Встретиться вновь

После ухода черноволосого типа, которого, как выяснилось, звали Рьюзаки, в палате остался некий горький осадок. Он был так разочарован, что врачи не сообщили ему о небольших... последствиях катастрофы. Я прямо видела в глубине его холодных черных зрачков, которые, казалось, не выражали ничего, щепотку печали. И после этих его слов и возмущений на забытые мной действия, он больше ничего не сказал. Словно ему нужно было время, чтобы переварить и проанализировать новую информацию, или просто он не хотел меня больше видеть, я не знаю. Рьюзаки оставил меня в полном неведении, то ли не желая показывать мне свои эмоции, то ли обидевшись на меня...  Кроме того, этот тип меня знатно заинтересовал. В моей голове скопилось множество вопросов, от которых этот чудик успешно отмазался. И теперь я вяло елозила вилкой в пресном рисе и, убитым взглядом уставившись на тарелку, обдумывала его визит и поведение.  Я до сих пор не была осведомлена о том, каким образом я вообще попала в больницу, почему я была в коме и почему я сейчас прикована к этим пищащим аппаратам. Даже болтливая медсестра это умолчала, умело уводя тему разговора в другую сторону, а у меня просто сил нет, чтобы продолжать добиваться своего. Хотя мне безумно интересно!.. И вот этот тип пришел и начал что-то говорить, но... я, дура, его не слушала. А когда до меня дошло осознание, что от Рьюзаки я могу узнать всё, он ушел. И теперь я не знаю, вернется он когда-нибудь... Блин, дурацкая ситуация. Помимо этого, я задумывалась о том, кем он вообще мне является. Точно могу сказать, что он не мой родственник — наша внешность абсолютно разная, у нас в ней нет ничего общего (разве что худоба). Хотя мне медсестра говорила, что обычно именно родственники посещают больного вперед всех. Можно ещё предположить, что он мой друг и, наверное, это логичный вывод, однако... почему он говорил "мы так волновались"? Кого он имел под словом "мы"? Группу друзей? Но в таком случае странно, что из этой "группы друзей" в этот раз пришел навестить меня только один человек. Конечно, случиться с другими "друзьями" может всякое, но этот пункт меня все равно настораживает. А еще этот Рьюзаки говорил про какие-то планы, придуманные им, которые я сорвала... Я тоже немного не поняла, что это за планы такие, потому что всю его последующую речь пропустила мимо ушей. С чем это связано? Мои мозги, которые только-только начинают включаться в действие, не переваривают столько информации одновременно. В любом случае, как только я вспоминаю встрепанный вид этого чудика, мои губы непроизвольно расплываются в мягкой улыбке. Почему? Во-первых, мне было просто приятно от той мысли, что за эти четыре дня меня навестил хоть кто-то. Теперь я, наконец, узнала, что застряла в этой Японии, не имея воспоминаний, не одна, а это уже было большим облегчением. А во-вторых, меня просто забавлял вид этого чудика. Он выглядел так... нелепо, что ли. Весь такой взлохмаченный, встревоженный, весь как на иголках, а черные глаза по пять копеек. Тот факт, что он волновался о моем состоянии согревал мою душу и одновременно заставлял посочувствовать парню.  Миновало около двух суток с визита черноволосого растрёпыша. Я почему-то ни на минуту не переставала думать о нем, все интересуясь у самой себя, кем этот тип мне приходится. Я иногда интересовалась у медработников, которые чуть ли не каждые двадцать минут являлись в мою палату, знают ли они что-то о его следующем посещении. Они на это лишь вежливо улыбались и жали плечами. Но я не унывала и продолжала ждать очередного появления моего "друга", чтобы разузнать у него, что со мной приключилось. Днём скука была невыносимая. Спасал от нее только вид из окна. Хотя, с другой стороны, "спасал" — сильно сказано — он лишь нагнетал некую меланхолию. Тоскливым взглядом уставившись на вид с восьмого этажа больницы на такой же унылый, как мое настроение, осенний Токио. Солнце скрылось за непроглядной пеленой хмурых облаков, растянувшихся по пасмурному небу. От этого создавалось впечатление, что все осенние пёстрые краски бесследно размылись и превратились в мрачные серые оттенки. Наверное, сегодня будет дождь. Порывистый ветер срывал с деревьев их листья; они плавно простирали пространство по извилистой траектории. Некоторые из них продолжали лавировать в воздухе, избегая моего взора, а некоторые врезались в закрытое окно, отчаянно стараясь удержаться на месте.  