Анальгезия

      Мелкие монетки впивались в нежную кожу, оставляя неглубокие вмятины даже сквозь одежду. Это доставляло дискомфорт и было вредно для человеческого тела, но Реборн упорно сопротивлялся слабости собственного организма. Где-то играло радио, прокручивая попсовую песню, но Солнце не слушал. Ему был важен сам факт того, что он находится не в абсолютной тишине. Посторонние звуки успокаивали. Пускай они и распространялись эхом по огромному помещению. Ну, как помещению? Это пещера, и Реборн говорил это с гордостью. У каждого дракона должна иметься пещера наполненная золотом. И у Солнца она была.       Реборн повернулся на бок и поморщился от того, как уголок алмаза стал колоть его бок. Как же он скучал по своей чешуе. И по старому телу. Сильному, большому, мощному и бесконечно прекрасному. — Быть человеком ужасно, — он вновь перевернулся на спину и уставился в каменный, неровный потолок. Пару монеток звонко покатились вниз, и остались где-то там. Солнце вздохнул. — Быть человеческим детенышем еще хуже.       Впервые осознать себя человеком было не больно, не обидно, он даже не злился, рождаясь вновь. Нет, тогда он чувствовал лишь облегчение и радость, что выбрался из тьмы. Он плакал, рыдал так громко, что потом болело горло. Не обращал внимание на огонь в легких, просто давал себе вволю выплеснуть все накопившиеся эмоции. Так продолжалось очень долго, он плакал, засыпал, просыпался в ужасе и снова облегченно ревел. Ему было неважно где он, кем стал и что будет дальше. Важным было только здесь и сейчас. Что он наконец-то выбрался из темноты, обрел тело, а не остался неосязаемой сущностью в пустоте. Потом уже пришло осознание, боль и обида, а за ней и ярость. Ярость на одного конкретного рыцаря.       И эту злость некуда было выплеснуть, ведь причина всех его бед давно мертва. Ну, он так думал. Так что приходилось мириться с человеческим телом, с непродуктивными родителями, которые в итоге оставили его в приюте. Пришлось познавать мир заново, абсолютно с другого уровня. После мафия и наконец возможность вернуть себе хоть что-то принадлежавшее ему. Так по миру прокатилась волна нераскрытых краж. Вообще Реборн плохо помнит этот период своей жизни, поскольку не считал его важным. У него была цель — вернуть украденное. А как он это сделал — какая кому разница? Он не воспринимал людей вокруг, впитывал всю доступную информацию, и пользовался всем, что могло ему помочь. И всеми. Да и что каких-то пару десятков лет против сотен для дракона? Он просто не запоминал, и не видел в этом смысла. Методично собирал золото, заполняя своё новое пристанище. Использовал людей вокруг, и наращивал влияние. Как дракон, он уже оскорблён тем, что ютится в человеческом теле.       Снова тяжелый вздох потонул в золотых сплавах, искореженных доспехах и драгоценных камнях. Взгляд сам собой зацепился за огрызок старого, ржавого меча, брошенного в самом темном и пустом углу. Годы не пожалели когда-то дорогого металла, лезвие заржавело, сломалось в трех местах, камни с рукоятки все были в царапинах и зазубринах. Кусок мусора. Хлам. Искореженный и забытый в веках. С одной единственной гравировкой «SdM».       Реборн поморщился и отвернулся. Он не знал зачем забрал этот мусор из одной из старых своих пещер, которые не были либо разграблены, либо похоронены под толщей камней. Нужно было оставить там, позволить ржавчине полностью поглотить оружие. Но нет, он забрал эти куски металла, и словно безумец кричал оскорбления, злорадствовал, усмехался, кидался проклятиями. Искренне верил что хозяин меча превратился в пыль от его пламени. Поэтому и забросил меч в общую кучу. Как ничего не значащую вещь. И неважно если после он каждый день проверял, на месте ли мусор. Все драконы так делают, если чем-то владеют.       