Лаборатория, в которую ушло пол бюджета страны, но ничего хорошего это не принесло

Запах ароматизированного воска, лёгкого сигаретного дыма и французких духов заполнял спальню, освешённую только огнём горящих на свечах бабочках. Розалина посмотрела за окно, растирая крем по рукам. Луна спрятала круглый лик за снежными, ухабистыми тучами - её света не увидеть. Женщина вздохнула. Всё в этой комнате, вся та атмосфера, что она пыталась создать из раза в раз, то подбирая свечи, то духи, то бельё, то одеяла, то разбавляя свою речь французской картавостью фраз, была напускной, пустой и бессмысленно неудачной. Чего-то не хватало для идеальной французкой ночи. Наверное, Фонтейна. Его круглой, бледной луны, его улиц, звуков, взглядов... Ближайших делегаций туда не предвещалось, а долгожданный отпуск совсем за горами. Проще уже войну им объясвить, чтобы погулять по каменным, узеньким улочкам среди фонтанов и плетёных зонтов. - Что на лице у Вас? - Спросил, спокойно усмехаясь Скарамучча, перелистывая очередную страницу книги, которую на самом деле не читал, а только через буквы посматривал на Восьмую, прихорашивающуюся перед сном у зеркала, - Vous êtes si... si triste... Он говорил на этом языке крайне плохо, силой выдавливая из себя акцент, которого стыдился. - Заебало всё, - Розаина проигнорировала игривый, нежный говор спектакля, коий сам придумала, брезгливо хмыкнула, нахмурилась и упала на кровать лицом в подушки. Твёрдая русская брань поставила точку в этом бутофорском Фонтейне, словно тяжёлый предмет свалился на хрупкие клавиши молоденького фортепиано. - Ох, что же вас так заебало? - Почти передразнил её Шестой, не отрывая взгляда от страниц. Чтоб не слушать её бредни он по-настоящему попытался вничь в строки. "...когда среди звучной скрипки, среди горделивой ночи, среди шума воды в фонтане он наклонился к её губам, Мишель не выдержала, слилась с monsieur под луной, прожигающей сердца стратью и жаждой вож... вож..." Ой, фу. Читать пошлости он самостоятельно не мог - любил только слушать. Поморщившись брезгливо и смочив губы, он перевернул книгу, пальцем зажав страницу. "Valse de la passion" - гласило название, выведенное ужасной калиграфией и лживо позалоченное по краям. Девушка-кокетка на обложке малость смутила его, вызвала чувство испанского стыда. Признаться, Скарамучча никогда не понимал литературный вкус Восьмой. В библиотеке она читала, наслождалась отечественной классикой - прозой и стихами. Он читал произведения, оставленные ею на столе - тяжёлые, трагичные, сложные. В кабинете на книжной полке стояло примерно то же самое, но иногда мелькали томики из зарубежья - энциклопедии из Натлана, свитки из Сумеру. Так же борохлились на самых верхних полках какие-то очень старые книги о истории искусства, музыке и мироздании - потёртые, почти разваливающиеся. Скара даже как-то нашёл там совсем тоненькую книжонку с детскими Мондштадскими сказками. Но в комнате у неё были книги... Ох, какой мерзкий, приторный бред! Эта французская модная романтика, на стыке с развратной эротикой обычно лежала под подушкой или кроватью, словно пряталась. Герои тупые, надуманные, слишком жалкие или наоборот всемогущие; встречи влюблённых напудренные, изысканные, трагичные и обычно всегда заканчивались бурной постельной сценой. Шестой усмехнулсся над тем, что Розалина однажды сама по приказу ездила проверять работу таможенней и типографий - чтоб всякие гадости греховные под видом литературы ни из соседних стран в Снежную не завозили, ни из отечественного станка без достаточной цензуры не выпускали. Однако вот у него в руках переплёт со страницами, повествуют которые о самом потаёном, безрасудном, приятном, запретном, и всё это описывается так ужасно точно, подробно... Где же ещё искать запрещёнку, как ни в комнате Восьмой Предвестницы? - Да всё заебало! Этот снег, этот холод, эти тучи проклятые! Всю луну загораживают, звёзд уже неделю я не видела! Бесят! Всё заебало! Эти люди, эти нравы! - Взмолилась женщина, причитающим, грубым голосои, выказывая всю свою обиду и недовольство. Она перевернулась на спину, плюхнув подушку люна лицо. - И такое бывает... Что поделать? - Безразлично