Любовь с вишнёвой косточкой

Вдох на прощание

Пообещай мне всё изменить

Так бесполезно, это не честно

Падая в бездну, любить

***

      Казалось, что этот взгляд прожигал черепную коробку, достигая до самого мозга, проникая в мысли. Запах карамели смешивался с ненавистным запахом гари из-за сигарет, но этот контраст ей нравился. Нравился куда больше, чем запах Никиты, в который она пыталась влюбиться. Кажется, карамель ей больше по душе.       Агата чувствовала, как и до того неспокойное сердце начало учащённо биться, и в помещении стало до одури жарко. Хотелось снять с себя всю одежду, лишь бы почувствовать хоть немного холодка, но, увы, и это бы даже не помогло — дело было вовсе не в температуре воздуха, а скорее в человеке. И этот человек, не отрывая глаз, смотрел и, похоже, пытался что-то сказать. Цой видел, какая реакция была у Агаты на банальные прикосновения, и его это наводило на ряд вопросов, которые вот так просто задавать в лоб девушке не хотелось. Он знал, что она не ответит.       — Пойду посмотрю, как там Ира, — полушёпотом произнёс Виктор и бесшумно вышел из кухни.       Смольская не спала. Стресс и слёзы не давали упасть в сон, хотя ещё минут десять назад хотелось спать. Ира металась по кровати, не зная, куда себя деть. Потом, всё же ей надоело лежать пластом, и она встала с постели, подходя к окну и распахивая занавески. Она открыла форточку, рукой начала на ощупь искать сигареты, лежащие где-то в кармане брюк. Закурила.       Первая сигарета ушла быстро, и стало даже как-то печально, но потом Ира взяла вторую, ощущая себя куда лучше. Никотин, как бы она себя не уверяла в обратном, не помогал. Возможно, немного утешал, затуманивал разум, но не более. Сигареты заканчивались, а мысли и влюблённость к Каспаряну — нет. И это до боли коробило, и заставляло в истерике чуть ли не бегать по комнате. Со стороны могло бы показаться, что Ира — сумасшедшая, сбежавшая из дурдома. Смольская ходила по комнате довольно быстро, но очень большими шагами, стараясь зациклиться на чем-нибудь другом — например, сколько дней осталось до Нового года, или же, сколько на улице проходило мимо людей. Она пыталась таким образом утихомирить голову, в которой был только Юра.       И когда она успела превратиться из сильной, холодной и независимой Ирины в слабую, плачущую и влюблённую дуру? Ира чувствовала, как медленно угасала. Чёрт. Надо же было на одни и те же грабли наступать!       Виктор зашёл в комнату, когда Ира сидела на табуретке возле окна и вся тряслась — то ли от холода, то ли от плача. Цой аккуратно прошёл дальше, взял одеяло и накинул на плечи девушки, садясь сзади неё на кровать.       — Ир, — Виктор не мог видеть женских слёз. А если видел, то ему самому становилось не по себе, и он пытался любыми способами помочь.       — Витя, ничего не говори, я тебя очень прошу, — проскулила Смольская, подгребая под себя ноги и утыкаясь в коленки лицом. Удивительно, что на такой небольшой табуретке она поместилась полностью.       — Говори ты. Выговорись. Обещаю молчать.       Ира подняла голову, развернула её к Цою, сщурилась и язвительно произнесла:       — Ты ведь знал, что он ещё был в отношениях с Джоанной? Да? — Ира уже не плакала, старалась только утихомирить собственное дыхание. — Он мне ничего про неё не рассказывал. Вообще ничего, — она вновь стала ходить по комнате, ища ответы на вопросы. — Почему он молчал? Две недели? Нет, даже три! Три недели мы с ним каждый день были, общались, трахались! И знаешь что, Вить? Он молчал, — заводилась Смольская, переходя на рык, нежели на крик. — А сегодня я вижу на пороге его квартиры её! Она будто бы даже не удивилась, не прогоняла меня. Это что, не впервые? Если так, то я просто влипла по полной, а если нет, то почему бы сразу не сказать, мол: «Ир, извини, у меня есть девушка, у нас с ней сейчас просто очень трудный период в жизни, поэтому я и трахался с тобой; ну а так я её люблю, прости, Ир!», — выпалила девушка, беря в руку очередную тарелку и бросая её в стену.       