Лисья любовь

Погода за окном заставляла на душе появится плохому настроению. Дождь лил как из ведра, барабаня по стеклу окон небольшого домика. Капли что касались поверхности, скатывались вниз, оставляя после себя мокрые дорожки. И так по нескольку раз за секунду. Лис, стоящий у окна, наклонял голову в бок. Серые и голубые пряди волос наклонились в так движению голову, падая на лицо с мягкими чертами, которые на правой щеке переходили в острые из-за кристаллов голубоватого оттенка. При свете в ясную погоду они переливались ярками тонами, а в пасмурную довольно тусклыми. В чёрных глазах как уголь была грусть с тоской, которые смотрели сквозь стекло окна в сторону леса, где за ним находился город. Но двинуться туда было бы плохим решением, ведь из-за дождя одежда могла насквозь промокнуть. Пускай они для себя с братом сделали более удобный вариант, но всё не хотелось её мочить. Вздыхая, Саша отошёл от подоконника, убирая с него ладонь в минерале, что чутка поцарапал дерево. Четыре пушистых хвоста двинулись влево, а потом вправо, волочась по полу. Подол кимоно был темнее чем верх, ведь соприкасаясь довольно часто с грязной поверхностью марался. Делом это всегда оказывалось довольно обычным, поэтому не сильно обращалось на это внимание. Давид же был на кухне, готовя что-то на обед. Его хвосты беспокойно качались из стороны в сторону, не собиралось даже прекращаться. После же встречи с кицунэ по имени или же псевдониму Сталкер, на душе ему не было спокойно. На это часто говорило ещё то, что местами он не был внимательным, часто проводил ладонью от правого плеча к шее, потирая там один район пальцами. На мгновение шоколадные пряди поднимались вверх от движения ладони, что открывался вид на узор, что имел очертания луны и солнца в одном рисунке, а оплетала его лоза растения. Но об этом не он, ни Руда не говорили, предпочитая и вообще не поднимать эту тему. Александр приметил такое поведение названного брата, но понимал, что отвечать на вопросы он сильно не будет, поэтому стоит быть осторожным и стараться лишний раз не рисковать. Ведь если Давид так ведёт себя, значит это может касаться него самого и его, что являлось дурным знаменем. Допытывать Роменского у Руды в мыслях не летало, ведь это грубо по отношению к близкому человеку, что долго защищал его и не бросал, чтобы не случилось. За это тот был благодарен ему, поэтому уважал его личные границы и желание того, что он хочет ему говорить, а что нет. Шевельнув ушками с голубоватой шерсткой снаружи и фиолетовой внутри, Саша зашёл в свою комнату, закрывая за собой фусуми с рисунками кристаллов на ней. Подойдя к футону, он присел на него, а после наклонился спиной вниз. Коснувшись поверхности, юноша поднял руки, раскинув их потом по сторонам. Настроения чтобы что-то делать от слова совсем не было, а погода делала только хуже. Шум из-за дождя уже звенел в ушах неприятным звуком, что очень сильно раздражал и хотелось одеть беруши от этого, да только этого не имелось у Александра к его сожалению. На кухне же раздался грохот, на что сильно не обратили внимание из комнаты. — да сука! — выругавшись себе под нос, Давид сжал левую ладонь в кулак. Сквозь его пальцы просачивалась алая жидкость, начинающая скатываться по ладони к запястью, а после этого падая на деревянный стол рядом с доской. Положив же на поверхность из дерева нож, на котором виднелись небольшие капельки крови. — вот и отвлекся тебе на минуты. Бубня под нос ругательства, Роменский двинулся в сторону одного шкафчика из берёзы, где целой рукой начал искать бинт, дабы сделать перевязку. Нужная вещь не сразу попалась и, ощутив мягкую поверхность, юноша пальцами сразу схватил её. Подняв бинт, он потом положил его на стол, ведь стоило промыть порез чистой водой, обработать специальной травой и только потом перебинтовывать. Пару несильно трудных движений и ладонь была в нескольких слоях бинта. Сжав и разжав её, Давид спокойно выдохнул, но с лёгким раздражением к себе. Было неприятно во время готовки порезаться острым ножом, а потом обрабатывать рану, что долго потом может щипать. Но то, что не было больно, уже является хорошим знаком. День-два и от раны будет только корочка, что со временем сама спадет с данного участка кожи. — вот тебе и приготовил спокойно поесть на обед. — не унимался всё Роменский, ругаясь себе под нос и ворча. Уши опускались вниз, то поднимались вверх, не собираясь униматься. Раздражение к самому себе за то, что он не был внимательным кипело и только нагревалось всё больше, стоило ему сделать что-то не так. Вспыльчивая местами натура позволяет себе вспыхнуть как яркий огонь племени костра, который долгое время мог гореть и тухнуть. Но делать было нечего, как взять и успокоится, что давалось не очень та и легко. Толчком мог дать к спокойствию чай с травами и болтовня с близким человеком. Правда они оба практиковали то, чтобы Давид успокаивался в каких-то подобных ситуациях сам без чьей-то помощи рядом. И это давало хоть маленькие, но какие-то плоды труда над собой. Беря в руку готовый чай с ромашкой, юноша немного подул на него, принюхиваясь к приятному аромату, что щекотал ноздри носа. На лице расплылась слабая улыбка, губы которой соприкоснулись с посудой, дабы ощутить приятный вкус напитка у себя во рту. Не сильно горячая жидкость, попав в ротовую полость, а затем в горло, принося тем самым прекрасное ощущение, которое разливалось по своему телу теплом. Хвосты кицунэ наконец успокоились, начав спокойно лежать на полу, изредка подрагивая. Ушки опустились вниз, а кофейные очи спрятались по веками и прядями шоколадных волос. Ткань кимоно вновь сползло немного с плеч, но сейчас не сильно то и волновало Давида, ведь привык к подобному, после чего приходится не редко поправлять всё это дело. Дождь за окном, тишина в доме без всякой ругани. Что могло разозлить, не считая игру погоды в бараны по стеклам окон? Ничего! И это радовало почти уснувшего Сашу. Устроившись на футоне поудобней, тот почти свернулся калачиком, прикрывая угольные глазки. Ушки опустились вниз, а одна из рук легла под голову. Слабая улыбка была на серый губах, но почти спала из-за какого-то ощущения напряжения, что решило не дать спокойно пожелать. Может из-за поведения Давида это чувство решило разыграться? Или в этом кроилось что-то другое? Но от таких дум голова начинала чуточку болеть, а мысли что казались гнетущими отбросить сложно, дабы они не вернулись вновь. Но правда ли то, что реально грядет что-то беспокойное, что тревожит Давида и начинает теперь волновать и его?