Завтра мы умрем

      — Куда ты меня тащишь? — после эмоциональной встряски и громогласного веселого смеха Татча в ушах наступает усталость и какое-то обреченное полудохлое смирение. И вроде хочется высказать все свои мысли по поводу этих двух дружков, но остатки чувства самосохранения не дают сорваться.       Вдруг еще в ответ прилетит.       У Марко в темноте глаза светятся синим. Запоздало приходит понимание, что он, очевидно, частично использует свой фрукт. Первые страхи и ужас немного отступают, так как паника и разболтанная психика успокаиваются, вновь укладываясь под одеяло безразличия. Ночь — самое время для апатичного состояния, но недавняя эмоциональная встряска не дала мне «увять».       — Мне казалось, что умирающие люди на закате своей жизни хотят увидеть все. Разве нет? — улыбка у Феникса кривая, а оттого в ночных тенях еще более пугающая.       — Не верю я в твои альтруистические замашки.       — Правильно. Пиратам вообще верить нельзя.       Вместо голоса Марко мне слышится Джонни Депп, точнее его русский дублер в роли капитана Джека Воробья. Ехидный такой, полный насмешки.       Вот только сейчас — не веселящий, не вызывающий усмешку над везунчиком с экрана, а почему-то добавляющий здоровое такое опасение.       Море ночью темное. Не видно ни черта в кромешной тьме. Фонари Моби Дика удаляются стремительно, и если сначала их свет падал на лицо пирата, освещая его, давая, хоть и смутное, виденье его выражения, то чем дальше, тем сильнее мы проваливались во тьму.       Забившись в угол, зябко кутаясь в брошенный мне, видимо заранее припасенный плащ, подтянув к себе колени, с прищуром наблюдала за тем, как мужчина быстро складывает весла, после чего распускает парус, точно ставя его под попутный ветер и закрепляя все это морскими узлами.       Четко, быстро, уверенно. Да только будь он трижды лучшим навигатором во флоте Белоуса, а сердце скребет опасение. Потому что перед носом лодки кромешная темень.       Моби Дик удаляется все быстрее, и через два часа его уже становится не видно. А мне — тревожно.       Но Феникс был спокоен, всматриваясь в небо, разглядывая звезды, совсем не выказывая какую-либо тревогу.       Впрочем, долго наблюдать за ним и за роскошным небом не пришлось. Сон сморил меня.

***

      — Да нет, мам, все хорошо, правда.       Мама вздохнула в трубку смартфона.       — Колись уже. Ты каждый раз палишься на словосочетании «все хорошо» с точно такими же интонациями, как твой старший брат на фразе «да, у меня тут небольшие проблемки».       Привалившись плечом к косяку рамы балкона, выдохнула пар. На улице большими хлопьями сыпался снег.       — У тебя никогда не было мысли, мам, круто поменять свою жизнь?       — К чему такой вопрос?       — Просто.       Почти остывший чай стоял на тумбочке, вытащенной на балкон, рядом с пепельницей Наташки.       — «Просто» ты обычно не спрашиваешь.       Глаза мозолило свидетельство о разводе. Одинокое, противного такого цвета, на идеально чистом кухонном столе, недалеко от вазочки с сахаром.       Наташкина зажигалка беспокойно скользила по пальцам.       — А сейчас спрашиваю. Просто.       Мама обо всем происходящем не знала, как мне казалось, но на самом деле, думаю, уже давно догадалась. Просто лезть с нравоучениями было не в ее характере.       Она всегда считала нас своими маленькими родными детками, но никогда не забывала, что мы взрослые люди. Она могла поддержать, рассказать, как было у нее, но всегда ненавязчиво. Она не лезла с советами. Не указывала, как жить, и говорила, что в ее собственной жизни было достаточно всего, чтобы еще и влезать в другие.       Но она всегда! Всегда нас любила, всегда беспокоилась. И какое бы дерьмо со мной или братом ни произошло, двери ее дома всегда открыты, чай будет самым сладким, плед, которым она укроет, самым теплым, а объятья… таких нежных не найти нигде.       — Иногда, хотя, в принципе, довольно часто, в нашей жизни случаются моменты, когда мы сожалеем, ненавидим принятое или не принятое в прошлом решение. Но знаешь, малыш, в чем загвоздка. Этот период проходит, и в какой-то момент счастливой жизни мы говорим, что с радостью бы повторили все ранее принятые решения, поступки и действия. Хотя в другой ситуации бы проклинали те дни и те события. Все относительно, непостоянно и глупо. Все приходит, все уходит. Думать и гадать, как оно было бы, если бы в тот раз ты решил сделать то, а не это, — бессмысленно и душевно травмоопасно. Не нужно жить сожалениями, милая. Нужно учиться видеть плюсы и минусы, из которых потом все равно упорно выводить плюсы. Вот и вся мудрость.       Голос у нее был спокойный и мягкий. Я представляла, как она улыбается, стоя над сковородкой, переворачивая очередной ароматный блинчик. Их в нашей семье особенно любили.       У нее на руках уже морщинки. Они собираются у глаз и улыбчивого рта. Такие… веселые, присущие смеющемуся человеку. Черные волосы с заметной сединой, которые она не красит, так как у нее аллергия на краску. Постоянно шутит про естественное мелирование и новый вводимый ею тренд.       А очки, какие бы ни подбирали оправы, ей совсем не идут. Да и она постоянно их забывает и теряет, так как все еще не привыкла носить. Да и старается обходиться без них по большей части, если только не читает или не занимается рукоделием.       В слове «мама» действительно слишком много теплоты. И иногда кажется, что ей несправедливо достались слишком проблемные дети. Хотя… не зря же она не лезет в нашу жизнь. Совсем не зря позволяет набивать свои шишки.       Я запиваю так и не побежавшие слезы остывшим чаем.       — А как же жизнь без сожалений?       — А жизнь без сожалений, малыш, наступает лишь в тот момент, когда ты завершаешь ее абсолютно счастливым.       Водя пальцем по запотевшему от моего дыхания стеклу, я рисовала улыбающуюся рожицу.       Что бы ни случилось, именно ты, мам, найдешь для меня нужные слова.       Решения, сожаления. Всегда были — всегда будут.       Главное умирать счастливой.       — Я люблю тебя, мам.       — Я тоже тебя люблю, солнце. К слову, на вечер мы тут запланировали твою любимую шарлотку с яблоками и медом. Тебя ждать?       — Конечно.       Даже если до этой шарлотки и мамы, пропахшей ванилью и тестом, ехать двести километров.       Потому что мама на то и мама.       И не важно, сколько тебе лет.

***

      Разбудил меня Марко, который, видимо, и не спал всю ночь. Он сноровисто убирал парус и поглядывал на горизонт, который начинал едва заметно светлеть.       Сон-воспоминание был на удивление светлым. Полным тепла и какого-то ванильно-яблочного послевкусия. Но его содержание совсем не приносило успокоения. Скорее наоборот — больше тревожило.       Постепенно светлело. Безуспешно давя зевки и пытаясь размять затекшие конечности, наблюдала за приближающимся рассветом.       Одно не понять: почему мы встали здесь? Ведь Феникс убрал парус, но и за весла не сел, а скорее специально остановился весь какой-то… предвкушающий, что ли?       Что может вызвать предвкушение у этого непробиваемого типа?       — Тебе стоит посмотреть. С моря вид гораздо красивей, чем с палубы Моби Дика, — непонимающе моргнув, я покосилась на пирата с подозрением. Романтически встреченный рассвет совсем не укладывался в его поведение, но тем не менее пока что других предположений не было.       Точнее, предпосылок к другому не наблюдалось.       Но подставы никто не отменял. Особенно после фразы о том, что пиратам верить нельзя.       — Мне и с Моби Дика нравилось, — буркнула я, но тот лишь усмехнулся и, встав передо мной, протянул руку. Жест был абсолютно дружелюбный, хотя по лицу и не скажешь точно, какие были у него мысли.       Он помог мне встать. И придержал, когда я качнулась, окинул только задумчивым взглядом, потянулся к плащу на плечах, вроде как бы поправить, но на деле сбрасывая его на пол лодки.       Не поняла?       — А я бы на месте тебя многое отдал, чтобы вновь научиться плавать.       Что?..       Если вас никогда с утра не будили холодной водой, то вы счастливчик. Если вас не выкидывали с лодки прямо в море, наполненное разными тварями, в предрассветный час, то вы просто невероятный счастливчик.       