Цой подскочил с места и оттащил девушку в противоположную сторону от места, где лежали осколки.       — Если бы он сказал раньше, может быть, я бы его поняла и простила. Разошлись бы без ссор! А сейчас… сейчас я не знаю, что дальше. Я даже не от него это узнала, Вить, понимаешь?       Виктор сел рядом с Ирой, накрывая её одеялом. Она послушно укуталась, уткнувшись лицом в плечо Цоя.       — Я его не оправдываю, но и не обвиняю. Запутался, забылся и влюбился, — вздохнув, ответил Цой. — То, что он не сказал тебе раньше про Джоанну, да, беда. Я сам молчал, потому что не люблю лезть в чужую личную жизнь. Да и я, честно говоря, думал, что вы решили этот вопрос. Видимо, нет, — он обнял девушку за плечи, притягивая её ближе. — И с Джо плохо вышло. То, что произошло сегодня, гораздо хуже, чем было до твоего появления...       — А что было до моего появления? — заинтересованно спросила Смольская.       — Уверена, что хочешь знать?       — Так, Цой, говори уже! Правду, и ничего кроме неё!       Очередные гастроли проходили душно. Причём буквально. Новый продюсер был не самым любимым человеком в коллективе, отчего конфликты возникали на пустом месте. Впервые с продюсером начал конфликтовать Гурьянов, который называл Айзеншписа злобным карликом. Юрий не выдержал и сказал тогда впервые: «Всё — я ухожу, я не могу это больше терпеть, он меня оскорбил». Цой их тогда помирил, и вроде конфликтов больше не было. Почти.       На одном концерте Каспарян нашёл девочку — молодую, красивую, эффектную, но грубую и очень не серьёзную. Тогда он уже состоял в отношениях с Джоанной и дело шло к свадьбе. Юра таскал эту особу за собой везде и всегда, в том числе и на репетиции. На одну из таких незамысловатых репетиций пришла и эта барышня, оскорбив Айзеншписа. Причём не каким-то злобным карликом, а гораздо более изощерённо. Продюсеру это не понравилось, и он, спустя неделю, когда ребята уже были в Москве, поведал про похождения Каспаряна Стингрей. И не только про эту девочку, а про нескольких других. Джоанна тогда не устраивала истерик, скандалов. Всю ночь проплакала, а потом уехала в Штаты к отцу и маме, которые ещё месяц пытались успокоить несчастную.       — Как-то так, — подытожил мужчина. — Наверное, слишком много для тебя информации в этот день, Ир.       — Да нет, всё ок! — саркастично выпалила она, руки разбрасывая в стороны и с истерикой в глазах смотря на Цоя. Тот пожалел о том, что рассказал. — Спасибо, что хоть что-то рассказал, а не как… как этот козёл!       У Иры на языке вертелись более нецензурные выражения для Каспаряна, но она решила их приберечь для личной встречи, потому что высказать хотелось многое.       — Люди меняются, Ир. Нужно переговорить это лично, иначе с ума сойти можно будет.       — Люди — да, меняются, а козлы, Вить, нет.       Ира уже успокоилась, но под рёбрами неприятно щемило. Она стала бездумно смотреть в стену, пытаясь что-то ещё сказать, но ничего хорошего говорить не хотелось — хотелось лишь плохое. Она злилась на Юру, в чём-то на Джоанну, но потом понимала — Стингрей ни в чем не виновата. Ира сравнивала себя с американкой. Единственное, в чём они были схожи, — так это в том, что им обеим лгал один тот же человек, которого они, кажется, любили. И если так, то Юра, похоже, не любил никого.       — У меня был мужчина. Женатый. Мы с ним встречались долго, а он все говорил, что разведется с женой… — шёпотом заговорила Смольская. — Но я его будто и не любила его никогда. Может, влюблённость и желание быть во внимании взрослого мужчины затмили мой разум. А потом я поехала на ваш концерт… И… встретила Юрку.       — Удивительно, что год назад ты писала о нём статьи, где выражала явную нелюбовь к нему, — усмехнулся Цой.       Холодный ветер пополз по ногам, поэтому Цою пришлось закрыть форточку и запахнуть занавески.       — Да я никогда не питала негатив ни к Кино, ни к тебе, ни к… Юре. Просто писала, но ощущения были, мягко говоря, не очень. С одной стороны — внутри коробило, а с другой — я получала деньги, причем, Вить, неплохие.       — Мда уж…       — Вить, ты не подумай, я не продажная. Отец болел серьезно, я искала деньги на лечение, потом реабилитация… Простой журналисткой зарплаты бы не хватило, — Ира тяжело вздохнула, но внутри стало легче — груз упал, а все мысли, которые разрывали голову, испарились. Больше не было тяжести, стало легче.       — Все в порядке. Сейчас ты открылась для меня с другой стороны, Ир. Нет ничего плохого, что ты помогала своему близкому человеку… Ради близких, особенно любимых, нужно идти до конца, как бы больно не было… — как-то чересчур грустно прошептал Цой, тем самым привлекая внимание девушки. — Даже, если ты этим близким и любимым не особо и нужен.       Ира смотрела молча, но было видно, что ей интересна смена настроения и эмоций у Цоя. Какая-то меланхолия — совсем нехорошая — накрыла его сознание.       — Мне хочется продолжения твоих мыслей, — протянула Смольская, укладываясь спиной на кровать.       Виктор не успел и слова сказать — в проёме двери показалась Агата.       — Там Юра пришёл. В коридоре стоит, — тихо, но уверенно произнесла Лучезарная.       Глаза Иры, заплаканные и не выражавшие до этого ничего, кроме разочарования, вдруг зажглись, а любовь, которая чувствовалась ранее только от одного упоминания о Каспаряне, вдруг исчезла (либо же так показалось только Цою) и появилась ненависть вперемешку со злостью.       Смольская с яростью откинула одеяло и пошла в коридор, где стоял Юра. Он бегал взглядом по силуэту девушки, пытаясь что-то сказать, но ничего, кроме невнятного бормотания, не было.       Ира сделала несколько широких шага к мужчине, впечатывая в его щёку мощную оплеуху. Каспарян со стоном схватился за место удара, прикрыв глаза и повернув голову в сторону. Его чёлка опустилась на лоб, закрывая тем самым глаза.       — Не смей сюда больше приходить. Никогда. Слышал?       — Котёнок…       — Замолчи! Закрой свой рот. Просто заткнись! — Смольская попробовала унять дрожь в конечностях, но колени предательски подрагивали. И если раньше они дрожали от близости с этим мужчиной, то теперь — от ненависти.       Юра попытался объясниться, но Ире больше не хотелось ничего слышать — она вытолкнула мужчину, напоследок назвав того всеми нецензурными фразами, которые крутились на языке уже весь день.       Усталость резко накрыла с головой. Ире захотелось лечь спать, забыться, но пить алкоголь не хотелось, а спать из-за стресса было никак.       Тем временем, пока Ира разбиралась в себе, своих чувствах и с Юрой, в комнате сидели Агата и Виктор, которые только молчали и многозначительно переглядывались. Они слышали все крики, которые происходили за стенкой.       Агате было страшно — всё это напомнило ей родителей. Она зажмуривала глазки, сжимала кулаки, но не плакала. Цой бы не понял.       — Солнце село… — задумчиво произнёс Виктор, чтобы хоть как-то разбавить ситуацию, которая ухудшалась с каждым криком Иры. Виктор хотел пару раз подскочить и оттащить Смольскую, но решил не вмешиваться — это их дело. — А моё солнце ещё не зашло…       Агата удивлённо глянула на мужчину, тем самым пытаясь спросить значение его слов, но Цой не обратил внимания на этот взгляд, продолжая смотреть за окно.       В комнату вошла Ира. На ней не было лица: пустые глаза оглядели друзей, а потом от усталости прикрылись.       — Я хочу одна побыть. Пожалуйста.

