Фальшивый поцелуй

      Накахара отчего-то предполагал, что им будет сложно вместе. Когда он жил у Дазая, все было не так серьёзно. У него имелось место, куда он мог отступить, если случится беда. Сейчас же он чувствовал себя с голой жопой в общем лесу.       А так было… обычно. Осаму взял на себя готовку, — черт, он был гениально талантлив! — а Накахара, имеющий удивительно-искривляемые руки, мыл посуду и по мелочи убирался в доме. И ещё отвечал за стирку и платежи. Но если случалось собрание дома, то туда мужественно шёл Осаму: Чуя терпеть не мог эти сборища. Также Дазай спасал его от взаимодействия с хозяйкой, Сато-сан, и брал на себя мытье собак, потому как Чуя успел надорвать себе спину за все время таскания их из прихожей в ванную. Дазай не храпел, не бесил его, давал общаться с Кое и задерживаться после пар с Юан и Ширасе. Иногда они вечером покупали пиво и проводили его спокойно и расслабленно. Иногда загуливались с собаками настолько, что уже темнело. Утром же с ними путешествовал по парку Чуя, пока Осаму готовил завтрак. Ему было намного легче вставать по утрам.       У Накахары было много опасений: что в более тесном пространстве они будут друг другу мешать, надоедать присутствием, ругаться из-за брошенных носков и неправильно поставленной туалетной бумаги, но нет. Не сказать, что они стали больше взаимодействовать друг с другом — все же у них была работа, да и другие постоянно подплывающие дела — но просто видеть рядом с собой любимого уже успокаивало. Любимого…       — У меня тоже иногда такое бывает, — подумав, сказала Кое. — Но ты справишься, Чуя. Если что, выселяй Дазая, отними у него половину имущества, детей и работу.       Накахара фыркнул, но легче не стало.       — Я… — растерялся Осаму, когда Чуя высказал мысль о том, что если они поссорятся, то не смогут находиться дома вдвоём и кто-то будет вынужден уйти, и это точно будет Накахара, потому что пока он платил лишь треть аренды. — Чуя, я не буду тебя выгонять! Что у тебя в голове? Почему ты думаешь, что мы поссоримся?       Накахара вздохнул, отводя глаза, но решил, что Осаму должен знать, что у него в голове. Даже если мозги нашептывали, что он уже надоел со своими сомнениями, предположениями и вариантами.       — У нас все общее, — вдумчиво начал он. — Юан и Гин на удивление все еще встречаются, Тачихара и Ширасе в конфетно-букетном. Забавно, что мои друзья сошлись с твоими, но на чью сторону они встанут, если мы расстанемся? Я не смогу снимать квартиру один… вернее, я найду, конечно, но с четвероногими мне будет сложно. Я буду ходить мимо кафе Марико-сан и думать о тебе. Я пойду к Кое и Мори, и те будут спрашивать меня о тебе. Университет, работа, домашка… ты есть в моей жизни во всех сферах, Осаму. Я… боюсь.       Лицо Дазая было непроницаемо, и Чуя не понимал его реакции. Даже предположить не мог, но его жутко нервировало молчание. Осаму даже не двигался, и Чуя попытался заглянуть ему в глаза. Он поймал зрительный контакт и коротко улыбнулся.       — Я тебя не брошу, Чуя.       — Я… да… — растерянно пробормотал Накахара и попытался обнять Дазая, чувствуя, как обхватывает руками твердое тело. — Спасибо.       Дазай погладил его по голове, руки аномально холодные. Чуя ожидал, что тот как обычно его поцелует, но этого не произошло, и он нахмурился, понимая, что ему не казалось, и что что-то пошло не так.       Поссориться из-за того, что боишься поссориться — глупость, но демоны внутри Накахара сейчас истошно предрекали этот вариант. Он мягко утянул Осаму на диван, взял его безвольную руку в свои, и аккуратно позвал:       — Осаму?       Дазай резко выдохнул и прикрыл глаза, помассировал переносицу.       — Да. Прости, Чуя. Меня обидело то, что ты сомневаешься в наших отношениях. Во мне. Разве я давал повод?       — Извини, — виновато прошептал Накахара. Лучше бы он молчал, но это было против его принципа. Кажется, начиналось — абсолютная честность теперь вредила, а не помогала. — Я… не контролирую свои мысли. Моя мать тоже думала, что все прекрасно, а потом её разрушили.       