Опричник в Париже

      Последнюю неделю Жан считал себя исключительным неудачником. Ну, серьезно, как можно было так позорно вылететь из дома той богатой дамы?! Вот кто его за язык дергал что-то говорить тому господину, который выходил из дома в чрезвычайно расстроенных чувствах?! И вот теперь остается только пожинать плоды своих идиотских действий — шататься по улице в надежде если не найти хоть какую-нибудь работу, то хотя бы получить милостыню. Последние деньги, оставшиеся от жалования слуги, были потрачены почти полностью. Как хорошо было бы вернуться в дом той дамы! Или наняться хоть к кому-нибудь… Неужели же во всем Париже нет никого, кому нужен был бы слуга?! Тем более такой… Когда Жан был еще совсем маленьким, и хозяйка дома, где работала его мать, обратила на него внимание, то сказала, что он обладает «нордической», что бы это не значило, исключительной внешностью. Конечно, ни Жан, ни мама тогда ничего не поняли, и дама милостиво пояснила, что если бы не происхождение и одежда, он бы легко мог сойти за английского аристократа. Эти слова запомнились Жану, и он использовал их всякий раз, когда пытался наняться слугой. Слуги ведь, в каком-то смысле, отражение дома, да? Тогда хорош тот дом, где в слугах ходит кто-то похожий на благородного англичанина… Знатные господа часто шутили, что дома, где служил Жан, должны олицетворять собой политическую ситуацию, и хотя сам слуга никогда не понимал смысла этих шуток, но но хозяевам они всегда очень нравились. Теперь, правда, это преимущество, видимо, превратилось в серьезный недостаток — никто не хотел брать Жана на работу, подразумевающую тяжелый физический труд, говоря о том, что он выглядит слишком хилым и слабым для того, чтобы таскать мешки с мукой или ящики с овощами. Жан обижался и грубил несостоявшимся работодателям, хотя внутренне не мог не признавать, что они, вообще-то, не лгали. Так он и бродил, погруженный в свои мысли и страдающий одновременно от голода, жажды и отчаяния, пока, задумавшись, совершенно случайно врезался в какого-то господина, выходившего из лавки портного. Жан немедленно принялся подбирать упавшие свертки, отряхивая их от уличной пыли и поспешно извиняясь в надежде, что его просто отпустят, а не дадут пинка или еще чего похуже. Конечно, тоненький голосок на задворках сознания шептал, что, возможно, удача соизволит повернуться к нему лицом, и господин окажется достаточно добр, чтобы дать ему парочку монет за помощь и извинения, но Жан решил все-таки быть реалистом. Особенно когда наконец-то поднял глаза на незнакомца и заметил плащ мушкетера. «Господи, спаси меня», — только и подумал бедолага. Вот кто-кто, а мушкетеры особой душевной добротой и тем более щедростью ко всяким там нищим и обездоленным точно не славились. Тем более, к тому, кто был так неаккуратен, что позволил себе толкаться… Но незнакомец, должно быть, крепко выругавшись на неизвестном Жану языке, забрал у него свои свертки и уже собирался было идти дальше туда, куда и направлялся изначально, но вдруг обернулся и внимательно вгляделся в лицо бывшего слуги. — Ты бездомный? — спросил он у Жана с ужасным акцентом. — Да, господин мушкетер! — вытянувшись по струнке и слегка заикаясь, ответил Жан. — Как слугой работать, знаешь? — снова ломано и странно спросил человек, чуть поморщившись от обращения нищего. — Да, господин мушкетер! — сердце Жана затрепетало, неужели удача и вправду решила повернуться к нему, превзойдя все его надежды? Получить работу у этого господина наверняка могло стать его спасением! — Вот и славно. Теперь ты работаешь у меня, пошли. Жан поспешил за странным человеком, тот скинул ему на руки свои свертки, которые, конечно, были нетяжелыми, но весьма громоздкими, и нести их было не очень легко. Но это, наверное, был знак того, что он действительно принят на работу? Конечно, нехорошо, что к мушкетеру — в сообществе слуг говорили, что всякое бывает, и поколачивать могут сильнее обычного, и жалование долго не выплачивать… Но Жан