Пуровер для бывшего

Кофейня «AsalRuhi» открылась, когда Кавех поступил на первый курс. Он отлично помнит, как наткнулся на неё. День тогда выдался скверный. Жара стояла адская. Обычно просто горячий-но-терпимо Сумеру был похож на натопленный докрасна тандыр: в густом, влажном воздухе не чувствовалось кислорода, солнце палило нещадно, асфальт нагрелся до состояния раскаленных углей и едва ли не плавился. А ещё эта утренняя духота — смерть с самого пробуждения, не иначе. Выходить на улицу желания не было никакого, но была необходимость. Кавех так затянул с подачей документов в Академию, что теперь оставалось только успеть запрыгнуть в последний вагон. Бюджет ему, конечно, уже не светил — сроки конкурса давно прошли. Зато надежда не остаться без высшего образования всё ещё присутствовала. Но для этого надо было приложить чудовищно нечеловеческие усилия – заставить себя выйти из едва продуваемой сквозняками квартиры. А потом проехаться на метро до Академии, отстоять очередь в приёмную комиссию, не выдать волнения на собеседовании (ещё желательно доехать до дома и не растечься по пути лужей) — в общем, потратить очень много времени, сил и нервных клеток. Отвратительно. И до зубного скрежета необходимо. И он поехал. Заранее раздражёный и уставший, Кавех раздражался и уставал сильнее с каждой станцией метро, приближающей его к центру Сумеру: люди заходили и заходили, до победного набивались в и без того тесный вагон, а вот выходить совсем не спешили. Зажимаясь между грозного вида бабулей, которая неизменно задевала его по колену тростью, и тучным, упитанным мужичком под сорок, истекающим потом, Кавех мечтал только о том, как бы поскорее выбраться из этой жестяной банки. Этот день был ужасен с самого начала, но всегда была вероятность, что он станет ещё хуже в любой момент, поэтому Кавех мысленно запрещал ему быть ещё хуже. Это было бы просто нечестно, так ведь? Кофейня «AsalRuhi» сначала была всего лишь одним большим аквариумом — пустая стеклянная коробка на первом этаже бизнес-центра. Без вывески, графика работы и какого-либо интерьера. Тогда, за пару месяцев до начала учебного года, на двери висел только одинокий плакат: «Приглашаем на работу! Открытие 31 августа». Расположись заведение хотя бы десятью метрами левее, Кавех бы прошёл мимо, но кофейня собиралась открывать двери прямо перед выходом из метро. Для владельца такая точка — не что иное, как золотая жила по обороту: в эпицентре учебно-делового района постоянный поток клиентов гарантирован. Ежедневная выручка в несколько сотен тысяч моры обеспечена, а значит и на неплохую зарплату тоже — вроде как, по-юношески наивно — можно было надеяться. Мама ежемесячно присылала ему деньги, не то чтобы прям много, но на жизнь вполне хватало. И всё же Кавеху хотелось переиначить ситуацию: чтобы это он был тем, кто подписывает банковские переводы коротким, но полным любовной заботы «купи себе что-нибудь», потому что знает, как сильно мама экономила на себе последние несколько лет, пытаясь скопить ему на учёбу в Академии — бюджет даже на горизонте не маячил, но семейные традиции соблюсти надо было. Поэтому он тогда остановился перед одиноким плакатом, чтобы записать контактный номер. Позвонил уже после собеседования. Повезло, что успел попасть к приёмной комиссии хотя бы до обеда, потому что очередь абитуриентов, которую он застал, выходя из кабинета, казалось, тянулась бесконечно. Его взяли после одного короткого интервью — видимо, сильно нуждались в рабочих руках — и пригласили на обучение, которое должно было начаться через неделю. К этому времени точка обросла неплохой рекламной компанией, а помещение — узнаваемыми чертами. На стеклянной двери появилась позолоченная наклейка с графиком работы: с семи утра до восьми вечера по будням, с девяти до девяти по выходным. Внутри пустовало одновременно и больше, и меньше: убрали строительный мусор, расчистив просторную зону для будущих посетителей, но чётко наметили рабочие места стойками и необходимым оборудованием. Там и собрались все, кого наняли на подработку. Человек семь примерно одного возраста, но совершенно разной манеры одеваться, говорить и вести себя сгрудились вокруг женщины лет этак под сорок. Энтека, управляющая, методично, шаг за шагом объясняла им способы обжарки, техники приготовления и порядок работы с кофемашинами. Она заставляла их учить наизусть меню, репетировать друг с другом