Причудливые омега мутации

Склонность слабых людей – винить других в своих несчастьях.

Лев Евдокимович Балашов

Вечер, когда Изуку сообщили про беспричудность. Квартира Мидорий.

      — Это всё из-за твоей матери, — прошептала женщина, обессиленно опускаясь на мягкий стул. Голос её охрип, а взгляд, пустой и отстранённый, скользил сквозь блестящий деревянный пол, тонущий в бездонной усталости.       — А причём тут моя мать? — прорычал Хисаши, и в его голосе слышался волчий оскал. Если бы не ребёнок, находящийся за стеной, он бы взвыл от ярости. Он чувствовал, как в груди разгорался пожар причуды, вырываясь наружу короткими, обжигающими выдохами и маленькими облачками чёрного дыма.       — Не нужно строить из себя дурака, — отрезала Мидория Инко, сжимая кулаки до побелевших костяшек. На бледном, необычайно красивом лице застыло странное выражение: клокочущая ярость и в то же время глубокая скорбь. — Твоя мать была беспричудной!       — И что с этого? —Хисаши уже несколько раз просил жену не кричать, но слова тонули в бурлящем потоке истерики: их разговор слышал не то, что Изуку, их слышали даже соседи.       Инко посмотрела на мужа с выражением полного непонимания на лице. Ей хотелось бросить в него чем-нибудь тяжёлым, жаль, что её причуда позволяла лишь притягивать предметы.       — Ты сейчас притворяешься тупым?       — Инко, ты…       — Да, точно притворяешься. Может, мне тебе прочитать лекцию по биологии средней школы, а? Наш сын беспричудный, потому что ему передались гены твоей матери! Боже, я так боялась, что такое случится. И оно случилось.       Инко начала ходить по комнате кругами, нервно грызя ноготь большого пальца. Изуку, притаившемуся за стеной в коридоре, казалось, что каждый её шаг раздавался глухим эхом по всей квартире.       Хисаши шумно выдохнул, словно пытаясь выпустить из груди давящий ком тревоги. Изначально он не знал, даже не думал, что их разговор может вылиться во что-то такое. Когда жена позвонила ему на работу после посещения врача и что-то неразборчиво пыталась сказать, громко всхлипывая и заикаясь, он испугался, что произошло что-то по-настоящему страшное. Он буквально пулей вылетел из лаборатории, не сказав никому ни слова. Только позже, спохватившись, он позвонил своему заместителю уже из машины. Когда он, спотыкаясь, забежал в квартиру, даже не закрыв за собой дверь, и увидел плачущую за столом жену и пытающегося успокоить её сына, который сам был весь в слезах, ему показалось, что внутри него что-то умерло.       Ребёнок — это самое дорогое, что у него есть, самое важное в жизни, и было похоже, что случилось что-то по-настоящему плохое.       И когда Инко дрожащим голосом сказала про причуду… Хисаши, мягко говоря, был в недоумении. Он сначала молча смотрел на неё, возможно, слишком долго смотрел, потому что она в какой-то момент зашлась новыми рыданиями. Но он не мог выдавить из себя ни слова, пытаясь понять, правильно ли он всё услышал. И почему то, что он услышал, стало такой трагедией? Что изменилось-то?       Вот он, его ребёнок, судя по всему, полностью здоровый, стоит перед своей скорбящей о чём-то матерью и пытается дать той стакан воды.       Мужчина так испугался и, когда понял, что всё обошлось, молча прижал сына к себе со всей силы. Он шарил по маленькому телу руками, заглядывал в мутные от слёз глаза, пересчитывал веснушки, гладил по голове, всё ещё не веря, что ничего не произошло, потому что жена не прекращала разводить влажность.       Господи, он, кажется, никогда в жизни так не боялся. Наверняка в неаккуратной причёске появилась парочка десятков седых волос. Его сердце готово было вырваться из груди, он бы вырвал его своими руками, если это было нужно его ребёнку. Но тот сейчас был перед ним, целый и невредимый. Хисаши и раньше считал это счастьем, а с этого дня он, наверное, будет наслаждаться каждой секундой проведённого вместе времени.       В момент осознания, что с его ребёнком всё в порядке, он непроизвольно и неожиданно для себя подумал, что его жена — дура. Тогда он ещё не знал, не предполагал, что вообще может подумать в сторону этой женщины что-то плохое.       Он не озвучил промелькнувшую мысль вслух несмотря на то, что за волной облегчения на него накатила волна раздражения.       Эта женщина плакала так, будто хоронила своего ребёнка прямо сейчас.       Но он одёрнул себя и попытался успокоиться, потому что понимал, что для неё это могло значить больше, чем для него. Он не знал, что именно сказал доктор, чтобы это её так напугало.       В конце концов, она бы не позвонила просто так.       Сейчас в нём искали поддержки два любимых человека, и он даст им её. В конце концов, Инко — любящая мать, которая переживала за своего сына не меньше, чем он. Нельзя винить её за беспокойство и рубить с плеча.       Ох, как же он ошибался тогда в своих суждениях.       — Беспричудный, беспричудный, — уже шёпотом бормотала женщина, садясь обратно на стул. — Он беспричудный, — её голос наполнился отчаянием. Она словно не верила в этот свершившийся факт, не хотела его принимать.       А Хисаши уже не выдержал всего этого.       — Инко, ты можешь объяснить мне толком, что не так? Да, он беспричудный, да, этого можно было ожидать, но что это меняет? Инко подняла на него взгляд, и её красивое лицо исказилось от накатившей злости. Она вскочила со стула и перешла на крик.       — А ты и вправду решил строить из себя тупого? У нашего сына нет причуды, понимаешь? Он просто, просто… — она запнулась, не зная, как подобрать слова, от этого раздражаясь сильнее. Её зелёные глаза бегали из стороны в сторону, а руки слегка приподнялись, словно она не знала, что с ними делать.       — Что, что просто?!       — Он будет просто бесполезным, никчёмным, понимаешь?!       Хисаши уставился на жену, шокированный высказыванием. Мужчина не мог выдавить из себя ни слова. Он просто не верил, что она это только что сказала. Кажется, в этот момент внутри Изуку что-то оборвалось. Он не знал, что именно, но больно очень. Даже когда ему ставили подножки, и он падал, разбивая коленки в кровь, было не так больно. Даже когда он упал с дерева и сильно ушибся, было не так больно.       Ребёнок зажал маленькими кулачками рот и осел на пол, пытаясь не издать ни звука. Если мама узнает, что он подслушивал, она разозлится на него сильнее? Он не хотел злить свою маму, она и так была очень расстроена. Это он её расстроил. Это из-за него она сейчас плакала и ругалась с папой. Если бы только он не был так похож на бабушку. Но как он мог это изменить? Он ведь и вправду не может. Это поэтому она говорила, что он бесполезен?       Хисаши за стенкой в это время молча смотрел на жену, пытаясь понять, действительно ли он услышал то, что услышал.       — Ты сама себя слышишь? Как наличие причуды определяет его полезность?       — Мне правда нужно объяснять тебе элементарные вещи? — она цедила каждое слово сквозь зубы, резко отворачиваясь от мужа, и села обратно на стул. — Мама говорила мне, что выйти за тебя было ошибкой. И вот, я в очередной раз в этом убеждаюсь.       — А причём тут это вообще? Как это относится к беспричудности нашего сына?       — Слушай, это уже раздражает, — она упёрла руки локтями в стол и спрятала в них своё лицо. Её плечи были напряжены, а вся поза кричала об усталости, — Тебя нет дома целыми сутками, ты всё время пропадаешь на этой чёртовой работе, с которой не имеешь ничего. Абсолютно ничего, — мужчина хотел что-то сказать, но она остановила его, резко подняв руку. — Нет, я не хочу слушать очередные оправдания. Папа был готов устроить тебя на любую работу, которую ты только бы захотел, но нет. Ты у нас принципиально честный, да ещё и упрямый, как баран. Любой госзаказ по исследованию причуд — и у вас было бы финансирование. Ваш институт и так загибается, а ты продолжаешь играть в «не такого, как все». Но нет, мы будем двигать науку вперед, — она передразнивала мужчину, строя гримасы и ехидничая, активно жестикулировала на каждом слове. — Вот только от твоей принципиальности страдаю я! Даже в больницу ты устроился не частную, а в социальную, чтобы «помогать тем, у кого нет страховки», — на последних словах она показала в воздухе кавычки. В её словах сквозило столько желчи, что, казалось, она не разговаривала, а плевалась ядом. — Лишь бы отвязаться от меня очередными оправданиями. Ты устал, ты пашешь на двух работах и на обеих зарабатываешь копейки, хотя тебя и сегодня зовут в лучшие учреждения. А я не устаю, пытаясь тянуть на себе семью?       — Инко, мы уже говорили об этом, — прорычал мужчина. — Много раз. Я говорил об этом, когда делал тебе предложение, честно и открыто. Что я не смогу обеспечить тебе дорогие сумки и чёрную икру на завтрак, обед и ужин. Что наука для меня — это всё, что я хочу сделать что-то по-настоящему стоящее, что мне неинтересно изучать эти чертовы причуды, будь они не ладны, — он устало протёр рукой лицо. Как же ему хотелось вместо всего этого сейчас успокоить их маленького сына. Изо рта невольно вырвалось очередное облачко дыма, и он прокашлялся. — Но ты права. Я виноват. Мне нужно думать о тебе и о Изуку в первую очередь. Это то, на что ты подписываешься, когда становишься частью семьи. И я подписался на это, потому что хотел больше всего на свете. Потому что хотел быть с тобой больше всего на свете. Мы можем обсудить всё. Всё, что тебя не устраивает. Похоже, раньше я действительно не слышал тебя и был эгоистом. Я могу перейти в частную клинику, хоть и, честно скажу, не хочу этого. Я поговорю с коллективом, чтобы попытаться выиграть тендер на госзаказ, — он сел напротив жены и посмотрел ей в глаза, в которых сейчас было непонятное выражение.       — Если сможешь, прошу, прости меня. Я виноват, что не уделял тебе и Изуку достаточно внимания. Но я прошу тебя, не нужно вымещать свою злость на сыне! Он не виноват, что родился без причуды, не виноват, что у него непутёвый отец, и ничего из сказанного уж точно не делает его никчёмным.       Изуку негромко всхлипнул. Его папа не непутёвый, его папа самый лучший на свете.       Ребёнок хотел выбежать к нему и сказать это. И он уделял ему достаточно внимания. Они вместе играли, он читал им с Каччаном разные книги, учил крутым вещам. Он водил Изуку в школу, он катал его на самокате. Он делал столько всего, хоть и очень уставал на двух работах.       Он был круче любого героя.       А Инко будто не верила словам, которые только что услышала от мужа.       Она удивлённо поморгала пару раз широко распахнутыми глазами, пока Хисаши, напротив, смотрел прямо на неё, не отводя взгляд.       — Так, ладно, ох, — её зрачки нервно бегали из стороны в сторону, руки беспорядочно водили по столу, и женщина в этот момент напоминала нашкодившего ребёнка. — Это всё звучит действительно хорошо, — она наконец кивнула, сглатывая вязкую слюну, — и мне приятно это слышать. Только вот, как это всё поможет с Изуку?       — Поможет с Изуку? — Хисаши не хотел думать, куда этот разговор мог зайти, и куда сейчас клонила его жена.       — Беспричудность ничем не исправить.       — Да, ты права. Но вот только это не что-то, что нужно исправлять, это просто то, что есть. Не знаю, как зелёный цвет волос? — он поднял правое плечо и немного развёл согнутые в локтях руки, как бы намекая на очевидность своих слов.       — И в этом проблема, — Инко снова начала раздражаться из-за поведения мужчины, которого беспричудность, похоже, совсем не волновала.       — Не вижу в этом проблемы, — он пожал плечами и откинулся на спинку стула, потому что проблемы действительно не было. Только вот в сознании всплывали обрывки рассказов матери о том, как ей тяжело приходилось быть обычной в среде особенных. Несмотря на то, что в её время жило намного больше людей, не имеющих причуды. Хисаши горько и больно от мысли, с чем в будущем может столкнуться его ребёнок, когда в их стране стремительно сокращается количество людей, не обладающих сверхсилами. Но втроём, все вместе, они ведь могли справиться? Или хотя бы попытаться? Поэтому его жена так волновалась и даже плакала? Потому что переживала за будущее их сына? Инко была разумной женщиной, в его глазах она была самой лучшей. Вдвоём они могли помочь Изуку преодолеть все трудности и жить счастливо, так ведь? — Я уже поняла, что ты не видишь проблемы. И в этом проблема! Хотя, чего я ожидала, — она махнула на него рукой, разворачиваясь в пол-оборота на стуле и теперь смотря в стену напротив. Одну руку она оставила на столе, другой обхватила спинку стула, стуча по ней идеальным свежим маникюром. — Твоя мать, которая сделала нам такой замечательный подарок, ведь была беспричудной, как ещё ты можешь к этому относиться. Но я-то росла в нормальной семье! — последние слова она произнесла громче, едва не срываясь на крик. Глаза Хисаши сузились, а руки слегка сжались в кулаки. — Я тоже рос в нормальной семье, — его голос оставался спокойным, только вот в нём всё равно проскальзывали нотки агрессии. Этот вечер окрашивал его жизнь новыми красками и делал всё новые и новые откровения. — Ну, конечно, — раздражённо фыркнула Инко и положила голову на руку, упёртую локтем в стол. — На что я рассчитывала вообще? — про себя проговорила она. — Ты хоть понимаешь, кто моя семья? Когда мой квирк проявился, это было полнейшим разочарованием, смотри, — она начала мягко шевелить тонкими пальцами, как бы приманивая к себе чашку, стоящую на тумбочке рядом со столом, и та поддалась, плавно подлетела к женщине и аккуратно легла в её маленькую ручку. Предмет, удерживаемый за тонкую дужку, висел в пальцах Инко, которая саркастично улыбнулась. Она смотрела прямо на мужа с этой едкой саркастичной улыбкой и отзеркаливая его прошлые действия: подняла одно плечо, кивая головой в его сторону. — И это всё. Буквально. Это мой максимум. И я дочь генерала министерства обороны Японии. Знал бы ты, какое это было разочарование, когда мы поняли, что моё подобие телекинеза имеет такой низкий потолок. А теперь мой сынок не способен даже на такое. Он вообще ни на что не способен. Мы были уверены, что у него будет причуда, усиливающая интеллект, иначе откуда взяться такому уму, но нет, — она истерично захихикала. — У него даже этого нет. Понимаешь, у него ничего нет. Он — пустышка. Не больше, чем источник проблем, — она откинулась на спинку стула, снова отворачиваясь от шокированного мужа, и спрятала лицо в сгибе локтя, продолжая бубнить что-то про то, как ей всё это осточертело и как всё бесполезно.       Хисаши показалось, что он в каком-то дурном сне. Вот сейчас зазвонит будильник — и он проснётся, и не было всего этого разговора, всей этой чуши. Ему мило улыбнётся сонная жена, лепеча что-то про то, что ей лень вставать и не мог бы он позавтракать чем-нибудь сам. Мужчина несколько раз быстро поморгал, пытаясь прогнать наваждение, но оно никак не хотело уходить, отчего всё становилось только хуже. Из коридора до него донеслось тихое жалостливое «Уууу», и он подскочил со стула с такой силой, что тот с грохотом упал на пол. Руки Хисаши вцепились в края стола, он непроизвольно перешёл на крик, голос вырывался сам вместе с маленькими языками пламени. Он не хотел этого, но у него не получалось контролировать себя. — Да что ты несёшь?! Он что, без причуды вдруг стал тупым? Изуку всё ещё гениальный ребёнок, да такие не в каждом поколении рождаются! Он способен на то, на что ни мы с тобой, ни твоя нормальная семья, ни герои — все вместе взятые вообще не способны! — он вскинул руки, будто обращался к небу, а потом упёр их в бока и начал ходить по комнате, делая широкие неуклюжие шаги. — Да даже если он бы вдруг отупел! Это Изуку, он наш сын, наш единственный ребёнок! Какая, к чёрту, разница, что у него там за способность: выделять клей вместо слюны или вместо головы иметь пульверизатор, — от вдруг появившегося перед глазами воспоминания о мужчине с головой-распылителем у Хисаши прошлись мурашки по спине, и он издал громкое «Бррр», отряхиваясь. — Херня это всё, Изуку не нужна сраная магия, чтобы быть лучшим на свете, потому что он наш ребёнок, как ты не понимаешь?!       