Когда я услышала скрип двери и увидела свет, исходящий из больничного коридора, я рефлекторно обернула голову. Мою хандру словно рукой сняло в тот момент, когда я увидела в проходе целую группу людей. Трое из них явно старше меня лет так на десять-двадцать, на их телах деловые костюмы, а лица серьезны, но одновременно на них различимо облегчение. А четвертый был юным, может, одного возраста со мной, а может чуть младше. Их группа, кстати, сильно отличалась своим спокойствием от Рьюзаки. Я выдавила из себя улыбку, немного удивленная внезапным визитом такого количества мужчин... — Добрый день, Джейн, — вежливо поздоровался один из них, тот, что был с афро кудрями, и проследовал в глубь палаты. За ним продвинулись и остальные. - Как самочувствие? — Эм... Здравствуйте, — немного смущенно выдала я, не особо понимая, как с ними корректнее разговаривать. — Вроде на поправку иду... — Это хорошо, — кивнул мужчина с усами и прямоугольными очками. — Однако Рьюзаки сказал, что ты потеряла память. Очень жаль, что так вышло.  Я лишь немного озадаченно изогнула бровь. Буря вопросов бушевала в моей голове, но я не решалась задать их вслух. Они знают Рьюзаки? Кем они мне являются? Что я сделала в конце концов, мать вашу!.. — Но будет неправильно тебя не поблагодарить, — расплылся в скромной улыбке симпатичный японец. — Благодаря тебе мы наконец-то схватили Киру. — Кира? Кто это? — не сдержалась я и задала вопрос, немного нахмурившись. — Что я сделала? — А тебе не рассказывал Рьюзаки? — подивился тот, что с афро кудрями. — Нет... Он мне вообще ничего не сказал. Поистерил и ушел... — Вот как, — усмехнулся юный шатен, вблизи чем-то напоминавший мужчину с усами и очками. Быть может, это его сын. — Значит, пока не время. Блин, да что у них за сговор! Я лежу тут, ломаю больную голову над тем, почему я здесь и какого черта я пролежала в коме около двух недель, а они смеются и говорят, мол, узнаешь позже! Что за беспредел, блин. Я даже не понимаю, с кем имею дело и кто все эти люди. Создается противное ощущение, как накалывается неприятная интрига. Вечно токающий висок заболел еще больше от напряжения. — Впрочем, ты, наверное, наслышана от Рьюзаки, как сильно мы переживали в тот день, когда ты убежала, — этот шатен как будто интриговал меня сильнее, что немного раздражало. Зато я поняла, что имел Рьюзаки под "мы". — Честно, когда я узнал от спасателей, что тебя увезли парамедики, а потом узнал твой список диагнозов... Я был ужасно встревожен. — И не только ты, Лайт. Все мы были встревожены, — добавил статный мужчина с усами.  — Но на деле это правда удивительно. После такого выживают только единицы! — говорил молодой японец в деловом костюме. — Слушай, а может ты... Джеймс Бонд в женском обличии? — в шуточной форме спросил он. Хотелось принять это за комплимент. Около пятнадцати минут мы беседовали с этой группой. Они мне всё же представились, чему я была безмерно рада. Выяснилось, что самый юный из них — Лайт Ягами — мой однокурсник, с которым мы параллельно с учебой входим в группу какого-то расследования. Что за следствие это было, мне не доложили, как обычно, заявив, что узнаю о нем чуть позже. Взрослые японцы же оказались полицейскими, то есть нашими с Лайтом коллегами, с которыми мы вели эдакое следствие. И Рьюзаки тоже был среди этой тусовки. Значит, никакой он мне не друг. Эх... Наступил следующий день, миновал утренний осмотр десятками врачей, и я опять была предоставлена самой себе... какое-то время. Ведь в этот раз ко мне снова внезапно влетел посетитель. В этот раз — господи, спасибо! — в проходе стоял не очередной мужчина, а молоденькая девушка. Она, кажется, переживала не меньше, чем растрепанный тип, потому что как только девушка увидела меня, она подлетела ко мне, приземлившись на коленях рядом с больничной койкой. Я едва ли сумела рассмотреть ее! Однако все же нельзя было не приметить её вычурные готические наряды, обувь на массивном каблуке и милые светлые хвостики в ее прическе. Своими маленькими ручками она обхватила мою бледную, поделившись теплом, в котором моя ладонь так нуждалась. Рассматривая меня своими очаровательными карими глазами, блондинка сказала: — Джейн, бедненькая! Как ты так умудрилась! Я так переживала, когда Лайт сказал мне! — жалостно воскликнула она, успокаивающе поглаживая мою ладонь большим пальцем. Она ещё несколько минут продолжала лепетать то, как она волновалась, плакала от боязни потерять свою подружку, как дергала Рьюзаки и Лайта в попытках скорее узнать, что со мной приключилось. И потом еще несколько минут распиналась о том, как рада, что со мной все хорошо, я жива, здорова, иду на поправку... И пока я слушала ее, все мое тело словно заряжалось энергичным зарядом, её болтовня оставляла