общение с покупателями и оттачивать до машинальных привычек приветственную улыбку, бодрый, но вежливый тон и жизнерадостный взгляд, даже если всё, чего хотелось — это прыгнуть под поезд, потому что спать больше четырёх часов не представлялось возможным. Но Кавех привык к этому гораздо быстрее, чем думал. Наверное, потому что маска дружелюбия намертво приклеилась к нему задолго до. Кофейня «AsalRuhi» поначалу воспринималась просто временной подработкой на время студенчества, не более. Ему нужны были деньги, управляющей — лишняя пара рабочих рук. Всё честно. Да, первое время так и было. Кавех не ходил с коллегами после смены в закусочную на углу квартала, потому что нужно было успеть доехать до конечной до того, как последний автобус, ходящий в его район, отъедет, иначе приходилось топать на своих двоих. А ведь ещё нужно было успеть повторить конспекты лекций, подготовиться к семинару, закончить чертежи и, желательно, успеть поспать. Он не стремился заводить дружбу с кем-то из сотрудников, но и не игнорировал, даже исправно поддерживал разговоры, если обращались непосредственно к нему. Он просто держался в рамках приличия и деловой этики, потому что не хотел привязываться раньше времени. Небезызвестный факт, что в кофейнях постоянный поток не только клиентов, но и сотрудников. А потом, в какой-то момент всё пошло наперекосяк. Вот только определить, когда именно это случилось, было сложно. Может, в тот день, когда он решил пооткровенничать перед Нилу и сказал, что день у него ни к черту? Она тогда сделала ему самый карамельный на свете фраппе с щедрой горой взбитых сливок и шоколадной крошки, а потом затащила в подсобку и заставила рассказать о всех тревожащих его проблемах. Слушала внимательно, прикидывала и предлагала варианты решения, ковыряясь пластиковой ложкой в падисаровом пудинге по домашнему рецепту (вкуснее Кавех в жизни не пробовал). Они пропали минут на двадцать точно, пока Тигнари, запыхавшийся и весь в мыле, не ворвался к ним. Рабочий день офисников подходил к концу, и они уставшей колоннадой выстраивались в очередь за порцией кофе, чтобы та поддерживала их, пока они будут ехать домой. Или же это случилось, когда Тигнари отправил его всё в ту же подсобку, но уже с приказом не возвращаться, пока не поспит хотя бы минут тридцать? Кажется, это выпало на время промежуточных аттестационных экзаменов, и он, Кавех, тогда действительно спал ещё меньше обычного или не спал вовсе, предпочитая уповать на чудодейственную силу энергетиков и всесильность молодого организма. Как оказалось, энергетики — херня полная, а его «молодой организм» сдался после последнего экзамена и отрубился часов на шестнадцать. Спасибо, что он додумался заранее попросить не ставить его в смену на следующий день. Вполне возможно, что всё произошло ещё немногим позже — когда у него начали появляться постоянные клиенты. — Я уже успела расстроиться – подумала, что моя райская пташка улетела, но ты тут как тут, — Дэхья встречает его каждую субботу ранним-ранним утром. Она сверкает золотом серёжек, браслетов, колец и мелированных прядей. Оставляет на салфетке отпечаток своей тёмно-красной помады на прощание вместо того, чтобы забрать сдачу. Любит давать ласковые прозвища: зовёт Кавеха птенчиком, Нилу — милашкой, а Тигнари — «только не зови этого мухоморного». А ещё Дэхья носит кожаные ботфорты на пятнадцати сантиметровых шпильках, работает тренером в частном бокс-клубе через пару домов отсюда и никогда не повторяется в заказах. — Что предпочтёте сегодня? Латте на кокосовом молоке или, может, бамбл на грейпфрутовом фреше? — Всё это уже было, и ты прекрасно знаешь! — ей нравится изучать меню, написанное красивым, витиеватым почерком Нилу на меловой доске, у него за спиной, хотя она всё равно в итоге спрашивает: — Есть что-то новенькое, что я просто обязана попробовать? — Аджиленаховый капучино? Эспрессо, соевое молоко, сироп из орехов аджиленах и падисаровая пыль. — Понятия не имею, кто у вас до этого додумался, но этот человек, должно быть, гений, — у неё глубокий, хрипловатый смех и широкая улыбка. — Или псих, даже не знаю. Но я оплачиваю. И для Кандакии тоже пробей, как обычно, будь так добр. Дэхья никогда не приходила в кофейню с Кандакией, по крайне мере, в смену Кавеха, но неизменно брала напиток и на её долю. Всегда один и тот же колд-брю в алюминиевой банке. — Мальчик, сделай как обычно – джезва