Treffen in Berlin, 1944.

      — Альбрехт! — только прибывший Фридрих поспешно вышел из машины и с разбегу упал в объятия любимого штабс-гауптмана. Прошло уже порядком чуть больше месяца. До прибытия Штабс-Гауптмана Хофманна оставалось всего ничего. Многое в жизни двух влюбленных поменялось: Фридрих начал работать лишь половину прежней смены в магазине, также работу в гостинице не забывал, и каждые два дня, тайком от отца после взволнованного поцелуя матери в щеку, приезжал к Альбрехту. Тот же его встречал с неистовой радостью, которую не был в силах скрыть на глазах всех своих подчиненных. Каждый раз он словно терял голову, забывая кто он и кто все остальные в его окружении, помимо всегда краснеющего в очередном комплименте Фридриха.       — Я послезавтра попросил Кристал заменить меня… Могу остаться на три дня. — запыхавшись отрывистым голосом говорил Фридрих, все еще крепко сжимая Альбрехта в объятии. Тот лишь искренне улыбался, обнажая свои прямые аккуратные зубы. Альбрехт, в свою же очередь, успел поранить ногу одним вечером, возвращаясь с кабинета Штабс-Гауптмана. Казалось, что тот инцидент с мужчиной, переплывшим демаркационную линию у берега Одера, забудется с написанным рапортом, но случилось всё в точности наоборот, чего Альбрехт совсем не ожидал после встречи с излюбленным Фридрихом.

***

Фридрих, возвратившись три дня спустя на заставу после той, как он сам называл, «ночи любовного сближения» долго стоял у ворот и ожидал, когда покажется Альбрехт, который обещал, что будет ждать его в следующий приезд. Как только охраняющий офицер вернулся, Фридрих вдалеке увидел хромающего штабс-гауптмана, который аккуратными, но спешными шагами направлялся к воротам.       — Альбрехт, что случилось? — обеспокоенно глядя на перебинтованную ногу, спросил Фридрих.       — Да так, царапина. — Альбрехт отмахнулся, не желая поднимать причину раненой ноги. Фридрих же подхватил его под руку и прошел в сторону дома Альбрехта. — Фридрих, ты чего так? Все нормально, подумаешь, раненая нога. На службе и не такое случается.       — Однако, что же случилось? Неужто ногу сломал? Почему она только перебинтована. что насчет гипса? Альбрехт аккуратно перешагнул порог и, еле успевая за темпом парня, сел на стоящую перед входом табуретку. Фридрих сел на корточки и аккуратно притронулся к ноге, пытаясь понять насколько всё плохо, на что Альбрехт, к его большому удивлению, начать смеяться.       — Фридрих! Никому не говори… — еле разборчиво говорил через смех Альбрехт, — Помнишь, когда ты в первый раз приехал сюда, случился небольшой казус с каким-то человеком, пересекшего демаркационную линию через реку. — Фридрих задумчиво кивнул, — Ну так вот, я уж думал, что ничего больше не случится. Возможно, из-за тебя расслабился слишком сильно, вот и когда возвращался с кабинета после отправки телефонограммы, не заметил человека, выплывшего из Одера, протекающего прямо перед тем кабинетом. Пока успел только осознать, что произошло, лейтенанты быстро решили ситуацию. Его поймали, связали и уже вечером отправили в Берлин.       — А с ногой-то что? — до конца не понимая зачем ему подробности всей этой ситуации, спросил Фридрих.       — Когда только осознал, что всё кончено — я не мог удержаться на ногах. Увидел, а тот мужчина, оказывается, успел выстрелить мне в ногу. — Альбрехт нервно, словно не веря собственным словам, посмеялся. — Произошло ровно то же самое, что и с Штабс-Гауптманом Онэ’Беккером. Пожалуй, он меня сглазил своими прощальными словами. После этого Альбрехт еще долго просил прощения у генерала Людвига, который, ко всему прочему, совсем не ожидал таких событий. А нога спустя месяц, хоть и не зажила, но ходить без костыля стало более-менее легче. А на днях Альбрехт позвал юношу в ресторан Берлина в день своего рождения, заранее предупредив своих подчиненных на заставе, но так и не сознавшись в истинной причине, то ли стесняясь, то ли боясь. Потому в конце недели Штабс-Гауптман заставы Франкфурта отсутствовал по предупрежденной, но никому непонятной причине. Хотя, казалось, пока Альбрехта это ничуть не волновало, кроме сегодняшнего вечера. Ресторан, в котором он забронировал столик, был прекрасным образом обустроен в вечернем сдержанном стиле: темные тона мебели, аккуратно украшенные столы со скатертью из багрово-красного шёлка, изысканные блюда, приглушенный свет и тихая музыка создавали романтичную атмосферу из какого-либо запретного в Германии западного фильма. Фридрих был одет в тот же черный деловой костюм, с которым приехал в первую их встречу. Пристально разглядывающий любимую фигуру, сидящего напротив него, Альбрехт поправлял свой галстук формы штурбаннфюрера.       — Ты всё-таки надел. — довольным тоном произнес Фридрих и улыбнулся, отчего на его щеках показались те самые ямочки, которые всегда будоражили сердце Альбрехта.       — Ну куда же мне деваться от твоих желаний, какими бы изощрёнными они не были.       — Я лишь хотел снова увидеть тебя в этой форме. — Фридрих слегка откинулся на спинку стула и задумался. — Когда впервые увидел тебя в форме штюрмбаннфюрера, казалось, что она тебе вовсе не идет. — Альбрехт хмыкнул и любопытно склонил голову, ожидая следующих слов, — Но кажется, я ужасным образом ошибся. Тебе чертовски идет черный цвет.       — Благодарю, mon cher. А твой костюм напоминает мне американский стиль аристократов в светские вечера. — Фридрих счёл это оскорблением и возмущенно посмеялся. — Тебе американские смокинги не нравятся?       — О каких еще смокингах речь, Альбрехт? — Фридрих выпрямился и положил руки стол, приблизившись к Альбрехту, — Мне сегодня хочется говорить только о тебе.       — Ну хорошо, раз сам Фридрих Ваймер этого желает. — Альбрехт улыбнулся и лукаво наклонил голову. — Грядут большие выходные. — поймав недоуменный взгляд Фридриха, он продолжил, — Скоро Хофманн возвратится с отпуска, хоть и задержался, но он через дня так два точно приедет.       — А после… ты куда? — как-бы боясь спросил Фридрих.       — В Мюнхен… — они помолчали некоторое время и Альбрехт с улыбкой продолжил, — Но до этого я еще планировал остаться ненадолго в Берлине. Нужно уладить некоторые дела. — делая небольшой акцент на последних словах, произнес он.       — Где остановишься?       — Возможно, в твоей гостинице.       — В чью смену будешь впускать к себе дежурного? — тихо спрашивал Фридрих, строя из себя дурачка и пытаясь насладиться словами о предстоящих днях как можно больше.       — Не знаю… Может, в смену Кристал? Она хорошенькая. — улыбаясь ответил Альбрехт, на что юноша засмеялся. — Знаешь, Фридрих, я ради малейшей минуты присутствия в твоем обществе рискую всем, что у меня есть. — Альбрехт прищурил глаза и потянулся к своему бокалу, протягивая его парню.       — А я ради твоей потрясной улыбки и влюбленных глаз. — Фридрих взял в руки бутылку вина и аккуратно налил сперва в бокал Альбрехта, после в свой.       — Ты встречался с кем-нибудь?       — Нет. — Альбрехт промолчал, продолжая пристально смотреть на парня. — По мне кажется, что «Да»?       — Я честно думал, у вас с Кристал что-то есть.       — Кристал? Серьезно, Альбрехт? У тебя совсем нет фантазии. — удивляясь услышанному, засмеялся Фридрих. — Да она меня не выносит, черт возьми. И она мне, как сестра. Так что не думаю, что когда-либо мы начали бы встречаться. — Альбрехт, услышав ответ, с прищуренным взглядом снова молчал, лишь изредка закуривая сигарету. — А у тебя?       — У меня… — увидев задумчивость на его лице, Фридрих вздохнул, ожидая ответа. — Отец пытался обвенчать меня со многими девушками, конечно, в корыстных целях получения лишнего звания. Но, поняв сложность моего характера, смирился и отослал меня, как видишь, подальше от своих глаз.       — То есть, ты встречался с кем-то? — Альбрехт кивнул. — И целовался? — снова получив кивок, Фридрих цокнул и недовольно покачал головой. — Да ты у меня оказывается prostituée.       — Это еще с чего такие выводы? — слыша веселый смех Фридриха, негодовал Альбрехт. — Слушай, Фридрих, это не смешно. Я ради таких слов помогал тебе с французским?       — Pardonnez-moi s'il vous plaît, Monsieur le Sturmbannführer!