В день же когда он понял, что ненавистный рыцарь жив… Как он не убил его — тайна, покрытая шахматным узором. И если выместить злость в полную силу на де Морта не получилось, то его искореженный меч был брошен в стену, откинут в угол, и вновь осквернен ядом слов. С тех пор он так и лежал в углу, каждый раз калеченый когда Реборн возвращался после встреч с Аркобалено.       Солнце вновь перевел взгляд в угол. Меч ни на сколько не стал пригляден глазу. Все такой же уродливый и сломанный. Интересно, рыцарь хоть раз вспоминал о своем верном оружии? Ведь тот был ему дорог… (— Смотри же внимательно, ведь именно этот меч сразит тебя!       Дракон широко зевнул и уставился на человечка. В его руках блестело тонкое лезвие, гравированное драгоценными камнями: все фиолетовые, аметисты. Неплохо было бы забрать и поместить в свою коллекцию. — Этот ножичек для хлеба? — Э?! — рыцарь явно был возмущен. Даже с высоты своего размера дракон видел как покраснело его лицо, отчего глаза стали светиться ещё ярче. От сильных эмоций они всегда словно подсвечивались изнутри. Такая трата цвета. И почему природа даровала столь восхитительный оттенок чему-то столь недолговечному? Глаза сгниют вместе с телом, потеряют цвет и уйдут в веках. Очень жаль. — Это меч! Рыцарский меч! Мне его сестра подарила!       Дракон хмыкнул, выпуская немного пламени. Вся команда рыцаря стояла в отдалении, настолько далеко, что ни одна атака не достанет. Трусы. — Он тебе дорог?       Рыцарь наклонил голову к плечу, широко смотря на дракона. Губы его тронула улыбка: — Безумно. — Чтож, — Дракон прищурился. — Тогда он станет моим.       И снова этот восхитительный оттенок. Красиво.)       Реборн сморгнул пелену воспоминаний, чувствуя, как в груди разгорается сначала ярость, которая достаточно быстро сменилась тлеющим разочарованием. Он остановился на этой эмоции, поскольку дальше, обычно, шла тихая печаль. Что с ними стало? Их вражда никогда не казалась серьезной, но в тот последний день, что-то в глазах не-врага было не так. Хватило пары слов, чтобы рыцарь вспыхнул как лесной пожар, и слово за словом он сам пришел в такую ярость что остановиться уже не представлялось возможным. Все изменилось в один момент.       Реборн резко сел и с силой ударил кулаком рядом с собой. Монетный слой прогнулся, а кристальные грани впились ему в костяшки. Кровяной запах резко забил ноздри и он закашлялся. Даже находясь неизвестно где Скалл умудрялся портить ему жизнь. С самой, чертовой, первой встречи. И ведь этот идиот выжил в тот день, когда сам он умер, был убит. Реборн не смог забрать его с собой. Скалл наверное был самодоволен, праздновал победу над последним драконом в одном из этих огромных замков. Злорадствовал так же, как злорадствовал сам Реборн над искареженным мечом.       Нет       Хотя бы себе он врать не станет. Этот мальчишка, он уверен, установил где то ему небольшой мемориал, а на празднике выпил лишь церемониальную чашу вина, после чего удалился бы с любого праздника. Не в характере рыцаря было злорадствовать и глумиться над павшим врагом. Реборн не раз за свою драконью жизнь слышал истории о сострадательном рыцаре, который никогда не позволит павшему врагу просто гнить на земле. Что бы не случилось, Скалл вырос в церкви, и был искренне уверен, что все достойны захоронения и покоя в загробной жизни. Так глупо и наивно. Безумно раздражает и заставляет злиться.       Солнце зарычал, но тут же оборвал себя, услышав этот смешной, недостойный дракона звук, исходящий из его человеческого детского горла. Рычание детеныша никогда не было угрожающим.       Мысли вновь вернулись к Скаллу. К огромной луже крови на каменном плато. Она не давала ему покоя. Крови слишком много, слишком концентрированная, чтобы быть размытой дождем до подобных размеров. И отсутствовали трое: Шахматноголовый, Фонг и Скалл. Но даже если их троих полностью обескровить, столько не наберется. Просто слишком много. И во всей луже остатки Пламени Облака. Так что, не нужно быть детективом чтобы хотя бы построить вполне себе реальное предположение. Которое никак не подтвердить.       