Пожирающая ярость

      Воскресенье пролетело незаметно.       Андреа позавтракала, пообедала и сразу же поужинала заветренным салатом с вяленым мясом, которое на вкус оказалось едва ли не хуже, чем на вид. То и дело крутя в руке телефон, она готовилась к неизбежной завтрашней встречи с Крейном. Конечно, он размажет её по стенке, уничтожит морально, а может с невозмутимой улыбкой скажет: «убирайся», когда на стол опустится очередной протокол разногласий.       Мёрфи тоже молчал. Она единожды поинтересовалась его самочувствием и тут же пожалела, вчерашняя обида всё еще точила изнутри. Почему бы и не подыграть? Признаться, что и ему не чужда вежливости и банальный флирт во время ненавязчивого общения с девушками.       Изнывая от ломающей изнутри паники, Андреа бессмысленно водила пальцем по экрану телефона, перелистывая знакомые профили знакомых в социальных сетях, пока не дошла до официального аккаунта клуба «Сириус». Бесконечный ряд постановочных фото с кукольными лицами сотрудников, и модельной внешностью каждой второй посетительницы. Неудивительно, что желающих прикоснуться к райскому местечку в центре города хоть отбавляй.       Она азартно потерла ладони, когда переместилась в длинный список «подписчиков» и «подписок», надеясь увидеть знакомое лицо. На пятой минуте попались закрытые аккаунты Мариссы и Юджина, но никак не Мёрфи. Если и «такое» человеческое занятие ему чуждо, то вопросы к его личности возрастали.       Почти отчаявшись, Андреа переместилась на страницу Тейта Маршалла и — о, чудо! — у него оказалась взаимная подписка с необходимым пользователем социальных сетей. Количество фотографий можно было пересчитать на пальцах обеих рук. Вот и примитивное фото у стен родной альма-матер, а в левой руке зажата конфедератка, пока правая по привычке спрятана в карман классических брюк; или смазанное фото с какой-то вечеринки, где лицо наполовину скрывала черная медицинская маска, а на голове покоились солнцезащитные очки.       Комментарии от женской аудитории превалировали: одни оставляли дюжину красных сердечек, пока другие просили проверить личные сообщения и указывали дату посещения. Аккаунт, конечно, выглядел заброшенным и последнее постановочное фото на фоне «Сириуса» датировалось июлем. В общем, без оригинальности.       Она вернулась к собственной странице, пестрящей фотографиями пышных цветочных букетов и манящими пакетами именитых лейблов. Это создавало иллюзию успешности, красоты и, наверное, являлось поводом для зависти девочек из штата, не рискнувшими однажды выпорхнуть из родительского гнезда. Не обязательно окружающим знать, как долго на языке сохранялся вкус латекса, как остервенело Андреа натирала кожу мочалкой не в силах избавиться от следов прикосновений кого-то еще.       Тяжело вздохнув, она выключила телефон, отбросила на подушку и прикрыла глаза. Что если?       Она представила, как могла бы встретиться с Мёрфи раньше, например, на университетской вечеринке или в подвале какого-нибудь крошечного, аутентичного бара, где собирались любители джаза. Может, тогда бы всё сложилось иначе? Да, ей было бы не суждено познать секундную радость от покупки новой сумки не безызвестного бренда, и уж точно гардеробная не ломилась от коллекции туфель, а в косметичке барахтались всего две помады.       Говорить о лучшей участи для себя уже бессмысленно, и войти в причудливое Зазеркалье, потеряться и навеки остаться там, не представлялось возможным. Может, в какой-то другой жизни, где ей не пристало быть офисным клерком, а этому Мёрфи коротать лучшие годы за барной стойкой каждую ночь, они были бы счастливы.       В памяти некстати всплыло последнее воспоминание из клуба и отражение, что надменно взирало перед собой, зловеще скалилось или только подмигивало? Это ли не Страна Чудес, Подземелье, где любой абсурд воспринимался за чистую монету?       Крепче обняв подушку, Андреа громко шмыгнула носом и, к собственному удивлению, обнаружила, что плачет. Не то по упущенным возможностям, не то по той причине, что за более чем четверть века, никто её так и не полюбил.       В следующий раз она распахнула глаза глубокой ночью. До механической трели будильника оставалось неполные три часа, и Андреа не желала возвращаться в постель. На лбу выступила испарина, губы пересохли и потрескались, точно её сморила не общее переутомление и переживание, а лихорадка. Сердце билось слишком часто, а пальцы подрагивали.       Она перенесла ночник на кухню, включила чайник и поймала себя на том, что нервно стучала ступней по керамическому полу.       Все прошлые сны — будоражащие, пугающие до чертиков и позабытые в момент пробуждения, буквально давили на неё клеткой. Лица, лица, круговорот незнакомых лиц, от вида которых почему-то сжималось сердце, и хотелось к ним прикоснуться, ощутить незнакомое тепло чужих тел. Эти люди — почти как живые в её подсознании, то и дело пытались донести какую-то истину, что ускользала между пальцев, подобно песку времени.       Почему незнакомка с неестественно розовыми волосами так заливисто смеялась, хватала за край платья и утягивала в самую чащу леса? Почему все вокруг так радовались её присутствию, говорили так, будто бы они были знакомы не меньше тысячи лет?       Эта сладкая безмятежность, пугающее неведение, всегда обрывалось на одном месте. Среди бескрайних лугов или величественных высоток Нью-Йорка появлялся Он — безымянное чудовище, что протягивало на встречу когтистые лапы, подзывая ближе.       И каждый раз она сопротивлялась, умоляя саму себя проснуться и скорее.