был бы сейчас рад абсолютно любому варианту работы. Он был совсем на грани полной нищеты, из которой вряд ли бы смог потом выбраться. Тем более, что этот господин явно не был французом. «Может, англичанин? О Боже, а если шпион? Тогда я мог бы доложить об этом кому-нибудь и наверняка получить вознаграждение!» — все эти мысли проносились в голове у Жана, пока он следовал за новым хозяином с полными руками разнообразных кульков, и едва не врезался тому в спину, когда мушкетер резко остановился. — Пришли, — отрывисто сказал он, доставая ключи и отпирая дверь. Вообще говор у человека был странный, он как будто слишком резко и четко произносил все звуки, из-за чего звучал как-то агрессивно, хотя на его лице ничего такого, кажется, не отражалось. Жан огляделся. Они стояли в каком-то вполне милом переулке, а дом, в котором, судя по всему, жил мушкетер, и теперь работал Жан, выглядел достаточно новым и аккуратным, хоть и небогатым. Но господин в любом случае, вероятнее всего, лишь снимал здесь комнаты, и Жан решил учитывать это. Мушкетер провел его по лестнице на второй этаж, где, как оказалось, снимал две довольно просторные комнаты. Жан сложил свертки на кровать, как ему было сказано, и принялся разглядывать новое место работы и, по совместительству, жилье. Все выглядело как будто еще не обжитым и несколько пустоватым, но были определенные странности. Распятия над кроватью не было (он что, не католик? Ах, а если это англичанин-гугенот?!), зато в углу была прибита полочка с кружевной салфеткой и странного вида иконами, на столе для работы лежал учебник французского, а также какие-то записи, напоминавшие совершенную тарабарщину, даже буквы там были неузнаваемые ни в каком виде (хоть Жан и был малограмотен, но все-таки надписи на французском кое-как и частично разбирать мог, а ЭТО вообще ни на что не было похоже!), но кроме того, на столе стояли баночки и склянки неизвестного наполнения, более всего напоминающего дамские примочки вроде румян или белил. Жан не успел продолжить осмотр комнат, ведь мушкетер обратился к нему. — Зови меня Фéдор Алексе… нет, хватит с тебя и просто Федора. Услышу на ваш манер, Федóр, — уши оторву, понял? — Да, господин Федó… Федор. Простите мою дерзость, но каково будет мое жалование? — Сколько будет, столько и дам. Не разбираюсь я в ваших монетках… А не нравится чего — так обратно на улицу иди. Да вот еще что… Как тебя зовут? — Жан, сударь. — Жан? Это, получается, как наш Иван… Вот что: имя свое прибереги для кого-нибудь другого, а у меня ты Ванькой будешь. На кой черт мне еще и дома ваша басурманщина сдалась, спрашивается? Жану оставалось только мелко кивать — что же, у господ свои причуды. Правда, что же это за имена такие, с таким странным ударением? Это ведь еще запомнить надо… Вáнька. Да какая разница? Главное, чтоб деньги платил, да и на них, наверное, тоже наплевать, главное, чтобы из дома этого не выгнал — на улицу возвращаться страсть как не хотелось. Во время всего разговора Федор продолжал разбирать свои свертки, и Жан позволил себе любопытно заглянуть ему через плечо — интересно же, что там такое пришлось нести. В свертках была самая странная одежда, какую Жану когда-либо приходилось видеть. Безусловно, это была богатая одежда, с золотой вышивкой, и все такое, но Жан решительно не мог определить, что же это вообще такое. Камзол-не камзол, ерунда какая-то! Жан с ужасом взглянул на мушкетера — что ж это за человек такой? Ну непременно ведь шпион! А насчет англичанина… черт их знает, как они там выглядят и как живут, все может быть. Но тут Федор вдруг, посмотрев на часы, опять, кажется, выругался и в спешке отправился прочь из дома, наказав Жану ничего в свое отсутствие не трогать и пока подмести полы. Тот остался в полнейшем замешательстве, но с полной уверенностью, что за новым странным хозяином необходимо следить. Слишком уж подозрительным он казался Жану. Но что уж сейчас? Пока доложить никому было не о чем — ничего противозаконного Федор пока не сделал.

