По глазу на душу

Ивану с утра нездоровилось. Хотя сегодня ничего не кололи и ещё даже не брали кровь. Только таблетки принял. Удивительно. Утром заходил медбрат с лекарствами, после принесли завтрак, через два с лишним часа сеанс с доктором, до которого, видимо, Ивана трогать не собирались. Мужчина был предоставлен сам себе. Телевизор был включен, показывая какую-то советскую комедию, сюжет которой Евстигнеев знал наизусть. Смотреть в окна было бесполезно: практически напротив стена и тонированные окна соседнего корпуса. Военная база где-то в восточной Сибири. В непроходимых, чтоб их, бескрайних лесах. Внимание космонавта привлекала лишь возня мухи над остатками сладкого чая в стеклянной кружке. Иван около двух недель, считай, с самого момента приземления был здесь. Его напарник, как сказали Евстигнееву потом, погиб. Причину не озвучивали, однако, вариантов было немного. В новостях Иван видел сюжеты об успешном приземлении двух российских космонавтов и о том, что сейчас они находятся в реабилитационном центре на восстановлении. Смешно. На реабилитационный центр военная база походила мало. Протянув ладонь к стакану, Иван резко махнул ей вблизи, спугивая муху и провожая её глазами. Челюсти сегодня особенно сводило, хорошо, что доктор попросил кормить его чем-то менее жевательным и более мягким. Вообще-то, благодаря доктору последнюю неделю он проводил во вполне себе очеловеченной комнате с двумя окнами, кроватью, диваном, телевизором и даже какой-то картиной на стене, которой Евстигнеев особенно удивился. До этого его держали в камере за стеклом. Вероятно, бронированным. Иначе бы не держали. Особенно его удивляло, как военные, врачи, кто там ещё следил за ним как за зверюшкой, надеялись, что он не станет складывать в голове два плюс два. Иван всё понимал, но неожиданно отношение окружающих к нему как к умственно отсталому бесило больше, чем факт собственной опасности. Однако доктор Федорович вёл с ним себя вполне серьёзно. Наверное, единственный, чьё общество Евстигнеев был способен выносить здесь добровольно, а не из-за безысходности или чувства долга перед Родиной. Иван не знал, откуда и почему для работы с ним вытащили молодого нейрофизиолога, но задавать лишних вопросов не решался. Не хватало лишиться единственного шанса покинуть это место в жизнеспособном виде. Увлекшись мыслями, Евстигнеев пропустил мимо ушей стук в дверь, придя в себя лишь когда перед ним возник тот самый молодой доктор. Федорович имел вечно уставший вид, серые круги под разноцветными глазами, крашеные в блонд волосы с отросшими "вневоле" корнями и нервную, но вполне сносную улыбку. Которая, в целом, Ивана даже обнадёживала. –Вань, добрый день. Извините за вчерашний сеанс. Мне нужно было замерить ваши гормоны в состоянии напряжения, а сделать это можно было, лишь выведя вас из себя, – смотря на космонавта, твёрдо проговорил Андрей. Иван ему даже сочувствовал. Вряд ли парень был особо гениален, скорее, он просто был лишён инстинкта самосохранения, вот и притащили сюда. Дай бог спокойно отпустят с подпиской о неразглашении, когда закончит свою работу. Если нервы не сдадут раньше. Хотя, дурака бы тоже не взяли, значит, всё-таки что-то понимал. Однако котеночье выражение лица Федоровича и его отношение к Ивану на фоне остальных выдавало в нём человечность. Если не дурак, то не станет и дальше с ним сюсюкаться. А если дурак, то путей отступления из этого места у Евстигнеева больше нет. –Увидимся на сеансе, – не получив ответа, произнёс Федорович, выходя. Проводив его взглядом, Иван тихо вздохнул, возвращаясь к многострадальной мухе, вновь оказавшейся в кружке. *** Вечное нахождение под камерами, конечно, раздражало, но во время сеансов это раздражение ощущалось ещё сильнее. Тонированные односторонним образом стекла не позволяли Ивану увидеть что-либо за ними, однако он понимал, что за ним с другой стороны наблюдают по меньшей мере человек