***

      Забившись в самый угол, Андреа неторопливо ковыряла след от жевательной резинки навеки застывший на некогда глянцевом диспенсере для туалетной бумаги. Прошло не меньше тридцати минут, а никому и в голову не пришло её начать искать. Она слышала, как заходили другие девушки, слышала цокот тонких каблуков, чужой смех и разговоры, и чувствовала знакомый сладковатый запах электронной сигареты. Возвращаться в офис не хотелось.       Она представляла этот сочувствующий взгляд Софи, саркастичные комментарии Джиплинга, решившего подтрунивать по поводу и без, и, конечно, лидировало равнодушие со стороны Крейна решившего наказать нерадивую подружку. Сухие приветствия и поручения лишний раз подчеркивающие её некомпетентность, произнесенные плотно сомкнутые губы. Схема старая как мир, но оттого не менее болезненная. Он не желал и взглянуть на неё, клеймя падшей, грязной женщиной, допустившей общение с кем-либо еще. Разубеждать — бессмысленно. Каждый веский довод разбивался, разрывался в клочья и подобно дождевым каплям хлестал по лицу.       Четверг. Осталось пережить полтора дня и вдоволь нареветься в одиночестве. Предварительно выбросив накопившийся за последние недели мусор и заполнить полки холодильника полуфабрикатами. Такие у неё планы на выходные.       Ноги затекли. Андреа попыталась выпрямиться, спасительно опираясь на пластмассовые перегородки хлипкой туалетной кабины. Вышло не очень, пусть и с первого раза. Лодыжка заныла, а некогда порванные связки — привет из средней школы! — решили напомнить о себе. В носу предательски свербило, пока на глаза снова наворачивались слёзы. Она сбежала сюда во время ленча, надеясь, что непродолжительное одиночество приведет мысли в порядок, как и предательская краснота, тянущаяся от груди до самой шеи исчезнет сама по себе.       Не дожидаясь появления кого-то еще, Андреа покинула самозваное убежище и поковыляла к раковине. На самом краю покоилась чужая кружка с недопитым кофе. По внутренним стенкам некогда белой керамики сползали уродливые следы чайного и кофейного налета, а у края красовался отпечаток вульгарно красной помады. Кэмпбелл судорожно попыталась вспомнить ту, что сегодня выбрала вызывающий оттенок и наплевала на мнение Крейна о стандартах женской красоты. На ум не пришло ни одного имени, разве что собственное. Кто-кто, а она умела произвести неизгладимое впечатление, пусть и со знаком минус.       Нервно надавив на дозатор, Андреа растерла по ладоням обильное количество жидкого мыла. Она тщательно смыла пену, дважды регулировала температуру (от кипятка до менее горячей) и снова повторила это действие, не обращая никакого внимания на мыльные брызги расползшиеся по краям рукава растянутого джемпера. Под тонким трикотажем красовались желто-зеленоватые отметины кожаного ремня — позорные следы запоздалого воспитания, появившиеся еще в начале недели. К середине добавился и уродливый порез на ладони (в результате разбитой кружки у кулера) и несколько рядовых проколов пальцев степлером.       От одной лишь мысли о собственной убогости, вспыхивающей внутри от одного лишь женского смеха, разносившегося по пустынному коридору, Андреа в третий раз потянулась к дозатору с мылом. Хотелось отмыться от всей этой грязи, что налипала на неё стоило перешагнуть порог здания и встретиться взглядами с начальником.       Она и сама не знала, сколько бы времени могла провести у одной только раковины, пока кто-нибудь не побеспокоил своим визитом. Дело не хитрое — женский туалет всего один на этаж.       «О, Энди, и ты здесь!»       И снова Софи. На её смазливом лице всегда цвела фальшивая улыбка, а на ногтях красовался молочно-белый лак без единого скола. Оправив короткий топ-жилетку, она без тени стеснения подмигнула собственному отражению и повернулась в пол-оборота к Кэмпбелл.       — Мистер Крейн тебя обыскался, — прозвучало сомнительно. — Говорит, что твое курирование объекта оставляет желать лучшего. Отчеты не подписаны, сметы разнятся с первоначальными вариантами, про содержание протокола лучше ничего и не говорить.       — Заказчик сам решил увеличить стоимость! — вспыхнула Андреа и снова вывернула вентиль крана. Тонкая струйка холодной воды успокаивающе ласкала ладонь. — И вообще. Это же не было на повестке дня, — дурацкой маркерной доске, на которой каждое утро выписывалась срочная задача и фамилия ответственного. Извращенный аналог доски почета только, наоборот, унижения. — Откуда ты знаешь об этом?       — Он сам и рассказал, — Софи чуть понизила голос и посмотрела на неё исподлобья, словно это было тайной. — Просил совет о том как мотивировать нерадивых сотрудников. Жаль, что ты попала в их число, Энди, — в подтверждение своим словам она сочувственно похлопала её по плечу, — когда-то мне хотелось на тебя ровняться.       