по-сумерски, и поторопись, у меня пара через десять минут, — госпожа Фарузан приходит по будням после обеда, как раз, когда Кавех только заступает на смену после дневных занятий. Но сначала заходят её духи — цветочно-фруктовые, но такие по-тяжёлому пудровые, словно открываешь старый бабушкин шкаф. Нилу вроде говорила что-то про мондштадтскую грушу и сумерскую розу в нотах, но Тигнари сказал, что груша здесь, если и мондштадтская, то ушла она в лучших его традициях – с ветерком и не попрощавшись, а роза явно не сумерская, а нафталиново-фонтейнская. В общем, сказал, что голова у него кружится от этих духов, но это, конечно, не дословный перевод с парфюмерно-садовнического. Мадам Фарузан ведёт у харавататцев прикладную механику и факультатив у кшахреварцев по основам инженерного дела каждые выходные, на которые всегда опаздывает. Она носит длинные плиссированные юбки, завязывает галстуком шёлковые шарфики, а ещё неизменно зовёт Кавеха «мальчиком», хотя ей всего тридцать три (но в душе явно за восемьдесят). — Ты же умеешь его готовить? — Конечно, мадам Фарузан, — Кавех всегда готовит ей джезву по-сумерски, хотя бы потому что выбора ему не оставили: Тигнари сказал, что обязательно придушит эту дамочку, если останется с ней наедине, а смены Нилу, по счастливой, конечно же, случайности никогда не совпадали с её визитами. Или с ними совпадал её обед. Ради неё они оставили в меню кофе по-сумерски — обычно сезонный напиток, появляющийся только перед Сабзерузом. Собственно, как и приготовление в джезве ввели только потому, что она так долго ругалась с управляющей на тему повсеместной потери патриотизма в гражданах, что госпожа Энтека решила попросту сдаться. Легче было обучить всех сотрудников, нежели спорить с мадам Фарузан. Мадам Фарузан и сама такая же колоритная, как джезва по-сумерски: из зёрен классической обжарки и ручного помола, медленно закипающих в традиционной, медной турке (пусть и не на разгоряченном песке Пустынного Моря, но и она живёт в современном мире, а не за пару веков до), с отчётливым национальным привкусом — щекочущие нос пряности из сушённого харра и сублимированный персик-зайтун на тонкой, ещё не осевшей пене. Она состоит сплошь из старомодных традиций, но поперёк — из современных вкусов. — Ред-ай… Нет, давайте лучше, блэк-ай, — насчёт вкусов Лайлы Кавех искренне беспокоится. Она приходит ближе к закрытию, потому что допоздна сидит в библиотеке Академии — во время сессии они пару раз делали это вместе, но вряд ли Лайла его запомнила. Зевая на ходу и сонно потирая глаза, заказывает эту жуткую штуку, которая вообще-то и на тот свет отправить может. Он всегда ещё раз повторяет ей заказ прежде, чем даёт оплатить. Ну так, чтобы удостовериться, что Лайла в здравом уме и твёрдой памяти, а не сонливом бреду заказывает этот контрольный выстрел по сердечно-сосудистой системе. Госпожа Энтека заставляла их пробовать каждый напиток, который вводила в меню, и, честно говоря, Кавеху после этой кофеиновой бомбы словно и впрямь в глаз прописали мощным хуком справа. По доброй воле вообще больше никогда пить такое не станет. В качестве пытки тахикардией ещё возможно, но вряд ли ему удастся остаться в живых. У Лайлы сумка через плечо явно перевешивает под тяжестью учебников, перманентный недосып фонарями под глазами прослеживается, а прощается она всегда так, что у Кавеха от тревоги мороз по коже пробегает: — И энергетик ещё пробейте, пожалуйста. — Тигнари задерживается – принимает поставку. Сделать тебе горячий шоколад, пока ждёшь его, Коллеи? — А питы с говядиной случайно не осталось? — Коллеи приходит под конец их совместной с Тигнари смены. Сначала робко топчется у входа, разглядывая кофейню через сложенные домиком ладошки, заходит только, если не находит взглядом Тигнари. С неподдельным интересом рассматривает новые цветочные горшки на первом этаже, на второй, к удобным диванам и длинным столикам, никогда не поднимается — надеется, что долго ждать не придётся. Кавех, когда у них совместные смены, на всякий случай придерживает в холодильнике пару мучных мешочков, которые она так любит. — Конечно, я сейчас попрошу разогреть тебе парочку. Коллеи всегда усаживается на первом этаже — за ближайшим к стойке бариста столиком, чтобы не пропустить Тигнари. Кавех знает, что она будет терпеливо ждать его до самого конца рабочей смены, а ещё знает, что она обожает горячий шоколад. Поэтому долго