такой теплый след на моей душе... Такого эффекта не было еще ни от одного визита, и я была рада, что он, наконец, случился. Однако у этой девчонки, которую, как выяснилось, звали Амане Миса, была еще и такая особенность, что она могла перескакивать с темы на тему, с одной эмоции на другую. От этого ее радостный писк внезапно сменился какими-то печальными нотками. Её миловидное личико тоже переполнилось сочувствием. — Знаешь, а ты так поменялась, — начала она, сдвинув брови к переносице, — твоя кожа стала бледнее, а кости выпирают... Тебя тут вообще лечат? Кормят?.. Блондинка аккуратно присела на койку, стараясь не задеть никакой провод и ничего не нарушить. Взгляд ее карих глаз прошелся по моим выпирающим ключицам, которые виднелись из-под выреза больничной майки. Следом её пальчики протянулись ко мне; подушечки её пальцев очень осторожно, словно я фарфоровая куколка, прошлись от переносицы до кончика моего носа. Миса склонила голову набок и добавила: — А ещё тебе нос починили неправильно. Сейчас он прямой, как у всех... а раньше был такой миленький, вздернутый... Я с улыбкой на лице нахмурилась, не понимая, о чем она говорит. Тогда девушка повернулась ко мне в профиль и продемонстрировала: указательным пальцем она приподняла свой кончик носа. — Вот примерно так, — говорила блондинка в попытке приподнять кончик носа выше, но тот сопротивлялся, что меня слегка забавляло. Она повернулась обратно лицом ко мне, вложила в свои ладони мою холодную руку и сказала: — Но в любом случае... ты очень отважная, Джейн. Я бы никогда не пошла на такое. — Да блин, на что... — недовольно пробурчала я. Да, выяснилось, что и моя подружка в сговоре с этим типом Рьюзаки. Они мне не хотят ничего говорить до последнего, и я чувствую, что скоро буквально взорвусь от количества накопленной интриги! — Пока что неважно. Важно, что я... я очень горжусь, что дружу с таким человеком, как ты, — Амане сказала это так искренне, что меня пробрало. Я лишь смущенно фыркнула, вяло махнув свободной от хватки рукой.  В течение недели моего восстановления Миса бегала ко мне буквально каждый день, когда только представлялась возможность. Для нее это было идеальной возможностью высказаться кому-то о любви к Лайту, которая ей казалась невзаимной, потому что он не обращал на нее внимания, хотя вроде как они официально встречались. Но не только об этом, конечно. Например, Миса часто жаловалась на Дурацкого-Извращенца-Рьюзаки, который забирает все внимание ее парня на себя и не выпускает ее никуда, кроме как на модельные съёмки и на визиты ко мне (помимо этого, она по секрету сообщила, что по большей части ее визиты ко мне — желание Рьюзаки, а также что он не упускает ни единой возможности поинтересоваться, как мое самочувствие). И как раз чаще всего она меня посещала именно вечером, сразу после съёмок, поэтому она просто не могла не пожаловаться на то, как она вымоталась. А я же все время её внимательно слушала, когда нужно кивала головой и в целом наслаждалась её компанией. Ведь когда ты круглые сутки проводишь в абсолютном одиночестве (не считая врачей), любая человеческая беседа будет для тебя как бальзам на душу. Ну, это, конечно, если ты не асоциальный человек, каким по рассказам Амане был Рьюзаки. А когда Миса уходила, я тяжело вздыхала и пряталась под объёмное одеяло. Я выглядывала из-под него, вначале на вид из окна, в котором из-за темноты не было видно ничего, кроме отражения меня и массивной аппаратуры, окружающей мою больничную койку. Следом, я, неудовлетворенная своим болезненным видом, оборачивалась, и взгляд мой падал на маленький календарик, стоящий на столике левее койки. До выписки ещё две недели. * * * На деревянном столе на одинаковом расстоянии друг от друга, словно по линеечке разложенные, расположены разные предметы, и каждый упакован в полиэтиленовый зип-пакет. Незаряженный Кольт М1911, желтая и красная флешки, помятые купюры, медицинские перчатки с засохшей кровью на них, кожаная записная книжка и маленький кулон с черным камушком... Это те предметы, которые нашли при Джейн Кэрролл спасатели. И не лежали бы эти вещицы здесь, на столе, если бы эти люди любезно не передали обнаруженное в руки детектива L. Рьюзаки возвышался над предметами, выложенными ровно в линию, и, как обычно, прикусив большой палец руки, о чем-то размышлял. После его руки потянулись к одному из зип-пакетиков. Он двумя пальцами ухватил кончик пакетика и поднял его вверх, внимательно рассматривая содержимое. Небольшой черный камушек в форме капельки переливался под люминесцентным светом ламп. Его цвет был такой