Висельники

      Корекиё чувствует что-то тяжёлое на своём животе. Он едва-едва касается пальцами — и чувствует нежные пряди волос. Перебирает их, почти не касаясь чужой головы.       — Побудь со мно-ой... — протяжно стонет его горячо любимая сестрица, словно она только что проснулась. — Не надо тебе сегодня никуда, останься...       — К-к-к... — мягко смеётся Корекиё, чувствуя тепло самого близкого ему человека. — Прости, но надо вставать. Ты-то ещё можешь понежиться, но мне уже пора...       — Куда?..       — В "Пик Надежды", сестрица, — его нежный голос звучит слегка расстроенно — он тоже не хочет отрываться от нагретого за ночь футона. — Наэги-сенсей звонил по поводу того проекта... Ты не переживай... Отпусти меня...       Голос сестрицы отдаётся эхом. Голос становится тише, отдаляется, пока не растворяется в медленных потоках сновидений. Его сознание, словно хлипкий челн, неспешно плывёт вслед за голосом, поднимая со дна ил прошедших дней. Всё было тут: здесь были нежные голоса, колючие ссоры, неуловимые шепотки и крики, подобные грому; здесь были звуки выстрелов, здесь были слёзы. Но путеводной звездой манит Корекиё голос его давно почившей сестрицы.       Ведь только во сне он мог касаться её нежных локонов и слышать её сладкое пение.       Воспоминания о ней и о былом чёрными водорослями опутывали его ноги и тянули в глубокие тёплые воды. Но это было приятно. И он, полушутя, полусмеясь, продолжает тихо шептать:       — Отпусти меня...       Невидимый груз наконец спадает с век.       Это всё... было лишь сном?       Болезненно это осознавать. Увы, голос сестрицы теперь — не больше, чем глухое эхо.       Тем не менее, тяжесть с живота отнюдь никуда не делась. Корекиё полусонно, с трудом открыв глаза, привстаёт и видит... Кируми, использующую его живот как подушку. Девушка мирно дремлет, едва дышит. Под глазами у неё всё сильнее проявляются мешки: вчерашний день явно выжал из неё все соки, и она была не в силах думать о том, куда можно было бы лечь. Вероятно, сон оказался сильнее.       — Т-Тоджо-сан... — Шингуджи слегка касается её головы, предприняв попытку убрать её с живота.       — М-м-м... не отпускай меня... ещё три минуты...       Корекиё широко раскрывает глаза и тут же прикрывает рот кончиками пальцев. Под скулами едва-едва вырисовывается слабый румянец, и с новыми силами юноша снимает с себя чужую голову, понемногу вставая с футона. Кируми жмурится, почувствовав перемены в её позе сна. Как только Шингуджи окончательно встаёт на ноги, Тоджо съёживается в клубок, зарывая лицо в ладони.       — Пусть спит, — думает он про себя. — Не буду мешать.       Первое утро в секте Анджи начинается в своей привычной манере: душ, завтрак, подготовка к работам. Корекиё, всё ещё потягиваясь и разминая затёкшие мышцы, едва слышно кряхтит и стонет, чувствуя облегчение. Он бегло проводит ладонью вдоль подбородка... и он колется.       — В-вот же... — юноша тут же бежит в ванную и роется в шкафчике. — Д-да где тут у неё...       Через пару минут после того, как Корекиё разгребает беспорядок внутри этого небольшого деревянного шкафчика с заляпанным зеркалом, он находит старую складную бритву. Таким раритетом вряд ли можно полностью избавиться от едва заметной, но вполне ощутимой щетины, но иначе она бы просто не давала фольклористу покоя. Он привык ухаживать за теми волосами, которые растут на голове — в конце концов, это лишь одно из немногих напоминаний о сестрице, покинувшей его так давно. И, чтобы сохранить в себе гладкость её нежной, мертвенно-бледной кожи, он нещадно избавлялся от любого волоска, который рос где угодно, кроме головы.       Бритва оказывается жутко неудобной и непривычной. Однако, немного осмотрев её, приложив пару раз к подбородку, похоже, Корекиё сам разбирается с ней. Несколько аккуратных, медленных движений, чтобы рука его не дрогнула, и постепенно тонкие, но острые волоски падают в раковину.       — М-м-м, доброе утро... Тоджо-сан?       К тому моменту, как Шингуджи заканчивает водные процедуры, просыпается и Кируми. Ещё не успев зайти в ванную, чтобы освежиться или хотя бы избавиться от пота, она предпочитает повозиться на кухне — точнее, что от неё в этом деревянном домике имеется. Девушка усердно что-то разминает с такой силой, что под её крепкими руками трясётся стол.       — Ах, хах, доброе! — горничная вдавливает тесто в стол ещё сильнее, а затем собирает его в кучу — чтобы начать вдавливать снова. — Анджи-сан предупредила, что еду людям поставят только сегодня ближе к обеду, так что... мы немного сымпровизируем! Правда, мне очень жаль, что я не могу сделать довольно качественный завтрак...       — Тебе не стоит переживать, Тоджо-сан, — мягко улыбается Корекиё, вытирая волосы полотенцем, и немного поправляет длинное полотенце, обёрнутое вокруг его талии, на себе. Быть может, я могу помочь?       — Да, было бы неплохо, — закончив возиться с тестом, она резко рвёт его и сминает в несколько небольших шариков, а затем подходит к шкафчику и вынимает все пакетики с порошками, что тут есть. — Помоги мне разобрать, что тут есть что. В таком хаосе столько всего намешано, что я не могу отличить одну траву от другой.       — Хм, позволь... — юноша начинает приглядываться и принюхиваться к каждому пакетику, что Кируми вытащила из шкафа; определив, что есть что, он распределяет найденные в шкафу специи и травы на несколько кучек. — Вот это, похоже, специи... Да, вот это — травяные чаи. Удивительно, но, мне кажется, здесь есть какие-то растения-эндемики. Если будет минутка, надо будет осмотреть этот остров, может, мы найдём ещё травы для чая... А вот это... — он вдыхает содержимое одного из пакетиков и тут же хватается за голову. — М-мх, кому вообще в голову придёт хранить подобное здесь?..       Кируми, увидев реакцию Корекиё, лишь закатывает глаза.       — В любом случае, надо попросить Анджи-сан убрать подобные вещи хотя бы подальше от приезжих. Я скажу ей после завтрака. И... — Тоджо обеспокоенно поднимает глаза на Шингуджи, который только закончил сушить волосы. — Кхм, Шингуджи-сан, ты не против, если сегодня на завтрак будут только лепёшки с яйцом и зеленью?       Он удивлённо хлопает ресницами.       — Мне кажется, ты прямо-таки строга к себе.       Она, виновато отложив тесто, кидает в небольшую печку горсть щепок.       — Лепёшка — это одно из первых и, возможно, первый вид выпечки, который придумало человечество. Для того, чтобы размолоть собранные зёрна, обработать их, смешать их с другими ингредиентами и оставить в особой печи, а не на открытом огне, в своё время требовалось много опыта и знаний. И только с годами и десятилетиями люди пробовали делать мучное вкуснее, питательнее и полезнее, и добавляя новые специи, и пробуя по-особенному смешивать тесто, и обрабатывая начинку разными способами. И сейчас по всему миру какие только виды лепёшек не встретишь!       Кируми мило улыбается и, ожидая тесто, с удовольствием слушает Корекиё. Его золотые глаза горят и искрятся от той страсти, с какой он рассказывает о выпечке. Конечно, многое о мучном она знает гораздо лучше, в частности, знает высокую кухню на зубок, но когда в речи фольклориста проскакивают названия, которые горничная раньше никогда и нигде не слышала, она тут же переспрашивает и, как только получает ответ, будто бы оставляет себе в голове заметки на будущее. Разговоры длятся так долго, что за их время Кируми успевает и запечь лепёшки, предварительно раскатав их. По её указанию Корекиё помогает готовить начинку: под его ножом пучки лука и укропа превращаются в зелёный порошок, а на сковороде, на которой он аккуратными движениями готовит болтунью, уже громко шипит масло.       — И к чему я это говорил... — Корекиё оборачивается к Кируми, демонстрируя готовую яичницу — не идеальную, какую обычно она делает, но вполне приятную внешне и по запаху. — Даже простые на первый взгляд блюда могут быть спасением для нуждающегося человека. А устать можно даже от великого разнообразия блюд на завтрак, обед и ужин. Я человек неприхотливый, ел я и чего похуже. Ты отлично справляешься со своей работой, поверь мне.       — Спасибо тебе за твою доброту, Шингуджи-сан, — она по привычке кланяется ему, от чего он невольно хихикает, и затем, распоров лепёшку сбоку и смешав болтунью с зеленью, начиняет её. — Предлагаю тогда позавтракать на основной стоянке, скорее всего, там уже начались работы. Я возьму несколько пит, чтобы нам хватило до обеда.       Люди постепенно просыпаются, выходят из наскоро построенных хижин и пытаются осознать произошедшее. Они перешёптываются, расспрашивают друг друга, были ли вчерашние события реальными. Всё кажется долгим, нескончаемым сном, от которого многим хочется проснуться.       На побережье уже стоит много людей. Кажется, несколько из них, кому нужна срочная медицинская помощь, уже собираются уезжать с ранеными; те, у кого машина побольше, помогают перевезти детей, чудом уцелевших после выстрелов. Врачи из числа таких же пострадавших от атаки Охотников обрабатывают раны и делают всё, что есть в их силах. Большинство же зевак стараются держаться поодаль, чтобы не мешать проезду, и вслух обсуждают новости, которые передавали сегодня по радио.       — М-м-м!       Кируми и Корекиё сидят на причале, свесив ноги с пирса. Их завтрак довольно прост: всего лишь пита с яйцом и чай, который девушка заранее приготовила перед тем, как отчалить к побережью.       — Тоджо-сан, твоя еда такая вкусная, что я бы себе язык откусил! — восторгу Шингуджи нет предела: он, как ребёнок, мычит от приятного ощущения, которое мягко распространяется во рту, и жмурится от неподдельного удовольствия.       — Ах, приятно слышать, Шингуджи-сан, — вежливо кивает Тоджо, тоже откусывая от лепёшки с яйцом небольшие куски и убирая пальцами с краёв губ частички начинки.       Краем уха девушка пытается уловить, что неподалёку от них говорят люди, каково их настроение и случились ли какие-либо перемены в обстановке со вчерашнего дня. Даже во время завтрака она старается запомнить всё, что говорят люди вокруг. Но новости, судя по всему, не такие радужные, как того хотелось бы.       Вчерашний день японским правительством был объявлен днём траура и скорби. Но никто не несёт к импровизированным памятникам цветы.       Потому что в городе продолжаются беспорядки.       Как оказалось, вчерашних сил армии не хватило, чтобы подавить произвол, который Охотники устроили вчера. Ликвидация одной такой группировки не только усилила волнения среди граждан, которые могли погибнуть от руки религиозных фанатиков в любой момент, но и вызвала мятеж со стороны самих экстремистов. Больницы забиты ранеными, до моргов тяжело дозвониться. И как ни старается Кируми попробовать дозвониться ещё раз, ничего не выходит, словно на неё, как на мелкую сошку, не хотят обращать внимания.       Девушка поспешно запихивает питу в целлофановый пакет и в сумку, вскакивает с места, где она сидела и завтракала, и принимается за помощь. Вместе с другими она переносит раненых и инвалидов в автомобили, пытается разместить их так, чтобы комфортно было всем. К себе на помощь она подзывает Корекиё, и тот тоже не остаётся в стороне.       — Кто поедет с ними? — интересуется Кируми у людей, занятых погрузкой раненых.       — Я! — вызывается девушка, которая, как поняла Тоджо, была сиделкой одного из приезжих; как только она залезает в машину, она кричит отмашку. — Трогайте!       