двадцать. Евстигнеев думал, что раньше давно бы уже сломался, но на удивление даже вечная слежка, бесконечное наблюдение врачей, анализы, таблетки, сеансы не довели его пока апатичного или безжизненно послушного состояния. Присев на край стола рядом с доктором, как обычно немного сгорбленным и сидящем на стуле с левой стороны, Иван легко улыбнулся. –Здесь нет часов, но меня не покидает мысль, что вы опоздали на сеанс. –Седьмое чувство? – поинтересовался Андрей, делая вид, что уставился в записи об утренних результатах анализов космонавта, и выдавив равнодушную улыбку. –Вроде того. В Космосе научился. Знаете, там же время течёт совсем иначе, а тело-то родной биоритм чувствует, - улыбнулся Евстигнеев, перелистнув пальцами пару листов в папке, а после и вовсе закрыв её и уже без улыбки произнеся. –У вас сеанс со мной, а не с моей кардиограммой, доктор. –Увы, вы со своей кардиограммой связаны напрямую, Вань. У вас есть что мне рассказать? Федорович наконец-то поднял на него взгляд, кивком скинув лезущие в глаза сожженые волосы. Иван даже засмотрелся, вдруг выдавая в голове неожиданно сопливую мысль о том, что глаза у доктора разные специально: по глазу на каждую Ванину душу. Сразу затошнило от самого себя. Одиночество слишком плохо на него влияет: он цепляется за человека, который ничем не лучше сидящих там, за стеклом, которые держат Евстигнеева здесь и скрывают от него самого всё с ним происходящее. Однако, доктор Федорович действительно вёл себя лучше, чем мог бы. И ничего такими были татуировки на его руках - которые здесь положено было скрывать, к слову, - всё выглядывающие из-под рукавов халатов и рубашек. Ивану думалось, что, познакомься они в других обстоятельствах, могли бы дружить. –Нечего. Сплю нормально, ем по расписанию, на прогулку водили, а о здоровье моём вы больше меня знаете, – пожал плечами Евстигнеев, поддев ногтями двух пальцев край рукава халата, который был надет на доктора поверх обычной серой футболки, и ведя ими выше по руке парня, едва касаясь кожи. – Что у вас набито, доктор? Это розы? –Розы, – вздохнув от неожиданного нахальства космонавта, Андрей скинул с себя его руку, одергивая локоть и возвращая всё в надлежащий вид. – И не только. –Когда вы были на улице, я из окна разглядел у вас на руке архангела. В Бога веруете? – склонил голову Иван, продолжая разглядывать лицо доктора. Его забавила реакция Федоровича: легкое смущение, злость, но при этом плохо скрываемый интерес. Конечно, космонавт был интересным пациентом, но толку от ежедневных сеансов было мало. Оставь их наедине без камер, Евстигнеев бы поведал ему и не такое, но пока оставалось довольствоваться поверхностными рассуждениями о Боге и самочувствии. –Верую, Вань. А вы? – смотря на него, спросил Федорович. Надо признаться, держался он твёрдо, но пока было очевидно, кто кого больше боится. –Я верю в то, что видел. Бога я Там не видел, – возведя глаза к небу, произнёс Иван. – Мне не расскажут, что произошло с моим напарником? –Ковалев расскажет, как только дело будет закрыто. Я не в праве разглашать подробностей. –Вы верите, что это я его убил, доктор? Что я разбил стекло в скафандре, да? Это что же, я пальцами ему лицо расцарапал, получается? Верите? – проговорил Евстигнеев, склонившись ниже и замирая в сантиметрах от лица Андрея. Тот рефлекторно подался назад, в разноцветных глазах проглядывался страх, однако привычно нервные губы вдруг сложились в твердую неподвижную полоску. – Верите. В воздухе витал выделяемый Федоровичем кортизол. Охра дурел от этого кортизола. Однако спутник спал где-то глубоко внутри, дневные часы обычно были для него самыми неактивными, поэтому за жизнь доктора можно было не переживать. –Это были не вы. Не тот вы, который сейчас со мной, который Иван Игоревич Евстигнеев, – проговорил Федорович, смотря на него. –А какой я, если не я? У меня только я сам, – низким голосом, но почти нежно проговорил