Место в твоих воспоминаниях

Ты гибель моя

      Как дожить до следующего утра? Александра возвращается в комнаты и надолго каменеет, не зная, чем занять себя в ожидании завтрашнего рассвета. Что поведает ей Цибела, какую тайную раскроет? Что там, в ее глазах, что так напугало опальную невесту принца, и не может ли это оказаться очередной ловушкой?       Уставшая от интриг, Александра желает лишь спокойствия для себя и сына, но, кажется, весь Меридиан жаждет иного, так что опять приходится брать разбег для нового прыжка в омут и с головой. Она прижимает к груди Лео, почти потерявшего нежный молочный аромат, по первости сопровождавший всех новорожденных, только прибывших в мир и еще не успевших пропитаться миазмами жизни. Ни за что не оставит сына, шепчет всем богам сразу, никому не даст причинить вреда.       Сигнал тревоги звучит неожиданно. Утробный рокот военного рога, как тогда, месяцы и месяцы назад, возествишего о начале штурма. Неужели опять? Александра выглядывает из окна, но сад тих и задумчив, точно погружен в послеобеденную дрему.       – Разузнай, что там произошло, – приказывает служанке, сама стекая в низкое кресло. В воздухе пахнет беспокойством. Что-то вновь случилось, это очевидно любому, кто прожил в замке чуть больше дня. Они никогда не извещают о тревоге понапрасну.       Секунды ползут медленно. Александре думается прошли часы, когда на деле – жалкие минуты. Пальцы дрожат. Что с ней стало? В кого превратил ее этот мир: в натянутую струну, готовую лопнуть от напряжения; в волчицу, тревожущуюся за единственного щенка – или в слабую и нервную тень тени себя прежней, вздрагивающую от каждого шороха мышь?       Погруженная в томительное ожидание хоть чего-нибудь, она пытается понять – кто такая Александра Ребекка Фостер? Существовала ли она до Меридиана, или родилась только здесь? Почему она не помнит? Почему она ничего не помнит?       Вернувшаяся служанка находит ее в том же кресле, беспокойно теребящую край рыжей косы.       – Госпожа, – голос ее ласков, точно при ней умалишенная. – Я узнала о причинах сигнала тревоги, как Вы и просили. Мне очень жаль…       – Что там? – От страха в горле появилась охриплость. Будь то очередное нападение, прислуга бы не стала медлить, но все же. – Что произошло?        – Принцесса Элион сбежала. Около часа назад.       Александра привстает – и тут же падает обратно в кресло. Сбежала? Элион? Ее Элион, маленькая и потерянная, столь же чужая этому миру, сколь и ее учительница? Не может быть.       – Не может быть, – повторяет уже вслух, и беспокойство о себе отступает на второй план.       Нужно пойти, поговорить с Фобосом, сделать что-то – но у дверей в покои принца ей сообщают, что ее не желают видеть.       – Почему? – Спрашивает Александра у непроницаемого лица стражника. – Что я такого сделала? Что он сказал?       Лицо движется. Изо рта на пол валятся слова холодные и резкие, точно наточеные клинки.       – Я сожалею, госпожа. Подробности мне неизвестны. Мне лишь сказали…       Дальше она не слушает. Подхватив юбки, Александра несется обратно в свои покои, где за шкафом таится укрытый плащом паутины ход. Она упорно толкает ставшую вдруг ненавистной мебель, пот выступает на лбу и застит глаза. Скорее, ну же! Когда шкаф сдвигается еще немного, Александра протискивается в образовавшуюся щель и торопится по ступенькам, в тревожной, липкой темноте то и дело спотыкаясь, пока не достигает глухой каменной стены.       – Фобос! – Голос отскакивает от стен, эхо визжит вместе с ней. – Я знаю, что ты меня слышишь! Фобос, открой! Я тоже имею право знать, она и мне важна! Прошу тебя!       Но стена молчит. Молчание принца умеет быть ласковым, но не теперь, когда оно отчего-то стало страшнее гнева. Александра сползает на пол, шурша юбками, затылком прислоняется к каменной кладке.       – Я не понимаю, – шепчет едва слышно. – Ничего не понимаю, Фобос. Только ты можешь успокоить меня, но ты молчишь, а я теряюсь в догадках, в чем причина. Возможно, сейчас у тебя просто нет на меня времени, но разве я много прошу? Все-то слово, одно слово, прежде чем я уеду отсюда!       Нет ответа. Сколь бы она не прислушивалась, Александра не может разобрать ничего сквозь толщину монументальных стен замка. Все, что остается – это смириться и вернуться к себе. Рано или поздно она получит ответы. Рано или поздно…       Так завершается день — в томительном ожидании, мучительном, точно пытка. Александру никогда не пытали, но отчего-то кажется, что она знает, каково это. И когда за окном наливаются фиолетовые глубокие летние сумерки, она понимает, что потерялась в границах истощенного мучениями сознания.       “Почему я чувствую, словно упускаю что-то? В пазлах отсутствует несколько деталей, и я не знаю, где их искать. Нет. Я не помню”.       Рассвет она встречает уставшая, с серым лицом и сухими глазами. Александра так и не смогла уснуть. Отчего-то не хотелось отходить от спящего Лео, как если бы он был последним оплотом спокойствия в этом мире. Впрочем, так оно и было: Элион исчезла, и ничего не могло сообщить о ней; Фобос отгородился стеной молчания. Кроме сына, никто более не был для Александры дорог. Только он мог придать сил, чтобы двигаться дальше. В крипту.       На встречу с Цибелой она идет, содрогаясь перед одним только упоминанием места из долгих кошмаров. Живые мертвецы восстают из склепа беспокойной памяти, скалятся гнилыми ртами. Королева Вейра вновь заносит свой меч, когда Александра ныряет под свод каменной арки, чтобы спуститься по лестнице, скользкой от времени. В тот, прошлый раз, ступеньки пронеслись перед глазами как одна, а в голове билась мысль лишь успеть. А теперь ноги еле идут, и платье ощущается тяжестью тысячи гирь. Почему там, о, неведомые боги, почему Цибела назначила встречу в том месте? Может ли она знать? Может ли фамильный меч Эсканоров вновь обнажить острие, пусть и в другом обличении?       Она уже ждёт. Невысокая, с причёской, которую Александра раньше не встречала при дворе, в том же потертом желтом платье — и все равно статная, невозможная, потому что воспитание не отнять годам в изгнании, и кровь не изменить, как бы Фобосу того не хотелось. Цибела Эсканор приветствует пришедшую прямым взглядом истинной королевы и взмахом ладони шевелит застоявшийся воздух подземелья.       — Слышала про принцессу. — Эхо подхватывает обволакивающее спокойствие ее голоса и уносит в глубину крипты. — Что говорит стража? Седрик? Куда она направилась?       Александра прячет глаза, хотя Цибела и не думала ее отчитывать.       — Я не знаю. — Слова даются тяжело, в горле густеет формирующийся ком. — Отчего-то сейчас… все не так. Не могу отыскать причину.       — Фобос? — Догадаться нетрудно.       — Не понимаю, что сделала не то, но он запретил мне входить в его комнаты, хотя раньше это дозволялось безоговорочно. И я совершенно не представляю, в чем причина.       — Мне жаль. — Желтое платье шуршит, когда две женщины спускаются глубже в крипту, полумрак отгоняя одним полыхающим факелом. — Жаль, что его эгоизм мешает Вам получить поддержку в этот период, когда Ваша подопечная пропала.       Только теперь Александра замечает, что при Цибеле нет волков. Отчего-то казалось, что она непременно захочет их взять, как и черноволосую охранительницу. Жест ли это доброй воли, признак расположения? Как рукопожатие, чтобы показать, что ладонь не скрывает ни меча, ни кинжала. Или ловушка, и меч ожидает дальше, в клубящейся темноте, помнящей на вкус кровь Пайдейи?       — Назавтра я уезжаю, — сухо констатирует Александра. — На год, если ничего не изменится. Возможно больше.       — Это он Вам приказал?       — На Меридиане оспа уже даже в столице. В замке может быть опасно. У меня ведь подрастает сын.       Цибела не отвечает. У неё поджатые губы и застывшая на лице маска отрешенности. Излом бровей. О чем она думает?       — Я назначила встречу здесь, потому что это единственное место, где ни его розы, ни слуги нас не услышат. Здесь… — она замирает у ног величественной статуи Вейры и поднимает факел, чтобы капризное пламя выкрало из темноты черты каменного изваяния. — Обитель королев. Не его, но моя. И я могу быть честной с Вами без страха, что меня вновь признают изменницей, потому как то, что теперь я вам скажу — измена Короне. Но молчание было бы проступком куда хуже, сломало бы жизнь не только Вам, но и Вашему сыну.       — О чем Вы говорите? — Вновь чувство, словно на лицо опустили забрало непонимания.       — Он Вам врет.       Слова тяжелые, как крышки каменных саркофагов. Александре кажется, что она снова слышит этот звук, и, прямо как тогда, умертвия на подходе. За спиной Джек и Элион — нет, Элион пропала, а про Джека ей ничего не известно. Позади никого нет. Сегодня Александра спасает себя одну.       — Ч…       — Я поняла это по глазам. — Совсем не царственно перебивает Цибела. — Долговременное воздействие магии оставляет следы, не всегда заметные с первого взгляда, но поскольку учились мы одному и тому же, его метки я узнаю с легкостью. Вы позволите?       – Позволю?       – Снять Ваше ожерелье. Это ведь оберег, так?       – От магии Меридиана. Она начала влиять на меня почти сразу, как только я прибыла сюда, и если бы не ожерелье – свела бы с ума.       – Однако Вы все равно оказались под чарами. Поверьте мне как женщине, Александра. У меня нет нужды Вам вредить.       И Пайдейя говорила так же. На Меридиане вообще ни у кого не было в том нужды, но отчего-то всякий норовил вонзить нож да поглубже, чтобы холодная сталь пронзила трещащие под напором ткани и мышцы.       – Назовите хоть одну причину Вам верить.       Цибела не ловит взгляда и не пытается доказать иначе, чем словами простыми и тихими, приятными к телу, как прохладная простынь, как накинутый на плечи скользкий шелк.       – Если Вы потеряете себя в лабиринтах измененного сознания, сможете ли оставить сына на поруку Фобосу?       Конечно же да. Губы готовы сказать правду, выдавить из себя легко, как зубную пасту из нового тюбика – такую же простую и ясную, служащую одной единственной цели. Язык касается неба – и замирает. Александра чувствует движение скорее, чем осознает, что происходит. Тело решило за нее. Посаженная на тонкую шею голова, увенчанная тяжелой копной рыжих локонов, качается из стороны в сторону. Нет.       На лице Цибелы нет победного восторга. Стоя вполоборота, она прячет глаза, точно став свидетелем чего-то ужасного.       – Вот как.       – Но почему? – В который раз задает вопрос Александра.       – Потому что в отличие от вас тело помнит. Помнит то, что Вы забыли, что он заставил Вас позабыть. Я научила его этому – много лет назад, когда еще казалось. что у сказок про принцесс и принцев бывает счастливый финал. Не думала, что он отважится вспомнить об этом заклинании, и более того – применить. – Теперь она смотрит точно на собеседницу. – Простите меня. Вы верно думали, что я помогаю из мести за эти браслеты, за отобранную магию, трон… Но это не так. Пусть правит! Трон мой был лишь по праву крови, но не кровь определяет нашу судьбу, а воля. Собственное пламенеющее желание. Теперь я выросла и желаю другого. Несмотря на изгнание, моя жизнь хороша, в ней нет места напрасным “бы”. Так пусть же так и остается. Пусть я вернусь назад в семейное поместье, окружу себя волками и книгами, проведу время в саду с любимой женщиной, научусь шить и готовить, найду в этом внезапную тихую радость обычного человека, столь не похожую на восторг от побед, экстаз абсолютизма. Но я не буду сожалеть, что не сделала того, что могла бы сделать. Не открыла Вам глаза, Александра. Не исправила последствия того, что не смогла бы предотвратить, потому что рассказывая ему про эту магию попросту не ведала, как именно ее можно применить.       Эхо утаскивает прочь горячность последних фраз в смешной жадности толстой крысы. Александра хочет верить. Быть может потому, что в Цибеле находит часть собственного отражения, а может – потому что всем сердцем противится нужде уехать в далекую неизвестность. От неизвестности она в целом уже устала.       Перекинув косу на плечо, она заводит руки назад и долго ищет юркую застежку. Массивное ожерелье еще мгновение висит на шее, прилипшее к коже, а затем, нехотя, тучно сваливается в подставленные ладони. Становится непривычно легко – оно было там больше полугода, Александра уже и забыла, каково было жить без этой тяжести, словно желающей склонить носительницу к земле. К подножию высокого принцева трона.       Некоторое время ничего не происходит. Полнится туманными звуками крипта: шуршит по углам, свистит; щелкает, тлея, факел. Может и нет больше никакого вредного воздействия, думает Александра, и она прожила в этом мире достаточно, чтобы вместе с вдыхаемым воздухом, водой, хлебом впитать магию в себя и выработать резистентность, как к вирусам. Или видения придут позже – спустя день или два, в обитой парчой карете, когда Александра выйдет пройтись, чтобы успокоить поднимающуюся к горлу тошноту от бесконечной тряски. Или…       Но они настигают внезапно. Бьют по голове оглушающей волной образов и звуков, тащат по прибрежным камням, как когда-то в детстве океане. Детство. Отец. Папа.       Это как видение – нет, образ не призрачный, память, это память, ее, Александры, отнятая, запертая, а теперь – вот она, здесь, вихрится нестройным роем картинок между пустыми саркофагами. Все, что забылось. Все, что приказала забыть чужая магия.       – Вы тоже их видите? – Ладонь пытается ухватить папин образ, но он тает, как пущенные по воде чернила.       