глубокий, такой же таинственный и недоступный, как бездонные зрачки глаз Эл. И этот кулончик невольно напоминал о ней. Он так был схож с тем, что подарила она. Который был у неё. Забавное совпадение, не правда ли?.. Впрочем, откинув мешающие мысли о далеком неизменном прошлом, Рьюзаки сконцентрировался на расследовании вновь. В его пальцах оказался другой зип-пакетик, в котором располагалась кожаная записная книжечка. Он не раз видел её в руках девушки, как она там что-то черкала, зарисовывала, писала... Но никогда он не замечал ранее, что бы края листов этой книжечки были окрашены бурым оттенком. Без колебаний детектив изъял предмет из пакетика и утвердил свои догадки. Этот бурый цвет краев листов — ничто иное, как засохшая кровь. Белые листы были насквозь пропитаны кровавыми кляксами, несколько записей было проблематично разглядеть из-за хаотично расположенных пятен. Что-то сильно сжалось в груди Рьюзаки. Но он постарался не придавать этому значение. Вместо этого черноволосый растрепыш проследовал в свое офисное кресло, подобрал ноги к груди и погрузился в изучение записей. Он едва ли разбирал неровный, корявый почерк хозяйки записной книжки. Хотя на паре первых страниц, которые оказались нетронутыми кровью, почерк был бы понятен каждому. Детектив имел свои подозрения на этот счет, и он был уверен в них практически на сто процентов — её правая рука, на которую пришел выстрел, постепенно слабела и отнималась, отчего писать становилась тяжелее. Грудь снова неприятно защемило. Рьюзаки внимательно разбирал неровные закорючки латиницы и мысленно всё запоминал до мельчайших деталей. Память у него была отменная, поэтому ему это не составляло труда. На листках были отображены правила некой Тетради Смерти, о которой заявляла Джейн до инцидента. И как только он вникал в них сильнее, его слегка пробирало от осознания, на сколько эти правила сходятся с реальностью. Каждая созданная японским Кирой ситуация, ранее оставленная под вопросом, раскрывалась в новом свете после прочтения кривых записок. Детектив был поражён от того факта, что все ответы лежали на поверхности. Но с другой стороны, это казалось и глупым, однако все же голову неоднократно посещала мысль об идеальном попадании. Смерти от сердечного приступа, требование лица и имени человека для убийства, возможность указать причину смерти...  После правил Тетради совсем уж измученным почерком было написано ещё кое-что. Эл прищурился, стараясь разобрать почерк. Только вот это словно был не английский, а какой-то другой язык... не заняло много времени понять, что это французский.  Тайное послание. В этом послании Джейн донесла, что эта Тетрадь идентична той, что она видела у Лайта, когда ходила к нему на "занятия". Также там был перечень вопросов, которые Эл должен спросить у Киры Нестеровой. Впрочем, эти вопросы он и так собирался ей задавать, но это неважно...  Его взгляд резко застыл на короткой фразе из двух слов. На такой простенькой, кривовато написанной, но которая имела такое важное значение для него самого. Уголки губ легонько поползли вверх. Рьюзаки и подумать не мог, что ему когда-нибудь станут необходимы эти два обычных слова, написанных её рукой. Je t'ame. Но, вспомнив состояние Джейн, то, что она его даже не помнит, Эл тряхнул головой и осторожно вырвал этот потрепанный листочек, усеянный бурыми каплями засохшей крови, и сунул его глубоко в карман своих джинсов. Он скрючился в своей странной позе ещё сильнее, потеребил нижнюю губу большим пальцем руки, а после приказал отправить все предметы, находящиеся на столе, на экспертизу. А записную книжку он направил на сканирование.  Он оставил скромное „люблю тебя“ на периферии своего сознания, снова переключившись на расследование. Конечно, информации об этой мистическом атрибуте Киры теперь было немалое количество, но единственное, что детектива не устраивало - отсутствие физического доказательства. Рьюзаки, как человека, которому было свойственно вечно сомневаться, мучал этот аспект. Какова гарантия, что эта Тетрадь Смерти не выдумана? Он уже и так слишком доверился непоседливой девушке, чтобы принять всё взаправду... Тем более, когда была проведена экспертиза по сгоревшему дому, никакой Тетради обнаружено не было. И медицинский персонал не передал ее в руки детективу... Усложняло решение этой задачи ещё и наличие того факта, что девушка, ознакомленная с канцелярией, потеряла память и все воспоминания, а владелица загадочного дневника и вовсе отказывается говорить. Рьюзаки как только не пробовал манипулировать Кирой Нестеровой для получения нужного, но она оказалась слишком упёртой особой. Однако он припас ещё один способ заставить её говорить. Пытки. Как и в случае с Амане Мисой. И вот на экране красуется прикованная кожаными ремнями к железным столбам "Белла". Вся такая потрепанная, бледная... Смирительная рубашка плотно обнимает ее бока, а грубая повязка на глаза неприятно натирает переносицу. Она тихо шипела от внезапной и кардинальной смены обстановки. Ей хотелось кричать, однако девушка понимала, что это бессмысленно — она сама выложила себе такую жизненную тропу, пока продолжала тупо молчать. Она сама затеяла эту игру, сама зашла так далеко, поэтому именно она и должна это терпеть.  — Что ж, — опять послышался режущий механический голос из динамиков, — вы мне не оставили выбора, кроме как немного сменить место вашего пребывания. Кира, я очень надеюсь, что вы готовы отвечать на мои вопросы. Она хотела что-то съязвить, ляпнуть что-то гадкое, чтобы угомонить его гордое эго. Но она свесила свою голову в осознании, что это не будет иметь никакого смысла, а лишь усугубит обстановку. Девушка понимала, что это не предел его нестандартных способов расспроса. Но, заглядывая на ситуацию под другим углом, блондинка не хотела быть эгоистичной особой и сдавать "своих". Сердце в груди билось с невероятной скоростью, а дрожащий голос едва слышно выдал: — Я... ладно... Не теряя ни секунды после её утвердительного ответа, словно она вот-вот передумает, Рьюзаки проговорил в микрофон: — Что представляет собой Тетрадь Смерти? — в очередной раз спросил он и в этот раз наконец-то получил ответ: — Это... Дневник в чёрном кожаном переплете. Это оружие... Записываешь имя человека, и он вскоре умирает, — её голос слегка подрагивал, а глаза под повязкой начинали намокать, — внутри, на первой странице, написано несколько правил пользования...  — И какие же они? — Эл решил проверить, совпадут ли записки Джейн с тем, что скажет сам пользователь Тетради. Та тем временем немного поелозила в попытке устроиться поудобнее в кожаных ремнях (что не увенчалось удачей) и продолжила говорить: — Тот, чье имя будет записано в Тетради — умрет в течение сорока секунд. Если причина смерти не указана, то он умрет от сердечного приступа. Детектив глядел в экран, прищурившись, а после вспомнил вопрос в корявой заметке Кэрролл и поинтересовался: — На самой последней странице Тетради Смерти было указано правило, которое гласило, что при любой попытке уничтожения Тетради умрут все, кто её касался. Не может ли быть так, что правила, написанные в Тетради, оказались фальшивыми? Преступница снова поёрзала. Ей было жутко некомфортно не только из-за того, что она привязана давящими и натирающими тело ремнями, но и из-за того, что ей приходится говорить правду. — Честно, я даже не задумывалась о том, что какие-то правила могут быть... фальшивыми, — осторожно ответила блондинка, не имея никакого желания поднять свой уровень подозрительности. Но Великий Детектив L не особо ей доверял.  — Ложь, — буркнул он в микрофон. — Если бы вы и вправду не были осведомлены о подлинности данного правила, тогда вам не было смысла поджигать свой дом, в котором находится Тетрадь Смерти. Встречный вопрос: каким образом вы осуществили пожар? — Я... кхм, ладно, — ох, этот детектив был способен раскусить любую жалкую ложь, в отличие от её предыдущих врагов. И именно поэтому она боялась заводить диалог с L. Но уже некуда отступать. — Мой кабинет, в котором хранилась Тетрадь, можно было поджечь по нажатию одной кнопки. Это... это было сделано с целью уничтожить Тетрадь в чрезвычайных ситуациях... — Значит, в тот вечер это именно вы уничтожили Тетрадь, я правильно понимаю?  — Нет, — выдержав небольшую паузу, ответила Кира. — Тетрадь была у Лиз, когда я покинула дом и нажала на ту кнопку. Детектив на некоторое время примолк. Раз Тетрадь Смерти была у Джейн, то почему она не была обнаружена криминалистами, проводящими экспертизу по сгоревшему дому? Почему её не отдал медицинский персонал, которому передали все, что было при Кэрролл? Серебряная ложечка звонко сталкивалась со стенками фарфоровой чашечки, пока Эл продолжал думать. Вариантов было несколько. Во-первых, кто-либо мог перехватить и присвоить орудие убийств себе, однако маловероятно, так как за последние три недели не мелькнуло ни одной информации о новой волне убийств, а показатель смертей от сердечного приступа в Японии снизился на пару процентов. Во-вторых, Кира Нестерова могла что-то не договаривать, что казалось детективу самым логичным вариантом. Он не доверял ей, и в нем не мелькало сомнений, что всё то, что она ему