учился готовить его быстро, но по-настоящему. Когда надо не просто заварить растворимый порошок, а немного заморочиться: растопить в кипятке капли тёмного шоколада, взбить паровиком молоко в питчере и смешать, постепенно вливая. В конце обязательно сдобрить взбитыми сливками и с щедрой руки насыпать тёртой шоколадной крошки и мелких маршмеллоу в виде забавного, подмигивающего котика, которые Нилу старательно упрашивала закупить госпожу Энтеку (не только ради Коллеи, конечно же, Кавеху их тоже добавляет куда только может). Когда Тигнари освобождается, она обычно уже успевает доесть питу и в томительном ожидании гоняет по дну кружки осевшие сливки, пока Кавех чистит «тачку» и вымывает воронки для фильтр-кофе. — Пуровер, с солодовым фильтром. Бонусной карты нет, оплата наличными, — нет, всё точно зародилось здесь. Осенью второго курса обучения в Академии. С этого самого момента начались все кавеховские проблемы. «AsalRuhi» перестала быть просто кофейней, стоило ему впервые услышать его голос. Низкий. Уверенный. Бесстрастный. Ровный и гладкий, будто стылая вода. Кавех никогда не рассматривал посетителей раньше. Ну, тех прохожих, что забегали к ним в ежеминутной суете, не намереваясь задерживаться. Обращал внимание только на таких, как Дэхья, мадам Фарузан и Коллеи. Тех, кто приходил исправно, словно по расписанию. И научился различать их по звону входного колокольчика, по разномастной — размашистой или осторожной, упругой или нерешительной — поступи, недовольным вздохам и тяжёлому, торопливому дыханию. Его же уловить не мог долго. Он проскальзывал внутрь бестелесным призраком в толпе сиюминутных прохожих. Не выдавал себя определяющим темпом, потому что шаги у него всегда бесшумные, невесомые. Не дышал суетливо, потому что никогда и никуда не торопился. — Как мне подписать Ваш заказ? — Меня зовут аль-Хайтам, — а ещё он никогда не смотрел на Кавеха. Зато на него засматриваться можно было едва ли не до бесконечности: как он невыразительно забирал поднос с воронкой и медленно поднимался на более уединённый и молчаливый второй этаж или — если всё же оставался на первом — как он медленно перелистывал страницы книги, явно заинтересованный больше чтением, нежели миром вокруг себя. Кавех подолгу наблюдал за ним. Ему нравилось заставлять людей чувствовать эмоции — доводить до смущённого румянца ненавязчивыми комплиментами или смешить до широких улыбок. Ему нравилось впитывать, пропускать их эмоции через себя: порой это было отличным способом познать те чувства, которые до этого были ему незнакомы. Ему нравилось изучать людей по мимике: угадывать в нахмуренных бровях и серьёзном взгляде причину сосредоточенности или повод для злости в повышенном голосе. А аль-Хайтам всегда был для него закрытой книгой. Без аннотации и краткого содержания. Интригующей. Никогда нельзя было предсказать, когда он заявится снова. Влекущей. Невозможно было проследить, о чём он думает. Будоражащей. Его всегда хотелось ждать снова — вдруг у него, Кавеха, всё же получится. Может, он узнает его, раскроет сюжет, закольцует свои предположения в концовку. — Либо ты сейчас же подходишь к нему и просишь номер, либо перестаёшь сверлить его взглядом и принимаешься за работу, — Тигнари больно задевает его локтём по рёбрам, проходя к холодильникам, чтобы выставить на витрину закончившиеся комбо-обеды. — Сомневаюсь, что он услышит, даже если я попрошу, — тяжко вздыхает Кавех и с видом всетейватского страдальца растекается по стойке. — Видел его наушники? Как-то наткнулся в магазине на эту модель, решил заценить звук. Так вот, у них такое шумоподавление – я подумал, что оглох. А книжки? Ты его хоть раз без них видел? Уж не знаю, что там за чтиво, но ему не то, что на меня, на весь мир до фени… — Тогда кончай слюни пускать и помоги мне! — Да не пускал я на него слюни! Тигнари вздёргивает брови так высоко, что те теряются за крашеной челкой, и так выразительно пучит глаза, что Кавех без слов слышит его саркастичное «кого это ты обмануть пытаешься?» — Неужто у моего райского птенчика весна в душе поёт? — голос Дэхьи слышится над головой ехидным смешком. Кавех сначала думает, что ему показалось, потому что он точно уверен, что сегодня — воскресенье, а на часах — около полудня. Чего бы ей переться сюда, в центр, в свой последний перед рабочей неделей выходной? — Ага, вон на того парня в углу заливается, — но Тигнари отвечает ей, и Кавех