Я не умела плавать. Обычно с горем пополам какое-то время держалась на воде. Но явно не с сапогами на ногах и в одежде.       Уйдя вниз с головой, не подготовленная к такой подставе, тут же хлебанула морскую воду и рывками двинулась вверх, выныривая на мгновение, чтобы глотнуть воздуха. От воды жгло глаза, шлепнувшийся рядом спасательный круг я скорее услышала, чем увидела, и с отчаянным желанием жить рванула к нему, цепляясь за него руками, чувствуя, как тело пробивает чертова дрожь. От холода, от страха и от паники.       — Я не умею плавать!       Марко смотрел на мои трепыхания с веселой улыбкой, лениво облокотившись на борт, держа рукой веревку, что была привязана к спасательному кругу. Подперев подбородок рукой, он щурился, отчего в уголках глаз собирались веселые морщинки, которые на удивление не прибавляли ему возраста, а, наоборот, оживляли и делали парнем лет до тридцати, не больше.       — Я знаю.       Если бы он не знал, я б еще поняла, но тут на лицо явное наличие нужных сведений.       — Тогда какого хрена?! — круг выскальзывал из рук, и мне хотелось одного — вновь оказаться на ялике как можно скорее.       Марко все с той же улыбкой потянул за веревку, подтаскивая чуть ближе, после чего поднял взгляд, обращая его к горизонту за моей спиной.       — Рассвет.       — Что рассвет?!       — Посмотри на рассвет.       — Ты издеваешься?! Помоги мне, черт тебя дери!       Стоит ли говорить, что дальнейшие его действия не пришлись мне по душе? Дернув круг, Марко подтянул меня к лодке, но, вопреки моим надеждам, не помог забраться обратно. Большая рука очень знакомо схватила за волосы, выбивая в одно мгновение всю браваду и смелость.       — Смотри на рассвет.       Меня дернули за волосы, заставляя развернуться и посмотреть в сторону сто раз проклятого восхода. Хватку на волосах он все же ослабил, но фантомное ощущение только сошедших с шеи синяков мигом заставило прикипеть глазами к горизонту.       Обычно солнце мы видим сверху облаков. Но сейчас бледное небо начинало приобретать желтые оттенки, растушевывая их вместе с розоватой пастелью на холсте, перебираясь в бледный, едва заметный голубой, что сейчас был слишком тускл. Ранее незаметные в ночной темноте тучи и облака, что разбрелись по небу, приобрели необычайно четкие очертания.       Солнце поднималось. Еще не видимое, но окрашивающее горизонт в странный мутно-розовый, переходящий в сизый, сливающийся с морем.       Потом появился диск. Расплывчатый и дрожащий, он поднимался все выше, пока не завис над горизонтом в ореоле плавающего желто-розово-оранжевого.       Это, без сомнения, было красиво. Но…       Марко на мой косой взгляд не обратил внимания, устремив взгляд к горизонту. Не было похоже, что он радуется и наслаждается рассветом в открытом море. Скорее чего-то выжидает.       И от этого мне становилось не по себе. Но рука в моих волосах как бы намекала молчать и не дрыгаться.       Не думай о морских королях…       Мне было холодно и страшно. Смотреть и думать о том, что внизу, решительно не хотелось. И скорее, я прикладывала к этому огромные усилия.       А солнце все вставало и вставало. Я продолжала бултыхаться в ожидании чего-то, а Марко — что-то высматривать на горизонте.       — Тебе лучше держать глаза открытыми.       — Чтобы перед тем, как ты меня утопишь, увидеть всю красоту этого мира? — слабая попытка вырваться из хватки была проигнорирована.       — Всю ты не увидишь. Но если будешь держать глаза открытыми, уверяю, не останешься равнодушной.       — Я уже не равнодушна, поэтому…       Солнце распускало свои лучи, освещая все больше пространства. И когда один добрался до нас и нашего ялика, озарив его ярким золотым цветом, Марко усмехнулся.       — Смотри на горизонт.       — Пого…!       Лишала ли морская вода силы обладателей дьявольских фруктов, не лишала… вырваться из хватки я была не способна. Железная рука вцепилась просто намертво. Я дергалась, пыталась скинуть ее и всплыть хоть как-то. Паника накрывала с головой, а цепкие мужские пальцы держали меня так, что вырваться было просто невозможно. Бей не бей, рвись не рвись — какая разница?       