Цибела не отвечает – качает головой, но Александра не замечает. У нее перед глазами следующее воспоминание: шоссе №15, покрытая мелким красным песком кожаная куртка человека, которого она клялась не забыть. Рей. Забыла. Променяла родной любящий взгляд за стеклами очков на…       Удар. Этого она, разумеется, тоже не помнит, но щека моментально отзывается болью.       – Хватит! Не смей даже думать об этом!       – Фобос, я прошу тебя. Она ведь моя мать. Позволь хотя бы взглянуть!       – Ты обещала не поднимать эту тему.       – Я знаю, я… Я больше не могу. Тоска сильнее меня, прошу…       – Замолчи! Я устал повторять по кругу: ты никогда не вернешься домой! Никогда!       Себя видит как на экранчике чьей-то видеокамеры: разбитая пощечиной губа, застывшие в глазах горькие слезы. Холодная ярость на лице Фобоса, которая вскоре уступает место раскаянию, стоит лишь смениться “кадру”.       – Прости за это. – Он прячет голову в складках ее юбки, и это первый раз, когда Александра может лицезреть его коленопреклоненным. – Не знал, как по другому… Прошу тебя. Я не хотел. Вышел из себя.       Он, оказывается, много извинялся. Особенно по первости, когда только начал давать ей отвары, стирающие память: после каждой ссоры, не особо удачного разговора, или просто так, вместо вечернего чая, пока в сознании Александры практически не осталось следов иной жизни, кроме как на Меридиане, и иного счастья, кроме как принадлежать принцу. Постепенно извинения закончились. На их место пришли увещевания о том, что он поступает так для ее же блага. Бессчетные монологи у постели с ее бессознательным телом. Горячечный полубессвязный шепот, как если бы Фобоса мучила лихорадка. В такие моменты он прижимал к губам ее сухую вялую ладонь и говорил о пожирающем изнутри пламени, выхода для которого нет, как и имени для него – тоже. Что убьет ее скорее, чем позволит уйти – но когда понял, что магия эта действительно губит Александру, то решил отослать до поры, пока тело и разум женщины не восстановятся. Впрочем, давать отвары не перестал, лишь уменьшив дозировку. И каждый раз после – каялся. На руках ее до постели нес, выцеловывал костяшки обтянутых кожей пальцев. Заказывал из города цветы, чтобы всегда стояли в ее спальне. Почти обожал – но только “правильную”. Послушную. Не спорящую, не задающую вопросов. Боготворил не Александру – образ, сам же им и созданный, а настоящую монотонно и упрямо под него подгонял. Едва не преуспел.       – Хватит! – Она закрывает ладонями сырые глаза и валится под ноги статуе. Вейра глядит с прищуром, снизу кажется – насмешливым, а не внимательным. Как могла она допустить, чтобы собственный сын заколол ее вот так, как ставшую бесполезной свиную матку? Чтобы захватил многовековой трон, тем самым почувствовав, как развязывает руки абсолютная власть? Чтобы хотел забрать магию собственной сестры, превратить ее в такой же лишенный воли сосуд, как и Александру, но только другим способом? Отчего все это случилось?       Приходит в себя только в саду. Ласковое летнее солнце прогоняет с кожи остатки подземной влаги, ветер легко ерошит выбившиеся из косы волосы. Какой благостный день! Было проще очнуться посреди глухой тоскливой ночи. Нет, лучше было бы и вовсе не просыпаться. Не знать всей правды, не жить с ней. Не разбираться с последствиями.       – Я должна вернуться домой. – Произносит еще не четким голосом, но уже решительно. – Теперь не ради семьи. Ради себя. После того, что я вспомнила, оставаться подле него представляется мне пыткой.       Цибела сжимает руки Александры в своих. Они сидят на лавочке перед фонтаном. Журчание и плеск скрывают голоса, на щеки ложится нежная водяная пыль.       – Я помогу. В детстве мы сыскали тонкое место, и если оно еще там… – Пронизанный печалью, весь вид Цибелы вдруг становится другим, собранным и внимательным. Так волчица дергает ухом, стоит только ветру принести с собой запах охотника. И в следующий миг: – Сюда идет стража, слышите?       Плеск воды. Птичья трель, шорох в ближайших кустах. Пролетевший мимо говорливый жук. Разноголосое пение листвы в кронах деревьев. И только за ним – шуршание сапог по насыпной дорожке, несколько тяжелых ног.       – Обход? – Поднимается с лавки Цибела, собранная и сжатая пружина.       – Не будем проверять, – вслед за ней вскакивает Александра и протягивает руку. – Уходим. Сад большой, мы легко затеряемся.       Сад большой, это правда. В фигурном разнообразии кустов и деревьев две тонкие женщины были бы практически незаметны, если бы не одно “но”: куда бы они не следовали, как долго бы не петляли, вездесущие розы-шпионы следят из каждого угла.       – Бесполезно! Фобос уже знает, где мы, – сетует Александра не сбавляя шаг. Над головами разносится тревожный вой сигнального рога, как и вчера, и, как и вчера, он не несет в себе радости. – Не понимаю только, как он узнал о том, что воспоминания ко мне вернулись?       За ветхой стеной небольшого сарая для садовых инструментов женщины останавливаются перевести дух. Хочется верить, что хотя бы здесь они в безопасности, но вновь слышатся шаги стражи, а за ними – такой родной голос.       – Александра! – Седрик один ступает бесшумно. – Фобос хочет тебя видеть.       – Я прошу вас об услуге. – В горле ком, так что не говорить – дышать тяжело. Александра прикрывает глаза и шепчет Цибеле, подпирая лопатками нагретые солнцем деревяшки. – Если со мной что-то случится, позаботьтесь о моем сыне. Его зовут Лео, он тоже чародей. Только Вы сумеете развить в нем этот дар.       Цибела стискивает ее ладонь в своей.       – Я пойду с Вами, не позволю причинить Вам вред.       – Александра? Не прячься, я знаю, что ты там. – Голос Седрика беспокоен, и в этом одном чувствуется нечто чужеродное.       – Ни в коем случае! – Александра в ответ сжимает увенчанное медным браслетом запястье. – Вы не сможете противостоять ему, у Вас нет магии. Будет лучше, если он и вовсе не будет знать, что Вы в курсе моей воскрешенной памяти. Поверьте, Вы сделали достаточно. Больше, чем я могла надеяться получить. Спасибо, Цибела.       И не глядя больше на изгнанницу отталкивается от стены, выкидывает себя за угол, почти в руки Седрика. Дневное солнце слепит. Вдоль кустов растянулась замковая стража – массив черных теней, точно безликие наблюдатели, демоны сонного паралича.       – Хочет видеть, говоришь? – Но как бы не старалась она, голос не получается весел – дрожит, как натянутая нить. И имя принца произнести не может, оно застряло в горле, что тот треклятый ком. – Идем. В Тронную Залу?       – В кабинет. – Под мантией у Седрика виднеется нагрудный доспех, а сам сенешаль ощутимо пахнет седлом. Только вернулся из города. Искал Элион? Нашел? Доложил принцу, а тот послал искать Александру? Ради чего? Вопросы не дают покоя, но задавать их не время. На лице Седрика тоска – печальная маска, почти как в театре, но не гротескная, а искренняя настолько, что сердце рвется.       – Прости, – говорит он, прежде чем змеей рвануться вперед и схватить женщину под руки, склонить к земле, пока один из караульных не наденет на нее тяжелые деревянные колодки. Как в самый первый день.       – Ты знаешь, зачем он позвал меня? – Когда ее толкают в спину, Александра вновь пытается поймать его взгляд, но Седрик отворачивается и только кивает. Не станет говорить – что же, и без него узнает, пусть даже это станет последним открытием в ее жизни.       В принцевом кабинете распахнуты настежь окна. Ковер, на котором они вдвоем любили сидеть у камина, вынесен бесшумными слугами, книги стоят корешок к корешку, письменный стол идеально чист. Кувшин с вином отсутствует, второе кресло сдвинуто к дальней стене: Александра иногда сидела на нем с книгой, пока принц зарывался в бумаги. Теперь думается – не было ли в них очередных рецептов, способных вывернуть наизнанку сознание? А тогда казалось – просто письма.       Но больнее всего делается, стоит только поглядеть на него самого. Тень на лице – предательство. Как тогда зимой, в лесу, когда, сбегая, Александра обернулась в последний раз, и принц все понял. Стадия отрицания. Пока еще – немая просьба обнадежить, дать понять, что он ошибся. Ах, если бы она только могла!       Ей больше не быть ему верной. Александра отворачивает голову и молчит. Не бьется в истерике, не просит, яростная, объяснений. Молчание ее тяжелее замковых стен. Молчит и принц.       Седрик шуршит мантией, занимая место у стены. Точно актеры на сцене. Приготовились – и…       – Гарантом твоего пребывания здесь всегда была верность. – Начинает принц как по команде невидимого режиссера. – Не стану напоминать о клятве – ты и сама должна помнить.       – Потому что ее ты мне помнить позволил, не так ли?       На долю секунды эти слова видно сбивают с принца спесь – Александра не видит, но чувствует, как тот хмурится. Ставший чужим взгляд стекает с ее лица, чтобы остановиться там, где еще недавно покоилось нагретое кожей ожерелье.       – Вот значит как. Для этого ты ломилась в мои покои – чтобы все высказать?       – Тогда еще нет… Где Элион?       – Понятия не имею. – В пустоте его голоса вдруг проскальзывает привычно злая насмешливость. – Где-то со Стражницами обсуждает как вызволить из моей темницы вашего общего друга-мятежника.       – Так вот в чем причина… Ты не знал о моих воспоминаниях – меня схватили, потому что ты залез в его голову.       – Даже отрицать не станешь?       – Для чего? Чтобы вернуть твое расположение? После всего, что ты со мной сделал? Думаешь, этого я хочу?       – Ты предала меня.       – Ты убивал меня! – Александра срывается на крик и теперь не смотреть на него не может, яростно кидаясь словами.       – Я бы не позволил. С тобой бы ничего не случилось.       – Не случилось? Очнись! Со мной чего только не случилось, но ты… ты стал худшим испытанием из всех. – Пальцы зарываются в волосы в жесте отчаяния, когда – в тысячный раз – внутри что-то ломается с треском. – Господи, как я могла быть настолько слепа? Все вокруг кричало о том, какой ты есть на самом деле, и только я на что-то надеялась, думала… думала, что люблю и знаю тебя настоящего. Надо было отравить тебя когда еще был шанс.       В одно движение принц оказывается рядом и хватает ее за челюсть. В тот же миг голова Александры взрывается пронзительной, острой болью, пока он неотрывно разглядывает страницы ее памяти. И только когда глаза застит пелена, потому что выдерживать это дольше становится невозможно, отпускает – откидывает от себя со всем доступным ему презрением.       – Могу сказать то же самое. – Он брезгливо потирает пальцы, словно дотронулся до чего-то мерзкого. – Как я мог верить тебе после того, как ты раз за разом доказывала, что делать этого нельзя. Какая же ты оказывается сука, Александра.       – Мой папа… – Перед лицом все плывет, и голос сделался хриплым, потому что она, кажется, кричала, пока он копался в ее голове. – Умер из-за того, что я застряла здесь. А ты дал мне забыть о нем, вместо того, чтобы отпустить домой! Когда я только узнала, то корила себя, что это я убила его, но… его убил ты. Моего отца убил ты. Я ненавижу тебя, Фобос Эсканор.       – И вновь наши чувства взаимны. Хотя ненависть – слишком сильное слово для описания того, что я к тебе испытываю. Ты его недостойна. Мелкая предательница, решившая, что может занять свое место в подковерных играх и обвести всех вокруг пальца – такие, как ты, заслуживают лишь презрения. И смерти. Предателей надо казнить.       – Ну так вперед. – Она даже не дрожит. Внутри не осталось ничего, кроме отголосков боли. Остальное сгорело, оставив вместо себя дымящуюся пустоту. – Закончи, наконец, начатое. Оставь меня в покое хотя бы так.       У него внутри тоже пепелище – это становится ясно, стоит только их взглядам вновь пересечься. Очередное скрещение шпаг, когда оба дуэлянта жаждут капитуляции.       Принц первым отводит глаза. Ему требуется время, чтобы собраться с мыслями, выцепить конкретный образ в суматохе мыслей. То, что ответ найден, Александра понимает по тому, как нарочитая идеальность осанки, пресловутая королевская выправка вдруг рушится. Фобос опускает плечи, ладонь, нелепо пошарив в воздухе, с трудом находит опору в виде письменного стола.       – Уходи. – Тихо, словно ей это послышалось. Но следом громче: – Ты делала все это из единственного желания вернуться домой. Ну так вперед.       Придвинув к себе резной ларец, он распахивает его, извлекая на свет то, что Александре разглядеть не удается. Фобос зажимает предмет в руке, взмахивает не глядя – и камин скрывается за голубым маревом портала, утягивающим в себя мелкий сор с пола.       – Все это время ты мог…       – Не все время. Печать была обнаружена недавно. Впрочем, теперь это неважно. Уходи. – Но Александра медлит, и он повышает голос в нетерпении. – Ну? Ты же этого хотела? Сговор с повстанцами, побеги, яд – вот результат твоих трудов.       – Мой сын…       – Он не твой сын!       – Нет. прошу тебя, позволь забрать его с собой, он…       Ладонь принца обжигающе холодна. Раньше в попытках согреть его руки, Александра прижимала их к губам и выдыхала горячий ветер, после чего Фобос всегда ловил ее лицо, пальцы ложились на скулу, прятались в волосах. Когда теперь он кладет руку на худое женское плечо, выпирающую косточку, Александре на короткий миг чудится, что она вновь оказалась в прошлом, наполненном счастливым неведением.       