Falax species rerum

      Чудовище. Каких можно было поискать… Ужасное, ненасытное, далеко не знакомое с людской жизнью, чувствами, эмоциями и гребанным существованием. Он был исчадием ада, ворвавшимся в мир из пучин вод, когда те бурным потоком, кипятка лавовой массы вернули его, возродили, оживили, пробудили ото сна. Кракен. Таковым его прозвали в народе, пираты боялись существа словно огня. В Кракене никогда не плескалось сострадания… Он — повелитель глубин, проводник между миром мертвых и миром живых всей водной части чертовой планеты. До каких пор он оставался таким, никто не знал, прошло не меньше нескольких веков, прежде чем существу надоело такое скитание, и он решил попробовать обрести человеческую жизнь, такую тяжелую, обременяюще нелепую для существа, которое прожило несколько веков в глубине океана, которое было голодно до крови, которое было голодно до эмоций страха, так и скрипящих на языке неприятной массой. Губительно. Всего одна человеческая жизнь, чтобы почувствовать весь спектр ничтожности этих эмоций.

***

      Он родился болезненным, нерослым, не имеющим ничего, кроме бедности, судьба подкинула идеальный шанс. Он с самого детства помнил, кто он и зачем он здесь. Он никогда не забывал своего реального назначения, предпочитал делать вид, и в свои пять, с прибавкой прошлых веков в скобках, он научился притворяться. Кракен был голоден, и он начал пожирать эмоции других людей, подобно морской губке впитывая каждую. Счастье и радость существу не нравились, они карамелью скрипели на зубах, прилипали к деснам и нёбу, патокой уходя глубоко в глотку. Кракену нравился страх и свой собственный в том числе, как оказалось, если играть по правилам этого мира, тело твоё может быть совершенно ничтожным, а без тренировок его переломят пополам. И когда существо впервые получило существенный удар, ноющая резь на данном месте поселила в его голове восторг. Вот уж великолепие, подобно тем цветам, оно распускалось разными красками. Кракен мог часами смотреть на такие следы. И тогда его вновь посещал голод. Голод до боли, чужой и собственной, голод до отчаяния, чужого и собственного, голод до ужаса, чужого и собственного. Оказалось, человеческое тело умело трепетать, словно листья деревьев даже на самом лёгком порыве ветерка. Оказалось, если не бороться с самим собой, то мясная масса с костями могла разреветься от боли или счастья. Поистине отвратительно и прекрасно. Великолепное комбо.       Кракен пытался понять человеческий язык, учил его покладисто, подобно какому-то аристократу. Чтобы жить лучше, нужно было уметь читать и хоть немного писать. Звуки вместо привычного рыка, слова вместо грохота из глубин тела чудовища… Кракен питался знанием и скоро знания унесли его в пучину одиночества.       Он был голоден, настолько, что первое убийство он совершил, когда ему было всего ничего. Какой-то отморозок в подворотне напал на него, решил полакомиться юношеским телом. Среди не самых лучших жизненных условий и бедности бывало и не такое. Отвратительно. Кракену такое не нравилось никогда. Глубины его царства забирали либо самых смелых, либо самых трусливых, золотой середины или малейшего отхода от неё попросту не было. Тот парень тогда сжимал его запястья почти до хруста, пытался снять с него те лохмотья, что могли назваться одеждой лишь с натяжкой. Первые секунды монстру было забавно чувствовать сковавший его липкий ужас, пробиравшийся в самые неожиданные места внутри него, Кракен впервые чувствовал дрожь своим телом, а не щупальцами — чужую. Тогда всё случилось внезапно. Случайно выбитый нож, минутная заминка. Он не помнил, как наносил удары один за одним. Но он помнил великолепный вкус крови, её запах и дурман, растекающийся по всему пространству его черепной коробки. Под руками лицо превратилось в месиво, чудовище теперь понимало, что приносить боль и вершить казнь можно даже в таком теле. Таком хилом, малорослом, болезненном теле, воспитанном в бедности, антисанитарии и вечном неунимающимся морозе в душе и физическом мире.       Кракен сделал для себя простой вывод, что в условиях его нынешней жизни работало лишь одно правило: «Либо я — либо меня…», в конечном итоге существо не трогало слабых и немощных, не трогало тех, кто поступал по совести и честности. Чудовище по-прежнему жило по собственным устоям, которые обозначились еще очень и очень давно. Оно продолжало свое дело — очищать мир от скверных людей. И если раньше месть во славу справедливости и гармонии воцарялась в пространстве водной глади, то теперь от руки чудовища в теле человека гибли люди и на земле. В океане однако буйства Кракена никто давно не видел. Оно и верно, то решило немного отдохнуть.       Подводное существо принялось тренироваться. Пыталось сделать свою тушу хоть немного сильнее. Вычурно и отвратительно познавало все тайны боя, правильного и неправильного, в случае его будущей службы понадобилась бы ненавистная твари нечестностность. Кракен пытался познать все имеющиеся техники, но потом пришло великолепное осознание, что человек — существо жалкое и далеко не идеальное.       Царь глубин решил, что станет первым идеальным человеком, существующим на земле. В пространстве мореходства — лучшим. Ему пока не хотелось возвращаться и править водной стихией и вершить казнь, на земле было достаточно тех, с кем стоило поквитаться. На земле было достаточно того, что он ещё не успел постичь и увидеть…       Так в лет… А он и не помнил сколько… Во сколько там юнгами (читать как «пушечным мясом») становятся? Лет в двенадцать? Явно около того. Кракен отправился в своё первое плавание. Уже будучи немного тренированным. Будучи настоящим смерчем, желающим смерти и боли, питающийся только ими… Чудовище стало первым на судне, а позже слава распространилась и дальше, лучшим бойцом. Шпага? Сабля? Рапира? Боги, да что угодно. Его назывли монстром и исчадием Ада, пока само Существо, хохмы ради, решило, что хоть в этой жизни будет верить в хоть каких-то Богов. Так. Чисто для противоречия. Первая команда, затем вторая, эти странные человеческие взаимодействия, которые было слишком сложно понять пустой груди того, кто считал, что у него с момента появления на свет как Кракена не было души. Как могла появиться душа у чудовища?       Пираты… Существо пыталось понять натуру этой касты людей, те состояли из противоречий (как собственно и любой другой человек), но со времён его царствования именно они были самыми частыми гостями среди гибнущих. Кракен встречал многих: праведных, неверующих и богохульников, отважных и трусов, гадов и поистине чистых душой… Светлой стороне он помогал перейти в мир иной безболезненно и быстро, тёмную обрекал на муки вечные, вероятно в аду те тонули на протяжении всей непроглядной вечности. Время — это бесконечный сосуд, когда гибнет личность, сосуд этот возможно заливается дальше, выплёскивая старое, заполняя новым.       В жизни однако ни один из пиратов не мог принести Кракену эмоционального и физического насыщения. До одной поры… Очередная команда вместила в себе поистине забавного юношу, что одним только видом метил на роль капитана… Кракен увидел в нём отголосок собственного буйства, собственного разума будто бы… Кракен впервые почувствовал потребность во внимании к себе, впервые почувствовал желание следовать за кем-то. Именно эти чувства пугали до одури, до зубного скрипа. Привязанность? Чудовище не должно её испытывать. Это больно, но не так, чтобы от этой боли следовало приятное послевкусие. Бесконечный привкус гнили на языке, противная вязь и невозможность сказать и слова, чтобы доказать своих чувств.Своих реальных ощущений. Противный кокон из спутанных мыслей. В тот день у Кракена впервые не получилось принять часть своей формы, его щупальца отказались вылезать на поверхность, у них было другое занятие — они душили его изнутри, не давая и возможности пойти на попятный.       Однако чувство не исчезало, оно продолжало нарастать огромной махиной в его организме. Продолжало давить на неизведанные им места. Те самые, до куда его существо еще в прошлом теле даже близко добраться не могло. Душа. Нечто… Непонятное… Отвратительное. Только почему-то с каждым ныне прожитым днём монстру казалось, что она у него в этом теле трещала по швам.