***

      Федор мчался по дурацким, по его мнению, парижским улицам. Завозившись сначала с портным, потом с этим пареньком, теперь его слугой, он совсем не заметил, как подошло время дежурства, и теперь, должно быть, безбожно опаздывал на пост. Конечно, удивительная это штука, часы. И не на башне, а вот так, просто в доме! Чего только не повыдумывали, черти… А что слугу нанял — это хорошо, конечно. А то совсем как простолюдину жить приходится, гадость-то какая. Слуга, кстати, более всего привлек Федьку внешностью — если и не знать, так ведь можно подумать, что простой вологжанин там, или пскович, вот еще Ванькой будет звать, и будто бы дома. Дома только платить слугам не надо было. Черт знает что за страна, черт знает что за люди… Но Федор уже подбегал к посту. После того, на его взгляд, веселейшего случая с гвардейцами, после которого, правда, пришлось опять торчать у короля и изображать раскаяние, его стали ставить вместе с новыми друзьями, что было, конечно же, хорошо, ведь дежурство — дело, надо сказать, прескучнейшее, а разговор хоть немного скрашивал его. На месте, правда, был только один из четверых — Д’Артаньян сам был на дежурстве, Атос, скорее всего, отлеживался в этот день дома, ведь ранение еще иногда давало о себе знать, а Портос вообще шатался непонятно где, и на посту в полном одиночестве стоял Арамис и отчаянно скучал. Нет, Федор форменно сходил с ума от этих имен, ну что же это такое, где ж это видано?! Еще и его имя тут все исковеркать стремятся. Что за странная мода ставить ударение всегда на конец слова? Его аж пробирало дрожью от этого. Ну какой еще «Фьедóр»?! К тому же, это очень нехорошо напоминало Басманову о прицепившейся к нему мерзкой кличке. Сразу же вспоминалось, как из каждого угла, из каждого подпола бежали шепотки: Федора да Федора… Ну да черт с ним. Он направился к скучающему товарищу. — Не уследил за временем. Тот воззрился на него с недоумением: — Ничего страшного. Сегодня ничего важного все равно не наблюдается. — А где ваши… наши друзья? — Это, поверьте, только их дело. Но для начальства Атос и Портос сегодня были здесь же, с нами. Федор едва удержался от того, чтобы не всплеснуть руками и не закатить глаза. Что ж они все тут такие загадочные? А вот отсутствие строгости начальства — это хорошо, значит, точно можно особенно не стараться. Но вообще, по сравнению со Слободой, скука на этой службе была смертная, тоска — зеленая, и вообще квасу хотелось. Вот что толку стоять посреди города, как истуканы, да еще и в такой солнцепек? Меж тем Арамис вдруг спросил, прерывая несколько неловкое молчание: — Друг мой, позвольте полюбопытствовать: кто вы? — В смысле? — не понял Федька. — Ну, по народности. Вы ведь не француз? Простите мне мою дерзость. — А, нет, конечно! Я русский. Ну, из Московии, то есть. — Московия? Я что-то мало помню про эту страну… — Да тут почти никто и вовсе про её существование не знает, — Федор раздосадовано махнул рукой, — это к востоку отсюда. Такое огромное государство, большей частью северное. Там все совсем, совсем другое, — и он с чувством великой грусти поднял голову. Тоска по дому вообще больше не оставляла его, но иногда становилась особенно острой. Арамис внимательно посмотрел на него: — Отчего же вы здесь, а не там? — конечно, вопросы о прошлом были табуированной темой среди трех друзей, но на Федора, как он посчитал, это негласное правило не действовало. Этот человек явно не стремился скрывать свою прошлую жизнь, даже наоборот — будто старался воссоздать её максимум вокруг себя. Все эти странного вида наряды, серьги в ушах, жуткий акцент, поведение, манеры, замашки — этот человек ничуть не пытался влиться в основную массу. Должно быть, он просто продолжал вести себя так, как вел там, на Родине. Федор тяжело вздохнул и на некоторое время задумался, вероятно, пытаясь подобрать слова. — Это все отвратительная игра случая. Злой рок, если хотите. В общем, это не было моим желанием, но я не могу более ничего изменить, — конечно, рассказывать правду как есть опричник не планировал, чего доброго, в богадельню какую отправят или в монастырь, как умалишенного… — Что ж, простите меня за этот очевидно бестактный вопрос, мой дорогой. Мне не хотелось огорчить вас. — А, ничего страшного. Что уж теперь? Хотите, я вам побольше про Московию расскажу? Вы и представить себе не можете, как она хороша… — Да, давайте, было бы интересно узнать о вашей Родине. — Ну, начнем с того, что, вообще-то, она уже не Московия, а государство Российское… Россия, проще говоря. Так и прошло все дежурство. Слушать про далекую и неизвестную страну оказалось весьма интересно, хотя общая картинка в голове мушкетера не складывалась, и, если говорить честно, было не очень понятно. Федор рассказывал с жаром, и оттого несколько сумбурно, перескакивая с одной темы на другую, то говоря о природе, то об обычаях, то вообще о кухне. Из всего этого потока в большинстве своем неправильно произносимых слов удавалось выцепить только какие-то обрезки информации. Например, теперь Арамис знал, что такое квас, и что с ним делают окрошку, как звали как минимум штук пять российских правителей, что зимой весело кататься на санях и что в какой-то из праздников в России принято жечь огромное соломенное чучело. Очень занимательно, но к чему все это? В общем, время пролетело быстро, и мушкетеры разошлись по домам. Федор брел и думал сначала о том, что этот Арамис, в сущности, чем-то на него похож. «Наверное, тем, что хорош собой» — вдруг подумалось Федьке, но тут же исчезло, и следующей мыслью было уже «Надо будет в следующую встречу спросить, как он волосы в такую прическу укладывает». После мысли вообще скатились на размышления о доме, и опричнику в голову вдруг пришла идея записать все, что помнил, считай, всю свою жизнь, чтобы точно не забыть. Что-то вроде исповеди — все равно по-русски никто не прочитает. А еще он решил записать все рецепты, какие помнил, благо, что кравчим при царе служил, ведь хотелось уже, честно сказать, нормальной еды, которую, правда, непременно придется готовить самому. Ужас какой. Хотя, на фоне общего безделья, как ощущалась его нынешняя жизнь, можно было и заморочиться.