Иван, не отрывая от него взгляд. –Это предстоит выяснить. Не стройте теорий раньше получения официального заключения в деле, – неожиданно поднявшись, произнёс Андрей, захватив свою папку и практически незаметно облизнув губы. –Ранили, доктор – Извините, Вань, сегодня сеанс придётся закончить раньше. –Убили. Ну до завтра, – усмехнувшись, проговорил Евстигнеев, провожая блондинистую макушку, опущенные в пол глаза и нервно сжимающие бумагу пальцы до самого их исчезновения за дверью. Вероятно, там Андрей уже дал санитарам команду взять у пациента кровь на уровень гормонов сразу после сеанса. Что ж, пусть не удивляются скакнувшему тестостерону. *** Ковалев, главный врач части, военные по всему периметру, несколько машин - всё это Охра видел каждое кормление, каждую ночь. Однако в этот раз рядом с Ковалевым, практически за его плечом, стоял Андрей. Спутник был удивлён. Впервые доктора притащили на кормление. Оставалось надеяться, что мальчик не из нежных, потому что зрелище было вряд ли для слабонервных. В клетку закинули связанного зека. "Вероятно, очередной убийца или насильник" – подсказывал Евстигнеев. Но монстру не было до того дело. Пока человек боится его, он выглядит весьма привлекательной пищей, а кем он там был при жизни - не так важно. Подобравшись к трясущейся от страха и молящей то ли господа, то ли Ковалева жертве, Охра примерился, оскалившись и впиваясь в шею. Треск костей разошёлся по ангару. Кровь брызнула в стороны, монстр длинным языком забрался в артерию, втягивая кровь из еще пульсирующего сосуда. Ваня в ночное время был слаб, однако заставил симбионта замереть, приглядываясь. Взгляд Охры на пару секунд оторвался от жертвы и метнулся в сторону Андрея и Ковалева. Федорович стоял, зажмурившись и, вероятно, давя рвотный позыв. Как понял Евстигнеев, кормление он видел не впервые, но лишь сегодня получил "место в первом ряду". Кем бы ни были зеки, которых кидает монстру Ковалев, Федорович явно тяжело переживал факт скармливания этому существу реальных людей. Хотя, может, просто настолько боялся того, что видел сейчас. Без получаемой ночью дозы гормона от бьющейся в ужасе жертвы показатели здоровья Ивана с утра сильно падали. Исследовать же самого монстра у врачей пока не было ни малейшего шанса, поэтому лабораторных крыс и свиней заменили на людей. Никто так не умеет бояться, как люди. В этом Евстигнееву спутник уж точно помог убедиться. Играя когтем с вытянутым из вспоротого живота органом, монстр обвил свою жертву, как дети обнимают больших плюшевых медведей. Только дети клыками не впиваются в руку, вытягивая из вскрытой артерии холодеющую кровь. А Охра делал это с большим удовольствием. Когти задних конечностей царапали бетонный пол ангара. Отчего-то Иван сравнивал тело симбионта с каким-то до жути уродливым бесхвостым представителем кошачьих. Наигравшись, монстр отстранился, резко вскидываясь на задние лапы. Обогнув бессознательное тело своего симбионта, Охра направился в сторону врачей. Кортизол так и витал в воздухе. Стены клетки, конечно, под напряжением, попытки их коснуться пару ночей назад хорошим естественно не закончились. А одной жертвы было мало. Хотелось вонзиться в тело каждого стоящего за клеткой, клыками расколоть на части позвонки, через глазницы выцарапать мозг, добраться до остановившейся мышцы, проткнуть когтями легкие, вылакать кровь из каждой артерии несчастного мёртвого тела. Но Охра замер в паре метров от стены, смотря на зажмурившегося доктора за плечом Ковалева. Или Ваня. Кто из них смотрел, спаренное сознание решить не могло. Вряд ли Ковалев знает, что монстр - это и есть Евстигнеев. Андрей, возможно, догадывается. Это забавит, позволяет Ивану остаться в статусе святой невинности. А колючая проволка на клетке мешает сфокусировать взгляд. Но она между ними ненадолго. Ваня знал, что Андрея он не тронет. Охра понимал, что это единственное, в чём они смогут себя контролировать.