Amour — по-французски «любовь»

      С самого утра всё семейство Пак готовится к приезду гостей. Мама уже несколько часов, как пчёлка, кружится по кухне, успевая одновременно помешивать в глиняном горшке сундубу чиге, нарезать уже закрученный пибимпаб и переворачивать пульгоги на гриле. Мужчины же занимаются уборкой и сервировкой стола: вход в царство душистых ароматов им строго воспрещён. Пока отец борится с газонокосилкой на лужайке перед домом, сыновьям было велено разложить праздничный набор посуды и начистить до блеска все приборы, в особенности палочки, которые мама бережёт как зеницу ока и достаёт только по особенным случаям. Юнги настолько интенсивно трёт сталь, что, кажется, он успевает стереть всё серебряное напыление. В какой-то момент парню становится скучно, и тот вспоминает про существование своего младшего брата.       — Слышь, мелочь, а ты знал, что ты подкидыш? — подначивает старший, ехидно ухмыляясь и продолжая полировать.       — Да? А чего ж родители мне ничего не рассказывали? — безразлично отвечает Чимин, зная заранее следующую реплику Юнги. Подобный разговор случается у них регулярно — своеобразный ритуал проявления братской любви.       — Так папа с мамой, они ж не знают, это я тебя нашёл.       — На мусорнике?       — Боже, ты вспомнил, — театрально прикрывает рот от удивления.       — Бессовестный обманщик.       — Сам такой.       — Сейчас мы узнаём, кто из нас подкидыш, — бормочет себе под нос, буравя брата взглядом из-под бровей. — Ма-а-ма, а Юнги… — громко вскрикивает младший, но не успевает больше ничего сказать из-за прижатой к губам ладони.       — Что у вас тут опять происходит? — госпожа Пак выходит из кухни, держа перед собой руки по кисть в маринаде для кимчи. — Юнги, перестань мучить брата и займись делом, тебе скоро в аэропорт ехать.       — Да кто его мучает-то? Смотри, как я его люблю, — плотнее жмёт к себе и демонстрирует свою белоснежную в тридцать два зуба улыбку. — Ай! — резко одёргивает руку, шипя от боли. — Он меня укусил!       — Заслужил, значит. Хватит дурью маяться. У вас есть десять минут, чтобы всё тут закончить, — строгим голосом приказывает и после возвращается в своё кухонное королевство.       Чимин, довольный тем, что его выходка увенчалась успехом и, как всегда, отругали именно Юнги, разворачивается и высовывает язык, кривляясь. Старший только и может замахнуться тряпкой, но тут же принимает поражение, когда младший открывает рот, грозясь снова призвать родителя. Оставшуюся работу проделывают в тишине, а когда всё было закончено, Чимин вдруг вспоминает слова мамы. Как странно, что целый день готовясь к приезду гостей, не удосуживается даже поинтересоваться, а кого, собственно, они собираются встречать при полном параде.       — Зачем тебе в аэропорт? Дядя Хван прилетает из Японии? — предполагает Пак, припоминая, как в прошлый раз мама приготовила целое пиршество для брата своего мужа.       — А я разве не говорил? Я еду встречать Чонгука.       — Какого Чонгука?       — Ты много Чонгуков среди моих друзей знаешь? Чон Чонгука.       Со звонким стуком о плитку на пол падает керамическая ложка для супа и разбивается вдребезги. Юнги тут же подлетает к брату и начинает отчитывать, какой же тот рукожоп, но Чимин не слушает. Стоит, приоткрыв рот, и смотрит перед собой, будто завороженный. Ему не послышалось? Неужели это не сон?       Чон Чонгук.       В грудной клетке, под сетью сплетений рёбер, сердце быстро застучало, а в области солнечного сплетения потеплело от всплывших из самых глубин сознания детских воспоминаний о милом парне с лучезарной улыбкой и такими добрыми глазами. Интересно, изменился ли он за эти пять лет? Стал, наверное, старше выглядеть. Или его красивое лицо сумело сохранить прежнюю молодость? А смех… он всё такой же заразительный и заставляющий смущаться влюблённого по уши младшего?