подрывается, смотрит немного удивлённо, а потом видит за спиной Дэхьи высокую девушку, что-то увлечённо печатающую в телефоне. — Вы чего это тут делаете? — То-то ты и не рад мне? — Дэхья щурит на него густо подведённые глаза, но губы её не изгибаются в привычной усмешке, и Кавеху вмиг становится стыдно. — Да нет же! Просто не ожидал вас встретить, сегодня же выходной… — Ой, да я же пошутила, не шугайся ты так, — она отмахивается, сверкнув парой массивных золотых колец, и одно похожее Кавех замечает на шее девушки позади неё. Дэхья оборачивается с загадочной усмешкой, смотрит, куда недавно указал ей Тигнари, и, заговорщически подмигнув Кавеху, бойким стуком каблуков направляется прямиком к аль-Хайтаму. Сначала хочется перепрыгнуть через кассовую стойку, побежать за ней и остановить, но он же не псих. Да и она быстрее кинет его на прогиб, уж тут сомневаться не приходится. Поэтому Кавех лишь ошарашенно наблюдает за тем, как Дэхья подходит к уединённому столику в отдалённом углу кофейни и, бесцеремонно сев напротив, забирает у аль-Хайтама из рук книгу. Потом, когда тот вдруг поворачивает голову и смотрит прямиком на Кавеха, хочется спрятаться, провалиться под землю, да просто исчезнуть куда-нибудь. Что он, собственно говоря, и сделал, юркнув под кассовую стойку. — Идиот, — вздыхает Тигнари, жмуря веки и отворачиваясь от него с таким лицом, словно знать его никогда не знал, мол, этот умалишённый со мной до этого даже одним воздухом не дышал. — Ты серьёзно? — Нилу смотрит на него с той самой надеждой в глазах, когда всё, что хочется услышать – это сиюсекундное опровержение. — Что мне сделать, чтобы посмотреть на это вживую? — сквозь безудержный смех кое-как проговаривает Сайно, откинувшись на спинку барного стула. — Продай свою золотую колоду «Призыва семерых», — огрызается Кавех, корча ему гримасу. И тут же смывает её с лица глубоким глотком красного сухого. Всё пошло не так, когда Нилу и Тигнари впервые заставили его пойти с ними в ресторанчик на углу вместо того, чтобы ошалело торопиться домой. Сопротивляться им было почти что невозможно, особенно учитывая, что ему угрожали. Нет, правда угрожали — Нилу клялась, что защекочет Кавеха до смерти, а ещё, что больше никогда не угостит его своим падисаровым пудингом домашнего приготовления и не сделает ему карамельный фраппе. Столь изощерённую пытку он бы просто не пережил, поэтому пришлось согласиться. Они тогда сильно засиделись: ресторан уже готовился к закрытию, когда им приносили чек. Кавех уже мысленно прощался с зарплатой, которую придётся выложить на дорогу, но Тигнари любезно предоставил ему место у себя дома — на диване в гостиной. Поначалу было неловко, всё-таки в отличие от Кавеха и Нилу, живёт он не один. Но Тигнари уверил его, что всё в порядке: Коллеи он нравится, а Сайно всё равно возвращается слишком поздно, так что выбора у него уже не останется. Всё стало ещё хуже, когда в итоге это вошло в привычку: они начали подстраивать график смен на совместные выходные, стали всё чаще оставаться у Тигнари и даже умудрялись заставлять Сайно брать отлучки в участке. И вот теперь, полностью смешав рабочее с личным, оказались в точке невозврата: сидят и обсуждают проблемы Кавеха. Проблемы, которых у него вообще-то нет — они всё придумали, какие у него могут быть проблемы. Ну, кроме пары долгов по факультативным дисциплинам, но это совсем другое, поправимое. — И что было дальше? Что случилось? — Нилу подаётся вперёд к Кавеху через весь стол. Смотрит, широко распахнув глаза и сияя предвкушением. Ну конечно, она надеется на выдающееся продолжение истории. Наверняка уже напридумывала себе всякого. — Только не говори мне, что на этом всё закончилось? — Откуда ему знать, Нилу? — Тигнари отпивает из своего бокала. — Он ползком свалил в кладовку и не вылезал оттуда, пока смена не закончилась! Спасибо, что посетителей было не так много – видно, все на праздники разъехались. Не то прибил бы на месте. Да, он струсил! Ну а кто бы на его месте поступил иначе? Вряд ли бы кто-то из знакомых Кавеха смог сохранить непоколебимое спокойствие и изящно ответить на действия Дэхьи. Серьёзно, что ещё ему оставалось делать? — Значит так, — Нилу угрожающе тычет в него десертной ложкой с дрожащей горкой падисарового пудинга. — Когда он придёт в следующий раз, ты просто обязан с ним заговорить! Не решишься, мы с Тигнари обязательно поможем. — Не имею никакого