Инко снова отмахнулась от слов мужа, похоже, его аргументы её совершенно не трогали. — Самым лучшим, — снова передразнила она, гримасничая. — Сын Мицуки — вот, кто самый лучший, какая у него причуда! Да, он будущий герой, а у моей подруги снова больше поводов для гордости. Думаешь, мне нравится выслушивать, как Кацуки то, Кацуки сё? А Изуку что? Что я теперь должна говорить людям, как я должна об этом сказать родителям? Но тебе всё это неинтересно, ты сидишь на этой гребаной работе, вот и сиди дальше, пока твой странный сын бегает и кричит, что будет героем, не имея для этого ничего, — она демонстративно отвернула голову, складывая руки на груди.       А Хисаши уже не выдерживал этого абсурда. Он сел на корточки и схватился за голову, издавая беспомощное «Аааааа» и раскачиваясь взад-вперёд. Это был просто какой-то сюр. — Что ты от меня хочешь? — сдался мужчина. Он так и не снял свой плащ, совершенно забыл об этом, когда забежал в квартиру, чтобы только поскорей увидеть сына. — Может, мне пойти и избить этого доктора? Или воскресить мою мать, чтобы она что? Что ты хочешь, чтобы я сделал? — он почти умолял, действительно не понимая, чего от него хотела эта женщина. — Я ничего от тебя не хочу, — брезгливо бросила Инко, поднимаясь со стула и направляясь в прихожую. Когда она выходила в коридор, то заметила сидящего за стенкой Изуку. Ребёнок выглядел просто ужасно — его большие глаза покраснели от рыданий, он тихо икал, вся его футболка стала насквозь сырой, лицо опухло, он трясся и сжимался, как раненный зверёк. Что-то в груди Инко больно щёлкнуло, первым порывом было кинуться и обнять своего ребёнка, наплевав на всё. Но она пересилила это желание, с силой закусив щёку, чтобы успокоиться. В её глазах тоже блеснули слёзы, и, когда она отвернулась от сына Хисаши, по её щеке скатилась соленая дорожка.       Женщина спешно надела плащ и обувь, схватила сумочку, которая всегда висела в коридоре. Проверив телефон и ключи, она направилась к выходу, когда в проёме показался её муж, всё ещё не понимающий, что произошло. Хисаши, в отличие от неё, первым делом кинулся к Изуку: — Вот срань, — под нос пробормотал, поднимая заплаканного и икающего мальчика на руки, который сразу спрятал лицо в складке его плаща. — Чемпион, ну ты чего? Изуку, — мужчина начал раскачивать сына, слегка подпрыгивая на месте, и гладил спину большой шершавой рукой. — Ну, что, ты довольна? Куда собираешься?! — он был по-настоящему зол, настолько, что не мог сдержать агрессии в голосе. Из его рта во всю валил чёрный дым, начинающий клубиться у потолка. — Конечно, я недовольна. Поэтому сегодня буду у родителей. Не звони мне, — Инко с грохотом захлопнула дверь квартиры, оставляя отца разбираться с тем, как она только что разбила на куски сердце их маленького ребёнка. — Давай завтра не пойдём в школу, хорошо? Вместо этого мы займёмся исследованиями и посмотрим, какими на самом деле крутыми были наши предки и что им не нужна была дурацкая магия, чтобы творить невообразимые вещи, хорошо? — он продолжал поглаживать и раскачивать Изуку, когда уходил с ним обратно в гостиную. Их ждал долгий и сложный вечер.

Через пару дней. Младшая школа Альдера.

— Как это — нет причуды? — спросила девочка с двумя милыми хвостиками и носиком-пуговкой. Она смешно наклонила голову набок и приложила маленький пухлый пальчик ко рту. Изуку сидел за партой позади неё, из-за чего они стали часто общаться, как начали учиться вместе. Её звали Харуми, имя на самом деле очень ей подходило. Изуку даже мог назвать девочку своей подругой. Казалось, что его возраст и, как говорил Каччан, «жуткие» привычки, её почти не смущали. Почти. Она тоже, как и все остальные дети, считала его странным и говорила об этом напрямую.       Странный — это слово он слышал от людей чаще, чем своё собственное имя или вообще любое другое слово. — Просто мне не передался ген, который несёт в себе фактор причуды. У моей бабушки не было причуды, — пожал плечами Изуку. Сейчас это не было такой большой проблемой, хотя в груди всё ещё болело, и сердце каждым ударом чеканило «пус-ты-шка». Но нет, это не станет для него проблемой. Папа сказал, что они справятся со всем вместе. И они справятся. Папа показал ему исследователей и космонавтов прошлого, того времени, когда о причудах даже не подозревали. Если они смогли, то у него тоже обязательно получится. И тогда мама снова его полюбит и сможет гордиться. Но он очень хорошо понимал, что беспричудность сделает труднее его цель стать героем. Изуку умный мальчик. Оставалось только постараться изо всех сил и работать усерднее, чем все остальные. Дядя Антон из папиного института сказал: «Терпенье и труд всё перетрут!» И Изуку Мидория придерживается этого.       А ещё весь вечер после визита к врачу его отец вздыхал с облегчением, что его ребёнок «не превратится в пульверизатор». Почему он должен был стать предметом для распыления жидкости, Изуку не ведал, но всё-таки немного побаивался такой перспективы. — Разве бывает так, чтобы не было причуды? — Харуми недоверчиво сощурила глаза. — Может, она у тебя просто дурацкая и ты не хочешь показывать? Изуку от такого заявления был по-настоящему ошарашен. Он вскочил со стула, хватаясь руками за края парты. Как она могла подумать, что он будет врать. Зачем ему врать? — Да нет же, у меня её просто нет, — неожиданно громко проговорил Изуку, чем привлёк внимание других детей, которые разбрелись по классу и общались маленькими группками. — Чего нет? — интересуется Ямамото Изумо. Блондин внешне чем-то странно напоминал Каччана, а вот причудой — Хисаши Мидорию: мальчик дышал огнём. Но этот огонёк был таким маленьким и слабым, что и огнём назвать-то трудно. Возможно, причуда разовьётся со временем до чего-то более значительного, но уже сейчас было понятно, что на что-то мощное рассчитывать ему не стоило. Это была обычная ситуация: причуды зачастую были слабыми и малополезными. Харуми, например, могла становиться оранжевой и делать оранжевыми другие предметы.       