***

      Иззи. Его имя звучит совершенно созвучно с этим отвратительным словом «easy», будто бы Эдвард, когда стал называть его так, решил усмехнуться над ним. Показать собственное превосходство. Колкие обзывательства, товарищество, которое было построено на горе трупов, тех самых, которых было уже несчётное количество. Вечно — набатом — звучала фраза Тича: «Проще, Иззи…». Хэндс следовал за ним тенью, укрывал от различного рода опасностей. Был соверешенно идеальным подчинённым, если бы не было одного «но». Эдвард пока не был капитаном. Этот упрямый парнишка витал в облаках, а ещё вечно обжимался с этим отвратительным Джэком. Из уст Израэля всё чаще звучало: «Нахуй пошёл, и ты тоже, да, блять, все вы нахуй пошли…». Он рвал и метал. И было в его голове много всего интригующего и еще никогда до этого не ощущаемого.       Хэндс верил, что Эд станет лучшим среди морских волков, что покорит океан, да и любую другую водную гладь он покорит тоже. В ещё пока не особо-то и длинных волнах волос он видел щупальца, которые ощущались слишком родными.       Слишком много дальнейших событий, корка на том месте, где должно находиться сердце, обрастала всё более толстым новым слоем. Куча предательств. У Хэндса были собственные грязные секреты, которые он предпочитал не открывать никому. Даже себя он заставлял забывать, но сидящий внутри него монстр помнил всё. Сломанный и растерзанный Хэндс. Самим собой. Всеми вокруг.       Пиратство — не сказка, не красивые истории, которые часто трактуют книги. Пиратство — это грязь — Израэль был в этом убеждён — которая никогда не отмоется, это плесень, растущая в лёгких и заполоняющая тело и далее, это бесконечная боль, это унижение. Последнее — отдельная тема. Когда ты совершенно юн, ты становишься для прокажённых жизнью объектом или товаром, вещью, а не человеком. Израэль помнил каждую деталь до мельчайших подробностей.       Тогда он только попал на судно, был юнгой, который учился, учился и ещё раз учился. Хэндс никогда не притрагивался к алкоголю, никогда не курил. Его голос оставался для людей загадкой, ведь по сути своей речь его состояла из сипения с лёгким бархатом. Кто-то называл это рокотом. Кто-то кидал шутки про то, что: «Да мальчишку просто выебли как-то особенно неудачно, с тех пор голоса и не имеется…». Те речи подхватывали, несмотря на присутствие самого Иззи, он становился предметом насмешек.       А потом… Он очнулся в совершенно неосознанном состоянии на полу, в присутствии кучи пиратов. Его голова напоминала ему же медуз — такая желеобразная масса, которую не хотелось ощущать. Он быстро пьянел — не пил из-за этого, но в этот раз Иззи споили тайком, подливая несчастные милиграммы в его чарку с каким-то отвратным отваром. Дополнительно разносился смех, мол: «Хэндс, пираты не пьют эту бурду… Лучше… Глотни-ка ты рома…», а потом… Тьма и бурлящий океан в его голове и груди. Рокот. Манящий и родной.       Дальнейшее Иззи вспоминать не хотел — пираты думали, что тот в стельку пьян, но он чувствовал всё. Унижение, бесконечное и болезненное, когда его всё же существующую душу разрывали на клочки изнутри. Его то и дело перетягивали на себя, пытались получить кроху того, что в нормальном мире называется «близостью». Хэндс ненавидел этот момент, тогда он боялся пошевелиться, он был всё ещё по-прежнему слишком слаб (по крайней мере, чтобы дать отпор столькому количеству обидчиков). Внутри Иззи забурлила ненависть, та самая потерянная им искра, которую он не мог вернуть.       В горле у него тогда саднило, его душили и пытались натянуть на каждого, кто оставался в сантиметровой доступности. От ощущений хотелось блевать, но он упрямо продолжал делать вид, что он… Не видит всего этого. Он — это новая пустота, он — это тот, кто сумел познать реальность в самом её проявлении. Иззи хотел бы этого «проще», но пока слово «easy» оставалось лишь горьким послевкусием какой-то настойки на языке. Хэндс стремился всё больше делать вид, что утром и не вспомнит ничего этого, не вспомнит ужасных насмешек, не увидит следов от пальцев и прочих вещей на своём теле, но в какой-то момент времени в каюте появился образ Эдварда, тот стоял и глядел на действо, не понятно — удовольствие тот получал, шокирован ли был или же что-то кардинально другое, но в кудрях волос Израэль вновь будто бы увидел копошение щупалец, а ещё во взгляде юного Тича вдруг зажглось нечто… Удивительно прекрасное. Там будто кипело адское пламя, оно распространялось по всей радужке удивительно быстро. Узреть больше он не успел — ужасная по вкусу белая субстанция заполонила его горло. Хэндс закашлялся, со слезящимися очами попытался уйти от дальнейших прикосновений. Они же не заставят глотать эту дрянь? Заставили и продолжили дальше.       Прикосновения продолжали ощущаться на коже как удары кнутом, они больно горели, а еще будто разрезали кожу глубокими рваными ранами. Хэндсу казалось, что опусти он взгляд — увидит развороченное тело. Движение внутри ощущалось так, будто в него проникали настоящим лезвием. Кинжалом, коим он порой разворачивал тела во время сражений, абордажей… Если бы оно было так, то Иззи бы не удивился даже. Из незапятнанного грязью этого мира тела за один момент он превратился в эту самую грязь.       И он наверное продолжал бы жалеть себя в голове — тоже кстати новое ощущение — если бы не вмешался Тич. Тот растолкал всех пьяных и не очень пиратов, стащил с Израэля тело, буквально отрывая от него полуживого от выпивки моряка. Со словами: «Я отца своего не пожалел, убил как последнюю мразь… Вас тоже не пожалею…», он выхватил на руки парня. В словах этих звучали сталь и рык, чудовищно опасные. Иззи застыл, боясь хоть как-то пошевелиться. Этот постепенно появляющийся восторг в его грудной клетке разрывал её же. Эдвард в глазах Хэндса предстал божеством. И его хотелось сравнивать с великим Кракеном, хотелось говорить, что: «Вот он! Смотрите! Это само великолепие!». На Тича хотелось равняться, хотелось ему служить, хотелось следовать за ним, хотелось вверить всего себя ради чужого успеха.       Тем вечером на скуле у Иззи появился крестик. Тем вечером Израэль поклялся (возможно только самому себе) — он будет верен Эдварду до смерти своей, доведёт его до лучшего результата. Для этого Хэндсу надо было стать самым лучшим, доказать свою преданность. Для этого надо было превратить себя в лучшую версию машины для убийств, просто чтобы оправдать вечернюю фразу Эда, пытающегося отрезвить его после всего произошедшего: «Ты, блять, сокровище, знаешь об этом, Из?». Ещё более короткая форма его имени, песком скрежещущая на зубах, из уст Тича звучала будто даже нежно.