Несколько автомобилей, полных раненых, направляются в город — следом за грузовиками "DeepSea", которые по неизвестной причине не атакуются Охотниками. Остальные же остаются в секте Анджи и, пусть и нехотя, принимаются за оговорённую работу. В конце концов, здесь они хотя бы в относительной безопасности и тишине — что, однако, компенсируется изолированностью этого красивого, но одинокого побережья.       Несколько человек, получивших в своё время архитектурное образование, помогают проектировать новые дома и стараются учесть все нужды: чтобы готовить пищу — качественную, но недорогую кухню, чтобы можно было хранить питьевую и техническую воду — водонапорные башни, но не настолько высокие, чтобы выделяться из леса.       Люди посильнее вместе с мужчинами культа вырубают деревья, разгружают машины, которые привозят им древесину, обрабатывают брусья и собирают дома; Корекиё тоже старается им помочь, больше всего — по части временных креплений с использованием верёвок разной длины и толщины. Вместе с ним постоянно ошивается их новый знакомый — лысый мужчина по прозвищу Послушник, который по неведомой причине пытается подружиться с Шингуджи, но стесняется даже называть его по фамилии.       Остальные либо помогают готовить еду, либо присматривают за детьми, либо стирают одежду. Кируми помогает всем распределиться и тоже не остаётся в стороне: она успевает давать советы и по готовке еды (и вместе с другими домохозяйками и поварами готовит на всех сытный обед), и по воспитанию, и своими крепкими руками показывает, как лучше отстирывать бельё, пользуясь стиральной доской.       Все заняты своим делом.       Затем обычно наступает обед, после обеда продолжается работа, ужин за прослушиванием новостей — и сон, крепкий от того, насколько сильно все измотаны тяжёлой работой.       И так проходит три недели жизни новообразовавшейся коммуны.       В один из дней перед ужином на общей кухне снова возится несколько человек, в основном женщины — и Кируми в том числе. Она внимательно следит за каждой, чтобы в нужный момент спросить кого-либо из них о потенциальных жертвах Корекиё. Многие девушки и женщины либо отказывают ей в разговорах, либо не понимают её. Однако среди них за сегодня она всё же находит пятерых сверстниц, с кем она может обсудить эту проблему.       Две из них рассказывают о троих знакомых девушках (вероятно, из школы), которых, по слухам, похитили мафиози для того, чтобы загнать их в проституцию. Несмотря на то, что это всё же слухи, а не правда, на чём-то эти слухи должны быть основаны — и девушки добавляют, что пару раз видели необычные чёрные машины чуть больше средней и с вполне вместительными фургонами, куда могли бы поместиться сразу несколько человек. Кируми, записывая это в отдельный блокнот, припоминает, что в "Пике Надежды" когда-то учился глава некого клана якудзы — возможно, Наэги-сенсей, будучи директором академии, может подсказать ей, действительно ли эти три пропавшие девушки похищены мафией.       С двумя другими, встревоженным трудоголиком с каштановыми волосами, собранными в низкий хвост, в сером спортивном костюме и измотанной гимнасткой в яркой розовой одежде и с чёрными волосами в пучке, Кируми разговаривается во время обеда.       Когда к полевой кухне возвращаются все остальные работяги, те, кто готовил еду, раздают тарелки, полные мисо-супа или рамэна, кучу пачек с которым Анджи наскребла на продовольственном складе, где художница хранила запасы пищи на экстренные случаи. Еды вполне хватает на всех приезжих.       — Держи, — Тоджо протягивает Шингуджи его тарелку с удоном, водорослями и варёным яйцом, и тот трясущимися от усталости руками принимает обед. — Как твоё самочувствие?       Корекиё, не в силах вымолвить и слова, лишь качает или кивает головой, отвечая на односложные вопросы. Холодный пот течёт не только со лба, но и по всему телу тонкими каплями, и фольклорист тяжело дышит и делает перерывы перед каждой новой ложкой супа.       — Тоджо-чан, можно к вам? — к Кируми присоединяются две подружки; к горничной обращается гимнастка Мисато. — Мы слышали, вы говорили о странностях, и нам с Йоко-чан тоже захотелось рассказать!       — Мисато-чан, ты уверена? Я не очень хочу потом угодить в беду, — девушка-трудоголик, Йоко, качает головой. — Если ты пострадаешь, я себе это не прощу...       Шингуджи, внимательно слушая и наблюдая за ними, наклоняет голову вбок и щурится, нервно сжимая палочки в руках. Что-то внутри его подсказывает, что это... не их настоящие имена.       — Может, кто-то из вас уже расскажет, что это за странности? — он постоянно переводит взгляд то на одну, то на другую. — Вы же ведь... Кимура Мисоно и Сёдзи Йорико, не так ли?       Девушки резко обнимают друг друга, вцепившись изо всех сил. Они поднимают глаза на Корекиё, как будто на призрака их далёкого и мрачного прошлого, к которому они на крови клялись не возвращаться и бежать как можно дальше, едва оно попытается их настигнуть. Взглядом они осматривают молодого человека снова и снова, снова и снова, чтобы понять, есть ли среди них знакомый, который мог знать эти имена.       — Йоко-сан, Мисато-сан, что-то не так? — встревоженно глядит Кируми и кладёт руку на плечо одной из девушек. — Это... Это мой подзащитный, я говорила вам о нём...       — Но вы не говорили, что он нас знает! — кричит Мисоно, представившаяся именем Мисато, поправляя выскочившую чёрную прядь из пучка. — Это сталкер! Иначе откуда он нас знает?!       — Тише, Мисато-чан, — Йорико-Йоко утешающе кладёт свою руку ей на плечо. — Мало ли, здесь есть кто-то из наших знакомых и расскажет маме с папой... — Ты ведь помнишь, чего нам стоила наша свобода, а если мы вернёмся туда...       — Мы не расскажем никому, — кивает Кируми, — потому что мы не знаем, откуда вы родом и где живёт ваша семья. Как я поняла, вы бежали из дома?       — Да, Тоджо-чан, — кивает Йоко, всё ещё с опаской глядя на Корекиё. — Родителям не понравилось то, что я очень тесно общалась с Мисато-чан... Они винили меня в том, что я плохо учусь, что не думаю о своём будущем, что хочу прервать наш род...       — Да глупости они несут, Йоко-чан, — поддакивает Мисато, — ты правильно сделала, что сбежала. Мои родаки тоже не слишком одобряли нашу... дружбу. А мой батя вообще поклялся, что если увидит меня с ней вместе ещё раз, то навсегда запрёт в четырёх стенах...       — Мы уже поняли, — вздыхает фольклорист, мотая головой от недоумения и ощущения дежавю.       — У вас же... есть объяснение, откуда этот парень знает нас? — Мисато вновь интересуется, обращаясь к Кируми. — Просто лично я его впервые вижу.       — Видите ли... — горничная достаёт телефон и показывает каждой из них две конкретные страницы из уголовного дела Корекиё: на них видны фотографии обеих девушек, их лица... и их старые имена.       — Ах, — Корекиё наконец приходит в себя. — А мне казалось, почему ваши лица мне безумно знакомы. Я помню, что я... убил вас. Кажется, это было несколько лет тому назад...       — Бред, — перебивает его Мисато. — Как минимум, потому, что я не припоминаю ни вас, ни кого-либо ещё, кого мы могли бы брать в попутку, да, Йоко-чан?       — Д-да...       Кируми внимательно смотрит на Корекиё, который вот так просто назвал имена жертв — имена девушек, которые сидят перед прямо сейчас, совершенно живые.       — Тоджо-сан... Я всё ещё не понимаю.       — Я... Я тоже...       — Ам... Раз уж мы вполне себе живы... — Йоко поднимает руку, словно школьница, желающая задать вопрос. — Про странность, которая у нас случилась. К нам где-то с месяц назад приходила полиция и спрашивала о нас. Нам сказали, что они просто искали наших родителей, чтобы передать им, что наш "убийца" был казнён... Но если мы будем пытаться узнавать о том, кто нас убил и прочее, нам могут угрожать арестом за хранение наркотиков.       — А вы сами понимаете, как они "хранятся" у людей, — встревает Мисато.       — Да, — кивает Кируми и встаёт из-за стола. — Спасибо за то, что вы поделились этим с нами. Могу ли я попросить у вас ваши номера телефонов? Мне нужно, чтобы вы могли подтвердить, что вы живы — как бы абсурдно это ни звучало. Это для того, чтобы снять обвинения с Шингуджи-сан.       — Я буду... премного вам благодарен, — кланяется и Корекиё.       Йоко, затянув хвост потуже, протягивает записку, обменивается номерами с Тоджо и вместе со своей подругой уходят по своим делам. Совершенные только провожают девушек, идущих в обнимку, взглядом.       Ужин заканчивается, и все начинают разбредаться по пляжным домикам. Сейчас только десять вечера, но ночь словно и не торопится наступать. В небе загораются первые звёзды, едва заметные белые точки. Трещат костры. Возле них кругом сидят люди, рассказывают истории и делятся новостями. Лишь в воздухе как-то странно поют птицы — отрывисто, то длинными свистами, то короткими чириками.       — И чего только люди не делают, чтобы быть с теми, кого они любят... — нежно вздыхает Корекиё, всё ещё глядя девушкам вслед. — Разве это не чудесно, Тоджо-сан?       Тоджо всё ещё озадаченно смотрит в их сторону, напряжённо слушая птичье пение, напоминающее ей писк телеграфов.       — Знаешь, — Кируми указывает вперёд, вслед Мисато и Йоко, — вот это — живое доказательство твоей невиновности. Буквальное живое доказательство. Потому что... Как ты можешь помнить, как ты их убивал, если жертвы живы?       — Ты считаешь, что меня это не смутило? — Корекиё щурит глаза и потирает ткань от своей кофты на груди, как будто там есть его часы, которые он носил с униформой во время проекта "Гофер". — Но я не могу избавиться от этих воспоминаний. Они всё ещё здесь, в моей голове. И я отчётливо помню, как я брал удавку, душил эту Мисато, пока Йоко пыталась выбить меня... Я отлично помню всё, до мельчайших подробностей.       — Тогда... В таком случае есть два варианта, — Кируми задумчиво помечает их себе в блокнот и невольно водит рукой по воздуху, что-то вычерчивая. — Либо твоя память подводит тебя, и ты убил других, но очень похожих девушек при других обстоятельствах, что вполне вероятно. Либо, что звучит бредово, тебе что-то сделали с твоей памятью. Как будто эти воспоминания тебе... внедрили.       — Ты... в этом уверена? — Корекиё прислоняет ладонь к щеке, задумчиво смотря на неё. — Память — действительно очень хрупкая и непостоянная вещь, её очень легко обмануть. Но если это делать более "традиционными" методами, то я не припомню, чтобы со мной работал психолог или кто-то ещё, кто мог бы внушить мне то, что я совершал вещи, которые никогда не происходили или происходили, но не со мной. И сам себе я не мог нафантазировать нечто подобное, потому что мои мышцы помнят каждое моё движение и будто по рефлексу напоминают мне об этом. А чтобы существовал аппарат, внушающий воспоминания — это что-то из разряда фантастики. Конечно, Ирума-сан — довольно талантливая изобретательница, но я сомневаюсь, что ей зачем-то могло понадобиться нечто подобное.       — Нет, поэтому я и говорю, что это звучит бредово, Шингуджи-сан, — повторяет Тоджо, качая руками, — но я спрашивала Наэги-сенсея, возможны ли такие вещи, и он говорил, что такой аппарат в своё время создала Эношима Джунко, а до этого технологию "промывки мозгов", которая использовалась в нём, опробовал Совершенный аниматор Митарай Рёта. Правда, в основном Эношима использовала это для того, чтобы стереть память, вырезать нужные куски, но никак не подделать и внедрить чужие воспоминания. Но нам нужно ещё больше доказательств, чтобы...       — Тоджо-чан! Шингуджи-кун! — слышится где-то с берега; их подзывает к себе Анджи.       