***

Еще за день до приезда Штабс-Гауптмана Хофманна Альбрехт без предупреждения и прощания с солдатами собрал все свои вещи и, созвав с собой излюбленного Себастьяна, пораньше уехал из заставы. Едва познакомившись с семьей обер-фенриха, он тут же поехал встречать любимого в гостинице, где как раз была его смена. Дни ожидались прекрасными, ведь что для Альбрехта может быть лучше, чем любая минута рядом с Фридрихом. Так, каждый вечер влюбленные, резко ощутившие свободу, мчали, в определенный час после предложенного завтрака в гостинице, на первом попавшемся такси от давно излюбленной Альбрехтом гостиницы к главному достоянию Берлина — огромному кафедральному собору в форме латинского креста; откуда они каждый раз шли обедать в ресторан «Борхардт», после проходили мимо Бранденбургских ворот в очередной музей столицы Великой Германии, а уже вечером шли ужинать перед театром или концертом… Незаметно минула первая неделя. И, возможно, таким же образом прошли бы еще несколько недель, если бы одним ранним утром спросонья Альбрехт не поднял звонящий телефон:       — Альбрехт Штайн слушает…       — Доброе утро, сынок. Прежде чуть ли не зевающий Альбрехт от неожиданности услышать голос отца тут же выпрямился и прокашлялся, готовясь что-либо ответить:       — Отец… Ты чего вдруг позвонил?       — Да так, утро, видать, выдалось хорошее у меня. Ты сам-то как?       — Ничего особенного, всё своим путем и я также.       — Вот оно как. — он усмехнулся, чем очень взволновал Альбрехта. — Слышал, у тебя служба закончилась.       — Я!..       — Чего не возвращаешься? — снова не дав Альбрехту ответить, он сменился в голосе, — Быстро возвращайся в Мюнхен.       — Но, отец, у меня больная нога! Позволь мне остаться ненадолго.       — Не желаю слышать что-либо от тебя. Я вроде ясно выразился.       — Понял. Альбрехт тяжело вздохнул и повернул голову к еще спящему Фридриху, у которого, видимо, снова отнял одеяло во время сна. Он без какого-либо дискомфорта или стыда почти нагой лежал и сопел в подушку, которую крепко обнимал двумя руками. Долго глядя на него, Альбрехт раздумывал как-бы рассказать о своем уезде и всячески тяготился от одной лишь мысли о возможном выражении лица Фридриха, когда тот поймет, что пришел конец их любви. Наконец Альбрехт встал с кровати, как можно медленнее оделся и потянулся к своему портсигаре. Только зажигая сигарету он заметил, как Фридрих, недовольно сморщив лицо, повернулся на бок и еле как отлепил глаза. Долго вглядываясь на одетого Альбрехта и наконец получив мягкую улыбку, он будто смущаясь ответно улыбнулся и наконец присел на кровать.       — Ты куда собрался? — Фридрих зевал и тоже спешно начал одеваться. — Альбрехт?       — Меня отец позвал обратно в Мюнхен. Ты только не волнуйся! Я вернусь… — понимая лживость своих же слов, Альбрехт довольно громко шикнул и отвернулся от тяжелого взгляда Фридриха.       — Ты же не вернешься… — Фридрих отбросил только подобранную с пола рубашку и подошел к нему, оказываясь чрезмерно близко. — Альбрехт, ты не вернешься?       — Да, не вернусь… — дрожащим голосом прошептал он и склонил голову на плечо Фридриха. Тот досадно вздохнул и прижал его к себе, размышляя над услышанным.       — Может, тогда, попросишь отпуск? Тебе же не откажут: ты всегда работаешь без конца, напрочь забывая о себе.       — Да какой там отпуск? Я неспособен даже слова сказать против отца. Мне приходится только прощаться с тобой и скорбеть душевно. Но, ты же знаешь, я больше так не смогу… Я больше не выдержу лишней досады, когда по ночам моя голова будет гореть от наплыва мыслей о тебе… — Альбрехт мотал в волнении головой и было понятно, что от таких представлений он начинает плакать. Фридрих ласково прошелся по шелковистым темным волосам, которые часто любил трепать, пропуская каждую прядь сквозь пальцы. От него исходил невообразимый запах не то что мыла или одеколона, а собственный аромат, который каждый раз поражал Фридриха. Тот же, не в силах больше слышать всхлипы и хныки, поднял голову Альбрехта и наблюдал, как по его мягким и покрасневшим щекам текли горячие слезы. Мокрые, слипшиеся ресницы закрывали взор на голубые глаза, которые то и дело жмурились от очередного неостанавливаемого потока слез.       — Альбрехт… — тихим и сожалеющим голосом заговорил Фридрих, пытаясь хоть как-то успокоить его. — Я поеду с тобой, и ты никак не повлияешь на мое решение.       — Нет… нет, только не это… — умоляюще прозвучало его отрицание, затем проследовал такой же взгляд пленительно-голубых глаз, которыми Альбрехт глядел на серьезное лицо Фридриха.       — Прошу, не плачь. — он нежно прильнул губами к горячей щеке Альбрехта и продолжил, — Я уже был готов к твоему отъезду — много читал о службе в Гестапо. Я не слабый, чтобы не защищать Великий Рейх. И не настолько жалок, чтобы упускать свою любовь, ради которой я готов на всё что угодно. Альбрехт подолгу молчал и на его лице ничего, что Фридриху могло показаться ответом, не выражалось. Он лишь потерянным взглядом смотрел на что угодно, лишь бы не на парня, слишком решительно настроенного на службу в Гестапо и совершенно не знающего всей внутренней жизни этой организации. Альбрехт понимал, что своими словами, которыми он старался предостеречь любимого и слишком наивного Фридриха от тех ужасов, через которые прошел он сам, и вправду никак не повлияет на то решительное выражение лица, которым сейчас глядели на него. Замечая на полу лежащую и, видимо, недавно выроненную сигарету, Альбрехт потушил его носком сапога, вытер слезы и как можно серьезнее взглянул на Фридриха.       — Как же ты собираешься вступить в Гестапо, герой? Туда сложнее попасть, чем в национал-политическую академию.       — Через тебя. — удивляясь вопросу, ответил Фридрих и улыбнулся. — Ты же можешь написать мне рекомендательное письмо.       — Ты с ума сошел? как я смогу написать тебе рекомендательное письмо? Ты даже не приближен к Вермахту больше, чем шестилетняя дочка Геринга.       — Не надо же так грубо. — не понимая раздражение Альбрехта, отвечал он, — Тогда кем-нибудь я стану работать в Мюнхене. Не сложно же найти там работу «чистому арийцу». Альбрехт тяжело вздохнул и отошел от него, садясь на кровать. Он подобрал рубашку Фридриха и начал аккуратно складывать, разравнивая каждую складку. Фридрих же смотрел на это и не до конца понимал настроения Альбрехта, которое уже не раз переменилось за последние несколько минут.       — Собирай вещи. Я попробую написать рекомендательное письмо. — с очередным тяжелым вздохом произнес Альбрехт и положил сложенную рубашку на прикроватную тумбочку, на что Фридрих лишь улыбнулся.