***

      В любом случае, в компании дни потекли чуть веселее. По крайней мере, теперь было с кем пить и кутить. Федору было наплевать с высокой колокольни на все тайны, загадки, интриги и королевского двора, и новых друзей. У него у самого была такая тайна, что закачаешься… и причем не одна. А чужая душа — темный лес. Все это не так уж интересовало его, скорее всего, исключительно потому, что не было близко. Он жил в состоянии постоянного, хоть и не осознаваемого толком ожидания возвращения домой, к привычной жизни, к его жизни. Иногда Федор думал, что, наверное, сколько бы времени ему не пришлось тут провести, смутная надежда однажды проснуться не в съемных комнатах на втором этаже одного из парижских домишек, а в Слободских покоях или родном тереме. Его волновало, что произошло там, где он, видимо, либо исчез, либо умер. А еще волновало, что там остались и сыновья, и жена, и отец, и, конечно же, Иоанн, что все они, должно быть, были расстроены и встревожены произошедшим. А ведь Басманов не успел столького прояснить, может быть, извиниться, может, признаться, исповедаться… Всё же нынешнее окружение было слишком чуждо, чтобы так же беспокоиться, интересоваться, думать об этом. Там, на Родине Федька всегда знал, что это на службе, на улице, при свете дня и среди других опричников он одинок, но по возвращении домой (и не важно, что дома, кажется, было два) он всегда мог справиться с этим. Здесь же внутреннее одиночество почти никогда не покидало его, даже заглушенное вином, разговором, дракой оно все еще оставалось где-то в глубине души, становясь причиной теперь присущей ему частой задумчивости и тоскливого взгляда. Но в остальном, раз уж он до сих пор не сошел с ума и не, разбежавшись, прыгнул в Сену, а так же не изменял себе, ежедневно наводя марафет и ведя себя так, как если бы он был как минимум наследным принцем, Федор, кажется, был вполне в порядке. И недо-служба, как он её называл по причине недостаточной, по его мнению, активности (ну право же, ни перебить спесивых бояр, ни страх на горожан навести, ни пирушку настоящую, желательно, с чьей-нибудь смертью и дикими плясками устроить — ску-ко-ти-ща!), и досуг после нее, состоящий, в основном, из игры в карты, которая, хоть и казалась Басманову странной, привлекла его, и подчас он оставлял в ней, чересчур большие суммы денег, распития вина (и ничего больше! Какой ужас, что же это за место, где порядочный человек не может ни водки, ни браги, ни меду выпить?!) и общих сборов в кабаках или у кого-либо на квартире, помогали разгонять тоску. Так что Федор предпочитал большую часть времени вне бесцельного стояния на посту проводить, шатаясь по городу от кабака к кабаку и по домам своих приятелей. Всякие переглядки, намеки и шутки, связанные с чем-то неизвестным ему, внутри компании предпочитал игнорировать и никуда не лезть. Жизнь стала как-то проще, но одновременно сложнее, и это выматывало и раздражало. Теперь требовалось дополнительно чем-то себя занимать, и выбор Федьки все-таки пал на воссоздание «нормальной» еды. Бедняга Жан, тот проходимец, которого он нанял в слуги, теперь все время ходил по комнатам с глазами размером с хорошую монету, разглядывая импровизированные кадушки, где настаивался квас, странного вида варева и прочие совершенно необходимые атрибуты. Теперь к его характеристикам нового хозяина добавились еще и «колдун» и «отравитель», и получалась совсем какая-то околесица: англичанин-гугенот-колдун-отравитель. Страшный человек, в общем. Зато друзья оценили.

