы. В её взгляде не было упрёков. Просто тихая печаль, которая говорила, что она потеряла что-то важное. Они оба потеряли, но никто не мог вернуть. — Неужели ты так просто оставишь это всё?       Фатальный вопрос, ответа на который, она так и не услышала. Он покидал её не только физически, но и эмоционально. Момент, когда он разорвал объятия и ушёл, был моментом, когда он уходил от самого себя в том числе, но это уже не её заботы. Девушка чувствует нежную руку матери и ныряет в её объятия, продолжая захлёбываться в слезах.       Они не могли оставаться вместе. Не потому, что не любили друг друга, а потому что любовь уже не могла существовать в том виде, в котором они её знали. И не только к нему, но и к городу, к своему прошлому, которое будет травить её душу ещё долгое время. Ада шла, чувствуя, как внутри рушится. Но руины ведь способствуют возрождение? — Уважаемые пассажиры! Объявляется посадка на рейс номер 4573 по маршруту «Калининград – Коктебель».