***

      Эдвард в итоге стал капитаном, сделал юношу, что стал великим дуэлянтом и вообще морским волком, чьё имя в народе ходило наравне с именем самого Чёрной Бороды, своей правой рукой. Он был по-прежнему совершенно юным, но теперь в руках Израэля была нескончаемая сила, а ещё дикое желание защищать того, кому он буквально жизнью своей был обязан, кому он поклялся всем тем немногим, что было. Если бы Эд сказал убиться — Хэндс через секунду уже бы тонул в океанской пучине. Если бы Эд начал его душить — Хэндс бы позволил лишить себя кислорода. Если бы Эд был в полыхающем доме — Хэндс спас бы его и сгорел там сам. И так далее… По классике. Капитан уходит вслед за своим судном? В случае Чёрной Бороды и его старпома именно последний бы пошёл ко дну.       Однако легендарному капитану соблаговолила удача, вода будто бы была заворожена им, а бури, редко встречавшиеся ему, трогали всех кого угодно, но не его. Однако… Стоило Израэлю удалиться от Эдварда хоть на милю, удача того покидала. В конечном итоге от Тича всё чаще доносилась фраза: «Ты моё ёбаное сокровище, понял меня, Из?». О, Иззи того понимал, и в душе его расцветало нечто незнакомое ему ранее. В грудине теплело, несмотря на то, что следующим утром Эд мог крыть того всеми нелестными словами… Чёрная Борода всё больше походил на их общую легенду, на яву того всё больше стали кликать Кракеном, на что Хэндс самодовольно улыбался и всё больше и больше довольствовался результатом.       Эдвард же потихоньку сходил с ума окончательно. Не то чтобы он раньше не был двинутым… Был, ещё каким был. Просто теперь он действительно стал отражением той картинки, что рисовали художники в книгах с именитыми личностями по разные стороны баррикад. По вечерам правда в пьяном угаре он плакался Иззи в плечо, а тот был обязан как его правая рука принимать такие вот «подачки».       Хэндс ненавидел такие эмоции до белого каления, но жевал до крови губы, шипел под нос да продолжал слушать. Всхлипы, придыхания, стоны, проклятия, всё то, что выдумывал больной мозг Эдварда. Тич был родным, даже вот таким слабым и немощным, но родным. Которого хотелось порой придушить. Который не по возрасту вёл себя слишком по-детски. Который доводил до трясучки. Который порой пугал, чем доводил Иззи почти до экстаза. Эд частенько (почти во все его приходы) говорил: «Ты похож на мазохиста, знаешь об этом? Всё нарываешься и нарываешься! Боги, да я уверен, тебе нравится!». Возможно Тичу не стоило знать того, что в такие моменты было у его старпома на уме. Не возможно, а точно.       И всё было хорошо, всё это великое дело продвигалось стремительно, пока не произошло нечто поистине странное…