С трудом выдавив дружелюбную улыбку, Андреа затрясла головой молча соглашаясь с самой низшей ступенью в иерархии «Хэйдс Групп»: от главного помощника к примитивному офисному менеджеру. Это было ожидаемо и уже не страшило так, как еще в минувшие выходные. Крейн с размахом уничтожал неудобные фигуры на шахматной доске противореча всем правилам и нормам, считаясь с единственно верным мнением — своим собственным.       Софи затараторила о том, какой бизнес-ланч предлагают в кафе за углом, насколько заветренный салат продают в «Старбакс» и между строк упомянула собеседование с новой сотрудницей на должность рекрутера.       Чтобы голова не раскололась на части, Андреа прислонила еще мокрые пальцы к раскаленному виску и сослалась на страшное желание пропустить парочку сигарет. К счастью, Софи удерживать и навязываться следом не стала.       Расстояние от офиса до курительного закутка Андреа преодолела практически бегом. Подняв плечи, она куталась в тонкое пальто, жалея, что поленилась обвязать вокруг шеи что-то теплее шелкового платка. Место для курение, к удивлению, пустовало, лишь в воздухе стойко витал табачный дым, как это всегда и бывало в подобных местах. Вытянув из кармана портсигар, она провела кончиком пальцев по ряду тонких сигарет и подцепила единственную «обычную», позаимствованную ранее у Малкольма в автомобиле.       Этот незамысловатый жест казалось сулил успех. Сейчас она выкурит сигарету, поднимется наверх и невзначай принесет кофе и исправленный отчет с печатью и факсимиле. Ей не впервой выпутываться из неприятностей, созданных собственными руками, пусть и извинений, и словесных вкупе с телесными нравоучений уже было высказано с лихвой.       Андреа затянулась и блаженно прислонила затылок к пластиковой перегородке. Все-таки возвращаться в офис ей не хотелось, а вот разрыдаться было бы неплохо. Ненависть к самой себе возрастала. Несмотря на всё, что должно было закалить или вразумить, Кэмпбелл из раза в раз повторяла одни и те же ошибки. Необходимое хладнокровие вытеснялось первобытной яростью, а мудрость — легкомыслием, будто бы невидимая сила подначивала сотворить какую-то глупость.       Она затянулась еще раз. Первый столбик пепла подхватил ветер и обрушил на заостренный нос кожаных туфель. Отчего бы не провести еще пятнадцать минут здесь, под колпаком собственных рассуждений состоящих из жалости и ненависти?       За пределами курительного уголка жизнь так и кипела. Рядовые сотрудники копошились подобно насекомым из кофейни в кофейню, ловко удерживая в руках смартфоны, пластиковые пропуска и бумажные стаканчики. Особо изворотливые умудрялись крепко прижимать к груди ноутбук и важные бумаги, скрытые от чужих глаз за безликими коричневыми конвертами. С такими навыками только в цирке и выступать.       Сбоку заскрежетали шины, а следом раздался протяжный автомобильный рёв. Андреа невольно вздрогнула и завертела головой по сторонам. Так уже начинался странный инцидент, положивший череду не менее курьезных событий в её жизни.       Кто-то самоуверенно пробирался сквозь автомобили, предостерегающе выставив одну ладонь в сторону, надеясь на добродушие уставших водителей. Выглядело это забавно и, пожалуй, глупо. Ей и самой приходилось прибегать к этому трюку, перебегая дорогу в неположенном месте, в попытке выиграть минуту-другую. Никто стараний не оценил, а Крейн и вовсе приходил в бешенство от подобных инфантильных выходок.       Вновь забившись в полюбившийся угол, Андреа снова затянулась — и вот незадача — сигаретный дым попал аккурат в глаз. Шипя от злости, она учащенно заморгала, крепко сцепив зубы в попытке подавить недовольный вопль обиды. Такая незначительная мелочь казалась вот-вот выбьет землю у неё из-под ног. Всё и так рушилось карточным домиком: ненавистная работа, ненавистные отношения, ненавистные обстоятельства, которые нельзя было предусмотреть или записать на кромке полей ежедневника.       Она судорожно потерла подвижное веко. От слёз густо накрашенные ресницы слиплись, оставив на коже уродливые следы. Потянувшись к новому телефону, Андреа вслепую ввела примитивный четырехзначный код и надавила на маленькую иконку «камеры». Собственное отражение оказалось еще хуже, чем представлялось в воображении.       «Всё еще красивая».       Несмотря на размытость очертаний вокруг, Он был ярким и узнаваемым. Её новый знакомый — истинный герой сошедший со страниц комиксов, запоем поглощаемых в старшей школе, материализующийся в самый неподходящий момент. Мёрфи.       — Ты еще что здесь забыл? — совсем недружелюбно прохрипела Андреа. Первая мысль обычно самая верная, а ей хотелось только одного: сбежать. Если сейчас спуститься Малкольм, застанет за общением с эмигрантом (любой не «белый» попадал в эту категорию), плачевный исход очевиден. — Тебе нельзя здесь находиться.       