рассказала — лишь верхушка айсберга. В-третьих, Джейн могла сжечь Тетрадь. Она была осведомлена о том правиле, которое и показалось ей фальшивым. Девушка понимала, что она вряд ли останется в живых, исходя из ее самочувствия на тот момент... и она решила пойти на еще больший риск. А в-четвёртых может быть и так, что Кэрролл никакой и не детектив Q, а сообщница Киры Нестеровой. Запудрила мозги гениального L, разбудив в нем те чувства, которые он никогда и не планировал ощущать... а сама ловко воспользовалась моментом и уничтожила все доказательства... Нет, детектив не хотел верить в последнюю версию. Эта непродолжительная пауза миновала, и Рьюзаки снова обратился к привязанной блондинке. — Ясно. А теперь расскажите мне, каким образом вы стали Кирой. Как вы оказались в Японии, зачем связались с „Ёцубой“ и как получили Тетрадь. В подробностях. Кира нервно закусила нижнюю губу. Этот детектив L вытягивал из неё всю правду, и ей не нравилось чувствовать себя такой уязвимой. Ей казалось, что её напичкали какими-то веществами, что вся истина беспрепятственно вылетала из ее рта. Хотя, может, так оно и есть? Кто его знает, на что ещё готов этот детектив для достижения своих целей. Она рассказала ему всю историю от начала до конца, словно уже нечего было терять. Началось все с того, что в далеком 2001 году из-за расследования Лиззи Грэй Кире присудили отбывать срок в колонии. Просидела она там пять лет с хвостиком, как вдруг появился японский Кира. Каратель, Справедливость, Бог нового мира... Когда Нестерова об этом узнала, она не на шутку перепугалась за свою шкуру. Некоторые заключенные, с которыми она была знакома, умирали от сердечного приступа. Находясь в колонии, она думала, что преступная организация, в которой она состояла, забыла про нее, отчего ей становилось еще тревожнее. Но вдруг в один день они дали о себе знать, они заявили о своем желании освободить их преданного делу преступника. Оставалось только Кире провернуть свой ловкий побег, когда её организация дала зеленый свет. И вот она оказалась на свободе.  Однако ей не нравилось, что её коллег продолжали убивать. Что её и многих марионеток организации обезопасили, а остальные так и остались под угрозой, с судьбой быть убитыми беспощадным Кирой. И Нестерова высказала желание выдвинуться на поиски этого инкогнито-убийцы, на что получила строгий запрет и нагоняй. Но она не сдавалась и умоляла "вышку" согласиться на её самодеятельность. Через месяц бесконечных упрашиваний ей дали волю. Но девушка буквально играла с огнём, вступая в этот бурный поединок Великого Детектива L и японского Киры, ведь никто не собирался брать ответственность за её будущие проступки и судьбу. Её отправили, не собираясь оказывать помощь. А Кира Нестерова с затуманенным гордостью разумом сама не поняла, как подписала себе смертный договор. Единственное, в чем ей помогли, так это в создании липовых документов и образа. И вот уже с совершенно другой личностью Кира отправилась в огромную столицу Японии, чтобы привезти обратно на родину голову безумного карателя.  У Киры Нестеровой, казалось, связи были везде. В Токио уже кишили подпольные шайки преступников с разных уголков мира, которые так же, как и она, хотели склонить Киру к своим ногам, отобрать у него силу, расправиться с ним. И ей не составило труда узнать, кто предполагаемый Кира. А затем последовали жестокие манипуляции, пугающие угрозы и шантаж, который неплохо так запугали Кёске Хигути, который на тот момент и был Кирой. И Нестерова могла бы его сдать "своим" сразу же, однако из ниоткуда появилась Рэм — Бог Смерти Хигути. И тут уже нечеловеческое существо начало вводить свои условия, по которым бывшая блондинка не могла сообщать о японском Кире раньше, чем та ей позволит. В итоге Кира Нестерова отобрала могущественную Тетрадь Смерти у Кёске и встала на роль того карателя, которому каждый в мире преступник хотел собственноручно скрутить шею и показать, кто здесь власть. Она с огромной виной, неприязнью и неохотой убивала преступников, неоднократно приговаривая слова ненависти к самой себе, что затеяла такую авантюру. Помимо преступников слушала Хигути и записывала имена тех, кто мешал их компании. А также устраняла тех, кто мешался криминальным лицам в их преступлениях... И устроила во всем мире хаос. В итоге она сама не поняла, как оказалась в ловушке.  