***

      Эдвард после очередного абордажа довольствовался одиночеством в собственной каюте, пока его экипаж праздновал очередную победу по особенному громко. До пиратской бухты оставалось рукой подать, однако это не мешало люду кутить и веселиться. Тич ещё думал: «Что-то Иззи не слышно, заболел что ли?». Тот был тем ещё душным человеком — дисциплина, планы, полное исполнение приказов. Настоящий личный пёс. И сейчас он молчал — криков до ушей не доходило, Хэндс, несмотря на свой вечный хрип, орал страшно. Бывало Тичу казалось, что в этом сиплом голосе было что-то явно не относящееся к человеческому. Но он гнал мысли прочь, только так понимая, что уже совершенно точно перебрал с ромом. — Кэп! — в каюту стремительно ворвался Фэнг, он был ещё совсем немного поддатый, но явно чем-то серьёзно обеспокоенный. Эдвард от иллюминаторов не отвернулся, даже кресло его не качнулось. На свету, попадающему через стёкла, щупальцами переплетался дым из курительной трубки. Ядовитый дым дошёл до ноздрей члена экипажа. — Чего тебе? Рома или угощений недостаточно? — Там, это… Иззи… Кажется, он не в норме… Совсем… — М-м… Скажи ему, что он срочно нужен мне. Прямо сейчас, — Чёрная Борода искоса и боком глянул на своего подчинённого. От тёмного заплывшего взгляда у Фэнга в грудине поселился всё больший испуг. Зная нрав их капитана, Хэндсу сейчас могло нехило так прилететь. Из-за их «волнения».       Тич внутренне забеспокоился. Израэлю было несвойственно показывать собственных «слабостей», тот самый клишированный «морской волк». У Иззи в его двадцать с микроскопическим хвостиком уже была седина, просевшие от усталости глубокие синяки, совершенно осунувшееся лицо. Ему можно было дать тридцать, возможно даже больше, но точно не такой малый возраст. Он был настоящим сборищем этих противоречий, которые в реальности существовать в принципе не могли, но Хэндс ломал законы физики. У Иззи что-то явно поломалось, после того, как Эд вытащил мальчишку из рук похотливых подонков под командованием прошлого капитана… Из стал совершенно другим, а ещё будто своё существование вложил в руки Тича, мол: «Делай со мной, что хочешь, я исполню любой приказ…». Вероятно, если бы Чёрная Борода воспользовался им бы тогда, его старпом бы и слова в противовес не сказал. Какая-то неправильная привязанность. Не зная Израэля, он бы подумал, что тот влюбился. — Вы меня звали, капитан? — кто бы сомневался — явился буквально через несколько минут, мог бы телепортировался — в следующую же секунду был бы на месте, куда его позвал Эдвард. — Да, звал, — к Иззи он повернулся, деловито уложил голову на лодочку из рук, предварительно умостив локти на своём рабочем столе. — Фэнг сказал, что ты не в себе…       Тяжёлый и тёмный взгляд капитана пополз по телу Иззи. Действительно. Он сжимал пальцы, шкрябал ими по коже внутренних частей ладоней до крови, странно горбился и старался не смотреть в глаза Чёрной Бороды. Он не был похож на себя, даже после той страшной сцены насилия тот гордо держал нос высоко-высоко, что на следующее утро никто и не смел что-то в противовес фактам сказать. С тех пор изменилось многое, из миловидного лица — осунувшееся и повзрослевшее совершенно не по годам, из сияющих глаз юного юнги — убийственный взгляд цепного пса — а лучше цербера. Сейчас Израэль напоминал лишь лужу из резко попавшей на борт волны. Его дыхание было слишком тяжёлым. — Что случилось, Из? — Всё отлично, капитан… — загвоздка — в этой фразе он оступился, на ногах его держало тяжело — заваливало куда-то к стенке каюты. Это совершенно не хорошо. И Эдвард спохватился почти сразу же. Поднялся и почти побежал — не замечал этого он вовсе — к Хэндсу. Потянул на себя и запрокинул голову, увидев… Узкие зрачки на мутно-жёлтой сплошной радужке. От Иззи пахло океаном, самыми его глубинами, водорослями и чем-то ещё совершенно непонятным. Тич потерялся и выдал странный смешок, пробормотав механически: — Чёрт, Из… Кажется ты очень серьёзно болен… Желтуха? Может такое быть? Да вроде с печенью не страдал никогда… Верно же?       Но от Хэндса не донеслось и толики чего-то словесного — лишь странное бульканье и рокот, похожий на сипение и хрип, а ещё нечто отдалённо напоминающее всхлипы. Он явно пытался произнести какое-то слово, но видимо одно оно доставляло ему уйму боли и хлопот, раз в конце концов даже сам легендарный Израэль сдался и просто повесил собственную голову. Эд опустил взгляд ниже и узрел, как под воланами свободной рубашки струились щупальца. И его отбросило в детство, когда он, казалось, увидел Кракена собственными глазами, когда убил собственного отца. Ему всегда казалось, что это собственный мозг подкинул такую игру разума, но нет, оказалось, что нет… Возможно, что это являлось вполне себе невозможной правдой, в которую бы никто никогда не поверил, разве что кроме конченных романтиков.       Затем…       Эдвард не понял, что произошло, но оказался он в собственном кресле с пером в ладони. Перед ним лежала карта и стояла чернильница, а ещё откупоренная бутылка с ромом. За дверьми каюты разносился вой пьяных матросов с излюбленными песнями — сейчас дошла очередь до «Santiana», которую можно было просто хором орать. В помещении не было и намёка на присутствие Хэндса. И Тич, будучи полностью уверенным в том, что он был пьян до чёртиков, решил, что Кракен в теле его старпома был лишь плодом его больного воображения, выпивки и резкого погружения в сон…