желания в это учас… — конец фразы тонет в шумном покашливании и звучном стуке под столом. Отдышавшись, Тигнари безапелляционно заявляет: — Нет, всё ещё решительно отказываюсь. Впрочем, стараться им не приходится — аль-Хайтам не приходит. Ни на следующий день, ни через неделю, ни даже в течение месяца. Сначала Кавех даже не заметил: близилось лето, и госпожа Энтека занялась изменением меню на сезонный лад. От количества новых напитков кружилась голова: там были и смузи из зелёных яблок и фруктов харра, и милкшейк с персиками-зайтун, и айс-латте на основе батч-брю с сиропом из орехов аджиленах и взбитыми сливками, и лимонад с сумерской розой. Дэхья перепробовала всё, что только успевала увидеть под стикером «новинка!», Коллеи нравились авторские лимонады, и только мадам Фарузан и Лайла не спешили изменять своим предпочтениям (хотя Кавеху удалось однажды убедить Лайлу попробовать двойной эспрессо-тоник на основе лайма). Отсутствие аль-Хайтама навалилось внезапно — Кавех перед закрытием смены зашёл запереть кладовку и заметил на стеллаже чайник с изогнутым тонким носиком для пуровера. Им так давно не пользовались, что убрали из рабочей зоны, дабы не мешался среди остального, более необходимого оборудования. Необъяснимая тоска по воронке наступила позже, когда наплыв летней суеты пошёл на спад и часы запары вернулись к привычному расписанию: утром часов до десяти, время обеда и ещё немного вечером, под конец рабочего дня у офисных клерков. — Не хмурься так, тучи нагонишь, — Дэхья, не отходя от кассы, перемешивает трубочкой инжировый латте с миндалём. — Я не хмурюсь, — бурчит Кавех и на деле мрачнеет только пуще, наблюдая, как она безжалостно топит в напитке узорчато выложенные на молочно-фруктовой пене миндальные лепестки. Конечно, зачем ценить его старания. — Ты из-за аль-Хайтама нос повесил? Неужто он отшил тебя? — взгляд у неё – из-за спущенной на спинку носа оправы солнцезащитных очков – пытливый и выжидающий. Лёгкая вспышка раздражения поскреблась о грудную клетку, точно решившая подточить когти кошка. Кавеха едва ли можно было уличить даже в наивной влюблённости, так чего ж все они так зациклились на этом аль-Хайтаме, словно они несколько лет встречались и сейчас переживают кризис отношений? — Вы выбрали не лучший способ поднять мне настроение. — Да брось, птенчик, не стоит так реагировать на его слова. Вот что он тебе сказал, давай, пожалуйся мне. — Скорее, у меня вопрос, что вы ему сказали, — выразительно подчёркивает Кавех, сложив руки на груди. — С того дня я его больше тут не видел. — Я вообще ему ни слова про тебя не говорила. — Да ну? — Ага, — сдвинув очки на лоб, невинно улыбается Дэхья. — Я спрашивала, когда он собирается вернуться к тренировкам – аль-Хайтам ходит в бокс-клуб, где я работаю. — Ходит в бокс-клуб? — неверящим тоном глухо повторяет за ней Кавех. — Разочарован? — С чего бы вдруг?! — Может, ты хотел, чтобы я поговорила с ним о тебе? — накрашенные красной матовой помадой губы тянутся в широкой открытой улыбке, обнажая ровный ряд зубов. — Упаси меня Архонты! — голос его едва не повышается до крика, но удаётся вовремя себя одёрнуть и свести всё до рассерженного шёпота. — Тогда почему ты так нервничаешь? — Дэхья совсем уж не по-деловому и тем более вопреки всем предписаниям клиентской этики опирается на стойку бариста и вглядывается в лицо Кавеха. — Ты знаешь, что у тебя уши горят каждый раз, когда я права? Эта женщина сведёт его с ума, не иначе! Ну как так можно? Кто так делает? Нет, это невозможно терпеть! И где вообще, извините на милость, носит Тигнари? — Прошу прощения… — раздаётся голос за спиной Дэхьи. Спокойный, с подчеркнуто вежливой интонацией, но просачивающимися наружу нотками тонкого, едва уловимого раздражения. — Извините, госпожа, но если вы уже забрали свой заказ, то прошу не мешать другим посетителям его сделать, — дежурная приветливая улыбка – не широкая, но и не скупая; ненавязчивая, одними губами – ещё только просится на губы, но скулы у Кавеха уже сводит: так старательно он силится не потерять остатки самообладания. — Конечно-конечно, — Дэхья на прощание чмокает воздух между ними и, крутанувшись на каблуках, бойко стучит шпильками к выходу. Кавех пользуется образовавшейся паузой: выставляет на холодильной витрине свежие порции падисарового пудинга и заварного крема с сумерской розой, проходится по стойке антисептической тряпкой и аккуратно