Почему именно ты?

***

Саша до сих пор понятия не имеет на что рассчитывали жители его деревни, оставляя его здесь как «подношение» одному из Богов, которым они поклонялись. Это же просто смешно — щуплый мальчишка, у которого через кожу едва кости не проступают, ничего не умеющий, кроме как бессвязно болтать какую-то чушь и беспрекословно исполнять чужие приказы стоит кому руку над ним занести, и поднесен как один из даров Богу. Саша боится того будущего, которое неизменно нагонит его когда или если этот Бог придет забрать подношение, ведь его же просто убьют, как бы люди из его деревни не говорили, что Морок милостив и добр, Саша сомневался, что этот Бог пойдет на такое унижение, чтобы вместо прекрасных жриц, ну или точнее просто красивых девушек их деревни, которых они преподносили Богу ежегодно, он вдруг примет неказистого парня, это же полный бред. Не то, чтобы Саша считает себя полным уродом, вовсе нет, но он просто обычный — ничего выдающегося, больно уж симпатичного или выходящего за рамки некой нормальности, он просто такой же как и девяносто пять процентов населения его деревни, так почему вдруг выбрали его? Этими жертвами и подношениями они старались задобрить Морока, а не разозлить его, а Саша был уверен, что на него, да и на жителей деревни в целом, Бог сильно разозлиться за такую подставу. Он чихает, прерывая свои мысли, зябко потирая руками плечи, шмыгая носом и надеясь, что его отправили вообще в тот храм, а не просто избавились от ненужной сиротки. Он просто надеялся, что это не было таким жестоким способом для его смерти, ведь он не то, чтобы был простой сиротой — его бабушка была одной из ведьм, что смогли подчинить себе одну из четырех стихий, хоть он и знал об этом лишь по слухам и считал это бредом. Он вообще своей семьи родной не знал — насколько он знал по рассказам других, его бабушку сожгли на костре за колдовство еще за пять лет до его рождения за то, что та нагадала для дочки главы деревни плохое будущее. А его родителей забили до смерти, когда он был ребенком — он их и не помнил толком, так что не мог точно о чем-то говорить, а любой, у кого он что-то спрашивал про своих родителей, отвечал, что это не его ума дело. Саша не думал, что его родня были какими-то плохими людьми, может быть потому, что не хотел о них так думать, может быть потому, что он не знал этих людей, а может быть потому, что не понимал с какого бы черта, даже если его родители и бабушка были плохими людьми, почему это касалось его? Саша за всю свою жизнь не сделал кому-то чего-то настолько ужасного, чтобы попасть в Ад за свои грехи — да он иногда хулиганил в детстве с другими мальчишками, как и все дети в его возрасте, но с годами это ушло, и Саша просто стал обычным. Он не помнил, чтобы кого-то обворовал, сделал кому-то больно или просто так с кем-то поругался, вовсе нет, зачем ему бы это было нужно? Он чихает еще раз, едва не заскулив от того, насколько вся эта ситуация прискорбна — навряд ли он мог вернуться, ведь иначе его бы загнобили и отправили обратно, ведь как это так, жертвенный человек вернулся обратно, раньше ведь никто не возвращался, неужели их Бог обозлился на них? Но и здесь он не мог долго находиться — он уже чертовски замерз, он буквально медленно переставал чувствовать свои пальцы на ногах из-за того откровенного наряда, в который его нарядили бог знает зачем. Нет, серьезно, будь он девушкой такой откровенный наряд может быть и прокатил бы, но Саша сомневался, что это хоть немного поможет, он не видел как он выглядел, но был уверен, что любая вещь, кроме привычных мешковатых вещей, которые он уже едва ли до дыр не стер, выглядит на нем отвратительно, так что не было никакого смысла наряжать его в нечто подобное, только умрет в срамном виде. Он не замечает, что плачет, утирая слезы трясущимися руками и тяжело дыша из-за заложенности носа — ему чертовски холодно, его трясет от страха того, что произойдет в будущем и как он умрет здесь от рук бога или голодной смертью, и ему поистине страшно. Он думал, что за эти мучительные часы уже смирился со своей смертью, но теперь, когда, видимо, на землю стала опускаться ночь и становилось гораздо холоднее, чем было до этого, осознание скорой смерти накрыло его с головой, заставляя просто