***

      Счастье всегда лишь временно. Жизнь — клавиши рояля, на которых принято играть всем послушным деткам из семей аристократии. Со всеми вытекающими — криками, визгами, линейкой, бьющей по рукам за неправильное положение кистей… Эдвард начал замечать за Иззи странное поведение, а его сипение теперь лишь отсылало к его «сну», с последним Тичу так и не удалось разобраться. Когда Из кричал, он походил на взбешённого монстра или дикого зверя, когда он отвешивал каждому из экипажа тумаков, то даже те застывали, будто видя в глазах Хэндса что-то, что было совершенно точно незримо.       Однажды команда попыталась задобрить старпома — споила его, отослав к тому случаю в прошлом. Израэль, заподозрив неладное, сразу всунул подальше в горло пальцы, постаравшись в ту же секунду освободить собственный желудок. «Разум должен быть чист. Тело должно быть чистым. Я должен быть чист…» — установка набатом била по черепной коробке, и когда до его ушей донеслось совершенно обидное: «Иззи блевун!», то внутри него расползлось очередное совершенно отвратительное на вкус чувство — обида. Он ощущал это порой только с Эдом, который стремился заметить всех кроме него… Но теперь эта удушающая лента сомкнулась на его шее и затянулась удавкой в виде ядовитой змеи, опорожняя весь токсин на его кожу, заставляя её чувствительную всё впитать до самой последней капли. Клыки этой пёстрой верёвки впились куда-то в район сонной артерии, заставляя его блюющего забиться в конвульсии боли… Которая вдруг не принесла удовольствия, кое он чувствовал до этого ранее.       И только потом до пиратов дошло совершенно очевидное — Израэль чуть кони не двинул, вряд ли этот цепной пёс вообще ел с несколько дней — он бдил а порядком, работал не покладая рук, но совершенно забывал о физических и ментальных потребностях, будто его тело забывало об этом требовать. Фэнг в очередной раз вызвал капитана, а тот, будучи совершенно разозлённым, чуть не перебил с половину своего экипажа, а затем прямо намекнул, что если они хоть ещё раз попытаются против воли Хэндса влить в него же алкоголь, то очень сильно об этом пожалеют.       У Израэля вдруг с простого алкоголя возникла интоксикация, и Эдварда это ещё больше заставило сомневаться в том, что произошедшее когда-то было сном, а не явью. Если другие не потравились — организм Иззи стал чересчур чувствительным, но этот морской волк таковым не страдал никогда, а вот… Морские существа… Да и животные в принципе… Очень сильно не любили подобное вмешательство в свой организм. Вспомнить тех же медуз, которые на солнце и песке превращались в невесть что.       В кубрике за Хэндсом потом следили ещё с несколько дней, в том числе и сам Тич, стараясь уловить как можно больше странностей. Тогда в помещении странно рокотало течение, бьющее о борт, слышались будто бы стоны сирен и тихий шёпот. Матросы шептались и жалели о том, что вообще воплотили в жизнь столь пакостный план. Иззи лучше не становилось. Он булькал, будто его достали тонущего из-под воды, что-то шипел в беспокойном сне и звал тихо-тихо Эдварда, вновь вкидывая приличное: «Нам нужен план, капитан, без плана мы погибнем…». Или: «Эдвард! Это совершенное безрассудство!». Все мысли хворающего заполонял Чёрная Борода, когда же Тич был рядом, то Хэндс приходил в стадию осознанного бреда, приоткрывал глаза и пытался коснуться мягких прядей, вышёптывая что-то нечленораздельное. Хоть порой Эду и удавалось расслышать среди этого: «…я готов поклоняться тебе, словно великому Кракену…». И тогда Тич и прочие пугались не на шутку, ведь в реальности Израэль отвергал всю «мистику» и был глубоко верующим. До чёртиков. Даже в приметы не верил. Был единственным островком адекватности на этом судне.       А потом одним утром как ни в чём не бывало стоял у штурвала, ожидая капитана. При вопросе: — Из, ты в норме? — Да? Я разве был не в порядке? — Может хватит пиздеть, Из?.. — Чёрная Борода, я всё понимаю, хороший абордаж вышел, как, собственно, и прошлые, но пить столько — невозможно вредно. Вам стало казаться совершенно многое. Я же говорил, что идея с большой поставкой рома на судно плохая, что экипаж сошёл с ума, что ты… — Я могу сколь угодно пить, Хэндс, — у того мурашки пошли от зова по фамилии, — но это не значит, что я совершенно не помню того, что происходит. Кто ты, Из, или мне лучше перефразировать вопрос на: «Что ты?»? — Эд, ты с ума сошёл? Я явно не бутылка, не карта и не крест на этой карте. — «Ты моё ёбаное сокровище» — остаётся в силе. Тем не менее, Иззи, не советую мне врать, ты же знаешь, что ложь я за версту учую. Вдруг ты бунт задумал… — Против тебя? Ты же знаешь, что я сам сдохну, но тебя спасу, даже если и проклинаю тебя порой по сто раз на дню, — Израэль улыбнулся (хоть это чаще и было похоже по большей части на оскал) сомкнул очи почти в тонкую полоску, и Эд увидел сквозь небольшую щёлочку горящий жёлтый. Он сглотнул накопившуюся во рту слюну. — Тебя глаза сдают, Из… Тебя сдают ёбаные глаза.       Хэндс будто бы птицей нахохлился, вздрогнул и на секунду застыл. Возможно он сам не ожидал от себя такой подставы организма. Его уголки губ опустились, веки широко открылись, и Тичу открылся вид на чарующий янтарный взгляд с узкими хищными зрачками. Израэль, приоткрыл рот, будто желая что-то высказать, но оттуда не вылетело и звука. — Тебе не следует знать всей правды… — раздался голос спустя добрых пять минут молчания. Тембр однако стал более рокочущим. Более нечеловеческим. — Клянусь, что не следует, Эд. — Откуда ты взялся вообще? — Из глубин океана. Затягивал туда нерадивых моряков, что не были верны самим себе и принципам… — Израэль выглядел дьявольски удивительно. И пугающе. Однозначно пугающе в большем проценте. Чёрная Борода вкопано застыл на медленно шевелящихся губах. — А потом кромсал их и провожал в адское пекло. Тем, кто заслуживал, показывал более красивую и белую дорогу в лучший мир после смерти. А затем засыпал, когда выполнял свою норму… — Клясться будучи… Чудовищем? Верить в Бога? — Я посчитал это интересным развитием событий… Сделать себя тем, каковым никогда не являлся. Довольно комично, не думаешь?       И Эдвард не нашёлся на это ответом.