Скалл исчез. Пропал. Впрочем, как и Ураган. Вполне возможно что они вдвоем ушли. Вполне возможно в Китай. Но как? Каким образом? Кто им помог?       Остается один вариант — Шахматноголовый. И это вариант звучал слишком неправдоподобно. Шаману плевать на людей.       Людей…       А был ли Скалл после всех этих лет человеком? После того, как он сам, самолично, впаял драконью силу в его тело, желая разорвать рыцаря на куски изнутри? Может, шаман догадался, а может, знал изначально. Тогда все не кажется таким уж невозможным. Но знал ли Скалл о том, что должно было случиться на плато?       В память врезались испуганные, не понимающие происходящего глаза. Разные глаза… После же слишком яркий свет. Настолько яркий, что причиняет боль.       Скорее всего не знал. Для них всех это стало сюрпризом. Хотя стоило догадаться, слишком уж странным было это последнее задание, и поведение Луче. Нужно было развернуться ещё на подходе к этой чертовой горе. Сами же и облажались, поведясь на сладкие речи шамана.       Раздражение не помогало спуститься, но Реборн справился и остановился над обломками меча. Он ничего не говорил. Просто пнул рукоять, отчего один из тусклых камней откололся. Это действие отдалось жаром в груди. Солнце развернулся и пошел к выходу.

***

      В этот раз все было по другому. Возможно он просто привык, а может был настолько истощен, что уже не обращал внимания на боль. Человек существо живучее, ко всему привыкает. К плохому почти так же хорошо, как и к хорошему. Боль не была чем-то плохим, но и хорошим тоже. Просто что то новое, к чему ему предстоит привыкнуть. Ведь не может быть так, что она пройдет. Не в его жизни точно. Так что прочь любые надежды, он не будет ими ослеплен. Куда проще сразу смириться.       Свет резанул по здоровому глазу, мгновенно ослепляя. Пришлось быстро заморгать, пытаясь вернуть себе четкую картинку. Наконец он смог разглядеть потолок, но на нем не было ничего интересного, так что пришлось приложить усилия чтобы повернуть голову. Это действие прошибло все его тело током с головы до пят. Сдержать вскрик было невозможно. Да он и не пытался. Как только он перестал двигаться, боль чуть утихла, давая ему передышку. Что ж, славно. Могло быть хуже.       Взору его открылась комната. Или палата? Скорее последнее, поскольку почти все доступное пространство было увешано экранами и датчиками, пахло всякими хим.растворами и спиртом, а также больницей с примесью благовоний. Очень странное сочетание, которое забивалось в легкие и мешало нормально дышать. Это было слишком. Он мог слышать запахи, но сейчас слишком отчетливо. Хотелось чем-то прикрыть нос, чтобы заглушить окружающие его ароматы. Быстро начинала болеть голова, а так же из глубины сознания поднимались непрошенные воспоминания. Время, когда он был лишь экспериментом, образцом для разработки вакцины. Недостаточно ему сейчас физической боли, привет ментальная… Просто ещё один гвоздь в гроб, который полностью состоит из гвоздей. Да…       Взгляд зацепился за руку. Его рука. Только очень маленькая. Детская. Ах да, мы это уже проходили. Его тело вновь подверглось деформации. Теперь он выглядит как переломанный ребенок. Будет ли он вызывать у окружающих ещё больше отвращения, или теперь может надеяться на сочувствие? Хотя, скорее будет куда больше жалости. Боль ребенка всегда вызывает куда больший положительный эмоциональный отклик, даже если многие все равно будут считать его отвратительным на вид. Черт… на глаз снова наворачиваются слезы.       Нужно кого-то позвать.       Фонга.       Из горла вместо слов, вырвался лишь хрип, обжегший ему все горло. В какой то момент он начал получать извращенное удовольствие от того, чтобы проверить какое ещё его действие причиняет телу боль и насколько сильную. Это были новые ощущения. Точнее давно забытые старые, которые вновь вернулись к нему, и, видимо, усиленно. В этом что-то было. Говорят ведь, что пока ты чувствуешь боль — ты жив. Тогда был ли он живым все эти тысячелетия? Если в поговорке имеется в виду лишь физическая боль — то нет, он не жил. А если учитывалась и ментальная, то он слишком глубоко познал вкус жизни. Так сказать, распробовал ее настолько, что в мире не найдется никого с такими же познаниями.       