раскладывает на виду ламинированное меню. Это занимает всего пару минут общего времени, и если бы Кавех занялся этим чуточку позже, то, наверное, в сущности ничего бы и не изменилось. По крайне мере, для всего остального мира. Не для Кавеха. Если бы он не опустил глаза и не пытался за этими действиями скрыть вспыхнувшие предательским румянцем щеки, а сразу посмотрел на следующего в очереди посетителя, то его наверняка хватил бы удар прямо на том самом месте. Да, определённо так и было бы. Однако всего несколько рутинных действий порой способны собрать мысли в кучу и иной раз приносят поразительный покой душе, томящейся непонятным беспокойством. Равно как и сейчас. Кавех поднимает голову, немного погодя в мирной обыденности, и эффект неожиданности срабатывает уже не так шокирующе. — Пуровер с солодовым фильтром, — аль-Хайтам заканчивает стучать по сенсору мобильника и преключается на Кавеха. — Бонусной… — Бонусной карты нет, оплата наличными. — Верно, — хмыкает аль-Хайтам, всё ещё удерживая взгляд. И это так непривычно. Сегодня отчего-то всё кажется в нём непривычным, хотя внешне он совсем уж обычный: педантично опрятный и выглаженный до острых углов воротника-стойки, в обыденном хладнокровном спокойствии, разве что волосы у него в разные стороны штормятся неровным прядями, да наушники... Точно, наушники. Они не надвинуты на уши, изолируя его от суетной симфонии звуков, а висят на шее. Аль-Хайтам достаёт из строго кожаного бумажника несколько купюр — Кавех знает, что там пятьсот двадцать моры, ровно и без сдачи, но всегда на всякий случай пересчитывает. — Ожидайте, заказ будет готов минут через пять. Кавех протягивает ему чек с номером заказа и тут же включает чайник, предварительно выставив необходимую температуру кипения. Аль-Хайтам отходит от кассы, но на второй этаж не поднимается, направляется даже не в сторону своего любимого уединённого места в дальнем углу кофейни, а садится за ближайшим к стойке выдачи столиком. И наблюдает. Пристальное, прожигающее внимание чувствуется подкожно, где-то на уровне условных ощущений. Так не бывает, когда человек вроде бы и смотрит на тебя, но на самом деле куда-то сквозь, потому что ему просто нужно на чём-то сфокусироваться. Так бывает, когда человек смотрит внутрь тебя. Пуровер требует тщательной подготовки: Кавех всегда предварительно промывает бумажный фильтр, слегка встряхивает воронку после того, как насыпает кофе, чтобы удостовериться в равномерном распределении, и внимательно следит за таймером после предсмачивания. Пуровер требует точности — в настраивании помола, измерении необходимой граммовки, определении оптимальной температуры воды. Пуровер требует концентрации. Особенно при интервальном вливании. Однако под изучающим взглядом сосредоточиться получается с трудом. — Заказ восемнадцать ноль один, пуровер для аль-Хайтама, — озвучивает Кавех не своим голосом, баюкая в руках стеклянный чайник, потому что Тигнари как-то сказал ему, что насыщенный кислородом кофе раскрывает себя куда интенсивнее. Про солодовый фильтр он не говорит, потому что такого просто не существует: есть бумажные, нейлоновые, металлические, тканевые, но они влияют не на придание вкуса, а на его изначальное раскрытие. Тут всё дело в зёрнах. И всё же Кавех ни разу не поправил аль-Хайтама. Ведь это не столь важно, если они понимают друг друга. Аль-Хайтам забирает поднос с воронкой уже не впервые, но только сейчас вдруг закрадывается мысль, что он и сам как пуровер. Но обязательно такой, как делает именно Кавех: не на традиционно принятых для фильтр-кофе натлановских зёрнах, а на сумерских — обязательно светлой обжарки и мелкого-мелкого помола, с выверенными до миллиметра таймингами, граммовками и температурами. Такой, какой получается только у Кавеха — крепкий, с ярким смолистым ароматом чёрного кардамона и насыщенным бисквитным вкусом поджаренного солода из-за выбранных зёрен, отдающий цедровой горечью кислотности после обжарки. Кавех по привычке поставил заказ на выдачу так, чтобы кто-то заказ выдал, но ни Нилу, ни Тигнари сегодня не на смене (зато Кавех, конечно, работает, а как же иначе, деньги должны зарабатываться). И Аль-Хайтам, обычно держащий дистанцию, тянется за подносом, наклоняется ближе, а запах его тоже оказывается похож на вкус кавеховского пуровера: глубокий и многоуровневый, раскрывающийся постепенно. Сначала улавливаются нежно согревающая пряность и