Шесть лет назад

      Родители решают устроить себе отпуск для двоих, отправившись на остров Чеджудо. Юнги, получивший в своё распоряжение целый дом на несколько дней, не может упустить такую шикарную возможность. Уже к обеду приезжают друзья, и ребята устраивают баттл по UFC на приставке. Без алкоголя, конечно же, не обходится. Банки пива то и дело попадаются на глаза то тут, то там. Ближе к вечеру троица из Пак Юнги, Ким Сокджина и его брата Намджуна блеет, как барашки, не в состоянии связать два слова из-за заплетающихся языков. На бокс уже все давно забили, предпочитая кататься по полу и ржать с сальных приколов друг друга, не забывая при этом пинать рукой или ногой под зад, ну или куда попадут. За всем этим, сидя в кресле, наблюдает Чонгук. Парень трезв как стёклышко, ведь он в принципе не употребляет алкоголь. Не против, когда друзья напиваются, почти всегда выступает в роли трезвого водителя, развозя эти тела по домам. Чону не трудно, его это вовсе не раздражает, просто сам он не испытывает тяги к высокоградусным напиткам. Вот и приходится каждый раз занимать роль стороннего наблюдателя, пока другие напиваются до зелёных слоников, а после бегут в объятия к своему драгоценному белому другу.       — Ты эту Кан Сокчё вообще видел? Она ж страшная, как пугало, — лепечет Юнги, завалившись на спину и вместо подушки использует задницу Намджуна, лежащего на животе.       — А теперь только представь, насколько ты лох, Пак, если тебя даже пугало отшило, — бурчит Джун, и его брата разрывает со смеху, похожего на стеклоочиститель.       — Это не она меня, это я её.       — Да-да, весь универ в курсе, как Сокчё от тебя убегала, когда вы встретились во внутреннем дворе. Аж пятки сверкали.       — Я тебе сейчас, — Пак делает рывок, чтобы перевернуться на бок, но обессиленно падает обратно, — вертолёты пройдут, и узнаешь, что я с тобой сделаю.       — Предлагаю по третьему кругу, — внезапно на парней обрушивается туша, весом почти под восемьдесят килограмм, придавливая обоих к полу и выбивая из них сдавленные стоны. — Караоке!       — Опять будешь завывать, как белая белуга, которой самец не успел вовремя присунуть, — кряхтит Юнги, предпринимая провальные попытки спихнуть с себя друга.       — Если мы не поедем, я начну это делать прямо здесь. Set me free-e, — приводит в исполнение свою угрозу Джин, беря самую высокую ноту, на которую способен, чем вызывает у остальных состояние, близкое к кровопусканию из ушей.       — Да поедем мы сейчас, Господи, только заткнись, — стонет Намджун. Уперевшись ладонями в пол, приподнимается на локтях, скидывая с себя остальных. — Гук, ты с нами?       — А как же Чимин? — Чон кивает головой в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. — Мы оставим его одного?       Кажется, Чонгук — единственный из четвёрки, кто вообще помнит о присутствии ещё одного человека в доме. Точнее — двенадцатилетнего ребёнка, которого как бы оставили под присмотром старшего брата, но тот не шибко этим обременён.       — Да чё с ним случится? Сидит, наверное, как всегда дрочится в свои Sims, — фыркает Юнги. — Ему ж не пять лет, пиццу в микроволновке сам разогреет. Давай, погнали, Гук.       — Не, я пас, парни. Мне завтра рано утром на тренировку.       — Ой, так и скажи, что тебе роль няньки нравится больше, чем идея оторваться с друзьями.       — Кто-то же должен, — улыбается Чонгук и поднимается с места. — Хорошо повеселиться и безопасно добраться домой.       Когда те уезжают, парень поднимается на второй этаж и, подойдя к нужной двери, тихонько стучит. В ответ тишина.       «Наверное, спит», — думает Чон, но, глянув на наручные часы, понимает, что вряд ли.       — Я захожу, — громко предупреждает он и нажимает на ручку.       В комнате темно, за исключением одного источника света — монитора компьютера, перед которым сидит Чимин в наушниках. Мальчик что-то виртуозно набирает на клавиатуре, качая головой в такт музыке. Он так увлечён своим занятием, что даже не замечает, как кто-то подходит к нему почти вплотную и наклоняется над самым плечом. Чонгук хочет уже объявить о своём несанкционированном вторжении в чужое личное пространство, но глаза сами цепляются за текст на экране.       «Пальцы невесомо коснулись его лица, обжигая и доводя до истомы одним только этим прикосновением. Он был красив, как же, чертовски, он был красив. Как греческий бог — ни одного изъяна, только сплошное совершенство с головы до пят. Одни только губы можно было изучать вечность, их безупречную форму. Как же хотелось прикоснуться к ним…»       Предложение обрывается, и брови Чона ползут вверх. И это пишет двенадцатилетний ребёнок? Ему точно двенадцать? Потому что описание выглядит слишком осмысленным, как будто он сам прочувствовал всё то, о чём писал. Внутренний интерес подбивает расспросить мальчика, но совесть твердит, что не стоит этого делать. Парень и так без разрешения прикоснулся к сокровенному, зачем было смущать ещё больше. Может, Чимин не хочет никому говорить вовсе, предпочитая оставить эту тайну только своей. Чонгуку вдруг становится не по себе, и он отстраняется. Но уйти незамеченным не удаётся. Мальчик резко снимает наушники и оборачивается. Глаза округляются до возможных пределов, когда он видит перед собой друга брата. Вкладка с текстом мгновенно закрыта, а компьютер выключен в два клика. Заметив, как засуетился младший, Чон виновато поджимает губы.       Да, Чимин точно не был готов делиться своими секретами.       — Ты голоден? — интересуется старший, сунув руки в карманы спортивных штанов. — Там осталась пицца, если хочешь. Ну или могу приготовить что-то другое.       — Где Юнги?       — Он уехал с Джуном и Джином в караоке.       — А ты почему не с ними?       — Ну как, разве я мог оставить тебя одного, Кроха? — Чонгук улыбается мягко, той самой обворожительной улыбкой, от которой сердце Чимина тут же превращается в желе и растекается внутри по стенкам рёбер.       Кроха. Пак уже и не помнит, как долго с ним это ласковое прозвище. Всю жизнь? Так его называет только Чонгук, в отличие от родного брата, для которого был мелюзгой, подкидышем, гномом, додиком, в лучшем случае — просто мелким. Юнги любит Чимина, но показывать свои чувства совершенно не умеет. Тем не менее в школе все знают, что за своего младшего тот порвёт любого в лоскуты, если обидят. Чон был другим. Именно он нянчится чаще с Мини, чем его старший, когда родители работают или находятся в отъезде. Вот и сейчас Чонгук снова заботится о младшем брате, которого у него никогда не было, ведь он в семье единственный ребёнок.       Чимин сидит за столом на кухне, махая ногами и наблюдая, как парень помешивает рамён в кастрюльке. С плохо скрываемым восторгом ловит каждое движение, глотая скопившуюся во рту слюну от распространяющихся ароматов. Мальчик не ел с самого утра, хотя ему предлагали спуститься, когда несколько часов назад приехала доставка с пиццей. Он был слишком занят написанием своей истории. Чувства, зародившиеся в детском сердечке, изливались на электронный лист бумаги. Это был единственный способ рассказать правду, которая так и останется заметкой на домашнем компьютере, не добравшись до своего адресата. Так думает Чимин. Не подозревает, что тайна теперь была известна не только ему одному. Но Чонгук не подаёт виду. Парень не знает, кому были посвящены те строки, и не собирается лезть в душу. До тех пор, пока Пак сам не захочет поделиться. Дети очень чувствительны, их легко задеть одним неосторожным словом, нанеся вред неокрепшей психике, что непременно оставит в будущем неприятный отпечаток. Тем более первая влюблённость — чистая и невинная. Чимин ещё мал, но это не значит, что он не мог испытывать нечто подобное. Всё, чего хотелось, чтобы мальчик не сильно поранился, если вдруг чувства окажутся невзаимными.       Чонгук не может даже представить себе, что он и есть тот, кто однажды непременно причинит боль.       — Осторожно, ещё горячее, — заботливо предупреждает он, ставя на стол тарелку с лапшой, — я добавил яйцо, как ты любишь.       — М-м-м, — мычит с набитым ртом Чимин, блаженно прикрывая глаза от первых вкусовых ощущений, его сосочки на языке уже поют дифирамбы, — как вкусно, — со звонким сёрбаньем втягивает тянущуюся лапшу, отчего капли бульона стекают по подбородку.       — Тише, не спеши, — Чонгук берёт салфетку и сам вытирает лицо младшему, — я приготовил тебе целую кастрюлю, если захочешь добавки.       — У тебя самый лучший рамён в этом мире.       — Если бы твоя мама сейчас это услышала, она бы обиделась, — расхохотался парень.       Его смех… тот самый, заразительный и заставляющий смущаться влюблённого по уши Чимина.