Именно поэтому герои со своими боевыми причудами резко выделялись, несмотря на мир, полный сверхлюдей. — Он говорит, что у него нет причуды, — объявила девочка, и вокруг стола Изуку собрался весь остальной класс. — Разве такое бывает? — поинтересовался брюнет с длинными заострёнными, как у эльфа, ушами. — Я тоже об этом спросила, — пожала плечами Харуми. И теперь всё внимание класса было приковано исключительно к Мидории. Дети буквально вцепились в него взглядами. От этого по коже мальчика пробежал непонятный холодок, хотя он был уверен, что окна закрыты. — Бывает, но не очень часто, — Изуку всё ещё сохранял свои обычное выражение лица и обычный голос. Он старался обращаться к логике, как учил его отец. Только где-то глубоко в груди зарождалось что-то, чего мальчик ещё не понимал. Какое-то щемящее неприятное чувство, а сердце нещадно продолжало выстукивать свою песенку: «пус-тыш-ка». — Сейчас на земле примерно двадцать процентов людей без причуды, но большая часть из них — пожилого и среднего возраста. а в нашем поколении это и вовсе несколько процентов. Это статистика стран с крупной экономикой, — заключил Изуку, пересказывая информацию из прочтённой накануне вечером статьи, и неожиданно для себя слишком громко сглотнул под тяжестью этих взглядов. Он не получал таких взглядов раньше. Только от мамы. — Опять ты умничаешь, — фыркнула девочка с кроличьими ушами и откинула назад короткие волосы. — Вечно говоришь непонятные слова и выпендриваешься! — она высунула ему язык. — Но я ведь не выпендривался, — осел на стуле Изуку, его глаза расширились, потому что он чувствовал это давление и, казалось, становился всё более и более беспомощным под ним. — А вот и выпендриваешься! Заучка, ещё и без причуды. — Это получается, ты этот… Папа говорил это слово, — почесал подбородок пухлый мальчик с закрывающей глаза чёлкой. — Ин… ин… — Инвалид! — выкрикивает кто-то сзади, и Мидории кажется, что он вот-вот задохнётся. — Да ну, инвалиды — это люди, которые болеют, а он — урод! — Да, да, точно, урод! — А это не заразно? Вдруг из-за него и наши причуды исчезнут? — проговорил долговязый мальчик с длинными пальцами. Он в ужасе отшатнулся от парты Изуку, его примеру последовали и остальные дети. — Фу, а я сижу к нему ближе всех! — Харуми скривилась от отвращения. Всё её детское очарование будто схлынуло в этот момент. — Но это не заразно! — вскрикнул Изуку, подрываясь с места. Он впился маленькими пальчиками в края парты, сжимая поверхность до побеления костяшек. — Причуда записана в коде ДНК. Этого нельзя изменить, это не передаётся контактным или воздушно-капельным путём! — Опять умничаешь, заучка! — Нет, я, я… — из груди рвалось что-то, ему хотелось кричать, бегать кругами, что угодно, но он должен доказать всем, что он вовсе не «заразный». Он не изменился со вчерашнего дня. — Я же играл с вами несколько дней назад. Мы же всегда сидели рядом, — он посмотрел на одноклассницу с хвостиками своими большими глазами, полными слёз. — Ничего ведь не изменилось, я был без причуды от рождения. — Но никто же не знал, — крикнул в ответ Изумо. — Если бы мы знали, то не играли бы с тобой, — брезгливо фыркнул он. — А он мне и раньше не нравился, — между делом вклинилась девочка с двумя длинными белыми косичками, накручивая свободную прядь на палец. Так всегда делала её мама, когда общалась с отцом, и девочка переняла мамину привычку, не осознавая, что она значила. — Ещё у него эти странные тетради с записями про причуды, ты завидуешь, да? — Харуми, что продолжала сидеть на своём стуле, наклонила голову набок, заглядывая Изуку в лицо. — Нет! Я просто изучаю причуды героев, чтобы тоже стать героем в будущем, — он хотел бы говорить более уверено, но получалось тихо, забито и смазано. — Вот чудила, он ещё собирается быть героем! — Точно, точно, чудила, — все дети начали громко смеяться, показывая на Мидорию пальцем. Он уже перестал слышать что-то вообще, только этот слишком громкий детский смех эхом отдавался во всех уголках сознания. — Посмотрите, он плачет! — Ещё и плакса, а говорит, что станет героем.       Со всех сторон на него посыпалось нескончаемым потоком: Чудила. Урод. Странный. Жуткий. Беспричудный. Время, казалось, застыло на месте, но вдруг смех и улюлюканье прекратились в одно мгновение, когда в класс зашла учительница. У неё в руках находились папки с материалами к урокам.              Дети, завидев её, быстро разбежались по своим местам. Правда, один из мальчиков, перед тем как сесть за свой стул, проходя мимо Изуку, не упустил возможности толкнуть его плечом. Это произошло для погрузившегося в себя ребёнка настолько неожиданно, что он чуть не упал на пол, успев выставить руки перед собой. Со стороны он выглядел, как неваляшка, поднявшись назад, немного покачиваясь и едва не завалившись на спину.       Изуку поднял заплаканные глаза на учительницу, которая смотрела прямо на него в этот момент. И он не знал, что означал этот взгляд. Ему четыре года, он не должен знать, не должен понимать, но он чувствовал, что что-то не так. Он чувствовал на каком-то инстинктивном уровне, что ничего хорошего в этом взгляде не было. Изуку тихо извинился и поспешил сесть обратно под хор смешков своих одноклассников.       Учительница по имени Ватанабэ Асами была красивой молодой женщиной, уже выпустившей один класс младшей школы. Класс Мидории был в её учительской карьере вторым, и перспектива учить маленького гения поначалу её очень будоражила. А возможность вписать своё имя в биографию будущего великого учёного и вовсе не давала покоя.       Мальчик действительно был местами странноват, но она хорошо понимала, что это из-за уникального восприятия мира. Кроме того, примером для подражания у него выступал отец, который полностью соответствовал фразе «сумасшедший учёный». А ещё его мать из семьи высокопоставленного военного, это тоже накладывало определённый отпечаток. Сам мальчик был очаровательным ребёнком с большими яркими глазами.              Ватанабэ долго будет помнить, как он неделю приносил в школу такие обожаемые коллекционные пластыри с изображениями Всемогущего, бинты и перекись водорода, чтобы сменить ей повязку, когда из-за неаккуратности она сильно порезала руку ножом во время готовки. А повязка эта ей и не особо-то была нужна, просто ребёнок с такой трогательной нежностью и решимостью силился помочь, что она не могла отказать.       Но сегодня. Сегодня пришли известия о статусе причуды Мидории. Беспричудный. И казалось бы, разве что-то изменилось? Это был всё тот же кудрявый ребёнок с большими яркими глазами, милыми веснушками, гениальным умом и добрым сердцем. Что же изменилось? Она сама не знала.       Она вспомнила рассказы бабушки, переданные ей, в свою очередь, её дедом. О том, как ему не посчастливилось родиться с причудой в мире, где причуды ещё не были обыденностью, и как он чудом выжил в страшной войне. Когда просто за наличие сверхспособности ты подвергался не только гонениям. Смерть могла быть желанным выходом. Люди прошлого боялись, пытали, исследовали, запирали в клетках, выкачивали кровь, ставили эксперименты, измывались всеми возможными и невозможными способами над причудливыми людьми лишь за то, что они отличались. Причуда была клеймом, клеймом за которым следовал лишь один возможный исход — мучительная смерть.       Ватанабэ посмотрела на свой класс, обводя взглядом каждого, и снова остановилась взглядом на самом младшем ребёнке. Он — отголосок того прошлого, что должно было остаться во времени, стать просто очередной страницей в книге по истории. Те люди были слабым видом, который боялся наступающего будущего и пытался остановить неизбежное. И вот, один из представителей этого слабого вида сейчас сидел перед ней.       