***

      Воспринимать Хэндса стало значительно тяжелее, возможно потому что теперь мысли Тича сместились на то, что он осквернил имя реального Кракена, который всё это время находился рядом с ним. Буквально под боком. Личной, блять собачкой. Кому бы он рассказал — не поверили бы. Секрет пришлось держать в тайне, однако чудилось капитану, что и экипаж о чём-то таком догадывался. Они продолжали подшучивать над Израэлем, но скорее механически и потому что тот позволял им это делать. Напряжение однако продолжало струиться по всеобщим венам.       Когда начинались абордажи и любые другие нападения, Израэль больше не сдерживал себя. И теперь жестокость ручного пса Чёрной Бороды достигла своей, если не предела, то точно какой-то одной из высоких по характеристикам точек. Иззи не чурался крови, органов, развороченных тел, он был настоящим комком из ярости, жестокости и ненависти, и в такие моменты даже сам Тич боялся попасться под руку монстра, который скрывался под ликом живого человека. И с каждым днём, с каждой минутой и каждой секундой проведённого времени этот страх постепенно переходил в категорию ужаса.       «Ничего не может быть как раньше, Эд. И я стремился сделать всё, чтобы ты не узнал этой грязи. Усыплял твою бдительность, давал тебе власть в руки, о которой тебе грезилось. Я устал руководить тем, что было и есть в той моей жизни, решил найти то, что поможет вернуть желание. Потом я увидел тебя, со схожей установкой, как один мозг на двоих. И пускай пока тебя называют Кракеном, имя — это лишь способ воззвать к кому-то. Оно мне не требуется, так же как и это никчёмное Иззи с приставкой в вечности «будь проще», которая всегда, казалось, осмеивала меня. До тебя я не встречал ни одного столь же интересного человека. Мне интересно познавать этот мир, чувствовать боль, которую ранее я дарил неугодным миру людям. Я скрывал себя как только мог, в прошлый раз мне удалось вернуть в руки ту силу и усыпить тебя так, словно ты и в самом деле выпил лишка… И это ради твоего блага Эдди, ведь пока я рядом, океан не будет буйствовать против выбора Кракена. Ведь пока я рядом, я приму все тумаки на себя. Ведь пока я рядом, весь водный простор подчинится просьбам своего «божества», ха… Как же убого это звучит. Скажем так… Хранителя, ладно?» — и тогда Израэль ретировался, оставив Чёрную Бороду обдумывать эту тяжёлую информацию.       Он был прав — ничего не может быть как раньше. Эта информация положила начало чему-то новому. И с каждым днём и дальше Тич раздумывал о том, что никогда не был грамотен в отношениях с «Иззи». Более того… Вряд ли он знал его настоящего. При каждом взаимодействии с ним, его бил холодок по телу. Капитану казалось, что узнал он что-то запретное и теперь явно за это жизнью своей поплатится… Однако кракен продолжал беречь его… Будто не Хэндс был сокровищем Тича, а наоборот…       Мысли сгущались всё больше, пока на горизонте не появился Стид Боннет, превратив Иззи в беснующую волну в период самого страшного шторма, которой ничего не оставалось, как следовать в такт тому, что её погнало. Эдвард ступил на извилистую тропу в этой игре, совершенно забыв о том, кто был перед ним.

***

      Любовь? Кракену были чужды все положительные эмоции, но это особенно. Пиратское судно — место, где с этим встретиться практически невозможно. Чудовище себя так обезопасило, по крайней мере оно так думало. Привязанность? Все существа рано или поздно попадают в цепи и оковы — физические или неосязаемо-ментальные всё равно. Но любовь… Ох, эта приторная гадость била в голову похлеще терпкого рома, карамель на зубах скрипела при этом отвратительной патокой. Морскому Хранителю казалось, что его организм в случае даже той же привязанности серьёзно так отравляло. Посредственно.       Кракен понял, что влюбился, когда появился тот, кто нарушил покой и умеренную атмосферу. Когда глаза Эдварда были направлены на Стида любовно, когда он перестал переживать за то, как ощущает себя «Иззи», как сильно его могли ранить. Важен ли был ему старпом в принципе? Или он был лишь мягкой заменой и подушкой для плача и битья после расставанием с Джэком? А ещё Кракену подумалось, что эта боль от чувств была совершенно неправильной и не вкусной. Такой же токсичной, как когда в него пытались влить алкоголь. Собственно теперь он… Не чурался и чарки целой наполненной, попривык ко вкусу и глушил так собственные чувства, которые: «Не должно их быть, не должно!». Но они были. И иглами впивались под кожу, изнутри дырявили всё, что под кончик попадалось.       Стид ёбанный Боннет, ради которого Тич был готов горы свернуть, убить большинство, только вот проблема — оружием в его руках был сам Израэль, который этого аристократичного нытика ненавидел всем сердцем. И нытьё Эдварда он также сильно стал презирать. Чем больше времени проходило, тем больше он превращался в неконтролируемое существо с желанием отомстить за отнятое и забранное не по праву, а по каким-то там законам «свыше».       «Ты пират, Эд! Кровожадный пират, которого боится каждый, кто столкнётся с тобой!» — на: «Иззи, проследи за этим… Стидом? Он кажется мне интересным!». И: «Какого чёрта ты вообще щенком бегаешь за этим недомерком?!», на: «Мы точно обязаны убивать их?». Хэндс от злости сгорал, и воды океана бурлили в нём всё с большей силой, взывая хозяина к старой и такой «доброй» жестокости. Кракен всё больше желал крови, и экипаж Чёрной Бороды заметил серьёзные изменения в старпоме своего босса. Тот стал в разы яростнее, в разы более жёстче и грубее. Тумаки раздавал направо и налево, Фэнг навсегда запомнит эту тяжёлую руку маленького грозного человечка. Тич же похоже совсем потерял свою голову, раз продолжил играть с чудовищем в игру на выдержку. Одному Богу известно, откуда появилось столько терпения у Израэля, он им никогда не обладал.       Кракену было тяжело… И этот груз давил его похлеще, чем давление глубоко в водах океана. Оно было непереносимее. Кровь в такие моменты к ушам приливала, лицо алело от злости, а Эдвард продолжал крутить выкрутасы перед «особенным» для него человеком. У Хэндса в глазах двоилось в такие моменты, под кожей лентами струились щупальца, цепляя все его человеческие органы и сжимая их, в то же время он срывался на ком угодно под рукой. Теперь, после произошедших событий, уже каждого попавшегося под руку с судна Мести. Чаще тем был Люциус или его хахаль. Возможно именно потому что между двоими были какие-то отношения. Потому позже среди членов экипажа поползли слухи. Общая ситуация с вечной щенячью верностью капитану и постоянное следование за ним намекало каждому на неоднозначные мысли.       Подтрунивание экипажа выливалось в всё более накопленную агрессию, а запрет Боннета на кровожадные действия, типа убийств, а также пыток… Ненасытная натура чудовища терпела крах, а голод рос с геометрической прогрессией. Эду на это было плевать, он будто совершенно забыл о том, что у него был чуть ли не единственный верный человек (хотя правильнее будет сказать существо) в жизни. Эд привык к эгоистичным действиям, привык получать по большей части, а не отдавать. В конце концов Кракен дошёл до пика, почувствовав такие сложные и многогранные ощущения как «ненужность», «одиночество», «брошенность». И в этот раз ему снова не нравилось, как его организм реагировал на это. Потому что ранее он считал, что боль закаляет, а в какой-то момент он понял, что этой боли ему хватит. С достатком.       Израэль всё чаще смотрел на водную гладь, грезил о её глубинах, уже механически продолжая ненавидеть Боннета. Особенно когда его экипаж высадил его в шлюпку после «проигрыша» в дуэли. Никакого не проигрыша. Далеко не проигрыша. Лишь благодаря ёбаной живучести этого изнеженного мужчины, что мнил себя великолепным пиратом. Многие потом говорили о каком-то там «заранее продуманном действии», но этого там и в помине не было вообще. Чёртова удачливость, от которой Кракен отказался в пользу Тича, что не расценил это должным образом. Будь у них поле почище, безо всяких там сопутствующих мешочков или балок под руками, Иззи бы притащил всем на палубу Стида вперёд ногами спустя каких-то минут пять. Тот бы, правда, и минуты не продержался, но этот момент стоило бы упустить.       А затем… Отчаяние. Это было началом конца, где чудовище, казалось, наконец достигло апогея всех эмоций. Иззи отсчитывал дни, когда глубины заберут его назад, когда он снова наконец начнёт своё царствование в приятном для него одиночестве, а не том, что он встретил тут… Но ничего не происходило… Вода была спокойной, волны еле виделись, а воя океана не было слышно. Он пошёл на сделку с королевскими, сдал Боннета и Тича, ради того чтобы те отпустили второго, но последний счёл это чуть ли не предательством со стороны Израэля. Тогда Хэндс услышал хруст внутри себя, склизкое поползновение его сердца, то с каждым днём всё больше частило. «Я отдал себя человеку… Отдал всё то, что было у меня там… Чтобы сделать лучшим… Чтобы осчастливить…» — думалось ему, накопленный гнев прорывал дамбу, которую Иззи внутри себя до этого удачно застраивал: «А он всё по-прежнему старается видеть счастье во всех, кроме меня…». Токсичные отношения. Возможно старпому со своим капитаном стоило быть честнее в своих ощущениях, но потом пришло обратное доказательство: «Он стал хуже относиться ко мне, когда узнал настоящую суть…». И потом набатом миллионом повторений заструилась его фраза: «Ничего не может быть как раньше, Эд…». Действительно… Сам напророчил — сам получил. Хотел ли он этого — нет! Однозначно нет!       Попытка экипажа выбросить его за борт — намёк на скорое возвращение. Его бы забрало море и совершенно невкусная боль бы наконец закончилась. И снова провал… Возвращение Эдварда и возвращение надежды. Кровь снова забурлила, из холодной чудовищной в состояние человеческой. Но с возвращением Тича вернулся лишь его образ, а той личности, что ранее была в нём, уже давно будто и не было.