* * *

      Юнги уехал уже больше часа назад, а значит, совсем скоро должен вернуться вместе с гостем. Чимин всё это время носится как ошпаренный по своей комнате, выворачивая наизнанку полки с вещами. За происходящей вакханалией наблюдает его лучший друг через экран ноутбука по видеозвонку.       — Что мне надеть? Я не знаю, что мне надеть! Ничего не подходит, — на пол летит очередной пуловер, оголяя подтянутый торс.       — Такое ощущение, что к вам едет какой-то принц датский, а не друг Юнги, — сипит через динамик голос Хосока.       — К нам едет сам Чон Чонгук!       — Сам Чон Чонгук, — перекривляет слова младшего Чон. — Кто такой вообще этот Чон Чонгук?       — Хоби, ты мне точно друг или кто? — Чимин подходит к ноутбуку и наклоняется, уставившись на изображение. — Я тебе тысячу раз рассказывал, кто это.       — Погоди, это тот Чонгук, по которому ты сохнешь уже пять лет, хотя вы даже не виделись и не общались в течение этого времени?       — Да.       — Так твоя шизофрения реальна. А я-то думал, ты просто крышей подтекаешь из-за своих рассказов.       — Напомни, почему я вообще с тобой дружу?       — Потому что я самый прекрасный, красивый, умный, талантливый, — перечисляет Хосок, загибая по пальцу на каждый эпитет.       — Забыл добавить самовлюблённый, — бросает Пак прежде, чем вернуться вновь к наведению хаоса среди одежды.       — Чимин, выходи, они уже приехали, — раздаётся со стуком голос мамы.       Парень замирает, уставившись на дверь. Тело окатывает жаром, а следом бросает в холод, сделав кожу в миг гусиной. Внутри всё сжимается в один сплошной комок нервов, и Хосок вот совершенно не помогает своим:       — Можешь идти встречать его так. Думаю, твой Чонгук оценит.       Ответом служит весьма красноречивый жест в виде среднего пальца, после чего крышка ноутбука захлопывается. Шумно выдохнув через нос, Чимин оборачивается и смотрит на гору сваленной одежды на полу. В итоге схватывает первую попавшуюся кофту и натягивает на себя.       По мере приближения к лестнице голоса внизу становятся громче, и парень без труда может различить среди них тот, который принадлежит Чонгуку. Шаги сами собой замедляются, и Пак застывает на ступеньках, не в состоянии пошевелиться. С этой точки он мог беспрепятственно наблюдать, оставаясь незамеченным. Мама обнимает гостя, расцеловывая в обе щеки, не давая возможности даже снять верхнюю одежду.       — Вот так всегда, моя мать тебе рада больше, чем собственному сыну, — ворчит Юнги, снимая один за другим ботинки.       — Как же ты вырос, мой мальчик, — щебечет женщина, не обращая внимания на сетования сына. — Дай же посмотрю на тебя, — отступает на шаг и восторженно вздыхает, — всё такой же красавец.       — Будет вам, госпожа Пак, — смущённо улыбается Чонгук, опуская взгляд себе под ноги.       — Какая я тебе госпожа Пак? За пять лет уже забыл, как зовут твою крёстную? Я тебе сколько раз говорила, чтобы не слышала в моём доме никаких формальностей, — шутливо журит крестника, похлопывая по плечу.       — Дай человеку хоть дыхание перевести с дороги, напала на паренька с порога, — вступается отец, мягко отстраняя жену за локоть.       — А где Чимин? Его нет дома?       Сердце Чимина пропускает удар. Затаив дыхание, он уже хочет попятиться назад, но путь к отступлению был отрезан одним только взглядом полумесяцев, устремившихся на него с первого этажа. Губы безупречной формы, о которых когда-то писал, расплываются в самой очаровательной улыбке, следом произнеся:       — Привет, Кроха.       Все краски мира вспыхивают буйством своих оттенков, ослепив влюблённого. Чувства обостряются в моменте; обонянием ощущает давно забытый запах, созерцает, как в воздухе кружатся невидимые пылинки, а язык прилипает к нёбу от внезапно образовавшейся засухи в полости рта. Прошло много времени, и вот образ, теплившийся в детском сознании, оживает, обретя свою явственную форму самого прекрасного человека на планете. Красивого, как греческий бог. Но по-прежнему недосягаемого, как звёзды.       Кроха. Чимин давно не слышит ласкового прозвища, по которому скучает все эти годы. Не меньше, чем по тому, кто его дал. Любить Чонгука на расстоянии невероятно сложно. Ещё сложнее оказывается встретиться лицом к лицу. Не раз рисует в голове возможные сценарии, где бежит навстречу, бросается в объятия, уткнувшись лицом в шею, вдыхает неповторимый природный аромат кожи и честно признаётся, как же долго ждал этой встречи. Но вот он, предмет многолетних томных воздыханий, стоит прямо перед ним, а Чимин будто ногами прирастает к полу и заодно язык с корнем проглатывает. Лицо бледное, руки трясутся, да его всего колбасит, как лихорадочного.       Если парень сейчас просто сбежит, мир остановится и сотрёт из памяти случившееся? Нет? Что ж, очень жаль.       — Чимин, ну что ты встал, как вкопанный. Иди поздоровайся, — зовёт мама.       И Пак наконец-то отмирает. Медленно спускается по ступенькам и подходит ближе, пряча глаза куда угодно, только бы не столкнуться с двумя бездонными океанами напротив.       — Привет, Чонгук-хён, — дрожью по тембру пробегается плохо скрываемое волнение.       — Ну что, даже не обнимешь своего хёна?       Чонгук расставляет руки в стороны в приглашающем жесте, и Чимин снова цепенеет. Взглядом испуганного оленёнка смотрит из-под пушистых ресниц, точно малыш Бэмби из старого диснеевского мультика. Чон подходит сам и сгребает младшего в охапку, выбивая напрочь у того весь воздух из лёгких. По телу разливается уже знакомое тепло, будто после долгих странствий путник наконец-то добрался до своего очага и облегчённо выдохнул со словами: «Я дома». Маленькие, по сравнению с чоновыми, ручки хватаются за края куртки, медленно ползут под ней вдоль талии и обхватывают в кольцо.       «Я скучал», — заветные слова так и остаются не озвученными. Следом чувствует холод из-за ускользнувших объятий, когда Чонгук отпускает его. Чимин только и может бросить напоследок взгляд с тысячей невысказанных чувств, засевших так глубоко в душе, что каждая клеточка в организме изнывает от переполненности ими. Он весь соткан из одной сплошной любви к тому, кто видел в нём лишь донсена. Маленького мальчика, которому в детстве варил рамён, чьи разбитые коленки мазал зелёнкой и кому помогал делать домашку по английскому. Вот кем был Чимин для Чонгука.