Ну, конечно же, с первого дня, с первой минуты, с первой секунды было понятно, что он другой. Что он отличается от них, от нормальных людей. Она это правда чувствовала тогда, это вовсе не попытки её сознания выдавать желаемое за действительное. На его месте мог быть, должен быть другой ребёнок, нормальный ребёнок. Который в будущем станет полноценным членом общества и передаст факел эволюции человечества дальше. Люди, как Мидория, просто портили генофонд. Занимали чужие места, будучи совершенно бесполезными. Они — ненужный придаток, рудимент, остаток прошлого, которое должно оставаться в прошлом. Она слышала это раньше от старших, когда сама была моложе. Даже среди её сверстников она не встречала беспричудных. Это было ненормально. Это пугало. Она не понимала и не задумывалась, что сейчас не отличалась от тех, кого считала чудовищами, убивавшими других за то, чего они не могли изменить. Чудовищами, что должны остаться в прошлом. Да и она ведь не собиралась причинять мальчику боль, правда? Она лучше. Она нормальная. Она человек. Ребёнок перед ней, несмотря на всё своё очарование, — нет. — Ватанабэ-сенсей, — потянула руку Харуми. Она сидела на первой парте, потому что единственная была меньше Мидории, видимо, ростом пойдя в свою очень маленькую маму. Генетика управляла миром. — Да? — получилось как-то слишком нервно, потому что она понимала, о чём будет вопрос. — Вы знаете, что Мидория Изуку беспричудный? Названный ребёнок опустил голову и посмотрел на свои руки, которые непроизвольно сжались в маленькие кулачки. — Да, я уже знаю, — учительница старалась не обращать внимания, насколько Мидория сжался на своём месте. — А такое разве бывает? — девочка явно не собиралась оставлять эту тему, становясь всё более взволнованной вопросом, о котором ещё вчера даже не подозревала. — В наше время это большая редкость, — не смотреть, не смотреть, не смотреть. Это необычный ученик, это ненормальный ребёнок, она не должна переживать по этому поводу. — И что, причуда может совсем не появиться? Вообще-вообще? — спросила пухленькая девочка с бараньими рожками. И это было всё. Она отличалась от беспричудного человека бараньими рогами. Но она нормальный ребёнок, не бесполезный ребёнок. У неё ведь бараньи рожки. — Так и есть, у Мидории никогда не будет причуды, — он пережиток прошлого, зачем такие люди ещё появляются на свет. — Это его генетическая особенность, он отличается от нас, — учительница понимала, что её слова сейчас решают всё. Казалось, жизнь беспричудного ребёнка была её руках. Она чувствовала эту свалившуюся на неё внезапно власть, и где-то на задворках сознания всё ещё кричали остатки чего-то — возможно, это была совесть — и от этого чего-то хотелось отмахнуться, прогнать, как наваждение.       На мисс Ватанабэ устремлены девятнадцать пар детских полных безоговорочного доверия глаз, в данный момент они впитывали каждое её слово. Они буквально смотрели ей в душу. Двадцатой пары не было видно. Эти яркие зелёные глаза опущены и прятались от её взгляда. Ещё не поздно повернуть назад. Это ведь просто ребёнок. — А это не заразно? — снова спросила пухлая девочка с бараньими рожками, приложив палец к большим рыбьим губам. — Может, он знал и специально с нами играл, чтобы и у нас не было причуды? — подорвался с места мальчик, сидящий первым на третьем ряду. Причуда, о которой он так переживал, позволяла ему становиться прозрачным, когда он не дышал. Очень нужная способность. Он — нормальный ребёнок.       В классе начался взволнованный гул, одна девочка даже замахнулась тетрадью, чтобы швырнуть ею в Изуку: — Ты злодей! — крикнула она. — Но это неправда, — не выдержал Мидория и резко подскочил со стула, отчего тот сдвинулся чуть назад со скрипом. — Нельзя заразиться беспричудностью, это наследственный фактор, который передаётся генетически, его нельзя передать каким-либо ещё путём! Мне передала его бабушка! — мальчик с неугасающей надеждой обвёл глазами свой класс. Они, может, и не были его друзьями, но они могли стать ими, он верил в это. Ведь дети хоть и опасались его, — правда он не понимал, почему, — но, в отличие от детей в садике, не проявляли открытой враждебности. Смешки за спиной он не считал чем-то особенно ужасным в сравнении с толчками и попытками бросить его в лужу после дождя. — Причуда — это рецессивный признак, он не проявляется, когда есть доминантный признак, это законы Менделя, мне папа читал! — Значит, из-за закона этого Пенделя у тебя нет причуды? — наклонила голову Харуми. — А почему он не дал тебе причуду? — Не Пенделя, а Менделя. И это не он определяет, у кого будет причуда. Он был учёным в девятнадцатом веке, который открыл принципы наследования, — Изуку не заметил, как его тон менялся, когда дело касалось биологии, и это совершенно не помогало ситуации. — Опять ты умничаешь! — фыркнул Изумо, в его голосе слышалось нескрываемое раздражение. — Думаешь, ты лучше всех?       Ватанабэ бы удивилась, что в четыре года Мидории Изуку отец читал не детские сказки из красочных книг с картинками, а законы Менделя. Она не задавалась вопросом, почему не слышала ни слова о заботе со стороны матери ребёнка. Ещё больше она бы удивилась, что в четыре года ребёнок запоминал и понимал материал по биологии из курса средней школы. Но она помнила Мидорию Хисаши и то, что она читала о нём: один из немногих признанных ещё в юности исследователей-фанатиков, который выделялся целеустремлённостью и любовью к естественным наукам. Она помнила первую встречу с Мидорией Изуку и первый урок, когда она дала классу алфавит, а он просто тихо сидел и рисовал от скуки. Но, при этом, старался не привлекать к себе внимания, чтобы не мешать другим детям. А ещё она помнила, как он пересказал таблицу умножения, один раз прочитав её. Хотя они ещё только-только начали изучать цифры и их сложение.       Ватанабэ была абсолютно уверена, что у него есть причуда, повышающая интеллект, или, возможно, дающая феноменальную память. Но такие способности к обучению — и без причуды? Это ведь точно ненормально. Ватанабэ-сенсей наблюдала, как ребёнок начинал подрагивать, его глаза беспорядочно бегали по лицам, что смотрели со злостью. Они дети, они не умели сдерживать эмоции, они и не считали нужным это делать, для них всё было прямо, как линейка. Это она тут взрослая, это она учитель, это она должна направлять их, чтобы они выросли правильными людьми. — Нет, я не думаю, — у Изуку вышло хрипло и надломлено. Он искренне не понимал, что пошло не так, что изменилось с его похода к врачу. Да, он тоже очень расстроился, что у него нет причуды. Расстроилась и его мама. Из-за него она поругалась с папой. Но ведь он не изменился. Всё было по-старому, всё было так же, как и пару дней назад. Он не изменился ни внешне, ни внутренне, так почему?       Слёзы затуманивали зрение. — Смотрите, он опять плачет, — растягивала слова пухлая девочка с бараньими рожками, продолжая держать палец у рта, и класс наполнился смехом. — Вот же плакса, а ещё мальчик, называется. — Плакса, плакса, девчонка, — радостно передразнил мальчик с нелепым длинным носом, который позволял ему лучше различать запахи и который свисал так, будто в нём и вовсе не было хрящей. Изуку поспешил стереть предательские слёзы с глаз. Он тёр маленькими кулачками до красноты, но прекратить плакать всё равно не получалось. — Я не девчонка, — почти прошептал он.       Ватанабэ Асами почувствовала, как её сердце разбилось на много острых осколков. Как она одновременно своими действиями и бездействием сама разбила сердце ребёнку, который этого ничем не заслужил. Она постучала по столу указкой: — Так, — голос дрожал и грозился сорваться то ли на скулёж, то ли, наоборот, на крик, — все успокоились. Мидория, садись обратно. Хватит доставлять проблемы. — Но, Ватанабэ-сенсей, я не хочу сидеть с ним, — подняла руку Харуми. — Почему? — Потому что он беспричудный, — девочка сказала это так, словно учительница задала очень глупый вопрос, ответ на который должен быть очевиден. — Это никак тебе не мешает, и да, это не заразно, — учительница повернулась к доске и дрожащей рукой начала выводить сегодняшнее число и тему урока. — Ну, я не хочу сидеть с ним, — снова настаивала Харуми, но уже более тихо. Она надувала свои тонкие губы и откинулась назад, ковыряя пальцем царапину на парте. — Ватанабэ-сенсей? — поднял руку Изумо. — А откуда берутся беспричудные люди? — с ехидством, обычно не свойственным детям, спросил он, искоса поглядывая на ещё ниже опустившего голову Изуку. — Раньше все люди были беспричудными, — проговорила учительница, всё ещё стоя спиной к классу и разбирая что-то на своём столе. Её голос оставался таким же взволнованным. — Ну, это же было раньше! Сейчас такого нет, — с абсолютной уверенностью не согласился Изумо и, ухмыляясь, посмотрел на Мидорию. — Неправда же, на земле двадцать процентов беспричудных людей, — снова вмешался Изуку. Они с папой потратили целый вечер на изучение статистики и истории, поэтому он точно знал, что говорит правду. — Просто в Японии и других развитых странах их меньше. В Северной Корее вот беспричудных больше двадцати процентов, а в России есть целые деревни, где все беспричудные! — Откуда ты знаешь? — немного сконфуженный, Ямамото Изумо сузил свои голубые глаза. — Может, ты просто всё придумал? — Да, ты просто обманщик, я других беспричудных не видел, — согласился мальчик с длинным носом, кивая головой несколько раз. — Это не так, — раненным оленёнком взглянул Изуку, чуть подаваясь вперёд. Он снова схватился за края парты, как за спасательный круг. — Мы с папой смотрели статистику по странам, это есть в интернете, вы сами можете посмотреть, правда. — Пф, вот ещё, — фыркнул Изумо и брезгливо отвернулся. — Ватанабэ-сенсей, — в очередной раз подняла руку Харуми, — а нам в садике рассказывали, что беспричудные люди раньше устроили войну с теми, у кого причуды только появились.       