***

      Одним из летних деньков, когда вся компания была на мели, и мушкетеры отчаянно искали, где бы, собственно, нормально поесть, Федор вдруг решил, что, в целом, в данной ситуации можно и поделиться своими шедеврами кулинарии, конечно, подозревая, что это будет для них… интересный опыт. Но, все же, как говорится, голод не тетка, так что в обед Басманов все-таки потащил всех четверых в свою милейшую квартиру, которая за последнее время совсем перестала походить на нормальное жилище среднестатистического парижанина, а все потому, что Федьке теперь часто не спалось, и со скуки он принялся пытаться разрисовывать стены узорами, которыми обыкновенно украшали убранство жилья дома, так что теперь половина стены одной из комнат была кривовато расписана под что-то, напоминающее одновременно хохлому и бред сумасшедшего. В общем, войдя в квартиру, мушкетеры и гвардеец были несколько шокированы. Конечно, «несколько шокированы» никак не передает весь перечень прочувствованных эмоций и высказанных ругательств, но все это, верно, известно, разве что, Богу. Но Федор не планировал жалеть друзей, а потому усадил их за кособокий столик, а сам принялся шаманить на импровизированной кухне, гаркнув по-русски: — Ванька! Подь сюда, песье отродье! Жан, успевший за недолгое время службы выучить не только обращение к себе, но и такие фразы, как «Подь сюда», «закрой пасть», «смерд», «пес» и еще несколько ругательств, немедленно подбежал к господину. Вообще-то он больше мешал, чем помогал, и толку от него было, как от козла — молока. Единственным плюсом была возможность для Федьки всласть поругаться. Но, так или иначе, вскоре на столе стояло пять тарелок… самой обычной окрошки. На квасе. Но окрошка — блюдо самое обычное только для Федора, нас с вами, дорогой читатель, а также большей части россиян, но никак не бедолаг-мушкетеров. Те, в свою очередь, уставились на этот кулинарный шедевр с выражением, скажем так, невыразимого удивления. Басманов же всем своим видом излучал чрезвычайное добродушие и умиротворение. — Это, господа, на русском называется «окрошка». Я понимаю, что это непривычный для вас обед, но все же. Если вас это смущает, то на вкус она лучше, чем на вид, — елейно прощебетал опричник, невинно хлопая ресницами. Господа незаметно переглянулись. Тут хозяин квартиры, попросив извинить его за необходимость ненадолго покинуть гостей, вновь умчался на кухню, дабы притащить второй свой шедевр — кулебяку. — Господа… вы уверены?.. — громким шепотом произнес Портос с сомнением в глазах. — Мой дорогой друг, для начала, пища не есть исключительно удовольствие, а чревоугодие — вообще смертный грех, верно, Арамис? — будущий аббат едва заметно кивнул, будучи, впрочем, несколько бледнее, нежели обычно, — А во-вторых, вы ведь не хотите обижать нашего товарища? — вкрадчиво попытался решить вопрос Атос. — Вы, как всегда, голос мудрости, дорогой Атос, — прошептал Д’Артаньян, впрочем, сам не особо убежденный старшим товарищем. Но дальнейшее обсуждение было прервано возвращением Федора. — Спасибо, что подождали, господа, — премило улыбнулся он и, не замечая выражений лиц своих гостей, принялся за еду. Гости еще раз переглянулись и, каждый со своими мыслями по поводу происходящего, последовали его примеру. Общее их настроение можно было выразить несколькими очень емкими, но неприличными русскими словами, которых они, к счастью или сожалению, не знали. В общем, в этот день у четырех друзей было от обеда куда больше впечатлений, чем от дежурства. Правда, почти все они решили больше к русскому товарищу обедать не заходить. Ну, не считая исключительных случаев, конечно же.

***

      Но мирным будням не суждено было продлиться долго. Вскоре Д’Артаньян ввязался в известную читателю интригу с бриллиантовыми подвесками, втянув туда, конечно же, и друзей. В том числе и Федора. Как уже было сказано, ему было категорически все равно на все эти дела, но поход обещал быть чем-то вроде приключения, да еще и с драками, и Басманов не смог отказать себе в таком удовольствии. Тем более, он наконец-то мог со спокойной душой отложить надоевшую шпагу и достать любимую саблю, а еще надолго забрать из конюшни, где, по договоренности с Марьей, продолжал держать коня, своего чудного скакуна, а значит, почувствовать себя ненадолго почти как раньше. Ваньку, правда, не взял — посчитал его вовсе бесполезным в случае чего, а потому оставил на хозяйстве, а сам вскоре выдвинулся в путь вместе с друзьями.