Как стала предателем тех, кого она так рвалась спасти. Как она загнала саму себя в капкан, из которого выхода уж точно нет. Теперь она точно ничего не скроет. Поэтому девушка поклялась детективу L, что будет отвечать на каждый его вопрос, если он перенаправит её обратно в камеру заключения. Она никогда не была настолько подавленной, что бы приходилось так искренне кому-то клясться. Но Рьюзаки, с каким триумфом он бы сейчас не сидел по ту сторону экрана, все же позволил Ватари отвязать её от железных столбов и отправить её в тесную камеру, где она когда-то располагалась. Скрючившись на неудобном, словно сделанном из камня матрасе, блондинка прожигала взглядом стену. Она чувствовала, как пружины тюремной кровати сквозь тонкий матрас впивались в её правый бок, однако это было все же в сотню раз лучше, чем быть прикованной цепями, до слез натирающими кожу. Девушка лежала, и её собственные мысли проедали её разум, словно черви проделывали дырки в свежем румяном яблоке. Она лежала, обнимая свои плечи бледными руками, и думала о том, насколько жалко прошли тридцать семь лет её существования. Столько лет прошло, а она только-только начала это осмыслять. Всю её осознанную жизнь ей управляла, как марионеткой, её преступная организация, в которой девушка оказалась по принуждению. Кира никогда не имела своего слова, своего мнения, своей личности — она была создана чужими людьми для исполнения их воли. Она никогда не делала то, что ей хочется, никогда не двигалась без указаний, у нее не было никакого выбора — за каждым её малейшим действием следили и контролировали. Все преступления, которые она совершила, не являлись ни её желанием кому-то отомстить, ни желанием показать силу — это была воля этой же организации, которая отрекалась от своей ответственности, перекладывая её на обычную, ни в чем не провинившуюся девушку.  Кира Нестерова ведь и вправду была простой девушкой со своими стремлениями и мечтами. Но в один день в её жизни перевернулось всё. В день, когда все её мечты рассыпались, как частицы битого стекла, и она стала куклой в руках жестоких алчных людей. Её внутреннее "я" больше не имело никакого значения, она затерялась в навязанной ненависти ко всему живому, бесконечных ролях и бесчисленных поручениях. Ещё будучи маленькой девочкой, её это не устраивало, но она знала, что не смеет сказать ни слова возмущений. Кира знала, в каком месте находится её собственное мнение, и никто не будет ему рад. Поэтому она молчала и старалась не думать об этом, хотя мысли сами навещали девочку. И когда Кира подросла, она и вовсе забыла о самой себе, о той, кем была раньше, о своих негодованиях и эмоциях. Она стала хладнокровным роботом, бесчувственной рабыней преступной организации. Однако она могла бы давным-давно рассказать миру об этой жуткой секте, но страх перед лицом властной компании не давал ей даже пискнуть.  Она может и казалась каждому уверенной и авторитетной женщиной. Но на деле она была трусихой. Жалкой трусихой. * * *  Впрочем, дни пролетали практически незаметно, и со временем я шла на поправку. Я уже не нуждалась во многих аппаратах и антибиотиках, без которых не смогла бы существовать раньше. Постепенно, конечно же, не без помощи медицинского персонала, я начинала вставать с койки и делать свои первый шаги. Вначале это давалось с трудом — конечности из-за продолжительной неподвижности ослабли, а тело все ещё ломимо от боли. Но с каждым днем ноги крепчали, шаги давались легче, и я могла без чьей-либо помощи дойди до двери... Миновало еще некоторое время — и я уже тихонько расхаживала по этажу больницы.  Постепенно начала восстанавливаться память, в голове всплывали случайные факты обо мне, мелькали обрывки каких-то воспоминаний. И мне было так радостно от этого. Как-никак, я начала все больше и больше ощущать себя нормальным человеком, а не тем, что "родился" пару недель назад. Я, наконец, знала и помнила базовые факты о себе, понимала, кем является Рьюзаки, и смутно осознавала, как оказалась в больнице. Но все же большая часть прошлого так и оставалась черным пятном моего разума, которую мне ещё следовало восстановить. А может и не следовало, кто знает. Время покажет... Сегодняшний день являлся последним днем моего заключения в стенах японской больницы. Не то, что я выздоровела окончательно, но мое состояние было значительно лучше, и я могла вполне продолжить лечение и в штабе. Прошел мой последний осмотр у врачей, который дал положительные результаты и справку о выписке. И вот я стою и вдыхаю влажный воздух, который за месяц пребывания в больнице, казалось, стал мне незнакомым. Позади меня двери больницы; люди толпятся вокруг меня — одна часть мчится внутрь огромной лечебницы, другая выходит из неё. А я всем мешаю, остановившись посреди лестницы, уставившись на непривычно светлое