Он тряхнул головой, отгоняя столь неправильные мысли, ведь нельзя обесценивать чужой опыт, превознося свой, но это действие лишь сделало хуже, выпнув из головы вообще все мысли. Нужно вбить в свой разум, что теперь никаких резких движений. Лучше вообще любые действия свести к минимуму. Лежать и не двигаться. Даже дышать осторожно, медленно и не глубоко.       Вторая попытка. — Фонг… — Господи, его голос был настолько слабым. Язык еле шевелился во рту и то и дело задевал дыру в щеке. Снова больно. Снова жив.       Он прислушался. Кругом тишина, если не считать писка приборов. Ладно, он может потерпеть. — Фонг.       И снова тишина. Хотя… шаги. Быстрые, маленькие шаги! Кто-то идет!       Дверь с грохотом открылась и… со своего места Скаллу было не видно кто его посетил. — Скалл?       Голос отдаленно знакомый. Словно он знает этого человека, и он слышал его в прошлый раз! В сознании всплыл только зеленый. Зеленый… — Вер…де? — и снова по горлу словно прошлись сухой корой. Но стало легче. Видимо Пламя начало хоть сколько нибудь помогать, возвращая связкам силу. — Да, это я, надеюсь это хороший знак, указывающий на то, что память не пострадала, — голосок подбирается все ближе, пока в поле зрения Облака не оказывается… Верде. Это явно он, но только ребенок. Тоже ребенок как и он сам сейчас. — Как ты себя чувствуешь?       Скалл хотел было ответить, но так и застыл с открытым ртом. Верде. Верде здесь. Он видит его! Видит полностью! Все эти ужасные шрамы, эту непокрытую кожей плоть. О нет… Что он говорил про дышать медленно и не глубоко? К черту! Ему не хватает воздуха!       Маленькое тельце на кровати затряслось. Из груди его доносились сипы и громкие хрипы от каждого вдоха, которым он пытался вобрать в легкие как можно больше воздуха. И невооруженным взглядом было заметно, как это приносило ему боль. С уголков губ полилась кровь, а из зрячего глаза скатилась первая слеза. Скалл пытался сказать Верде чтобы тот ушел, не смотрел на него, но просто не мог. Ему не хватало воздуха даже для того чтобы выполнять такое базовое действие как «дыхание», не то чтобы разговор.       Верде тут же кинулся к Де Морту, садясь рядом с ним на колени. В кармане халата лежало успокоительное, которое он тут же ввел внутривенно. Доза небольшая, так что ученый надеялся что Скалл останется в сознании чтобы услышать то, что он ему сейчас скажет. — Скалл, — он аккуратно сжал чужую ладошку в своей. После первого приступа у Облака, он постарался изучить вопрос панических атак. Но черт возьми, эмоции — выше его понимания. Так что остается лишь попробовать то, что он считает верным, надеясь на то, что не станет хуже. — Скалл, пожалуйста, мне нужно чтобы ты кое что для меня сделал.       Тельце перед ним дорожало и Верде даже не был уверен, что Скалл его слышит. Но он не остановится. — Скалл. Назови мне пожалуйста пять вещей которые ты видишь.       Облако дрожал, его взгляд метался по лицу ученого, зрачок был сужен до предела и не понятно где сейчас сам разум Де Морта. Он шевелил губами, но слова не выходил, только прерывистые вдохи. Было почти так же плохо как в первое пробуждение. Как во второе, третье и все последующие, вплоть до этого. Но сейчас все по другому, Скалл действительно в сознании и это его состояние нельзя упустить. — Пять вещей, которые ты видишь, — голос Верде был твердым. Нужно было что-то, за что Скалл сможет зацепиться. Что заземлит его, вырвет из спирали собственных мыслей. И это сработало. Облако моргнул и взгляд его панически заскользил по комнате.       