А потом она ощущает толчок. С лица Фобоса непонимающий взгляд перескакивает на Седрика, успевает выцепить то, как едва заметно дернулись в удивлении русые брови, как позади него тускнеет недвижимый, точно на фотографии, тоже удивленный от всего происходящего, ставший чужим — кабинет – и голубая дымка поглощает их, смыкаясь, как вода над головой. Внутри все сжимается. В первый раз было проще, сейчас, когда сознание слабо после вмешательства принцевой магии, Александре кажется, что кто-то дергает ее за внутренности. А когда под собой она наконец ощущает твердую почву – долго опустошает желудок, смешивая рвоту со слезами.       Лучше бы он снова стер ей память.       Наверное над головой также, как и в далёком теперь королевском саду шелестят листья, и свежий ветер качает кроны земных деревьев. Александра не знает. Перед глазами стоит образ маленького Лео, который еще немного – и перерастет младенческую люльку. У городского плотника надо заказать новую. Надо – но уже не ей заниматься этим.       Лес за чертой города, холмы – она отсутствовала меньше года, Земля не успела измениться. Все такое же. И твердость асфальта под тонкой подошвой кожаных сапог, и торчащие, словно натыканные в торт свечки, исполины придорожных фонарей. А когда входит в город, замечает, что и тот никак не поменялся. Мир не заметил пропажи Александры Фостер и рухнул лишь для нее одной.       Раннее утро. Проезжающая мимо машина разбивает хрустальную свежесть запахом выхлопных газов, от которых Александра успела отвыкнуть. Налетевший ветер тревожит выцветшую листовку, висящую на столбе: “Пропал человек”. Ниже ее фотография. На другой стороне столба – такое же объявление, но уже с лицом Элион. Элион. Где она, что с ней? Теперь ей никак не помочь и даже не увидеть больше. Никого из них.       Мама. Отчий дом зовет все громче. Испещренная свежими шрамами память до сих пор помнит дорогу, и ноги несут сами, не останавливаясь ни на миг.       Мама.       Входная дверь распахивается в ответ на слабый стук плохо гнущихся пальцев. Внутри все еще пахнет лекарствами, и обстановка наверняка тоже ни капли не изменилась, но сейчас Александра способна видеть только старую пижаму и накинутый поверх нее такой же старый, застиранный, знакомый халат. Разбудила конечно, но разве можно было медлить? Как она постарела за этот год!       – Привет, мама.       Мама.       Мама.       – Прости меня, мама. – В пустоте кабинета, наедине с перевернутым в гневе столом, разбитой чернильницей, разбросанными книгами, Вейра находит сына, потерянного мальчишку с безжизненным взглядом. – Прости, если сможешь.

***

      В ту ночь горн больше не смолкает. На стенах горят костры, по тревоге поднят весь гарнизон. Фобос отказывается надевать доспехи и выходит Элион навстречу в черном, как и всегда. Ночной летний воздух разрезают тонкие крылышки Стражниц, стрекочущие, как рой цикад, зависший над головами брата и сестры.       Сестра. У нее выцвели глаза, и волосы сделались совсем белыми. Никогда раньше она не была так похожа на Фобоса.       Они ничего не говорят друг другу. Просто шагают навстречу, атакуя без предупреждения – и, словно того и ждали, в битву вступают остальные. Град стрел обрушивается на Стражниц, те, в свою очередь, пускают с неба огненный дождь и без сожаления сносят магией десятки солдат. Воздух, вода и камни. Замок, охваченный хаосом. Остатки повстанцев, добивающие упавших.       Вооруженный луком галгот крышами замковых пристроек спешит попасть в темницы, чтобы освободить Калеба. От волнения сердце стучит в горле. Он соскакивает на землю, удар вышибает из легких дыхание. Остановившись, чтобы перевести дух, Олдерн краем глаза замечает движение. Пальцы натягивают тетиву раньше, чем подключается сознание, но оно успевает вовремя – и стрела не пронзает тело вооруженной мечом черноволосой женщины, прикрывающей собой другую, с ребенком на руках.       Из темноты выступают яркоглазые волки. Шерсть торчит на вздыбленных загривках, пасти оскалены в бессловестной ярости, на которую способны только животные.       Олдерн опускает оружие.       – Если хотите уйти живыми – следуйте за мной. Я проведу вас в город.       Отбиваться от атак сестры Фобосу нетрудно. Воздух гудит от напряжения, меж ними больше нет ничего – только магия, неукротимая живая сила, пугающая первобытная ярость.       – Глупо. Даже. Пытаться! – С каждым сказанным словом он подступает все ближе, без усилий отражая хаотичные и быстрые заклинания Элион. – Всему что знаешь научил тебя я. Без меня ты никто!       