рыдать, сидя у одной из стен. Он понимает, что просто не может остановиться в своих рыданиях, которые отражаются эхом от этих холодных голых стен, пугая и вгоняя его в подавленное состояние еще больше. Он тяжело дышит и через время ловит себя на том, что едва может нормально вздохнуть — нос заложен настолько, что это физически сложно, а воздух слишком холодный, когда он вдыхает его через рот, что создает болезненный контраст. Он не обращает внимания на то, что происходит рядом, уже привыкнув к завываниям ветра, и слышит лишь собственные рыдания, утирая руками слезы с глаз, когда вдруг чувствует присутствие кого-то рядом с собой, пусть он и пытается быстро моргать, чтобы понять что происходит, у него не получается и он видит лишь какое-то размытое пятно перед собой, но этого уже хватает для того, чтобы он дернулся и закрыл лицо руками, сжимаясь еще сильнее, боясь любого исхода, который он себе придумал. Он не знал его это галлюцинация или же и правда Морок пришел за ним, как за своей жертвой, но оба варианта были абсурдными, и если галлюцинации он еще мог более менее объяснить и пережить, оставшись в живых, то появление бога для него здесь означало лишь смерть. Он старается зажать себе рот одной рукой, чтобы из его горла не вырывались звуки рыданий, чувствуя, как по его щекам катятся горячие слезы, его самого трясет, а любые звуки, которые он издает, отражаются от стен, пока Бог остается молчаливым, словно чего-то ждет. Бог сидел перед ним на корточках, что удивило самого Сашу, но в данный момент он желал лишь стать невидимым для него, только бы остаться в живых. Он понятия не имел для чего ему это, ведь пойти ему совершенно некуда, да и смысла жизни как такового у него нет, но смерть ему казалась такой страшной, что он цеплялся хлипкими руками за любую, даже призрачную надежду ее сохранить. И одного взгляда в чужие пронзительные, но совершенно пустые голубые глаза хватило Саше для полнейшего ужаса понимания того, что этому богу глубоко наплевать на его жизнь. — Отчего ты так надрываешь голос, дитя? — слегка наклоняя голову, чтобы рассмотреть ребенка, что так упорно прятал свое лицо за ладонями, спросил Морок с легкой улыбкой. Он не понимал, отчего ребенок так его боится, может быть, он слишком устрашающе сегодня оделся или для людей это слишком? Хотя, юные девы, коих приносили ему в жертву до этого, не были против этого, наоборот, их завораживала его внешность, или на другой пол людей его внешность имеет совершенно противоположную реакцию? Хотя, может быть чужое сердце заполнено страхом от другого? Морок улыбается ему дружелюбно, не желая пугать — традиция людей присылать ему человеческих «жертв» была странной, но терпимой, по крайней мере, у него появилось много интересных знакомых, и он осчастливил не одну девушку, отправив ее в место, где она была бы счастлива. Ему на самом деле нравилось делать людей счастливыми, но только после того, как он убеждался в том, что они этого заслуживают. — Не стоит меня бояться, я не сделаю ничего дурного. — с улыбкой говорит Морок, но ребенок не реагирует, наоборот, кажется, даже сильнее забивается в этот холодный угол, дрожа и от холода и от страха, поджимаясь всем телом, стараясь максимально сохранять тепло, пусть это бы ему явно не помогло, ну разве что только помогло бы ему заболеть. Морок какое-то время наблюдает за ним, как за каким-то загнанным животным, которым он любил помогать, если прогуливался по свету, этот мальчик сейчас ничем от них не отличался — скулил и плакал, боясь, что ему причинят вред или боль, стараясь спрятаться и стать как можно меньше, что заставило Морока лишь вздохнуть. Он ударяет руками по коленям, вставая на ноги и заставляя мальчика вздрогнуть и замолчать, видимо, задержав дыхание, и Морок даже подумал, что тот может случайно задохнуться, но покачал головой, думая, что любой живой организм будет цепляться за жизнь до последнего. Он привычными движениями снимает свой теплый черный плащ, резко ощущая контраст собственного тепла и холодного воздуха, задумываясь, что, вероятно, этому ребенку еще хуже — полуголый в такой холодном месте, скорее всего, провел здесь несколько часов, и наверное, после этого он заболеет как и большинство предыдущих «жертв», прежде чем быстро укрыть им