Глаза распахнулись в панике сами и несоответствие уловили тоже.       Я замерла в таком ужасе, который описать словами просто невозможно, так как мысли в моей голове были сугубо нецензурные.       Свет падал не сверху, а сбоку. И вода, что должна была быть темным океаном, просвечивалась золотыми лучами, проходя на просвет, будто я сейчас находилась в банке, поставленной на подоконник под утреннее солнце.       Или, может, в аквариуме с красивой подсветкой?..       Вон и рыбы плавают, распуганные мной.       Солнце светило сбоку, хотя это было невозможно.       Я не могла определить точное расстояние, но совсем рядом море было будто… обрезано стеклом. Отгорожено, что ли.       Меня дернули вверх. Закашлявшись, хватая ртом воздух, я вцепилась в руку Марко, напуганная до смерти.       — Там… обрыв!       Но на поверхности обрыва не было. Да и течения тоже, которое, по всем законам логики, должно уже нести нас в какие-то…       Стекло? Но тут нет стекла!       Тогда какого…?       — Мы на месте, — от этих спокойных слов мне резко поплохело еще больше. Но если бы это хоть кого-то трогало!       Я расхерачила коленки, когда меня закинули в лодку, как щенка. Легко и непринужденно. Загнанно дыша, как мокрая псина, потянулась к плащу, содрогаясь от холода и догнавшего меня шока. А потом замерла, с ужасом взирая на то, как Марко Феникс использует свою силу, ярким потоком синего пламени сносит… что-то.       Невидимая глазу завеса спадает. Иллюзия морской глади рассыпается, и разворачивается нечто невероятное.       Настолько потрясающее воображение, что от ужаса, трепета и какого-то ненормального восторга перехватывает дыхание.       Море, поделенное пополам. Гигантский разлом, в который не проливается вода, а темнота таится на огромной глубине. Наш ялик замер у самого края, в метрах двух или даже чуть ближе. Еще немного, и мы бы рухнули к чертям! Но если бы это было все!       Чуть в стороне над разверзнувшейся бездной простиралась странная… нить? Трос? Как назвать замершую прямо в воздухе воду, тянущуюся словно канат, что держит огромный остров, будто не давая провалиться?!       — Что это за?!..       Никакой логике, никакой физике, вообще ничему не поддавалось то, что было перед глазами!       Вцепившись в мачту ялика, я смотрела во все глаза на эту воистину чудовищную картину того, чего в мире вообще быть просто не могло.       — Остров, отрезанный от всего мира. В легендах его еще называют краем мира. Можно увидеть только на рассвете, так как иллюзия его обитателей не действует на воду, — мне бросили в руки спасательный круг. — Скоро завеса восстановится. А до тех пор нам нужно добраться до одной из двенадцати нитей. По ним можно доплыть до острова.       — Ч-чего? — я уставилась на пирата как на сумасшедшего. Так называемая «нить» была совсем недалеко, плыть недолго, но по ней над пропастью… — Ты рехнулся?!       Командир первой дивизии пиратов Белоуса широко улыбнулся, явно наслаждаясь шоу в моем лице.       — Возможно, — это спокойствие в голосе скоро доведет меня до трясучки. — А теперь — греби. И помни. Мы все еще можем упасть.       Как бы мне хотелось провалиться в сон… Но Тьма под наплывом эмоций отступала.       Я смотрела на спасательный круг в своих руках, на Марко и снова на круг.       Он предлагает мне… самой?!       — Шутка.       Спасательный круг полетел в этого мудака. Но что ему станется? Пират перехватил его как игрушку, кинул на дно лодки и потянулся к веслам.       Меня трясло.       Сидя на носу ялика, кутаясь в плащ, обнимала сумку, данную Татчем. А услышав, как что-то там бултыхается, решительно влезла в нее, обнаруживая фляжку.       Остывший чай… с ромашкой.       Суки.       От Марко послышался смешок, но уже было все равно на его мудачную натуру. Сидеть на носу лодки мне больше не улыбалось, так что я ловко перелезла ближе к середине в попытке срастись с мачтой.       