Ватанабэ, до этого находящаяся в состоянии прострации и непонимания, как ей себя дальше вести, теперь, кажется, начинала паниковать. Она сглотнула накопившуюся слюну и нервно теребила маленькую серёжку. — Да, это так, — это ведь правда, она не могла врать. — Когда причуды только появились, ещё никто не понимал, что это за явление, откуда оно взялось и что это на самом деле был дар, — она в это по-настоящему верит, сила — это дар. Дети внимательно слушали её, никто не шевелился. — Но люди без причуд просто боялись, они не хотели принимать изменения к лучшему, — слова лились непреодолимым потоком, она говорила явно лишнее, но остановиться уже не могла. — Они завидовали, — глаза учительницы устремились на Изуку, — поэтому ненавидели людей с причудами. И начали войну с такими, как мы, чтобы нас не было. Погибло очень много невинных людей. Это были ваши прапрабабушки и прапрадедушки. Но тогда появились герои, которые остановили войну, и поэтому мы сегодня живём так хорошо.       По классу прошлись благоговейные вздохи, на лицах детей появились восторг и обожание. Все любили героев. Все уважали героев. Все хотели быть героями. Общество держалось на героях и историях о них. — Герои лучше всех, — подскочила на месте девочка с причудой управления водяным паром. Изуку посвятил её способности отдельную страничку в своей тетради по анализу причуд. Её маленький хвостик подпрыгнул вместе с ней. — Да, это так, — одобрительно покачала головой Ватанабэ. — Они спасли наш мир от краха, который назревал в обществе, — кажется, она использовала слишком сложные слова. — Люди могли уничтожить сами себя в ядерной войне. Только когда появились причуды и герои, всё стало хорошо, — закончила она свою мысль, надеясь, что смогла донести что-то до шестилеток. И одного четырехлетки, который снова не выдержал: — Но ведь это не так, появление причуд привело к стагнации во многих общественных сферах! Люди прошлого мечтали колонизировать Марс, мы бы могли сейчас летать в космос, и научный прогресс бы не остановился, — он говорил всё так же уверенно, хоть уже и не так громко, однако весь притихший во время монолога учительницы класс его хорошо услышал. — Ты снова умничаешь, — медленно протянула каждое слово девочка с бараньими рожками. — Он просто завидует, он же беспричудный. — Да, он ненавидит причуды, как и люди из прошлого! — Раз их победили герои, значит, они были злодеями. Ты тоже злодей! — Ха-ха, беспричудный злодей. — Он просто урод. — Мидория, — голос учительницы стал холодным, и в нём буквально слышалась сталь. Она посмотрела на ребёнка, сузив глаза. — Ты думаешь, что без причуд мир был бы лучше? — Я ничего такого не говорил, — испуганно съёжился мальчик, его глаза снова наполнились влагой.       У него до сих пор осталось тёплое чувство от мягкой руки доброй учительницы, которая буквально пару дней назад трепала его по голове, хваля перед директором. Она была одной из немногих, кто относился к нему по-доброму, кто не провожал его изучающим недоверчивым взглядом, с невысказанным оставшимся на губах словом «странный». — Или, может, ты думаешь, что лучше других? — наверняка те люди тоже думали так же, когда загоняли в переулки очередного причудливого человека, чтобы растерзать его на части. Что мир без «особенных» был бы лучше.       Точно. Они жили в мире, где все были особенными, где обычным не было места. Только кто тогда становится обычным, в мире, где все не обычные. И где эта граница нормы. Разве «нормальность» Мидории вкупе с его умом и отношением к окружающим не делало именно его по-настоящему особенным? В сравнении с другими детьми. В сравнении с ней.       Она не знала ответа. А может, просто не хотела его знать. Для неё безобидная фраза, фактически констатация правды о том, что фиксация на причудах в обществе затормозила научный прогресс человечества, достигнутый миллионами лет эволюции, стала триггером. Биологически они были на три головы выше людей прошлого, ведь среди них были те, кто мог поднимать дома, управлять погодой, дышать огнём. А ещё становиться прозрачным, пока не дышал, и имел большой нос или бараньи рожки. — Я не имел ввиду ничего подобного, — виновато опустил глаза Изуку, отчего его густая челка упала на лицо. Казалось, будто каждая завитушка на голове, до этого весело торчащая, сейчас поникла и превратилась в неаккуратный колтун. — Но звучало так. И ты выкрикивал свои комментарии без разрешения, не подняв руку. Это нарушение правил. Если подобное поведение ещё раз повторится, я отправлю тебя к директору. Ты доставляешь другим слишком много проблем. Изуку покорно поклонился с тихим «Извините, больше не повторится» и сел на свой стул. А Ватанабэ приняла для себя решение.       Рисунок Изуку, который он подарил ей через месяц после начала учёбы с попыткой изобразить её саму в пышном платье принцессы с короной и надписью: «Лучшей учительнице», вчера ещё висел на зеркале. Она помнила, как ребёнок стыдливо прятался за широкой штаниной отца, будучи буквально весь красным от смущения. Но он всё-таки пересилил себя и передал ей подарок в красивом большом конверте с бантом. Просто так, без повода, он просто решил её порадовать, потому что она тогда была действительно уставшей и депрессивной из-за жизненных обстоятельств. Ребёнок заметил это и хотел помочь. Сегодня она уберёт подарок куда-нибудь далеко, чтобы больше не увидеть его. Где-то в глубине души, где всё ещё скребло то самое непонятное чувство, еле слышно мазнуло по сознанию: «Ты не заслуживаешь этого подарка». Она отбросит всё это. У неё есть нормальные дети в классе, которым нужно её внимание, её забота. Она нужна своим нормальным ученикам.              Весь оставшийся урок первоклашки то и дело перешёптывались, хихикали, глядя на разбитого и потерянного Мидорию. Иногда ему в спину или в голову прилетали бумажки. Ватанабэ-сенсей старательно не замечала ничего. В этом старании она была очень прилежной. После звонка с последнего урока Изуку подскочил со своего места и понёсся прочь из класса, стараясь не смотреть ни на кого из своих одноклассников. Но в маленькую незащищённую спину всё же прилетело меткое: «Урод».       Он бежал со всех ног, так быстро, как мог. Где-то там у ворот его должен ждать Каччан, чтобы проводить домой. Каччан был его героем, прям как папа, он не позволил бы кому-то обижать его. Изуку знает это. Как же Изуку ошибался. У ворот его никто не ждал. «Вот бы беспричудных, как я, было больше, тогда я не был бы проблемой», — подумал про себя мальчик, утирая мокрый нос рукавом. И никто не заметил, как у него на кончиках волос искрились маленькие разряды розовой энергии, которые рассеялись в воздухе. Невидимая волна накрыла весь мир в тот день, изменяя существующую реальность.