* * *

      Ужин проходит за довольно оживлённой беседой, если быть точнее, гость только и успевает отстреливаться от вопросов крёстной и её мужа, продолжавших засыпать всё новыми и новыми. Так Чимин узнаёт, что отец Чонгука, однокурсник его отца, устроился на новое место работы в частной клинике кардиологом. А мама уже несколько месяцев во всю готовится к открытию своей первой галереи в самом сердце Парижа. Чоны по этой причине и переехали пять лет назад во Францию. Жозе происходила из семьи известного французского художника и пианистки, отсюда и врождённая тяга к искусству у самого Чонгука, окончившего Национальный Сеульский Университет по специальности искусствоведение. После смерти отца госпожа Чон получила в наследство права на все его картины и пообещала семейному нотариусу исполнить последнюю волю почившего. Луи Лемар всегда мечтал, чтобы однажды его картины были выставлены на центральной улице Парижа, и все желающие могли насладиться ими. И вот, спустя годы непосильного труда его дочери, мечта старика почти воплотилась в жизнь.       Сам же Чонгук своими достижениями не сильно хвастается, скромно упоминая, что работает сейчас в одной школе искусств, преподавая детям живопись. От этой новости госпожа Пак расплывается от умиления. И непонятно как (хотя вполне очевидно, что этот вопрос женщина хочет задать самым первым) тема разговора переходит к семье, а именно, какие были планы у Чона на этот счёт.       — Ты с кем-нибудь встречаешься сейчас? Француженки, наверное, все такие же невероятно красивые, как и твоя мама.       От слов мамы у Чимина ложка застывает в воздухе, так и не добравшись до рта. Он выжидающе впивается взглядом в Чонгука. Что, если парень сейчас скажет, что у него есть девушка? Или даже невеста? Как Чимину дальше жить с этим? Одно дело находиться в иллюзии из-за неведения, и совершенно другое, когда у тебя жестоко отнимают последнюю крупицу надежды. Наверное, это было слишком эгоистично со стороны Пака — желать, чтобы хён оставался одиноким всегда. Но разве слепо влюблённому сердцу прикажешь быть милосердным, в то время как оно само страдает, сгорая в огне невзаимности, обжигающем все внутренности?       — Нет, я пока что не готов к такому серьёзному шагу, — спокойно отвечает Чонгук.       Волна облегчения окатывает младшего, и он опускает ложку обратно в тарелку, судорожно выдохнув, чем привлекает к себе внимание Юнги, покосившегося на брата с каким-то странным выражением. Однако старший почти сразу переключается на звуковой сигнал своего телефона.       — Нам пора, — обращается он к Гуку. — Спасибо за ужин, но нас уже ждут, — поднимается из-за стола, пихнув перед этим друга в бедро коленом.       — Хорошо, только не допоздна. Чтобы к полуночи были дома оба.       — Ну мам, — стонет Юнги, — мне в следующем году уже тридцать, а ты меня контролируешь, как будто мне восемнадцать, как Чимину.       — Вот именно, что тебе уже тридцать в следующем году, а ты до сих пор живёшь с родителями, — парирует госпожа Пак на закатывающиеся глаза сына. — Вот обзаведёшься своей жилплощадью и будешь там устанавливать свои правила, а пока ты живешь в моём доме, будь добр уважать мои порядки.       — Я верну его домой в полночь, — приходит на помощь Чонгук. Хотя сам Юнги это бы так не назвал. Скорее походит на желание угодить властной женщине, в очередной раз подтвердив свой негласный статус любимого третьего сына.       — Так-то лучше, — женщина удовлетворённо кивает. — Я постелила тебе на втором этаже в гостевой комнате.       — Спасибо большое, но я забронировал отель…       — Никаких отелей! Ты останешься у нас. Дом большой, места хватит всем.       — Ты теперь у нас в заложниках, — Юнги забрасывает руку на шею Чону и прижимает к себе, — вернёшься к своим француженкам с во-от такими щеками, а то глянь, одни кожа да кости. Надо это исправить, да, мам?       — Ой, идите уже, — отмахивается от них госпожа Пак и сама встаёт следом, чтобы начать убирать со стола. — В полночь, как штык, — напоминает она.