Очередная волна энергии ударяет девочку в грудь, оставляя после себя пульсирующий шар боли. Элион спотыкается. Содранные о землю ладони взлетают вверх, но Фобос отбивает заклинание быстрее, чем она успевает его сформулировать. Обреченность предстает в образе человека, которого она научилась считать родней. Все же не справилась. Действительно глупая.       – Элион! – Голос Корнелии роднее семьи и дороже Меридиана. Она над головой, неровно остриженные короткие волосы ерошит ночной ветер, но они не способны скрыть написанной на лице злобы. У Стражницы земли в этой битве свой интерес. Мстительная богиня, валькирия из исландских саг.       Даже ее магия стала другой. Земля под ногами дрожит, трескается, Корнелия кричит – почва исходит буграми, движется, сбивает Фобоса с ног. Это страшно. Женская ярость, многократно воспетая в искусстве, прошедшая сквозь века от амазонок до салемских ведьм, воплощенная теперь во всего одной девочке, раз за разом терявшей по вине представшего пред ней беловолосого принца, почти поверженного, если она приложит еще немного усилий, отомстит и за подругу, и за себя, и за Калеба, о котором не знает даже, жив ли он. Нужно лишь еще немного поднажать, как когда она сбегала подземными коридорами горного замка Кавьяр.       Корнелия заносит руки. На кончиках пальцев зеленеет сила, поднимается выше, окрашивая кожу до самых локтей.       – Не трогай ее! – Куски земли и камней взмывают в воздух, чтобы обрушиться на принца.       Он набрасывает на себя щит легко, словно шарф. Простое заклинание, которому он учил Элион, чтобы та смогла защитить себя от опасностей и не думала, что опасность представляет он сам. Теперь же, когда все внимание брата сосредоточено на Корнелии, у нее наконец появился шанс отомстить.       Магия струится по венам, кипит, врожденная, переданная дочери от матери. Шар энергии формируется не под влиянием заученных слов и движений, но сам собой, появившийся из желания простого и ясного. Фобос отражает атаку Корнелии, и Элион видит каждое его слабое место, открытые участки кожи, незащищенные части тела.       Она целится в грудь, но сорвавшийся с пальцев шар не достигает черной мантии брата. Зеленая переливчатая чешуя Змея закрывает его и то, что перед ней Седрик, Элион понимает с трудом, в искаженных болью звериных чертах едва узнавая учтивого сенешаля и ранее – всегда милого продавца книжного. Как днем ранее на городской площади: палач, убийца, враг – а теперь еще и оборотень.       – Сможешь его увести? – Шум битвы заглушает звуки, но Корнелия всегда понимала подругу с полуслова.       – А ты? – Она подлетает ближе – Справишься?       – Семейные разборки. – Элион дергает плечом. – Тебе ли не знать?       Быстрое пожелание удачи растворяется в новом треске магии. Седрик силится помочь Фобосу, пока мельтешение разноцветных крыльев не отрезает его от принца, потому что семейная ссора – это тоже что-то извечное и древнее, особенно здесь, на Меридиане.       Фобос ждет от сестры продолжения череды быстрых, но слабых ударов, похожих на донимающий, но в сущности безвредный, комариный рой. Знакомая стратегия. Да он бы и не учил ее ничему сильнее, это ясно как день, чтобы кинжал не оцарапал держащую его руку. Поэтому каждый выпад, каждый наклон – родное. Так творец знает малейшую выпуклость на только что законченной скульптуре.       И какое же удивление настигает его, когда Элион начинает наступать. В гневливой поступи нет ни одного знакомого движения, и теперь уже его – подумать только, принца целого мира! – черед защищаться, позорно, жалко.       – Не ты ли всегда твердил, что надо мыслить шире? Самой оттачивать мастерство? Не ты ли научил корпеть над книгами, как когда-то сам, не ты? – Крик становится продолжением пущенной магии. Свистящий удар, шум в ушах. Взрыв, грохот. Если бы кто-то мог остановиться и посмотреть, каков этот ураган, сметающий все на своем пути смерч из двух магических потоков, он бы ослеп от красоты и мощи. Но никто не остановился.       – Не доверять! Не подпускать ближе! Быть готовой к предательству, думать! – Вспышка света ослепляет Фобоса, а в следующий миг он находит себя склонившимся к земле в попытке хоть как-то вытерпеть такую знакомую, родную, почти материнскую – боль. – Меридиан научил меня этому. Меридиан и ты.       Элион смотрит на него сверху вниз, и Фобос улыбается разбитыми губами, зажимая раненный бок окровавленной ладонь. Спустя двенадцать лет Вейра обрела тело, пробудившись в единственной дочери, которая так не хотела быть похожей на брата, что, сама того не подозревая, впустила в себя образ правителя гораздо худшего.       Наконец-то ты снова здесь, мама. Меридиан тебя заждался.