***

      Вечером заметно похолодало, отчего Агата сильнее укуталась в пальто и стала смотреть на небо, усеянное звёздами. У неё дома был телескоп, когда-то подаренный отцом, стоявший без дела уже более года, скапливая на себе пыль. Почему-то руки не доходили до него, впрочем, и желания особого не было — всё уходило в учёбу, а сейчас — в работу.       Агата несколько волновалась про университет, считая, что отец поступил неправильно — не нужно было уходить в академ. Только вот отца не переубедить никак, потому что если он сказал, значит так будет, и оспаривать это решение нельзя. Но, на самом деле, Агата с этим смирилась — у неё появилась интересная работа, которая приносила только положительные эмоции; новые люди, и, может быть, друзья?       У Агаты никогда не было настоящих друзей — так, знакомые и одноклассники, а теперь вовсе однокурсники. И Никита, о котором она не вспоминала весь день, отдавая всю себя Ире. А сейчас, вспомнив о своём парне, Агата ничего не почувствовала — никаких бабочек, никакого «ёканья» сердца, ничего.       Сзади послышалась открывающаяся дверь подъезда, а потом на плечо Агаты опустилась ладонь Цоя. Девушка вздрогнула, развернула лицо, чтобы увидеть Виктора.       — Садись, подвезу, — он указал на машину.       — Да я сама доберусь… — прошептала Агата, ощущая, как сквозь ткань куртки просачивалась тепло руки мужчины, которая по-прежнему лежала на плече.       — Не говори глупостей. На улице холодно, ты замёрзнешь.       Агата, шмыгнув носов, всё же юркнула в салон, правда, пока что холодный. Пришлось ждать несколько минут, чтобы двигатель прогрелся.       В вечернее время, Москва превращалась в мистическое и загадочное место. Улицы, обычно оживленные днем, становились тихими и пустынными. Огни из окон многоквартирных домов мерцали в темноте, создавая атмосферу загадочности. На улицах виднелись отдельно стоящие фонари, освещающие пустынные переулки. Тени от старых зданий бросались на дорогу, создавая игру света и тени. Вдалеке слышался шум редко проезжающих мимо автомобилей и скрип старых трамваев. Некоторые люди продолжали беспокойно спешить по своим делам, а другие же, в свою очередь, наслаждались тишиной и спокойствием улиц в этот час.       Вечерняя Москва казалась каким-то особенным и волшебным местом, где время останавливалось и все привычные шум и суета уходили на задний план. В это время было ощущение, что город раскрывал свои тайны и загадки, приоткрывая занавес на свою настоящую сущность.       — Агата, давай на «ты»? — прервав томительную тишину, спросил Цой, мельком кинув взгляд на девушку.       — Давайте, — согласилась, а потом резко опомнилась. — В смысле, давай! — хихикнула она, отрывая взгляд от окна и смотря на Виктора. — А могу задать вопрос?       — Давай.       — Когда сегодня Юра пришёл к Ире, я пошла в комнату, а вы там говорили, что близким и родным особо не нужны. О ком это? — осторожно спросила девушка, боясь негативной реакции.       — О моей бывшей возлюбленной, — спокойно ответил Виктор, удивляясь самому себе — ему всегда давалась тяжело эта тема, а тут он так спокойно об этом сказал, что, будто бы, гештальт закрыт. — Несколько лет назад я расстался с Марьяшей, моей женой. Она же — мама моего сына Сашки. Расстался из-за женщины, которая захватила мой разум и сердце, а потом оказалось, что я не особо-то ей и нужен был. Знаешь, отпустил одну ради другой, чтобы потом остаться в конечном итоге с самим собой, — печально усмехнулся Цой, ловя встревоженный взгляд Агаты. — Это уже тема никак не касается моего сердца — я ничего не ощущаю от разговоров об этом просто потому, что давно простил и отпустил. Остаётся жить дальше, Агата.       — Это так грустно и больно, — Лучезарная уткнулась в пейзажи города, боясь посмотреть на мужчину. — Я очень боюсь этого…       — Чего?       — Того, что я буду любить, а меня — нет. Или же, что меня оставят ради другой женщины…       — Марьяна — потрясающая женщина. Но, поверь, там слишком много подводных камней, из-за которых мы и расстались. Другая женщина — было самым последним, почему я её оставил. Хотя, если бы не оставил, всё, может быть, было иначе… — Цой припарковался возле подъезда Агаты. — Тебе не стоит забивать этим голову, поверь. Лучше готовься к ближайшему туру.       — Как никогда готова, — кивнула Агата и улыбнулась во все тридцать два. — Ладно, я пойду. Пока?       — Пока.       Лучезарная забежала в свой подъезд, ощущая, как что-то приятное разлилось под рёбрами, а в грудной клетке чувствовались глухие удары сердца.       Оказавшись в ощутимо тёплой квартирке, Агата быстро скинула обувь и верхнюю одежду, пошла в зал: на диване сидела мама, смотрела телевизор и пила чай. Она выглядела сосредоточенной, но вместе с тем — милой и уютной.       — Мамочка!       — Агатёнок, доченька, — женщина, оставив кружку с чаем в сторону, подозвала девушку к себе.       Агата, забравшись на диван с ногами, уткнулась в бок мамы, ощущая, как та обняла её и поцеловала в макушку. Агата опустила голову на грудь мамы, ощущая, как её сердце билось медленно, и, казалось, что вовсе не билось. От мамы пахло домом — её приготовленным печеньем и зелёным чаем...       — Мам, прости меня, пожалуйста, — Лучезарная-младшая уткнулась в плечо женщины, обнимая её ещё крепче. — Я очень тебя люблю, очень… Мы так мало стали проводить время из-за моих дел…       — Доча, всё в порядке. Я не обижаюсь, — заверила мама, гладя девочку по голове.       — Ты была права. С Никитой не стоило связываться… Но я его люблю, мам, — по щекам потекли слезинки, впитываясь в домашний халатик Елены.       — Если ты его любишь, солнышко, то почему не стоило связываться? Он тебе делает больно? — она обеспокоенно всмотрелась в глаза дочери.       — Нет, — соврала Агата, чтобы мама не беспокоилась лишний раз. — Просто он… немного специфичный.       — Любовь — это хорошо, особенно если взаимно. Доченька, я приму любой твой выбор.       — Спасибо, мам, — Агата заулыбалась.       — Я там чай заварила, днём купила сладости всякие на рынке. Пойдём? Или тебе ужин разогреть?       — Да я и то, и другое буду.       — Ну пойдем, тогда сейчас разогрею…

***

      Всю ночь Цой мешал союзу верхнего и нижнего век. Голова была забита разными мыслями, и каждая — «круче» другой. Он курил, лежал, смотря в потолок, пытался что-то написать для будущего альбома, а потом опять курил, и так до самого раннего утра, когда неплотно закрытая форточка распахнулась от яростного ветра. Виктор вдруг опомнился, закрывая окно и идя в сторону кухни. Там заварил себе чай, считая, что на кофе нет настроения, и стал готовить завтрак, несмотря на тошноту. Лучше поесть, чем нет.       Яичница с помидорами, бутерброды с сыром и маслом идеально заполнили пустой желудок, а выкуренные две подряд сигареты неплохо завершили утреннюю трапезу.       В конце, концов, желание поспать настигло совсем внезапно — в восемь утра Цой заснул крепким сном, ощущая на своём лице чужие ладони, тесно напоминающие ладони Агаты…