Её ответ казалось ничуть не расстроил и не удивил.       Мёрфи равнодушно пожал плечами, а после вытащил из внутреннего кармана цепочку с глупым сердцем. Черт подери, всё-таки нашел. Кэмпбелл и сама не знала, зачем оставила эту глупую подвеску на ванной полке перед тем, как навеки покинуть чужую квартиру. Это было неконтролируемым, отчасти романтичным порывом, а сама подвеска ничего не значила. Андреа подобрала её на полу в примерочной «GAP», долго крутила в руке и умолчав, забросила на дно сумочки.       — Оставь себе, — она протестующе замахала руками. — Уходи. Пожалуйста.       На последнем слове голос нещадно дрогнул. Господь Всемогущий, пусть он уйдет уже! Если сейчас подойдет кто угодно из офиса, увидит их вместе, то непременно поползут слухи. Самые грязные, извращенные, не имеющие ничего общего с реальностью.       — Не хочешь объясниться?       Мёрфи спрятал подвеску в тот же внутренний карман и выжидающе склонил голову набок. Он сделал шаг в её сторону, но тут же помедлил, заметив, как Кэмпбелл отступила на полшага назад, упираясь спиной в хлипкую стенку.       — Всё потом. Пожалуйста.       Андреа произносила это одними губами, воровато поглядывая в щель между пластмассовыми перегородками. Вроде никого.       Как же она ошибалась.       — Мисс Кэмпбелл?       Ей буквально хотелось провалиться сквозь землю: закрыть глаза и досчитать до пяти, чтоб потом расщепиться на чертовы атомы, молекулы и всё в таком духе. Крейн на пару с Джиплингом вывернули из-за угла, синхронно изогнув брови в ожидании нелепого оправдания.       — Да, мистер Крейн, — пролепетала Андреа, вздрогнув всем телом.       Необходимо было что-то предпринять, показать свою непричастность к происходящему. Ведь, по сути, она просто стояла здесь, курила сигарету и не сделала ничего зазорного! Или все-таки сделала?       — Вы уже умудрились попасть в неприятности? — судя по интонации Крейн был недоволен. Очень недоволен, о чем свидетельствовал хитрый прищур. — Вам нужна помощь?       Джиплинг едко усмехнулся. Сложившаяся ситуация, по меньшей мере, забавляла.       — Н-нет. Я уже возвращаюсь к работе, — Андреа вкрутила остервенело вкрутила тлеющую сигарету в гладкую урну. — Сейчас направлю Вам новый отчет с факсимиле.       — Поторопитесь.       Проходя мимо начальника, она задержала дыхание. Сердце билось быстрее обычного. На языке так и вертелся шквал объяснений — нелепых и детских, от которых тянуло блевать. Но Андреа знала наверняка, что не стой рядом Джиплинг, ничего бы не последовало. Крейн бы вскинул ладонь в немом приказе замолчать.       Прикусив щеку, Андреа засеменила по знакомой дорожке к карусельной двери и позволила себе шумно выдохнуть, когда плотные двери лифта сомкнулись за спиной.       Крейн вернулся один ровно через семь минут и тридцать секунд. Перекинув куртку на сгиб локтя, он чинно шагал в собственный кабинет, не одарив никого из присутствующих и взглядом. Ожидание следующего всплеска гнева становилось тягостным. Андреа шумно стучала по клавишам клавиатуры, поглядывала на стеклянные перегородки в переговорной, откуда разносились звонкие голоса девушек-проектировщиц.       Отчет был откровенной халтурой, но оттягивать неизбежное бессмысленно. Схватив еще теплые листы из принтера, Андреа на негнущихся ногах подошла к необходимому кабинету, постучала дрожащей рукой и не дожидаясь ответа, потянула ручку на себя. Окруженный двумя мониторами, Крейн лениво перелистывал свежий том «вентиляционных решений корпуса Б» — новый безымянный объект, числившийся под грифом секретности. В сервизной чашке (предлагаемой важным гостям) дымился свежезаваренный кофе, а на краю блюдца покоились порционные сливки. Софи. От одной мысли, что роль новой возлюбленной передалась по наследству этой хорошенькой девице, Кэмпбелл скорчилась будто бы от зубной боли. Обида расцветала внутри. Ей хотелось раз в жизни проявить пресловутое своенравие, напомнить, что верность должна быть обоюдной. И пусть у него поблескивало на пальце обручальное кольцо, дома ждала умница жена в компании одаренных детей, он сделал её, Андреа Кэмпбелл, своей возлюбленной.       — Отчет, — она положила перед ним первый листок, — о состоянии выполненных работ за второй квартал.       Следом упали еще три листка. Испугавшись, что этот жест может показаться актом своеволия, Андреа тут же собрала листки воедино и осторожно разложила, точно карты во время игры в покер.       — Не хочешь объясниться?       На пару секунд в её глазах застыл ужас. Еще пятнадцать минут назад Мёрфи озвучил идентичный вопрос. С одним лишь различием — его голос звучал с некой горечью и раздражением, а Крейн кидался обвинениями. Пусть и завуалированными на первый взгляд.       — Я ничего не сделала, — тут же пролепетала Андреа и в мнимой решимости сжала пальцы в кулак. Острые ноготки так и впились в мягкую кожу ладоней. — Просто курила.       — Если ничего не сделала, то и бояться нечего.       На последних словах Малкольм поднял на неё взгляд полный отвращение. Так он смотрел на мигрантов, плевался в сторону консульств в центре города и произносил любимую фразу: «Америка — не страна для выродков».       — Я просто курила, — она буквально взмолилась шепотом. — Он подошел, кажется, попросил сигарету, а я отказала.       — Почему? Я стабильно прошу покупать тебе новую пачку. Почему не поделилась?       — Не знаю. Не хотела разговаривать с азиатом.       — Вот как, — раньше бы его такой ответ устроил. Отвращение во взгляде сменилось разочарованием. — Я очень не люблю, когда мне врут, Энди. Еще так самонадеянно и в абсолютной уверенности, что смогут вывернуть ложь во благо.       Андреа произнесла его имя буквально по буквам, не беспокоясь, что их кто-то может услышать и уже завтра грязные слухи достигнут апогея. Хотелось упасть в ноги и заплакать, объяснить, что её действия были истолкованы превратно и она заслуживает наказания. Можно ударить снова по рукам, тянущимся к очередной бутылке, огреть пощечиной по губам за новую ложь. Только не безразличие и невнимание.       — Возвращайтесь к работе. Если поторопитесь, то секретарь успеет включить в список любителей китайской кухни. Как я слышал, они делают заказ лапши после двух часов дня.

***

      Дорогу до «Ведьминой радости» Мёрфи не помнил. Уродливые стеклянные высотки, безликая масса пешеходов, бесчисленные ярко-желтые светофоры, точно сговорившиеся по чужой указке добродушно подмигивать зеленым светом. Выкрутив громкость до максимальной отметки, он зажигал сигарету за сигаретой и ни бьющая по барабанным перепонкам музыка, ни плотный дым, что хоть топор вешай, не отвлекали от страстного желания разогнаться по прямой и врезаться в ближайший знак «Тупик»./       Бросив машину у самого входа, он с силой захлопнул дверь. Невыразительная женщина на противоположной стороне улицы рассерженно покачала головой. Мёрфи молился, чтоб она не произнесла и звука. Ему чудилось, что от одного неверного звука, кинется перегрызать глотки недругам. Давно уснувшее звериное нутро пробудилось с новой силой, черпаемой если и не из самой преисподней, то откуда-то поблизости.       Колокольчик на двери приветливо звякнул. Айса крутилась за стойкой, раскладывая в ряд карты таро. Гребаная сука.       — Привет, Мёрфи.       Оторвавшись от своего занятия, она насмешливо усмехнулась. На губах поблескивала ехидная улыбка.       Лихорадочно переворачивая стулья на своём пути, он желал только одного — свернуть эту худощавую шею. Никогда прежде ярость так не брала над человеческим началом верх, не оглушала подобно вору в подворотне. Да, он хотел вывести Кору на чистую воду, да разрывал когтями неугодных Аиде.       В глазах потемнело.       Ловко перепрыгнув через ограничительный порожек, Мёрфи схватил её за горло, провернув то, что уже делал с предательницей Персефоной. Вопреки здравому смыслу он сжимал только сильнее, смачно приложив затылком о стену, продолжая неотрывно смотреть в полные лукавства глаза. Под пальцами не различался пульс и запоздалая мысль, что нельзя убить саму Смерть, поздно вспыхнула в сознании, вынудив так и застыть от ужаса.       Хватка ослабла, но предательский тремор на кончиках пальцев. Айса бережно коснулась собственной шеи и довольно облизнула сухую верхнюю губу.       — Прощаю на первый раз, — прохрипела она. — В следующий — кишки твоей подружки будут украшать колеса моего внедорожника. Поверь, ты будешь свидетелем с самой долгой жизнью. Я об этом позабочусь.       Мёрфи отступил. Странная тяжесть распространялась по телу, незнакомая прежде боль и жжение внутри породили новую страшную муку. Проделки Мойры не иначе. Айса хотела шоу, следования традициям, на которые давно сама же и поставила табу. Склонившись, он сухо мазнул губами по её руке, приложился лбом и пробормотал скупые извинения. Ему не было жаль. Совсем.       Он хотел умереть. Прежние жизни и поступки вдруг стали незначительными. Одно дело жить в мире, где не было Андреа, другое — видеть, как она своими руками губила жизнь, терпела откровенные издевки, руководствуясь несвойственным тщеславием.       — За что ты так со мной?       Мёрфи судорожно вцепился пальцами в стойку, не смея поднять взгляд. Голос так и сквозил жалостью, отзываясь глухой болью где-то в сердце. Конечно он уедет. Так далеко как получится, пересечет океан и любую границу, лишь бы забыться.       — Ты обращаешься не по адресу.       Айса хотела было сделать шаг в его сторону, но вовремя взяла себя в руки. Упиваться чужим горем лучше на расстоянии и не поддаваться сентиментальным чарам. Нет ничего хуже человеколюбия.       — Ты никогда не говорила мне правды! Только сыпала своими поэтичными метафорами, а я, болван, смирился и слушал. Зачем ты повела меня в театр? Зачем притворялась, что не лезешь в ход истории и занимаешь позицию наблюдателя?       Айса театрально запрокинула голову. Случайному и неподготовленному зрителю могло показаться, что она искренне сожалеет и хочет спрятать выступившие слезы. В действительности же неизбежность грядущего разговора вызывала гадкое послевкусие на языке.       У жалкого меньшинства, что некогда кичилось величием, осталось право выбора. Афина и Антерос решили остаться, изучать человеческую природу, точно букашек под микроскопом, упиваться развитием прогресса и оружия: от примитивной заточенной палки до первого огнестрельного. Эрос и Гермес поддались искушению снизойти до смертных и уйти в забвение, чтоб пробудиться в ком-нибудь другом без мучительного гнета прошлых лет.       Эдриану же предстояло единолично править Подземным царством, воссоздавая из руин всё то, что одним махом разрушила родная мать. Незрелый мальчик, прячущийся всю жизнь за юбкой властной женщины, нуждался в её слабой тени и новой королеве. Выбор был ограничен и по всем сказочным канонам отведен некогда первой и единственной возлюбленной.       Эта часть истории Айсе исключительно нравилась. В свое время ей хотелось умереть от любви — и вот тебе на! — классический треугольник.       К её разочарованию, Мёрфи не предстояло возможным узнать таких подробностей и вдоволь насладиться падением Олимпа. Он ушел первым и восточный ветер подхватил следом прах некогда близкой подруги, нашептывая о необходимости вернуться в знакомое до чертиков время и сохранить все до единого воспоминания. Разве можно забыть то, что делало его человеком тысячелетия? То, что сделало особенным для не подчиняемого законам Хаоса?       В забвении и без того хандрившей сестричке Мойре было бы бесспорно тоскливо, но и накал страстей в низкосортных мелодрамах поубавился бы.       — Тебе нужна правда? — хоть в интонации и сочились вопросительные нотки, Мойра утверждала. — Пожалуйста. Андреа не просто ушла в забвение, ей хотелось забыть всё и всех. Включая тебя, — она ткнула его в плечо указательным пальцем, покачала головой, одними губами повторяя: «особенно тебя». — Великий и ужасный защитник Цербер лидировал в списке тех, кого Артемида жаждала забыть.       — Врешь.       Мёрфи зажмурился, отшатнулся назад, будто пораженный громом. Цепочка умозаключений выстроилась буквально за секунды. В книгах и детских энциклопедиях, которыми он заставил полки не было ни единого упоминания древнегреческой богини охоты, только Дианы — триединой богини — на небе, на земле и под землей. Культ Артемиды прошел мимо обычных людей, возносивших дары Гекате и Селене.       Она ощутила дежавю при первой встрече, но только по тому, что человеческая часть внутри неё продолжала свое существование. Никакой вечной любви и верности, только сухие факты общей биографии, переплетенные между собой.       — Уверен? — Айса оскалилась. — Как ты представлял ваше будущее? Твои руки по локоть в крови, ты впутал её в эту мифическую ересь, подначивал на выставках, усугублял размышления о эфире. Ты сам толкнул её в лабиринт к Минотавру, своими руками короновал кристаллами Тартара и ждал, что девчонка бросится на шею спасителю?       Череда нелепых решений привела его во мрак. Настолько, что даже трудно представить живому человеку, а мертвому уже не вынести это осознание. От этих обвинений стало тошно. Ему вспомнились нравоучения Фабиана, размытое и почти выжженное из памяти лицо Аиды, крепко прижимающей к себе на прощание и желтые нарциссы. Такие яркие, манящие и лишенные запаха.       Прочь! Прочь! Прочь!       Мёрфи представил мир без него, жизнь за границей Соединенных Штатов, где миллионы людей просыпались и засыпали, заливали хлопья молоком и вставали под горячие капли душа, растирая по коже мыльную пену. Вряд ли ему удастся прожить остаток своих дней в счастье и гармонии с собой. Ну и пусть.       Кому-то суждено прожить в отшельничестве для соблюдения баланса в мире: как день сменяет ночь, а знойное лето вытесняло суровую зиму.             — Стой, — он вскинул руку перед её лицом и крепко зажмурился. — Замолчи. Я всё понял. Больше я тебя не побеспокою.       Спасение одно — бегство. Крадучись пристыженным вором, еле волоча свинцовые ноги, Мёрфи так и не нашел в себе сил обернуться. Остановившись у одного из перевернутых стульев, он вновь ощутил свою беспомощность. Эмоции, как и прежде, брали верх. Вынув из бумажника сто двадцать долларов, Мёрфи потряс купюрами в воздухе и оставил на бархатной скатерти.       Колокольчик на двери для него зазвенел в последний раз.