Лицо Осаму выражало непонимание и оскорбление, но когда он услышал последние слова, то складки на его лбу разгладились. Он положил свою холодную ладонь на руки Чуи.       — Я не это имел в виду, — он осекся и заговорил мягче, неувереннее. — Ты… имеешь право чувствовать, Чуя. Но мне просто грустно от того, что ты допускаешь такие мысли. Что мы расстанемся.       — У тебя такого не бывает? — тихо, разбито спросил Чуя.       Он сомневается в лучшем человеке на свете. Осаму, который любит его и доказывает это каждый день. С которым он ест, спит, смеётся, занимается любовью, рассказывает мелочи и важные вещи, советуется… Накахара ощущал себя неправильным, испорченным, что в нем есть такие мысли.       — Немного другое, — сказал Осаму, гладя его по шраму на ладони, который все же остался. Глубокая тогда была рана. — Я боюсь, что люблю тебя слишком сильно. Что надоем этим.       Чуя против воли вскинул брови, ожидая всего, но не этого.       — Когда я начал работать с психотерапевтом, — слова Дазая были едва слышны, и Чуя вслушивался так внимательно, что даже при желании, которого у него не было, не смог бы пропустить. — То понял, что очень многое не хотел вспоминать. Я… я всю жизнь старался не зацикливаться на том, что со мной произошло, как это было. А тут мне пришлось окунуться в это с головой, и—       Он рвано выдохнул. Чуя не выдержал, обнял его, и Осаму безвольно повис на нем, но не отталкивал.       — Мать первой отдалялась от него. Всё их ссоры, которые я постоянно слышал, но старался забыть, были о том, как она изменяет. Отцу приходилось подчищать за ней следы, чтобы пресса не пронюхала эту сплетню. Вероятно, у него просто накипело. Сейчас я думаю, что он вряд ли хотел её убить… скорее всего, просто ударить, причинить боль, которую она причиняла ему. Но все пошло неправильно и случилось то, что случилось.       — Я тебя не предам, — искренне прошептал Накахара. Он сам дрожал, да и Дазая тоже потряхивало. Дазай боялся, что сойдёт с ума? Что же, Накахара испытывал то же самое — только причину придумал другую. Они стоили друг друга, сумасшедшие дети нормальных родителей. — Тебе не нужно об этом беспокоиться, Осаму…       — А я тебя не брошу, — он горько ухмыльнулся.       Чуя понял, что он имел в виду. Страхи необоснованы, иррациональны и токсичны. Разъедают отношения, как самая сильная кислота. Легко забыться в страшных иллюзиях, не учитывая реальность. Чуя поднял голову Осаму, решая разорвать этот порочный круг.       — Я тебе верю, — твердо сказал он.       Глаза Осаму — больные, отчаянные, обнадеженные. Он жадно смял его губы, и Чуя от удивления пискнул, но сразу же ответил. Да, да, так — правильно. Пусть вся боль, весь страх выходит через то, что они оба понимают. И каждое движение языков — как нерушимая цепь, сковывающая их друг с другом.       Добровольно.       — Осаму, — прохрипел Чуя, когда Дазай навис над ним. Весь он — без бинтов, тяжело дышащий, с шальными, безумными глазами. Накахара стукнулся о подлокотник дивана, когда Дазай сжал его член, быстро задернув футболку. Зашипел, стоило ему взять в рот сосок, смять его, прикусить зубами, отмечая, и его выгнуло от ощущений.       Разом навалилось — Дазай не оставлял в покое его тело, словно сошёл с ума, и Чуя даже не пытался вернуть управление в свои руки. Он только сжал плечи Осаму, открывая себя ещё больше, и чуть ли не сползал на пол, когда он проводил губами по всему его телу, каждому участку голой кожи.       — Мой, — выдохнул Дазай. Сердце заполошно стучало, соглашаясь с принадлежностью, и Чуя застонал. — Мой, мой, драгоценный, Чуя…       — Да, Осаму, — на выдохе согласился Накахара, прикрывая глаза — в темноте плясали краски. — Только твой.       Дазай издал рычание, будто бы был зверем, и быстро спустил штаны Чуи до коленей вместе с трусами.       — Ох, — Чуя не препятствовал, когда Осаму насадился на его член, вероятно, причиняя себе неудобство. Но его это не смущало, а у Накахары все ощущения сконцентрировались в другом месте, а не в мозгах, чтобы думать об этом больше секунды. Он запрокинул голову, пытаясь то ли дернуться, то ли отодвинуться, но Осаму крепко прижал его к дивану, зафиксировав в одном положении. И Чуе оставалось лишь стонать, захлебываясь воздухом.       Дазай издевался над ним — он то брал глубоко, втягивая щеки, и давление внутри мягкого, влажного рта было нестерпимо приятным, или наоборот брал за щеку, концентрируя ощущения на близкой твёрдости зубов, или посасывал головку, особенно лаская щель. Хотелось кричать, умолять, и Накахара не помнил, когда в последний раз так заводился. Он даже не обратил внимания, когда в него без проблем протолкнули палец, и Осаму сразу нашел нужную точку, лишь добавляя ощущений.       И Накахара все ещё не мог пошевелиться. Черт возьми, он так хотел! Высвободить, выплеснуть своё возбуждение, проявить его хоть как-то, но тело было неподвижно, а руки так сильно сжимали подлокотник, что мышцы уже сводило, но он не мог его отпустить. Влажные следы языка на теле чувствительно охлаждали, рот Дазая не останавливался, и Чую с ума сводило ощущение ребристого твёрдого неба. Он мог только просить, даже не в состоянии сформулировать предложение:       — Осаму, — прохныкал Чуя, делая резкие вдохи, когда Дазай не дал понять, что услышал его. — Осаму, Осаму, пожалуйста— О, черт возьми, да! Как ты… Блять!       Он вскрикнул, излился, и это было быстрое, яркое, как вспышка, наслаждение, которое он не смог проконтролировать. Ещё будучи не в реальности, он почувствовал, как его тело легко поднимают, и дернулся.       — Лежи, Чуя, — хрипло приказал Дазай, открывая дверь ногой, и ловко протиснулся в узкий проход с невесомой ношей. Чуя бы хотел помочь Дазаю, может, обхватить его за шею для облегчения веса, но вместо этого обмяк, доверяясь крепким руками. У него сердце замерло, услышав твердый, приказываюший голос Осаму. — Ара, Акира. Пшыть.       — Блять, — простонал Накахара, когда четвероногие послушно выбежали из спальни. Дазай уронил его на мягкую кровать — как облако. Матрас прогнулся под чужим весом, и Осаму беспрепятственно стянул с него штаны до конца. — Собаки…       — Они завидуют, не смущайся, — заверил Осаму, щелкая бутылочкой смазки. Чуя почти подскочил от этого звука, но Осаму мягко нажал на его грудь, заставляя лечь и не двигаться. — Ну уж нет, милый.       — Деспот, — Чуя едва шевелил губами, но молчать за свои года так и не научился. Осаму фыркнул, аккуратно проталкивая в него палец.       — Аккуратнее, Чуя.       Чуя не ожидал от себя, что сладко выгнется и не сможет подавить продолжительный, довольный стон. Он уже стар для того, чтобы возбуждаться почти сразу, пережив сильный оргазм. Но вот он здесь. Тело, гиперчувствительное, распаленное, на все реагировало остро, ярко. Осаму прикусил его тазовую кость, и Чуя вцепился в его волосы, не в силах сдержаться.       — Не хочешь перевернуться? — насмешливо поинтересовался Осаму.       — Не-а, — расслабленно ответил Чуя. — Справляйся с этой проблемой сам.       Дазай фыркнул, но послушался. Накахара даже не отреагировал, когда он легко приподнял его за бедра, придвигая к своим коленям, и только лениво потянулся, ощущая приятно гудящие мышцы. И едва не пожалел о своём решении: Дазай провел по его телу подушечками пальцев, немного холодными, и Чуя вздрогнул.       — Ты такой красивый сейчас, — выдохнул Осаму. — Расслабленный, податливый. Волосы — как змеи, переливаются. Глаза — ночное небо… ты вообще представляешь, сколько оттенков голубого я вижу? Я люблю тебя… ты мое счастье, Чуя, мой единственный, мой драгоценный, самый лучший. У меня дыхание сводит, когда я гляжу на тебя, и сердце вырывается наружу—       — Это твоё сердце в меня сейчас упирается? — усмехнулся Накахара.       Дазай мягко рассмеялся и поцеловал внутреннюю часть бедра, заставляя Чую подкинуться. Он зашипел:       — Не дразни меня, Дазай.       — Да что ты? — он насмешливо выгнул бровь, водя головкой члена по его входу. Накахара закусил губу. Мышцы пульсировали, готовые раскрыться, принять, и после пальцев ощущалась неприятная пустота, и почему Осаму так любил доводить его до края—       — Ты, — простонал Чуя. Дазай сделал подлую вещь: немного протолкнул головку, сразу же выскальзывая из него, и снова. Это было нечестно! Хотелось насадиться, на всю длину, чтобы почувствовать заполненность, напряжение мышц. Накахара не любил долгую подготовку: у него не хватало ни терпения, ни кайфа. Ему больше нравилось чувствовать, как в нем узко, как Осаму проталкивается сквозь усилие, и как непослушные мышцы сокращаются, как концентрируется все тело вокруг Дазая. А сейчас этот изверг жестоко шутил над ним, не давая необходимого, и Чуя заскулил, нуждаясь. — Осаму—       — Что? — мурлыкнул Дазай.       Чуя извивался, пытаясь сделать хоть что-то, чтобы облегчить возбуждение. Черт, если бы он сейчас прикоснулся к своему члену, то, наверное, кончил бы. Но это было не то. Ему хотелось внутрь, полноценно, ему хотелось принять в себя, а Осаму медленно изводил его, лишая терпения.       — Черт… да войди ты уже! — не выдержал Чуя, срывая голос. — Дазай, блять!       — На меня не действует этот приказ, — хмыкнул Осаму, наклоняясь к нему и целуя пересохшие губы. Он двинулся плавно, но неотвратимо, одним движением наполняя его, и Чуя задохнулся. Все. Он пылко ответил на поцелуй, жарко, влажно, благодарно, и вскрикнул, когда Дазай, наконец, толкнулся в нем.       — Черт возьми… да, — с нетерпением выдохнул Накахара. Дазай придерживал его за бедра, и спасибо ему за это — ноги у Чуи дрожали, как после марафона, и он не был уверен, что смог бы сейчас встать. Спасибо, что этого и не требовалось — он полностью отдался Дазаю, передавая весь контроль ему, и мог просто наслаждаться тем, что ему дают.       — Ненасытный, — прокомментировал Дазай сорванным голосом, прижимаясь губами к шее, и Чуя ответил гортанным стоном, обнимая Осаму за шею и не давая ему распрямиться. Дазай упирался на локтях, но ему словно не стоило это усилий, однако у Чуи не было свободного места в мозгу, чтобы даже мысленно позавидовать.       — Да, — сбивчиво пробормотал он. Дазай толкался мелко, но совершенно точно правильно, так, как Чуя и любил, его шею покравали мелкими поцелуями, а член иногда внезапно касался голого живота Осаму, лишь добавляя ощущений. — Блять, да…       Осаму не ответил. Его тяжёлое дыхание, мокрая кожа, сумасшедший смесь запахов геля для для душа, парфюма и тела, тепло — все это вынуждало Чую извиваться, не прекращая бормотать, бормотать что-то бессмысленное, но явно выражающее восторг. Идеально уловив момент, Дазай вдруг токнулся размашисто, сильно, меняя ритм, и у Чуи поджались пальцы на ногах, он не удержал крик. Дазай хаотично целовал его, наслаждаясь, а Чуя мог ощущать лишь медленное, острое, пронзающее удовольствие. Сладкое ожидание, жгучее предвкушение, сжавшиеся мышцы, желающие сильнее, интенсивнее — и взрыв, заставляющий содрогнуться всем телом, дышать мелко-мелко, лишь бы кислород поступал в лёгкие, пожалуйста.       — Чуя, — выдохнул Осаму.       Его разбило. Вывернуло наизнанку, и он вцепился в спину Дазай, бездумно царапая ногтями, весь напрягся и замер, ощущая волну удовольствия. Тело содрогалось, и узел в животе словно развязывался, с каждым движением лишь посылая ещё один импульс, и не смог — да и не хотел — подавить крик. Дазай, зная его, двигался внутри, и Накахара знал, что ему это нравится — он сжимался, непроизвольно и сильно, и Осаму закаменел под его руками, длинно, протяжно выдыхая.       Дазай постарался свалиться рядом, чтобы не придавить Накахару своим весом, но Чуя не позволил ему этого, роняя на себя. Чувствовать тяжесть родного человека было хорошо.       Просто хорошо. Чуя закрыл глаза, едва вспоминая, что вообще было до горячего секса, и потрепал макушку, оставляя ленивый поцелуй.       — Это примирительный поцелуй.       Дазай пощекотал его своим дыханием.