Пират проводил меня насмешливым взглядом. Да и пускай! Спокойствие дороже. Я вообще сама собственная и драгоценная.       Мачта уверенности не придала. Закрыв глаза и скрестив пальцы на руках, пряча их под плащом от чужих глаз, старалась не слушать плеск волн, отрешиться от звуков, ощущений и чувства пропасти под ногами.       Получалось плохо. Вестибулярный аппарат подводил, и никакое понимание и рациональность, которой в этой ситуации, если так подумать, тоже места не было, не давали мне ни капли облегчения.       Там, под ногами, бездна.       Чертова бездна, не поддающаяся логике и законам физики.       Страшно.       — Со своими страхами нужно бороться, — от спокойного голоса Феникса вздрогнула и чуть приоткрыла глаза.       — Чтобы быть такими же отбитыми, как вы, — надо рехнуться, а не со страхами бороться, — эту фразу я запила ромашковым чаем.       Широко распахнув глаза, замерла, не ожидав того, что этот дылда в два метра ростом нависнет надо мной с кривой улыбкой, прекратив грести, сверля жуткими, вспыхивающими голубыми искрами на глубине глазами.       — Тогда рехнись. Сойди с ума. Иначе в этом мире тебе не выжить.       Лодка замерла посередине водного пути. Прямо над бездной.       Сердце грохотало в груди как сумасшедшее, и ромашковый чай мне совсем не помогал.       — Когда-нибудь — обязательно.       Феникс лениво смотрел своими жуткими глазами, в которых сквозила насмешка.       А мне… внезапно полегчало.       Золотое солнце заливало своим светом все вокруг. Разбегалось невыносимыми искрами в разделенном море, путалось в светлых волосах Марко Феникса и падало во тьму бездны.       Над головой кричали чайки.       Остров, отрезанный от мира. Раскрашивал в золото-алый цвет густую листву и почти белый песок самый красивый рассвет, который я когда-либо видела.       Сумасшедший порыв охватить взглядом больше заставил меня осторожно, медленно, очень медленно подняться на ноги, цепляясь за несчастную мачту так, что ныли суставы пальцев и запястий.       Я стояла на маленькой крохотной лодке, что плыла по водному «канату» прямо над бездной, обласканная свежим бризом и утренним солнцем.       И это было безумием.

***

      Марко пришвартовал лодку к причалу. Тут, оказывается, был причал.       Сидела на досках я, вымотанная эмоционально и физически вкрай, и смотрела на разлом больным взглядом. С острова при свете солнца, что уже встало достаточно высоко, были видны и другие «дороги», так что это был действительно поражающий воображение и вообще логику вид.       Поражаться я устала. Во всяком случае, мне так казалось. Мозг сбоил, знания физики покинули чат и вообще…       Хотелось на Моби Дик, к Татчу под бок, на кухню, к юнгам, к осточертевшим овощам, к медичкам и вообще. Хочу домой.       Моби Дик — дом. Что-то новенькое.       Этот день просто полон невероятных открытий.       Вид был прекрасен. Вид был спокоен. Марко, одетый в одни бриджи, сверкая голым торсом с татуировкой во всю грудь, подтягивал завязки на своем рюкзаке. Ничего не предвещало беды.       А потом уже чертовски знакомое ощущение тянущихся волос заставило меня недоуменно моргнуть, откидывая послушно голову назад натренированным движением, чтоб было меньше боли, и вот я смотрю на странную девицу с узорами на лице, прижимающую к моему горлу нож.       Ну не могло быть иначе, не могло…       — Марко Феникс! Ты опять сломал мою иллюзию!       А я при чем?       Марко, который вообще-то должен был владеть Волей Наблюдения, удивленно вскинул голову.       — Элис.       Меня потянули за волосы еще активнее.       — Какого дьявола тебя опять принесло?! И опять с посторонним! Мало того что ты в прошлый раз притащил сюда своего Тутча…       — Татча, — на автомате поправила я.       — Да хоть Дадтча! Один черт, вам ясно сказали, что лекарства от всех болезней он тут не найдет, а его капитан вряд ли согласится провести вечность на этом острове! И уж тем более откажется от бессмертия, что старик Реза не даст ни за какие сокровища мира!       Болтун — находка для шпиона, да? Покосилась на абсолютно спокойного Марко, которого могла рассмотреть только краем глаза.       