***

      Когда Эд скормил Иззи отрезанный от его ноги палец, старпом понял, что перед ним стоял уже не Эдвард и даже не Чёрная Борода. Перед ним был безумец, которых убивал он будучи Кракеном. Чёрт бы побрал этого Боннета… Во что он превратил Тича? Почему пират с татуировкой на всю, блять, спину с фразой: «Не доверяй никому», вдруг решил предать установку? «Так почему ты доверился, капитан? Почему?» — хотелось буквально кричать, но Из следовал за ним, продолжал делать это несмотря на то, что хозяин бил пса до потери пульса, душил его и утягивал ошейник на шее всё сильнее.       Тич будто нарочно давал такие задания, которые ставили старпома меж двух огней: первый — экипаж, который задавит количеством и агрессией, накопленной за время того, пока Эдвард тиранил их всех, второй — сам Чёрная Борода, вернее то, что от него осталось, прекословить которому было совершенно точно нельзя — пальцев у Иззи становилось всё меньше.       Когда Израэль заплакал прямо при всей команде, чудовище внутри него заплескалось в ядовитой жиже из эмоций, которые он ощущал в моменте. «Из, ты в порядке?», «Нам кажется, что вы в токсичных отношениях с Чёрной Бородой…», «О да, этот парень потребляет слишком много «рога носорога»…». Хэндс не сдержался… Закусал губы, попытавшись скрыть за этим жестом свои рыдания. Фэнг заобнимал его в своих крепких объятиях, Френчи схватил того за руку, почувствовав, как Из впервые за всё их время на Мести проявил какую-никакую взаимность. Пираты чувствовали неловкость, а ещё переживания. В лице старпома они наконец увидели реальные чувства, будто бы звезда на небе зажглась среди полуночной давящей темноты. Того, кто обычно держит в себе все свои эмоции, видеть в таком состоянии — маячок пиздеца. А ещё… Повод увидеть в твари живого человека, которого сломали.       Когда Иззи потерял свою ногу, его разрушило окончательно. Кракену показалось, что человеческая жизнь — насмешка создателя, ничем неоправданная насмешка. А ещё… Признание никогда бы не сумело облегчить его душу. Эдвард бы никогда не принял ни единой его жертвы. Такова людская суть. Такова правда: «Сколько ни пытайся отдавать всё ради кого-то, ты останешься одним, умрёшь таковым же…». И тогда… Он услышал первый клич от океана.       Разыгралась буря, настоящий многобальный шторм, при котором Эдварда забили так, словно он был куклой для битья. Израэль не смог принять в этом участия впервые. И душа его приняла эмоции сожаления и печали, тоски и сочувствия.       Когда Эдварда оставили на судне — он вряд ли был счастлив, ведь его душа была вывернута наизнанку. Очередная игра в романтику, которой не было конца. Фраза Эда перед тем, как он оставил его с пушкой в руке и молчаливым приказом: «Убей либо меня, либо себя…», при котором второе было конечно же первоочерёдным, била по мозгам, не внушала понимания о том, что тот адекватен, ведь: «Я любил тебя, так сильно, как только мог…», только было ли это правдой или жалкой попыткой воззвать Тича внутри бешеного психа к совести и ушедшим сантиментам? Израэль мог только догадываться.       После того, как их поместили в клетку, словно каких-то декоративных зверьков, когда этот жалкий любитель «пиратских сказочек» решил поговорить с легендарным Израэлем Хэндсом, тот вслух изрёк то, что должен был признать уже давно: «Дело не в славе, не в том чтобы получить нечто желаемое. Дело в принадлежности чему-либо, когда мир прямо говорит, что ты — ничто. Дело в том, чтобы найти семью, за которую можно умереть, когда твоя реальная семья уже давно мертва. Дело в том, чтобы оказаться ради эгоизма ради чего-то большего… Экипаж…». Он возможно продолжил бы дальше, если бы «Пиноккио» не решил прервать его речь.       А затем… В разуме гонгом завопил океан. Когда всей гурьбой они бежали к Мести, Израэль знал, что это станет его концом. Он молча в силу своих возможностей гнал, наблюдая за любованием Эдварда и Стида. Даже в напряжённые моменты им двоим удавалось миловаться и показывать свою любовь. И если раньше Иззи достигал лишь одних точек, приближенных к максимуму, то теперь пик был достигнут. Мог ли сказать Кракен, что он был рад пожить эту жизнь?.. Тичу бы он наврал с три короба, сказав, что: «Рад был быть рядом с тобой…», Боннета бы послал на три весёлые буквы, в экипаже же каждого потрепал по плечу, наверное бы даже извинился за скотство. О, и поблагодарил бы обязательно. За то счастье, которое получил от тех, кто по началу казались совершенно чужими и вражескими.       Когда получил роковую пулю, Хэндс на секунду попытался прочувствовать боль её получения, а затем сравнить с той пулей, что прилетела ему от Чёрной Бороды. И от «родного» человека она была в разы болезненнее, в разы более беспощаднее. В прочем… Теперь это не имело никакого значения. Кракен почувствовал родные ладони у себя на боку, древний позабытый будто бы тембр настоящего Эдварда и настоящей Чёрной Бороды, который приказывал ему не умирать. Приказывал жить… Как жаль, что теперь этот указ оказался совершенно невыполнимым.       Теперь Иззи было понятно, что значит: «Будь проще…», теперь ему было известно, что видят люди перед смертью. Он видел все те немногие счастливые моменты, все те многие несчастливые. Когда они всем экипажем праздновали день рождения Калипсо. Когда он пел под общие восхищённые завывания. Когда Крошка Джон показал ему, как можно благодаря всякой косметике превратить себя в кого-то другого. Когда он подарил Люциусу выструганную им акулу из обычной невзрачной деревяшки. Когда Эдвард пытался извинится, и когда он же до этого лишал его по немногу конечности. Когда его насиловали в том холодном кубрике ещё до командования Эда… Когда Тич душил его прямо в каюте Стида, пока тот спасался бегством. Когда Чёрная Борода смотрел на него в ужасе, узнав, кто он на самом деле… Много всего… И ускользающие нити жизни постепенно показывали его становление личности. Сквозь сыплющуюся сквозь его фаланги жизнь словно песок он слышал вой родного дома, соскучившегося по своему хозяину. И там же он слышал ещё пока не забытый им голос Эдди, что шептал совершенно неузнаваемо: «Не оставляй меня…».