ответил Скарамучча, продолжая рассматривать книгу и ищя производителя, издательство и года. Но тут же её выхватили из его рук; кокетка с обложки попрощалась с ним печальным, просящим взглядом. А нет, она тут вот, перед ним осталась, мелькая мокрыми глазами. Розалина положила голову ему на грудь, строя щенячий, обиженный взгляд. Ой как он не любил его... - Ну Скара... - Что? Что ты? - Он оставил свою ладонь на её голове, убирая с лица спавшие волосы. Её грутсный, обиженный голос был таким редким, что он позабыл о нём, что она так умеет... - Ну поехали в Фонтейн, а? Ну поедем, пожалуйста... - Почти шепча взмолилась она, грустно улыбаясь и всё больше растекаясь на его груди белой волной волос. - Да куда уж! - Шестой цокнул. Никаких поездок ему после недавнешнего не хотелось, это уж точно. Так ещё и к этим... напудренным, намазанным, надушенным... Ненастоящим в общем, - Делать нечего? С горечью Розалина вспомнила свой рабочий стол, заваленный тоной бумаг. Эта чернильница, перо, его шарпонье под завывающую за окном метель. И всё белое-белое, тихое-тихое... - Там тепло, Скара! Там клумбы каштанов, фиалок... Знаешь как пахнут они, когда жарят? Знаешь? - Ой, да погоди ты, скоро и здесь весна будет. Пожарить, вон, и у нас можно что хочешь. - Весна... Грязь одна и будет! Ну отпроси ты у Её Высочества ну недельку отпуска! - И почему я сразу?! - А мужчина из нас кто? - О! Обычно ты не задаёшься этим вопросом, когда меня... - Ой, всё! - Невероятная фраза, когда-то давно придуманная какой-то мудрой женщиной, мудрость, по большей части, которая заключалась в том, чтобы притворяться глупой, беспомощьной и ранимой. Это не её элегантное, твёрдое "баста!", не материнское "всё, я сказала", не истеричное, гневное "заткнись!", а именно "ой, всё!", которое из уст Розалины означало только одно - ищи рядом модный бутик, да цветочную лавку побыстрее, пока случайная, смешная обида не переросла в недельные затишья и холодные, безразличные взгляды. Но сейчас роз в газете не хватит, потому что она уже отвернулась, задув свечи сердитым вздохом, на другой бог так чтоб кровать громко скрипнула, и перетянула на себя одинм резким движением всё одеяло. Закрыла глаза, брови нахмурила, губы надула - он этого не видел, знал. И мысли её слышал - "вот как ты меня любишь!" В комнате стало холодно и темно. Возможно только благодаря отблеску снега было хоть что-то видно. Развеялась, растворилась полоска дыма со свечей. Отбой. Скарамучча, поджав губы сел на кровать. "Мда..." - Розалина. В ответ только мёртвая ветка прошкрябала в окно. - Ну Розалин... И опять ничего. Внезапно тишина разозлила его. Он встал, так чтоб было громко, звучно, хара́ктерно и в полной темени раскрыл обе дверцы шкафа. Розалина, покачнувшись от резкого выпрямления пружин матраца, даже не вздохнула. Однако одним глазом обратила таки внимание. Острой иголкой в нём блестал блик от кусочка еле видной луны. Наконец, она выбралась из под одеяла, развернулась, села, приживмаясь к подушке, когда её платья благополучно полетели на пол один за другим. - Эй! Ты что делаешь! - Боясь за целостность дорогих нарядов, женщина всё же подорвалась, снимая с лица маску безразличия. Шестой что-то пробубнил себе под нос, а потом, не разворачиваясь ни на самтиметр к ней, выдал чёткое, чутка хабалистое: - Собирайся! Поехали в твой Фонтейн! Пожалуйте чемоданы паковать, госпажа! - Да как же, сейчас?! - Уже проявляющуюся улыбку восторга и радости затмевало удивление. - Да. - Ну а что... - Не узнают даже. Этим дуралеем письмо отправим, как приедем, мол так и так - уехали, по особо секретным делам. А Царица с Пьеро и не подумают о нашем отсутствии. Мы там денька два-три и повернёмся, живо. - А как мы поедем? По ночи́... - Женщина подняла с пола халат, зажгла свечу. Такой Скарамучча нравился ей - со стержнем, делающий всё по первой мысли, сам. Тогда она чувствовала себя свободной от обязательств, нежной, возможно, хрупкой - сейчас всю грязную работу за неё сделает, заплатит, раберётся. Может стоит чаще его на нервы выводить. - Блять на драконе! - Он развёл руками, - На параходе, конечно. - Так не ходит... - Для нас пойдёт, дура! ***