***

      Директор младшей школы Альдеры — Накамура Минори — всегда считала себя достаточно рациональной женщиной. Но это не очень вязалось с её мягким характером и импульсивными поступками, когда дело касалось её детей. Она защищала доверенных ей маленьких людей, как настоящая львица, без жалости и усталости. За любую несправедливость по отношению к её ученику вас ждала настоящая кара.       Чтобы лучше понимать своих детей — для неё всё ученики были родными, — она очень внимательно изучала родителей. Как при личных встречах, так и с помощью документов и характеристик.       Не менее важным, если не более, для неё был вопрос подбора учителей. Она выбирала будущих преподавателей с такой тщательность, словно от этого зависела судьба вселенной. В каком-то смысле это на самом деле было так. Её кропотливая работа принесла свои плоды. Младшая школа Альдера считалась если не самой лучшей в Мусутафу, то точно одной из таких. И это при том, что они были государственной школой, не имевшей привилегий частных учреждений образования. Да, она могла гордиться собой, хоть и не делала этого. Трудоголизм и хроническая усталость — эти две вещи стали частью её жизни. Весьма неприятной и мешающей частью. Поэтому людей, имеющих похожие проблемы, она не то что видела издалека, она могла учуять их за версту.       Когда в её кабинет буквально ввалился высокий уставший человек с мешками под глазами, она сразу приготовилась к чему-то… К чему угодно, на самом деле. Нужно всегда держать ухо востро. А мужчина был очень колоритным. Фиолетовые круги обрамляли нижние веки, бледная кожа просвечивала синими венами, полуприкрытый взгляд блуждал по помещению, не способный ни за что зацепиться, с широких плеч свисал затасканный бежевый плащ. Мидория Хисаши коротко поздоровался, уважительно поклонившись, и направился к её столу. В руках у него был кожаный портфель с красивой пряжкой, а за штанину его парадных брюк цеплялась едва заметная фигурка. Маленькие ножки быстро топали в попытках поспевать за широкими шагами мужчины.       Кудрявый мальчик трёх-четырёх лет смущённо прятался за отцом, но его большие зелёные глаза глядели на неё украдкой с нескрываемым любопытством. — Добрый день, господин Мидория, пожалуйста, присаживайтесь, — она поздоровалась с мужчиной за руку, после чего жестом пригласила его сесть на одно из кресел, стоящих напротив её стола. — А это, значит, Изуку? — женщина приветливо улыбалась ребёнку, в уголках её глаз появились маленькие морщинки. — Благодарю Вас, — Хисаши устроился поудобней, а мальчик пристроился рядом с подлокотником. — Да, это мой сын — Мидория Изуку. Ребёнок, всё ещё стесняясь, тихо поздоровался: — Здравствуйте, меня зовут Изуку. А Вас? Так, ладно, это могло быть интересным. — Я Накамура Минори, директор школы, мне приятно с тобой познакомиться, — она продолжала улыбаться ребёнку, её голос был мягким и приветливым. — Мне тоже приятно, — он чуть больше высунулся из-за подлокотника, выпрямляясь. — А можно Вам сказать? — Конечно, можно, — она наклонилась чуть вперёд, показывая свой интерес. — У Вас красивые глаза и волосы. И улыбка тоже. Вы похожи на актрису, которая была в очень старом фильме, у неё была родинка над губой, — мальчик вдруг затараторил, его щёчки слегка покраснели, а сам он не скрывал волнения. Он начал нетерпеливо дёргать отца за штанину брюк. — Та, которую мама не любит, потому что ей не нравятся допричудные фильмы, — маленькие кулачки сжались, и он смешно ими махал вверх-вниз. Чем-то напоминало кролика, вытирающего лапами мордочку.       Директор от неожиданного комплимента сразу смутилась, на её щеках появился лёгкий румянец, улыбка стала шире. Она выдала слишком шумное «Ой», после поспешив прикрыть рот рукой. Хисаши же не обращал на неё внимания, вместо этого пристально смотрел на сына, будто погрузившись в глубокие раздумья. А может, он вовсе заснул с открытыми глазами, со стороны было не очень понятно. — Актриса с родинкой, которую не любит мама? — Хисаши почесал подбородок. — Мерилин Монро? — Да, — мальчик подпрыгнул на месте. — Вы похожи на Мерьлин Монро, — не очень правильно повторил ребёнок, широко улыбнувшись и выставив на показ все свои молочные зубки.       Хисаши что-то забил в своём телефоне, который сразу же протянул директору. На экране было изображение кокетливо улыбающейся очаровательной женщины. В ней были какие-то необъяснимые притягательность и озорство, отчего Накамура невольно залюбовалась. Неужели они действительно были похожи? — Спасибо тебе, Изуку-кун, — Накамура перегнулась через стол, чтобы вернуть телефон мужчине и ласково погладить волосы ребёнка. — Мне очень приятно, но я не такая красивая, как эта актриса. — Нет, Вы просто с ней разные. У Вас свой изюм, — пожал плечами мальчик, говоря на самом деле очевидную вещь. — Изюминка, — смотря куда-то в глубины вселенной, поправил уставшим голосом Хисаши. Похожи, но всё равно разные. Каждая со своей изюминкой. Ладно, это было очаровательно. — Простите за это, — голос Хисаши был безэмоциональным, но его взгляд, полный обожания, украдкой брошенный на сына, не ускользнул от директора.       Накамура прочистила горло с негромким «Кхм»: — Это было очень мило с твоей стороны, Изуку-кун, — она обратилась к мальчику, после чего сразу переключилась на его отца. — Что ж, думаю, стоит приступить к нашему делу. Изуку-куну сейчас, — она посмотрела в листок на столе, параллельно беря в руки ручку, которой пару раз постучала по деревянной поверхности, — четыре года. День рождения у него в июле. — Да, пятнадцатого числа, — кивнул мужчина. — И сейчас Вы хотите от меня, чтобы я взяла его в первый класс, — директор оперлась на локоть одной руки, которую положила перед собой на стол, другой начиная крутить ручку в пальцах. — Именно такой был план, — снова кивнул Хисаши, его взгляд оставался скучающим и отстраненным.       Мальчик тем временем рассматривал что-то сбоку от директора с сильным любопытством, его рот слегка приоткрылся. — Позвольте узнать, к чему такая спешка? Общеизвестно и общепринято, что в школу дети идут с шести-семи лет. И на это есть основания. Не мне Вам с Вашим образованием объяснять про особенности биологии и психики детей в этом возрасте. — Не могу с Вами не согласиться, но всегда есть исключения. — И ваш случай является исключением? — Ага, — в очередной раз согласился мужчина. — Обосновать можете? — Изуку значительно опережает своих сверстников в своём развитии? — Хисаши словно задавал вопрос, но вопрос был риторическим. — Он способен сосредотачиваться и выполнять поставленные задачи, а ещё ему просто скучно в садике. Игры и загадки для дошкольников стали ему неинтересны ещё в два года, — мужчина пожал плечами, а мальчик будто выпал из реальности, продолжая изучать стоящий по направлению его взгляда книжный шкаф. — Мы с женой подумали, что провождение времени за учёбой будет лучшим вариантом. Муха в рот залетит, — Хисаши между делом наклонился к сыну и засунул палец ему в рот, отчего Изуку словно пришёл в себя. Директор сдержалась, чтобы не хихикнуть и не возмутиться тому, что мужчина засовывает грязные пальцы куда не следует. Она теперь тоже смотрела на мальчика с любопытством. — Папа, а Хемингуэй писал художественную литературу? — совершенно неожиданно спросил Изуку, чем сбил с толку Накамуру. А Хисаши нисколько не удивился неожиданно всплывшему вопросу и поднял взгляд к потолку: — Да, у него были интересные романы, но я