небо. Так необычно, пока я лежала в больнице, из окна той палаты небо над японской столицей всегда было хмурым, серым и неприветливым. Но сегодня оно было таким лазурно-голубым, что создавалось впечатление, что сейчас не промозглая осень, а лето. Начало лета. Кто-то подошел ко мне и обхватил мое запястье. По рефлексу оторвала взгляд от безоблачного неба и пересеклась с глубинными, завораживающими зрачками, по которым я уже сумела соскучиться. На моем лице заиграла тёплая улыбка. — Привет, друг, — сказала первая я. Выражение моего лица отчего-то заискрилось. — Привет, — ответил тот своим неменяющимся баритоном, все так же держа мое запястье в своей легкой хватке. Мы некоторое время смотрели так друг на друга, непонятно по какой причине не находя слов для продолжения нашего диалога. Стояли, пока с этой толкучке на лестнице нас не подопнул какой-то тип. Именно тогда мы опомнились и двинули подальше от больницы, словно ничего и не произошло. Впрочем, черноволосый не убирал руку с моего запястья. А я и не возмущалась.  — Врачи сказали, что твоя память начала восстанавливаться, — говорил он, рассматривая меня из-под непослушных прядей своей чёлки.  — Да, я начинаю потихоньку что-то вспоминать, — откликнулась я, все так же нежно улыбаясь уголками губ. — Я помню, что ты детектив. И мой друг. Черноволосый чудик на некоторое время притих, и мне показалось, что я сказала что-то не так. Однако прежде чем я успела поинтересоваться у него на этот счет, он остановился посреди тротуара и повернулся ко мне: — Друг? Просто друг? — с небольшой досадой в ровном голосе произнес он. Я растерялась. — Да... Неправильно вспомнила?  — Неправильно, — тот помотал головой, а после уверенно заявил: — Ты моя девушка. Мои зеленые глаза округлились в неком замешательстве. О таких деталях я не была осведомлена, и я не знала, кому лучше доверять: моей памяти и воспоминаниям, которые не до конца сформировались в общую картину, или человеку, являющимся мне в каком-то роде близким?.. Наверное, как бы наивно это не показалось, я выберу второе. — А, да... Странно, я была уверена, что мы друзья, — прервав неловкую паузу, наконец, выдавила реплику я.  Все же я не было на сто процентов уверена, что он не решил обернуть мое беспамятное положение в свою пользу. Как мне говорила Миса, с этим человеком нужно быть осторожнее, он всегда будет делать то, что ему заблагорассудиться. Но с другой стороны, я помнила его как друга, а моя память могла меня подвести. Может, в моем разуме загорелся лишь какой-то старый отрезок времени, когда мы еще дружили, а не тот, когда мы начали встречаться... Не знаю, не знаю... Сложно сказать. — Если что, я тебе доверяю, — выпалила я, пока он меня вел все так же за руку в неизвестном мне направлении, — поэтому не смей пользоваться ситуацией. Ладно? Наш диалог в момент ходьбы был не особо занимательный, но от скуки, нагнетенной одиноким времяпрепровождением в палате, даже такая беседа радовала. Парень что-то спрашивал о моем самочувствии, на что я ему давала честный ответ. Было намного лучше, чем тогда, когда я очнулась. Ноги уже достаточно окрепли, иногда лишь больная рука, пораженная выстрелом, болезненно давала о себе знать. Но это ничего. Затем он интересовался у меня о какой-то Тетради, о которой я, к сожалению или к счастью, не помнила. Говорил, что она была со мной в тот день, спрашивал, что я с ней сделала... Но ответ я дать не смогла, отчего тот аж заметно помрачнел. Наверное, это являлось чем-то важным... Не знаю... Через непродолжительное время мы оказались в черной машине. Мы уселись на задних пассажирских сидениях, а водителем оказался Ватари (как я помню — помощник и близкий человек Эл). Этот немолодой дяденька был довольно-таки приличным и вежливым человеком. Он очень тактично поинтересовался о моем самочувствии и возможных нуждах. А еще, как выяснилось, он будет помогать мне вести лечение на дому. Мне было приятно от проявленной заботливости по отношению ко мне. Остальную поездку мы провели в тишине. Я, подперев подбородок ладонью, глядела в окно на завораживающие виды Токио. И я не была бы собой, если бы в такой момент не думала о чём-либо. И в этот раз темой моих размышлений стал этот тип Рьюзаки и его сказанные ранее слова.  На моём лице отчего-то вырисовывалась глупая улыбка. Я исподтишка поглядывала на сидящего рядом парня, который по привычке подобрал колени к груди. Так нелепо, правда? Нелепо, что я смотрела на это придурковатое чудо и думала, что даже если его слова насчёт наших отношений будут неправдой, то пусть всё останется как есть. Как было заявлено.