***

      Домой он вернулся под вечер.       Всё внутри клокотало, временами плечи предательски вздрагивали с лихвой выдавая последствия истерики. Много часов бессмысленно гуляя по округе, Мёрфи сам не понял, как очутился на пороге родительского многоквартирного дома. Мачеха встретила в тонком халате, подпоясанным шелковой лентой. Под глазами красовались патчи, волосы спрятаны в незамысловатый тюрбан.       На все вопросы Мёрфи отвечал односложно, ляпнул о желании встретиться с кузинами, навестить могилу родной матери и приобщаться к корням. Веры и твердости намерений ве его словах не различалось, но его почему-то поддержали, поощрительно похлопали по плечу и предложили остаться на ужин. Он следил за каждым движением влажными от подступивших слёз глазами, не мог различить яркий образ и в конечном счете постыдно разрыдался, чем переполошил не на шутку сердобольную мачеху. Связного рассказа не вышло и пришлось с десяток раз заверить, что ничем смертельным не болеет, и никто из близкого окружения не совершил ничего вопиющего.       Мёрфи проклинал свою чрезвычайную эмоциональность, стыдливо водил кончиком пальца по краю чайной чашки, осушенной в два глотка. Мачеха продолжала хлопотать у плиты, делая вид, что ей не всё равно. Может так и было, но думать об обратном не хотелось. Да и вряд ли кто-то из этого дома, этой семьи видел его плачущим по незначительному поводу.       И когда в тысячный раз прозвучал вопрос: «Точно никто не умер?», а Мёрфи в тысяча первый раз отрицательно покачал головой, так и подначивало сказать:       «Лучше бы я и умер».       Подъезд встретил непривычной тишиной. Ни лая соседских собак, ни чирканья зажигалки, ни шума телевизора. Медленно поднимаясь по ступенькам, он остро ощущал горящие от усталости ступни, и с каждым новым пролетом вслушивался в частое биение собственного сердца. Такая ерунда! Мёрфи поднимался по лестнице сотню, а то и тысячу раз, но никогда прежде не подмечал детали и новые особенности человеческого тела.       Раньше ему не вредил никотин. Кури сколько хочешь, а легкие работают без погрешностей. Напиваться тоже было сложновато, алкоголь чудесным образом не усваивался, пусть временами и было откровенно паршиво.       В годы бесцельных, бесцветных странствий Мёрфи совсем позабыл, что прожить следующую жизнь не предстояло возможным. Ему суждено наслаждаться текущим прогрессом, благами техники или искусственным интеллектом, не узнав то, что откроют лет так через шестьдесят или семьдесят.       «Где я сейчас?»       Вопрос был, конечно, риторическим. Он остановился на последнем пролете и от съемной квартиры отделяло шесть жалких ступеней. В каждой из них заключалось следующее десятилетие полное перспективы одиночества и скитаний от города к городу, от штата к штату, от страны к стране.       Быть может и удастся встретить девушку готовую принять и стерпеть трудности его характера, выдуманного менталитета и своенравия. Придумывать, додумывать и рассуждать о том, что еще не случилось, Мёрфи уже не мог.       Только гнать прочь эти мысли, не зависеть от разрывающих душу фантазия, смотреть и видеть будущее, что год от года теряло свой шарм.       Задержав дыхание, он ребячески взбежал по лестнице, перешагивая через ступеньки, и облегченно выдохнул, когда пальцы коснулись хлипкой дверной ручки.       За считанные секунды Мёрфи буквально прожил оставшиеся годы и вернулся домой.       Заявление об уходе Доминик подписал без колебаний. Пара слабых аргументов за то, чтобы остаться, пустые обещания о поднятии заработной платы и несколько едких ответов со стороны Мёрфи. Без лишний патетики пожали друг другу руки и сочлись на отработке в две недели с возможностью отозвать заявление в любой момент.       Публично объявлять о своем уходе, закатывать вечеринку или делать с десяток совместных фотографий «на долгую память», которые удалились бы из телефона первыми, Мёрфи не планировал. Без лишнего шума он намекнул Юджину, что пора подыскивать нового сменщика и обратить внимание на Мариссу, а после продолжил колко подшучивать над девочками из входной группы и бессменной ничего-не-подозревающей официанткой.       Каждую ночь возвращаясь домой, Мёрфи бессмысленно плутал по холодной трехкомнатной квартире, спотыкаясь о раскрытый чемодан, больше напоминавший разинутую пасть неизвестного зверя. Многочисленные книги, распечатанные исследования, фотографии с выпускного вечера и прочие безделушки остались не тронутыми. Он закинул в чемодан два джемпера, две футболки и одну рубашку на тот случай, если придется наряжаться на чьи-либо похороны (или свои собственные?) или официальное торжество. Во второй вариант верилось слабо.       Расставаться с этой квартирой не хотелось. Пусть здесь и осела пыль, но вместе с ней и смутное эхо некогда теплых, звонких воспоминаний. Присутствие Мариссы ненадолго скрашивало его горькие дни и ночи, а первый и последний завтрак в компании Андреа Кэмпбелл продолжал греть душу.       