читал только «Старик и море». — И тебе понравилось? Мужчина кивнул, всё ещё разглядывая потолок. — А Вам, значит, нравится «Райский сад»? — мальчик теперь спрашивал директора. Та секунду молчала, пытаясь понять, что имел ввиду ребёнок, а потом её настигло осознание. Она невольно издала громкое «Ах» и повернулась к своему книжному шкафу. На одной из полок, заполненных самыми разными книгами, красовалась версия романа на оригинальном английском Эрнеста Хемингуэя «Райский сад». Обложка, соответственно, тоже была на английском. Накамура повернулась обратно к ребёнку и пару раз глупо похлопала глазами. — Да, мне очень нравится это произведение. А ты, значит, по-английски читаешь? Изуку кивнул: — Ещё не так быстро, как по-японски. А по-русски ещё медленней, меня дядя Антон научил, — он смущённо перебирал пальцы, слегка краснея от смущения, но всё равно тараторил. — По-английски я читаю только детские книжки. — Да что ты? — женщина почувствовала, как растет её начальный интерес, теперь сопровождаемый восторгом. — А какие это книжки? — «Джордж и тайны вселенной» Стива Хокинга, Сказки Ганса Христиана Андерсона, — мальчик едва заметно напрягся, продолжая заламывать маленькие пальчики. — Тебе нравятся допричудные писатели? — женщина не могла заставить себя перестать так по-дурацки улыбаться. — Да, но Андерсона я не люблю, — Изуку спрятал глаза под чёлкой и прижался к ноге отца, вдруг расстроившись. — Почему же? — директор не понимала перемену настроения ребёнка и переводила взгляд с него на его отца и обратно. Она сказала что-то не так? — Потому что у него очень грустные сказки, — мальчик выглядел так, словно сейчас расплачется, и, похоже, сам это понимал, потому что спрятал лицо, утыкаясь в ногу отца. — Мы плакали почти сорок минут, потому что русалочка в конце превращается в морскую пену. О, а эта история про оловянного солдатика… — у Хисаши на лице появилось страдальческое выражение, и он закрыл лицо рукой, при этом махал головой из стороны в сторону, будто пытаясь прогнать воспоминания. Директор Накамура протянула длинное «А-а» и понимающе кивнула. — Я теперь очень хорошо вижу, что действительно есть исключения, — она почти заговорщицки улыбнулась. Её ждал очень интересный опыт.

***

      Директор младшей школы Альдеры считала себя рациональным человеком. Она была логична и практична, обладала рассудительностью — это качества, описывающие понятие рациональности. Она искала это в окружающих людях. Она требовала этого от своих сотрудников. Она пыталась научить этому своих учеников. Она никогда не думала, что столкнётся с чем-то подобным. Но это происходило прямо сейчас.       Ей очень нравились допричудные писатели. Она коллекционировала старые книги. Когда ей удавалось достать что-то, отпечатанное в двадцать первом веке, это событие обычно становилось для неё маленьким праздником. И за это её считали настоящей чудачкой. С учётом возникшего во время эпохи войн причуд кризиса общества, за которым последовал кризис во всех сферах жизни, в том числе и в искусстве, по-настоящему хороших произведений современной эпохи было не так много. Особенно для такого искушённого читателя, как Минори. Оттого произведения далекого прошлого становились ещё более ценными.       Она в принципе не уделяла особенного внимания такому явлению, как причуда. Настолько, насколько это было возможно в обществе сверхлюдей. И за это её тоже считали настоящей чудачкой. У неё, как и в любой школе, были обязательные уроки, помогающие детям эти самые причуды понять и освоить. Были консультанты по причудам, были договора с несколькими агентствами, занимающимися помощью с неконтролируемыми причудами. В общем, всё было, как положено.       Когда Мидория Хисаши привёл своего четырёхлетнего сына в холодный февральский день, где-то в середине обсуждения у них промелькнул вопрос о том, какая же причуда у мальчика. Её удивление от того, что у ребёнка не было причуды, улучшающей интеллект, сложно оценить. Она была, мягко говоря, в шоке, но оттого и в ещё большем восхищении. Мидория Изуку являлся настоящим гением от природы. Он был упорным мальчиком, которого знаменитая цитата Томаса Эдисона описывала целиком и полностью. Он проводил за книгами столько своего времени, что поверить трудно. Она тогда не заострила внимание на том, что в четыре с половиной года у него причуды так и не появилось. Появится, когда придёт время.       Когда сегодня утром, спустя два месяца с начала учёбы, в её кабинете снова появился Мидория Хисаши, на этот раз будучи чуть более хмурым, чем во все прошлые их встречи, директор Накамура напряглась. Обычно отстраненный от всего мира мужчина был нервным и дёрганным. И когда он протянул ей бумагу из областной больницы Мусутафу, она поняла, почему. Пациент: Мидория Изуку. Статус: Беспричудный. Словно это был какой-то диагноз. А болезнь-то неизлечимая.              Накамура свободна от предрассудков благодаря своим родителям, которые были добрейшими и справедливыми людьми. Они не делили людей на сорта и категории. Они научили этому Минори. Для неё мальчик, что снова, как и в первый день их знакомства, испуганно жался к ноге отца, вцепившись в ткань брюк, остался прежним. Возможно, она стала считать его особенным чуточку больше.       Ей совсем не понравилось, что ребёнок выглядел и вёл себя так, словно в чём-то провинился. Минори погладила его кудрявую голову и заверила, что ничего плохого не случилось. Вместе с отцом мальчика они поговорили о желании стать героем и пришли к выводу, что это в принципе возможно, если только приложить очень много усилий. Просто так рушить мечту мальчика в такой сложной момент она не хотела и не позволила бы кому-то ещё. Это был бы слишком сильный удар по детской психике. Они поговорят на эту тему ещё несколько раз, благо, время и возможность есть. Директор даже сделала себе пометку заняться изучением вопроса, может, беспричудные герои уже были раньше, а возможно, кто-то ходил по улицам в патруле прямо сейчас. Хотя ей, конечно, не хотелось бы, чтобы Изуку становился героем. Он мог принести своим умом гораздо больше этому миру, чем бегая по улицам и ловя мелких преступников. Да и Мидория Хисаши недовольно пыхтел, к тому же тихо ругался себе под нос. «Почему мой сын так мечтает носить разноцветные колготки на людях», — смешно причитал мужчина.       А директор Накамура загорелась решимостью. Да, они могли справиться с этим. Но вопрос был не только в ней. Если бы всё зависело от неё одной, но увы. У Мидории Изуку, который и до сегодняшнего дня не особенно вписывался в стандарты общества, теперь появилось клеймо беспричудного.       Она хотела поговорить с классной руководительницей, в классе которой учился мальчик, ещё утром. Не то чтобы директор сомневалась в сотруднице — та в Изуку души не чаяла и часто хвалила, даже как-то хвасталась подаренным ей рисунком. Но провести беседу о важности работы с другими детьми по теме беспричудности стоило. Может, Минори введёт в программу классный час, на которому будут говорить о толерантности? Да, давно было пора это сделать.              С этими мыслями директор Накамура сейчас направлялась в классную комнату по красиво расписанным коридорам школы. И каково же было её удивление и разочарование от того, как Изуку вылетел из дверей и промчался мимо неё, не замечая ничего вокруг, пока ему в спину доносились насмешки и громкое «Урод». Похоже, то, что зависело от неё, было полностью провалено.