ребенка, заставляя того недоуменно на себя посмотреть. — Тебе ведь было холодно, не так ли? — с улыбкой спрашивает тот, замечая, насколько сильно мальчик цепляется руками в его плащ, словно боится, что через секунду его у него отберут. Конечно же, Морок не забрал бы эту вещь у него, в любом случае он всегда может сделать себе новый плащ, а мальчику явно холодно и страшно, хоть Морок и не очень понимает отчего. Насколько он знал, люди позиционировали богов как добрых существ, которые всегда поддержат и помогут, которые никогда не обидят и направят, спасут едва ли не из лап смерти, так отчего этот юноша его боится настолько, будто он пришел забрать его жизнь? — Хм, неужели они решили, что мои вкусы сменились, как жаль. — тихо усмехается Морок, аккуратно проводя рукой по чужой щеке, едва касаясь кожи пальцами, но этот ребенок так резко дергается от его движения, ударяясь головой о холодную стену, что Морок даже несколько раз удивленно моргает, не понимая такой причудливой реакции. Да, многие другие девушки тоже были очень напуганы, но до таких крайностей не доходило, так почему этот ребенок так боится его, будто бы Морок — самый страшный монстр, которого он только видел? — Послушай, тебе правда нет нужды так трястись, я тут не по твою душу или что-то в этом роде. — он тихо усмехается, отступая на шаг и примирительно махая руками, говоря об этом достаточно тихо и спокойно, но достаточно четко, чтобы ребенок его слушал. — Я не так жесток, как ты себе придумал, наоборот, я даже хочу помочь тебе. — и он говорит об этом достаточно искренне — ему нет никакой пользы от того, что его «подношение» умрет, еще эти глупые жители не так расценят и начнут думать, что он перестал о них заботится, а потом проблем не оберешься. — Зачем вам делать нечто подобное? — неуверенно и заикаясь от холода, шмыгая носом, исподлобья глядя на совершенно спокойного мужчину, мотивы которого Саше были совершенно неясны, интересуется он. С чего бы этому Богу идти ему навстречу? Какая ему с этого польза и что он потребует взамен на такую свою доброту? — А почему бы и нет? — легко спрашивает Морок, пожимая плечами и улыбаясь — у него не было особых причин кому-то помогать, он всегда вполне мог оставить свое ежегодное «подношение» просто умирать в холодной камере в таких откровенных одеждах без права на спасение, но не делал этого. Ему просто не хотелось напрасных жертв, они не несут в себе чего-то хорошего и являются абсолютно бессмысленными, ему всегда было больше пользы именно от того, что он все же этих «жертв» забирает себе. Он находил новых знакомых и интересных собеседников, многие девушки помогали ему в саду или делились своими знаниями, многие из них интересовались какими-то вещами, о которых сам Морок всегда с радостью рассказывал, да и в принципе Морок ни разу не пожалел, что забрал какую-то жертвенную деву. Они все были лишь детьми, которые не заслуживали того, чтобы постоянно находиться рядом с старым божеством, и прекрасно понимая это, Морок давал им свободу — позволял путешествовать и пробовать все, что захочет их душа, только бы они были счастливы, и если они находили свое счастье, он совершенно спокойно их отпускал, понимая, что дать им это счастье и свободу гораздо лучше, чем держать этих несчастных взаперти. — Я всем предыдущим жертвам помогал, дитя, с чего бы делать исключения? — с тихим смехом, махая рукой, оповещает он, замечая, что ребенок хмурится на его слова, не совсем доверяя, но, вероятно, задумываясь о том, что для Богов это более чем логично — принимать подношения. — Да и потом, без моей помощи ты тут совсем умрешь, а у тебя еще полно желания жить, не так ли? Морок интересуется чисто ради формальности и желания услышать четкий ответ от мальчика, уже замечая по его глазам, что, сколько бы тоски, боли и одиночества там не было, он хотел жить, как в принципе и любое существо, и это нормально. Морок лишь с улыбкой протягивает ему руку, предлагая одновременно подняться и пойти с ним, хотя, не то, чтобы у Саши много вариантов выбора. Да тот и сам это понимает, когда все же неуверенно кладет свою холодную трясущуюся руку в чужую достаточно теплую, что пробивает на дрожь из-за контраста, думая, что любая судьба была бы лучше, чем просто холодная смерть здесь.