От последней больше не было никаких вестей: Андреа не звонила, не оставляла глупых текстовых сообщений и не искала встреч. Поглаживая пальцами глупый медальон в форме сердца, Мёрфи часто предавался беспочвенным рассуждениям о её незавидной судьбе, надеясь, что однажды она найдет в себе силы покинуть компанию и деспотичного кавалера.       Пресловутые две недели пролетели практически незаметно. День ото дня Мёрфи лениво расписывался в журналах, больше не желая себя утруждать подделыванием разнообразных подписей: все как один вырисовывали круглые, корявые буквы, заваливающиеся набок.       Когда от долгожданного прощания оставался один день, Марисса фурией влетела в комнату для персонала за несколько часов до рабочей смены. Волосы её были взъерошены, кончики причудливо завивались от разразившейся за окном непогоды. Шумно сглотнув, она крепко схватила его за плечи, впиваясь острыми ногтями сквозь тонкую материю сорочки:       — Ты, придурок, когда мне собирался сообщить?       — Сообщить что? — Мёрфи не понимающе запрокинул голову, всматриваясь в её перекошенное от злости вперемешку с обидой лицо. — Перестань. Ты мне делаешь больно.       — Я делаю тебе больно? — раздраженно продолжила она, пусть и ослабив хватку. — Ты не удосужился сообщить мне о своем уходе. Мне! Кто забирал тебя из больницы? Кто следил, чтоб ты не захлебнулся собственной рвотой и жрал «тайленол»? Кто был рядом, пока ты только и делал, что жаловался на свою жизнь?       — И я не умаляю твоих заслуг, — ровным голосом отозвался он и попытался вслепую перехватить её ледяные ладони. Поступок с его стороны, конечно, хуевый, но Мёрфи никогда не примерял на себя образ хорошего парня. — Садись, поговорим.       Не сдвинувшись с места, Марисса подняла на него глаза и одними губами прошептала:       — Это все из-за нее, да?       Уточнять было бессмысленно. Она тяжело вздохнула, подалась назад и прикрыла лицо ладонями, сдерживая рвущуюся наружу истерику. Зря, Господи, всё зря! Марисса чуяла, что происходит неладное, видела перемены в его настроении и отшучивалась глупой фразой в духе: «Не сегодня, теперь у тебя месячные?».       Теперь любой разговор был бы бесполезен. Да и какие у нее были аргументы? «Андреа тебя не достойна», «найдешь еще лучше», «начни поиск идеальной пары с меня»? Каждый из тезисов Мёрфи бы разнес в щепки за несколько секунд, лишь хрипло засмеявшись и дружественно похлопав по предплечью.       — Не из-за неё, — с легкостью соврал Мёрфи и отложил журнал в сторону. — Я давно хотел навестить южнокорейских родственников, отпраздновать с ними день рождения и всякое такое. Знаешь ли, потянуло к родной земле.       Марисса криво усмехнулась. За кого он её принимает? Может Меган или Юджин поверили в такую слабую выдумку, но точно не она. Мёрфи такие рожи корчил в любой забегаловки азиатской кухни, брезгливо постукивал палочками для еды сигнал спасения и под недовольный цокот официанток просил европейские приборы — вилку и ложку.       Она не знала и, по правде, не хотела знать, что произошло между ним и Кэмпбелл в тот роковой четверг; но ненависть к пустоголовой кукле только множилась. Наверняка Андреа и не подозревала, как парочкой неуместных фраз разбила чужое сердце.       Свои домыслы Марисса тут же озвучила, не потрудившись облачить в завуалированную форму.       — Сердце? — Мёрфи делано засмеялся. Врет, точно врет. — У меня нет сердца.       Схватив один из исписанных журналов, Марисса тут же свернула в трубочку и хлопнула его по голове, добавив одно лишь едкое, но точно описывающее слово: «Мудак!». Мёрфи снова засмеялся, но теперь смех его показался искренним, а не вымученным.       Поднявшись из-за стола, он сделал шаг к ней навстречу и приветливо протянул руки, приглашая в свои объятия. Помешкав не больше пары секунд, Марисса крепко обняла его и постаралась подавить в себе рыдания. Плечи её то и дело вздрагивали, но никто казалось бы не желал заострять на этом внимания.       — Ты же вернешься? — неряшливо растерев слезы по щекам, пробормотала она и уже заранее знала ответ. Мёрфи вряд ли переступит порог «Сириуса» по собственной воле еще хоть раз, не заскочит пропустить коктейль-другой и не предложит остаться на ночь. Их отношения так и замерли на одной точке. — Обещай, что привезешь мне чемодан косметики.       — Постараюсь отправлять открытки каждую неделю. Не уверен, правда, что они дойдут раньше моего возвращения, но попытаться стоит.       — И когда ты планируешь вернуться?       Ответа на этот вопрос у него не было, и Мёрфи оставалось только крепче прижать к себе хрупкое девичье тело, в последний раз вдыхая крепкий запах табачных сигарет и цветочного спрея для тела.       Всё было кончено, и последний мост между настоящим и будущим догорал.