***

— Из, из, из, из… — Тич превратился в того самого Тича, которого когда-то перевоспитывал младший по возрасту Израэль. Условно младше. Он и сейчас еле дотягивал до своих двадцати с лишком. С измученностью в глазах и гримасой боли старпом выглядел ещё старше, чем итак чересчур преувеличенный возраст. — Иззи, пожалуйста…       У Хэндса уже заплывал взгляд, по ощущениям он был не в этом мире. Экипаж стоял позади Чёрной Бороды, по их лицам можно было понять — они провожали их вредного, но породнившегося Иззи-диззи. Такие раны тяжело зашить, таких пуль не вытащить, такого человека ещё раз с того света не вытянуть. Его смерть была вопросом времени, с одной ногой он всё равно стал менее защищённым. И каким бы превосходным воином он не был… Некоторые травмы навсегда поставят крест на прошлой жизни.       Израэль застонал. От боли. Чуть ли не впервые в жизни позволив себе это. Перед смертью ведь не надышишься, верно? Позориться в последние минуты жизни не так страшно, как тогда, когда надо существовать дальше. — Эдди… Стой, не трогай меня… Чёрт… Эд… — старпом хрипел, от каждого лишнего движения Эдварда. Рану пронзала ещё более серьёзная боль. — Кто-нибудь может найти ёбаную помощь?! — Эдди, остановись… Просто останься… Кх… Со мной… Ненадолго… — Я рядом… Рядом. Из… Не оставляй меня, прошу. Не уходи от меня…       И тогда для всех прозвучал самый страшный возможный ответ из всех. Нет, не молчание. Хриплое: «Я хочу уйти…». Чёрную Бороду это ударило будто обухом по голове. Он вцепился в тело своего старпома, будто удерживая его от ожидаемого финала. Он понимал, чем больше времени уходило, тем больнее было Израэлю.       Последний сквозь боль приоткрыл веки, и тогда Эдварду вернулся забытый им вид его родного Иззи, который когда-то показал ему настоящего себя. Жёлтых глаз с узкими зрачками, еле видный сквозь белёсую плёнку как у какой-то полудохлой рыбы. Хэндс с усилием моргнул и указал взглядом куда-то вниз. Под рубашкой прямо в ране копошились змеями щупальца. Тич хотел коснуться запретного, но он не знал, имел ли на это право. Поэтому лишь смотрел на то, как всё естество его старпома постепенно заменялось настоящим его образом. Пока незримым для других. — Предайте меня морю, Эдди… — пробурлил из последних сил уже ускользающим из тела привычным сипением Хэндс, и Эд еле смог понять, что у него просилось. — Прошу…       Эдвард ещё говорил что-то по поводу того, что он без Иззи не сможет, что только он понимал Чёрную Бороду, что только он был лучшим старпомом, и никакой Френчи никогда бы не смог его заменить. Однако Израэль этого уже не слышал, он смотрел в глаза своего капитана, погружаясь в их темноту и ища в них портал в собственные глубины. Его рука протянулась к лицу «Эдди», но через секунду упала, запутавшись в длинных прядях волос схожих с цепкой хваткой Кракена.       Израэль Хэндс был мёртв.

***

      Его похоронили, загнав судно в какое-то место, похожее на прототип точки Немо. Там, где тело чудовища под человеческим ликом никогда не побеспокоят. Когда уже окоченевшее тело коснулось воды, вдруг пошёл дождь. Природа будто оплакивала смерть человека, однако со стороны вод в тот момент слышались звуки, похожие на довольное урчание огромного животного.       Эдвард в голове подумал о том, что это было подобие благодарности. Он вдохнул побольше ядовитого дыма из своей курительной трубки, а затем выдохнул, отправив пепельные ленты куда-то высоко в воздух. Они вновь напомнили ему щупальца.