Первые слова дались с трудом: — Ли… линия, — Верде кинул взгляд за спину и увидел тревожно скачущую линию на кардиомониторе. Хорошее начало. — Провод… Сос… Пустышка? Эммм…       Он завис, явно борясь с тем чтобы вспомнить как называются вещи, но Верде его не торопил. Это тяжело, они никуда не спешат. Когда он уже подумал, что Де Морт забыл цель задания, глаза Облака вернулись к его лицу и на безумно долгую секунду, ученому показалось, что Скалл его не узнает. Человеческий мозг — штука хрупкая. Вот кажется, что с памятью все впорядке, но в следующий момент человек уже не помнит ничего, даже базовые вещи. Он боялся этого. — Очки.       Верде нервным жестом их поправил, незаметно выдыхая от облегчения. Он сам не заметил как задержал дыхание. Остался последний предмет. Взгляд Облака все ещё находился на его лице. То что он способен поддерживать собственную концентрацию так долго — тоже хороший знак. — Серые.       Не предмет, но он явно имел ввиду его глаза. Серые. Хорошо. С первым справились. Верде ободряюще сжал чужую ладошку и кивнул. Им двоим сейчас сложно. — Молодец, — казалось похвала заставила Облако вздрогнуть, но Верде не решался говорить точно. Может это лишь его фантазия. — Теперь назови мне четыре вещи которые ты можешь почувствовать.       Скалл молчал, хмуря брови. Верде снова его не торопил и вскоре был вознагражден: — Подушка, — он чуть двинул головой, морщась. Движения вызывают боль, нужно будет дать ему чуть больше обезболивающих. Совсем немного. — Одеяло, кровать.       Верде снова кивнул, но тишина затянулась на большее количество времени. — Скалл, четыре вещи к- — Я слышал! — он крикнул, но сам, кажется, испугался громкого звука. Ученый тут же вновь нежно сжал его ладошку, показывая, что все хорошо, он не сердится. Скалл заозирался по сторонам, и вдруг вскинул вторую руку, кладя её себе на грудную клетку. — Шрамы, — наконец тихо прошептал он. Маленькие пальчики с силой впились в неровные линии, и мизинец соскочил в углубление под бинтами. Снова шипение, и Верде еле сумел подавить порыв схватить чужую руку и отвести её назад. Никаких резких действий. Скалл же, почувствовав, что стало только больнее, сам убрал руку обратно на место.       Верде выдохнул и продолжил, чуть более хрипло чем раньше: — Три вещи, которые ты можешь услышать.       Де Морт вновь взглянул на лицо ученого, и прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться: — Пиканье, — он замолчал, после чего хмыкнул. — забавное слово.       Гроза чуть улыбнулся. — Моё дыхание, — вновь молчание и скорое дополнение. — слишком громкое, — снова пауза. — Твой голос. — Хорошо, ты отлично справляешься. Теперь назови мне две вещи, которые ты в данный момент можешь учуять.        вдохнул глубже и закашлялся: — Спирт, — после этих слов, казалось, Облаку стало хуже, он вновь затрясся. — Нет, не могу… я не смогу это выполнить.       Верде второй ладонью обхватил ручку Скалла в молчаливой поддержке.       Это казалось, помогло, Скалл стиснул зубы, словно с какой то злобой, но продолжил: — Я начну заново.       Верде кивнул, хоть Облако этого и не видел. — Лаванда, — недавно Ксяожи сменила духи. — И… — он заскулил от разочарования. Гроза мог понять почему, в этой комнате действительно все запахи перекрывал медицинский спирт. — Кофе.       Неловким движением ученый повернул голову, утыкаясь носом в уголок халата. Ха, он сам не заметил как пролил на себя кофе, когда услышал шум из комнаты. Хорошо. Отлично. — Одна вещь которую ты можешь сейчас попробовать. — Кровь, — незамедлительный ответ.       И Верде оставалось только принять его: — Да, твое тело немного повреждено. — Немного, да? — ужас медленно отступал, ослабляя когтистую хватку на его разуме. Боги, он даже не особо помнил что только что происходило. Но, может и к лучшему. — Не льсти мне. — Ты в порядке? Скалл посмотрел на этот искренне обеспокоенный взгляд и впервые с момента пробуждения почувствовал, как действительно расслабляется. — Да. Думаю да.