* * *

      На часах без пяти двенадцать. Несмотря на своё указание, сама госпожа Пак уже давно спит, ведь утром ей и господину Паку на работу. На кухне горит тусклая подсветка вдоль мебели, служившая единственным источником света. Чимин сидит на полу, уплетая хлопья с молоком, когда со стороны коридора слышатся шаги и несвязное бормотание. Наклонившись немного в бок, младший видит, как Чонгук буквально тащит на себе едва переставляющего ноги Юнги. Ну, чтобы брат не напился до состояния нестояния, это был бы не он. Благо, его комната располагается на первом этаже, и безвольная туша вскоре оказывается в своей постели, заботливо переодетая в домашнюю одежду и укрытая одеялом. Чон тихо выходит, закрыв за собой двери, и сталкивается с изучающим взглядом младшего.       — А ты чего не спишь? — он заходит на кухню, попутно снимая с себя куртку и вешая на спинку стула. — Ещё и на полу сидишь. Простудишься ведь, — опускается рядом. — Хлопья? — удивлённо вскидывает брови, заглянув в тарелку. — В такое время?       — Будешь? — Чимин как-то машинально зачерпывает новую порцию и протягивает старшему. Он даже не успевает подумать, перед тем как сказать. Хотел было уже извиниться и предложить налить отдельно, но Чон наклоняется и берёт ложку в рот.       — Вкусные, — довольно хрустит парень. — Что это за вкус? Банановые?       — Ага, — булькает младший, и его мозг окончательно плавится.       Из уголка губ Чонгука стекает маленькая капелька молока, оставив влажную дорожку на подбородке. Пак бы не против её тут же слизать. От промелькнувшей мысли адамово яблоко нервно дёргается, а внизу живота всё стягивает в тугой узел. Он смотрит на хёна и не может остановить своё воображение, продолжающее вырисовывать в сознании так натурально картинки всего того, что хотелось бы сейчас сделать. Бросить прочь тарелку, залезть на упругие бёдра, прижавшись своим возбуждением к чужому, и наконец-то почувствовать, какие они на вкус, — самые желанные и нежные губы в мире.       — Всё нормально? — сквозь пелену вожделения проникает в разум голос старшего, отрезвляя и приводя в чувства.       — Мне завтра в школу, спокойной ночи, — получается как-то слишком резко, но Чимину действительно необходимо сейчас как можно скорее телепортироваться на другой конец света, чтобы не натворить глупостей. Ну или хотя бы в свою комнату.       Парень быстро ополаскивает тарелку и чуть ли не бежит на второй этаж, оставив Чонгука с его озадаченностью наедине.       Оказавшись в кровати, натягивает одеяло до самого подбородка и крепко жмурит глаза. Тщетно. Образ возбуждённого Чона становится только ярче, а собственный член податливо реагирует на фантазию, наливаясь кровью и требуя разрядки. Чимин до последнего сражается с желанием прикоснуться к себе, но в итоге проигрывает. Отбросив одеяло в сторону, скользит под резинку трусов и принимается неторопливо ласкать, второй рукой прикрывает рот, сдерживая стоны. Мысль о том, что объект влажных мечтаний находился за соседней стенкой, доводит до исступления. Парень начинает интенсивнее водить ладонью, задевая самые чувствительные места и представляя, что это не его, а рука Чонгука сейчас вытворяет с ним такое. Понадобилось всего пара минут, и Чимин изливается семенем в сжатый кулак, прикусив ребро ладони от прошедшего по всему телу электрического разряда. Ещё ни разу он так быстро не кончал. Какие бы сногсшибательные порноролики ни находил в интернете, ничто не шло в сравнение с воображением секса с хёном.       Однако на смену эйфории от оргазма приходит чувство стыда. И как теперь смотреть в глаза Чонгуку? Зная, что сегодня ночью младший навсегда стирает грань между невинными детскими чувствами и нечто большим, более осознанным и взрослым.