Художница, увидев их двоих вдалеке, подбегает к ним, размахивая руками. Оставляя неглубокие следы сандалий в мокром песке, она почти скользит и спотыкается на ровном месте.       — Тоджо-чан, мне нужна твоя помощь! Ко мне обратилась какая-то женщина, она просит поискать её мужа. Идём, — Йонага хватает Тоджо за руку и ведёт за собой. — Она вам всё объяснит!       — П-погоди! — удивляется Кируми, но не успевает оправиться, как её уже тащат куда-то вперёд. — Что происходит?       Корекиё тихо смеётся про себя и медленно идёт за ними, чтобы понаблюдать издалека столь умилительную сцену. Однако кто-то окрикивает его позади.       Анджи приводит Кируми в один из домиков, который его постоялица успела организовать сегодня. Перед ними за столом сидит огорчённая женщина: её волосы собраны в растрёпанный низкий хвост, из них торчит пара листиков, а платье порвано в паре мест низкими ветками; глаза несчастной наполнены глубоким отчаянием, которое вот-вот выльется наружу.       — Судзуки-сан, я привела человека, который может вам помочь!       Судзуки не сразу оборачивается, чтобы посмотреть на девушку, которую привела Анджи. Но как только женщина замечает Кируми, из её глаз крупным жемчугом начинают падать слёзы. Она кидается на горничную с объятьями и крепко сжимает её.       — М-м-м, Судзуки-сан, — прежде, чем отстранить её от себя, Кируми аккуратно кладёт руки на её плечи и ждёт, пока она выплачется, — Судзуки-сан, прошу Вас, расскажите, что произошло?       — Мы... — всхлипывая, начинает причитать она. — Мы с мужем возвращались с конференции в Нагое, когда на нас напали Охотники неделю назад... С тех пор мы жили здесь, но в последнее время происходят странные вещи... Три дня н-назад мой муж ушёл в лес — сказал, что хочет найти материал для новой свистелки — это его страсть и предмет кучи его работ — и я отпустила его одного. Н-но... Н-но... Он так и не вернулся...       — Я и пытаюсь сказать ей, что такова воля Ками-сама, — встревает Анджи, — значит, он продолжает искать лучший материал для его свистелки!       Кируми не впечатлена её слова и даёт ей это понять одним точным взглядом. Затем, немного подумав и осмыслив ситуацию, Тоджо неуверенно говорит:       — Тогда... Мы можем попробовать собрать поисковую бригаду. Жаль, у нас нет оружия на случай, если на нас совершат нападение. Сейчас уже довольно поздно, и ночью мы не только не сможем найти его, но и можем оказаться на мушке Охотников. Завтра я соберу людей, кто сможет помочь найти вашего супруга, и постараюсь дозвониться до профессиональных поисковиков. Не переживайте, Судзуки-сан, — нежным тоном горничная успокаивает перепуганную не на шутку женщину, — он обязательно отыщется. А пока вам лучше не принимать никаких опасных решений и отдохнуть, — Кируми бегло осматривает одежду пострадавшей, — в это время я могу починить ваше платье.       — Вы... Вы слишком добры, девушка... — госпожа Судзуки отрицательно качает головой. — Спасибо Вам, правда спасибо Вам огромное, но с платьем я справлюсь сама. Главное, чтобы Изаму нашёлся...       Женщина тщетно вытирает слёзы с раскрасневшегося лица, и Кируми остаётся с ней, продолжая наблюдать за её состоянием.       — Тоджо-чан, а ты не видела Шингуджи-кун?       Кируми тут же очнулась. Она оглядывает дом, но замечает, что его здесь нет. Дверь не скрипела, а значит, что он не уходил — он до этого дома попросту не дошёл. Осознав это, Тоджо неслышно встаёт и выглядывает в дверь — в глубокую ночь. Горевших большими оранжевыми шарами факелов явно не хватает для того, чтобы распороть тьму, накрывшую пляж. Побережье безлюдно.       Корекиё с трудом видит в темноте знакомый силуэт — и лысую голову, на которой отражается желтоватое лунное пятно.       — Простите, я отвлёк вас? — Послушник интересуется, дружелюбно подходя к юноше.       — Хм? Ничуть, — Шингуджи слегка приобнимает себя и пытается наблюдать за мужчиной. — Вас что-то беспокоит?       — Д-да, на самом деле. Видите ли, я здесь почти никого не знаю... Н-ну, кроме нашего оракула, разумеется! И мне... Мне не с кем обсудить, зачем я пришёл сюда.       — Не хотите тогда присесть на берегу? — фольклорист указывает на побережье, где ещё горят факелы, освещая оранжевым светом мокрый песок, и с недоверием глядя на Послушника.       — Думаю, можно...       Они направляются к берегу и садятся на ящики, которые, видимо, забыли догрузить сегодня к остальным и оставили здесь до завтрашнего дня. Оба мужчины, заняв места, прислушиваются к звукам ночи: где-то слышен писк летучих мышей, где-то — мерный треск огней, колеблющихся под прохладным ночным бризом. В воздухе снова раздаётся странное птичье пение, и если Корекиё поначалу не придаёт ему особого значения, то Послушник тут же, вытянув шею, как журавль, внимает их необычному щебету. Увидев такое пристальное внимание к птичьему свисту, и теперь фольклорист наблюдает за мужчиной, не сводя с него глаз.       Уже сам предлог к разговору для Шингуджи показался странным. Но от этого его интерес становится куда сильнее.       — Понимаете... — Послушник поднимает голову и встречается взглядом с фольклористом. — У меня пропали мои дочки, мои девочки... Я всё пытаюсь найти их следы, но никак не могу... Их следы... привели меня сюда.       Мужчина говорит прерывисто, часто делая паузы, будто пытается сформулировать то, что он хочет сказать.       — Я подумал, что Йонага-сан могла бы помочь мне, если я соглашусь вступить в её ряды, но она словно перестала замечать меня, едва я приехал сюда. Вы — единственный, кого я знаю и помню из всех этих потерянных, страждущих людей, из всех этих потерянных душ! Вы можете мне помочь их отыскать? А я вам отдам очень красивую вещицу.       Послушник достаёт из кармана деревянную птичку и вручает её. В ней вырезаны небольшие отверстия — можно смело было предположить, что мужчина показывает Шингуджи свисток. При тусклом свете вырезанные на нём узоры перьев, крыльев и хвоста, служившим трубкой свистка, едва различимы.       — Это охотничий манок из моей родной деревни... — комментирует Послушник, ожидая, когда Корекиё вернёт ему вещицу. — Очень редкий, могу сказать, дорожу им, как своей душой!       — М-хм, — кивает фольклорист, внимательно рассматривая и ощупывая манок.       К юноше внезапно приходит идея. Он быстро достаёт телефон и, дождавшись, когда камера сфокусируется, фотографирует свисток.       — Ч-что вы делаете?! — Послушник вскакивает с места и тут же отбирает вещицу из рук Корекиё. — К-как вы смеете?!       — Я же только сфотографировал его, — холодным тоном наотрез ему отвечает Шингуджи, — а не украл. Обычно жители деревень, когда не разрешали забрать их предметы обихода, разрешали сделать фотографии, чтобы по ним можно было сделать реплику. А я хочу убедиться, что это настоящий охотничий манок, а не какая-то дешёвка из сувенирной лавки. Чтобы я знал, ради чего я рискую вам в поисках ваших дочерей.       — Но я бы его в любом случае отдал его вам, Мацуока-сан!       Шингуджи широко открывает глаза и хлопает ресницами, глядя на Послушника.       — Простите, я плохо запомнил ваше имя, — извиняется Послушник, чуть ли не кланяясь в землю. — Я же правильно помню, вы — Мацуока-сан?..       Корекиё постепенно сменяет своё удивление на слабую лисью ухмылку. Из-под густых ресниц, из-под едва заметного прищура хищнически блестят два золотых, как сегодняшняя полная луна, глаза:       — Да, вы всё правильно помните.       — Тогда... — Послушник, обеспокоенно осмотрев манок, поднимает глаза на фольклориста. — Вы же поможете мне найти моих дочерей?..       — О, — Корекиё по-дружески хлопает мужчину по плечу и издаёт тихий смешок, — обязательно помогу.