В зале суда и за его пределами

В этом декабре снег всё никак не желал выпадать, словно бы весь мир замер, ожидая, чем разрешится дело, произошедшее почти-в-Рождество. И вот наконец он пошёл — крупные хлопья, подгоняемые ветром, неслись по улицам и оставались белёсой пеленой на земле, слякотью на асфальте и мокрыми пятнами на куртке Райта и осеннем пальто Эджворта. — Сегодня я не на машине, — сказал десять минут назад Эджворт, поднимаясь из-за стола, где участники последнего суда праздновали его оправдание. — Так что вынужден откланяться. — Я провожу тебя, — сказал секундой позже Райт, вскакивая вслед за ним. Слишком поздно его догнала мысль, что это предложение может выглядеть странно, но никому будто бы не было до этого дела. Даже Эджворту — он лишь кивнул, завязывая шарф. Он в целом был молчалив в этот вечер, разделяя всеобщее ликование лишь лёгкой улыбкой — но для того демона-прокурора, каким его встретил Райт в зале суда впервые за много лет, это уже было так много. А что до слов — наверняка ему было о чём задуматься после заседания, которое вновь перевернуло его жизнь — или же наконец поставило её на место. Так или иначе, а всё равно невольно будешь ощущать себя подвешенным вверх тормашками. И потому Райт не хотел оставлять его одного. Когда он представил, как Майлз, подняв ворот пальто повыше, одиноко пойдёт домой и снег заметёт его следы, в его сердце вдруг кольнуло тоскливой болью. И под локти подтолкнуло решимостью. Поэтому теперь они шли вдвоём сквозь снегопад. Поглядывая на Эджворта, Райт ловил задумчивое выражение его лица и всё не решался заговорить. А ему было, точно было что сказать — только вот едва ли он мог облечь это в слова. Все благодарности уже были сказаны. Все поздравления — тоже. Слова утешения… Эджворт принимал их неохотно, его губы кривились в раздражении, когда он чувствовал жалость в чужом голосе. Но Райт хотел сказать… что-то ещё. То, что он повторял всё то время, когда их с Эджвортом разделяло стекло следственного изолятора, но словно бы никогда не находил нужных фраз, чтобы передать свои чувства. Беспокойство за Майлза, искреннее желание разделить с ним эту ношу, дать его душе хоть какое-то успокоение. Если не залечить раны, нанесённые слишком давно и глубоко, то хотя бы ослабить боль, придать ему сил самому перешагнуть через них. Просто… быть рядом. Быть рядом, ощущая, как сердце предательски стучит всё громче в груди. — Выкладывай, Райт, — слова Эджворта сорвались с его губ облачком пара. — Что? — Феникс моргнул недоуменно, вырванный из потока мыслей. — Мне тоже интересно, что, — вздохнул Эджворт. Его обычно сдержанный тон казался сейчас куда более расслабленным — более усталым? — чем обычно. — Ты выглядишь так, будто взорвёшься, если не скажешь. Райт стиснул кулаки и отвёл взгляд. Неужели у него настолько всё на лице написано? Или дело лишь в проницательности Эджворта, много лет проработавшего бок о бок с полицейскими и детективами? Как бы то ни было… …если он действительно настолько проницателен, молчать и правда больше смысла нет. — Я просто думал… Я думал, Майлз, — Райт стиснул кулаки, стараясь наконец собрать роящиеся мысли хотя бы в одно осмысленное предложение. — О чём ты думал? Эджворт остановился, повёрнутый к нему вполоборота. Глядел на другую сторону пустующей улицы. — Я думал… о тебе, — Райт хмыкнул. — Не удивительно, скажешь. Адвокат должен думать о своём подзащитном до тех пор, пока не вынесен приговор. Но… кажется, я думал о тебе больше. Эджворт не проронил ни слова, даже не повернул головы. Снег падал на его щёки и ресницы, и он моргнул, опуская взгляд и едва заметно поджимая губы. — И потом я подумал, — Райту хотелось зажмуриться, но вместо этого он смотрел неотрывно на бледное, чуть осунувшееся от плохого сна в изоляторе и стресса всех прошедших дней лицо Эджворта. Почему-то оно одновременно заставляло его путаться в собственных показаниях и вместе с тем придавало сил. Хотя когда было иначе? — Я подумал… мы можем попробовать? Может быть, у нас что-нибудь бы получилось? Он не знал, почему в такой важный момент избегал прямых формулировок. Бросить что-нибудь без тени сомнения в лицо прокурору в суде — одно. А сказать сейчас Майлзу, такому обычному, такому человечному с запутавшимися в волосах снежинками — совершенно другое. Райт надеялся, что Эджворт поймёт его правильно. Иначе у них точно ничего не получится. После минуты томительного молчания тот, до этого замерший мраморным изваянием, наконец шевельнулся. Наконец поднял взгляд на Феникса. — Может, у нас что-нибудь бы получилось, — эхом отозвался он. — Мне нужно подумать. Только сейчас Райт понял, что задержал дыхание, и медленно выдохнул, отводя взгляд. Это был не конец света. Это не было «не понимаю, о чём ты», или «что за глупость», или «конечно же, нет». На самом деле, резкое «да» Райта тоже отпугнуло бы. Так не мог сказать тот Эджворт, которого он знал — и много лет назад, и сейчас. Эджворту всегда нужно было подумать — как и самому Фениксу. И Феникс подождёт его ответа. Он едва не вздрогнул, когда что-то тёплое коснулось его руки. С изумлением воззрился на чужую ладонь, которая легла поверх его. — Я подумал, — тон Эджворта почти не изменился. — Мы можем попробовать. Теперь Райт вовсе забыл, как дышать. С его плеч словно бы свалился тяжёлый валун — тяжелее, чем молоток судьи, поднятый для оглашения приговора — и, окрылённый внезапной лёгкостью, он подался вперёд. Если они решили попробовать — к чему дальше медлить? У Майлза были обветренные и чуть шершавые от холода губы, но Райт догадывался, что и сам не лучше. Сейчас такая мелочь уж точно не могла его остановить. — Для адвоката ты довольно резко переходишь в наступление, Райт, — тяжело выдыхая, заметил Эджворт, стоило им разорвать поцелуй. Румянец на его щеках теперь вряд ли был только лишь от морозного ветра. — Зато ты, прокурор Эджворт, не очень-то бодро отбиваешься, — переплетая свои пальцы с его и сжимая тёплую ладонь, парировал Феникс.