Ныла шея.       Чудовищно ныла шея.       — Элис, отпусти ее.       — Да с чего бы?       — Она тебя понимает.       — И что?       Действительно. И что такого? Я всех в этом мире понимаю, хотя сама не знаю как.       Спустя мгновение меня отпустили. Цепкие сильные руки внезапно обхватили за плечи, и эта странная разукрашенная девица едва не сломала мне позвоночник, рывком подвинув к себе.       В серых глазах сумасшедшей была какая-то нездоровая радость.       — Ты меня понимаешь! Ты! Ты такая же, как я, да? О боги, о дьяволы! Ты тоже — Катастрофа!       От дикой тряски и какой-то ненормальной радости этой странной Элис мне было не по себе. И меня, конечно, не раз называли человек-катастрофа, но будем честны, если от других это звание было скорее шутливым, то из уст этой странной дамочки оно звучало как свершившийся факт, титул и одновременно второе имя.       — Можно попросить вас меня отпустить? — устало спросила у ненормальной девицы.       — Зачем? — удивление в ее глазах было столь искренним, что на мгновение стало неловко.       — Меня сейчас стошнит, — честно призналась.       Чай с ромашкой и морская вода решительно просились наружу.       Элис придерживала меня у края причала, пока я портила сей дивный вид нереального острова, сплевывая желчь.       Меня оставили лежать на досках и смотреть в небо. Элис же насела на Марко.       — Где ты ее нашел?!       — Свалилась неизвестно откуда на Моби Дик, — Феникс переносил Элис, заполнявшую собой пространство так, что ее казалось слишком много, с невиданной стойкостью.       — Почему сразу не привел сюда?!       Тем временем я с интересом слушала все новые и новые удивительные факты и подробности своей жизни, которые, как оказалось, не знала и о которых даже не подозревала.       — Не был уверен.       — Она что-нибудь сделала?       — Спасла Татча.       — О! — девушка подскочила на месте в явном нетерпении. — Тотч — это хорошо! И что?!       Спокойствию Феникса надо ставить памятник.       — Ничего.       Долгую затянувшуюся паузу прерывал шелест зеленой листвы и крики птиц. Море спокойно шумело.       — Нет, ну это слишком скучно! — Элис шлепнулась рядом на доски с видом обиженного ребенка, надув губы. — Совсем ничего?..       — Пока что ничего.       — Тогда зачем ты ее сюда притащил?!       Очень хороший вопрос. Очень. Я тоже хочу знать на него ответ.       Феникс бросил на меня взгляд. Мы пересеклись глазами. Это был своеобразный немой диалог, причем весьма неконструктивный, на мой взгляд.       — Она умирает.       Элис, до этого пребывающая в унынии, подскочила на ноги, в ужасе уставившись на нас двоих.       — Да какого морского дьявола?!       — Может мне кто-нибудь все же объяснить, что тут происходит, вашу мать?!       Надоели.       От моих громких слов испуганно шарахнулись в небо птицы.       — Не шуми ты. Кстати, как тебя звать? — выдержав драматичную паузу, провожая улетающих птиц взглядом, буркнула эта девица.       — Улик.       — Забавно, — Элис радостно улыбнулась. — К слову, все ответы на твои вопросы вон на той горе. Там живут вреднючие старики — Реза и Сшива. Реза тот еще ворчун, но бабулька Сшива — просто одуванчик. Главное отвечать ей с умом, иначе потом проснешься как я!       — Как ты?       — Ага! — Элис задрала подранную то ли рубашку, то ли тунику странного кроя, не стесняясь обнажить грудь вплоть до сосков. — Пришитой к этому чертовому острову! Намертво!       Все ее тело было исчерчено странными линиями, похожими на швы.       — Сама виновата, — лениво уколол пышущую недовольством неугомонную девчонку Марко.       — Молчи, пернатый! Не тебе на этом острове еще пятьдесят лет сидеть!       Голова шла кругом. Взгляд цеплялся за Элис, продолжающую трясти перед Фениксом голой грудью без капли стеснения, и съезжал на «дороги», ведущие, как ранее упомянул Первый Комдив, к «отрезанному острову».       Реза… от слова «резать»? А Сшива от слова «сшивать»?       Или мне просто… показалось?       Это какой-то дурдом.       Снова замутило. К сожалению, блевать было уже нечем.