щекочущая свежестью нос камфора, такие идеально гармонирующие в своих пропорциях и дающие баланс в жаре специй и альдегидной сырости, как после продолжительного природного ливня. Потом оседает в воздухе мускусно-кожаной естественностью, оставляя на задворках лениво пробивающийся цитрус, который успевает лишь выглянуть ненадолго за быстротечные секунды их более тесного контакта. Пара лет работы в «AsalRuhi» привила дурную привычку проводить аналогии между людьми и напитками, поэтому Кавех то ли в силу своего богатого воображения, то ли под влиянием рабочих издержек невольно взял за манеру угадывать — по голосу, мимике, жестам — в незнакомцах заказы до их произнесения вслух и оценивать непроизвольно соответствие между выбранным напитком и самим человеком. Моментами это работает весьма показательно. Например, мадам Фарузан. Она, такая несвойственно возрасту консервативная, выбирает нестареющую классику с чётким национальным оттенком. Или взять вот Коллеи. Робкая и застенчивая, она предпочитает напитки, которые трудно испортить: чтобы даже при возможной неопытности бариста, был шанс не давиться из обусловленной собственной нерешительностью вежливости. Порой система оправдывает себя слишком уж вычурно, хотя сначала довольно интересно. Та же Дэхья. С ней непросто, но хотя бы увлекательно, потому что она любит всё новое и призывное, такое, что всегда привлекает внимание. С Нилу же только «непросто». Она, такая воздушная и лёгкая в собственной мечтательности, неизменно вводит Кавеха в замешательство при их утренней традиции — «чашечка кофе для себя перед тысячью кружек для других», потому заказы у неё такие же пространно креативные. То «сделай мне что-то, что отражает мою душу», то «хочу попробовать на вкус свободу». Хотя чаще всего всё довольно обыденно, наподобие эмпирического метода познания, но со своими индивидуальными особенностями в итоговом анализе. Особенно со стандартными заказами. Кавех с ходу понимает, что Лайла — отвратительный «спаситель студентов» блэк-ай с его убойной дозой адреналина и возможной тахикардией в последствиях, Сайно — двойной американо, типичный представитель каждого районного полицейского участка, а Тигнари даже с неоново-зелёным скрытым окрашиванием и в тяжелых, высоких берцах на тракторной подошве — вполне себе ожидаемый капучино без кофеина на миндальном молоке с мятным сиропом. Вот и Аль-Хайтам — идеальный пуровер. Тот самый, что с первого взгляда является отличным выбором для тех, кто любит простоту и предпочитает не заморачиваться, но на самом деле, куда более неоднозначный, сложный и глубинный. — Хотите что-то мне сказать? Почему так смотрите? — Кавех понятия не имеет, как именно он смотрит на аль-Хайтама, но понимает, что делал это слишком долго. — Просто у вас красивое лицо, — застигнутый врасплох внезапным вопросом мозг еще не успел подобрать правильный, не несуразный ответ, за который потом не будет стыдно, и язык, его главный враг, действует против всякого стеснения, выдавая первое, что приходит в голову, но вообще-то должно оставаться только там, в мыслях. — Я часто это слышу, — будничным тоном, без тени смущения отвечает аль-Хайтам, пока Кавех, осознав, что только что сказал, мечтает не умереть на месте от стыда, но старательно держит дежурную улыбку. Молчание повисает между ними затянувшимся зрительным контактом. Аль-Хайтам глядит в упор, но его взгляд — прямой, но невыразительный — не вызывает напряжения. Разве что только неловкость, да и та от того, что Кавеху сложно понять, о чем он думает, как оценивает его. — Почему так смотрите? — спрашивает чужими словами, но своим тоном: обличающим внутренние переживания и выдающим с головой. — У вас красивая улыбка, — звучит незамедлительный ответ. — Спасибо, я тоже довольно часто это слышу, — Кавех ведет головой в сторону, пряча лицо, потому что уголки губ непроизвольно тянутся шире и сквозь рабочее дружелюбие пробивается искренний смешок. Аль-Хайтам со своим непроницаемым выражением лица и бесстрастным голосом всё ещё словно закрытая книга для него. Но теперь её автор уже понемногу обнажает содержание: пока только приоткрывает переплётную крышку и даёт ознакомиться с оглавлением, держа на коротком поводке интриги. Однако и этого на данный момент более, чем достаточно, потому что Кавех, жадный до всякого рода загадок, не может упустить возможность поломать голову в поиске ответа на все свои вопросы.