Каждому демону, нужен ангел

У одной тётушки был племянник. Она хотела сделать из него хорошего человека. Поэтому послала учиться при монастыре, но её сгубила болезнь, сгорела почти сразу же. Даже деньги не помогли ей. Когда племяннику сообщили, он долго не мог поверить. Держался полдня, а к вечеру накрыло. У него это был последний близкий человек на свете. К тому же она была очень добра, присылала денег, еды, чтобы не голодал, книг, чтобы развивался. Она была свободных взглядов, да были романы, а вот чуда не было. Да и не стремилась она к нему никогда. Хотела путешествовать, изучать мир, а брак это притяжение к одному месту навечно. И где-то подхватила что-то экзотическое. Дом встретил юношу одиночеством, кроме слуги. Мужчина в годах, пара помощниц в придачу. А как дальше, никто не расскажет. Занял комнату что и прежде, когда её посещал. Его вещи помогли разложить. Общество конечно шепталось. Что у тёти есть очень красивый родственник. Жил он примерно месяц, никто к нему не заходил. Пил чай одинокими вечерами у камина. Дом в три этажа, куча комнат, библиотека обширная, этим он и занялся. А что вы ожидали от ученика лицея мальчиков? Там спать в девять, подъём в семь. Тут он ложился в десять, нарушая режим. Но виновата тётя, она накупила столько всего интересного. Но рано или поздно, ты понимаешь что не просился в заточение на вечность. Ближе к вечеру прикатила машина. Оттуда вышли два парня, чуть старше владельца. В шляпах, костюмах. И ему сообщили, что гости. — Добрый вечер, Хёнджин. А слухи то не врали, реально красивый. Мы твои двоюродные дяди. Заехали в гости, на год. В общем, пока ты не повзрослеешь ещё чуть-чуть. Хансон, — протянул он руку, поклонился. Симпатичный, чуть худоват. Глаза раскосые, губы чуть пухлые. — Хисын, — протянул руку второй. Высокий, крепкий, деловой мне показался. — Как здорово, я думал, тут меня мумией найдут, — как-то легче на душе стало, что-ли. Хоть и очень дальние родственники, но есть. Тем более молодые. — Надо нарисовать его портрет. Мне девушки потом писать будут, где живёт такой, — а я чуть изучал живопись. Мы писали природу, пытались. Я очень любил цветы и сейчас тоже. — Это да. Ну у него генетика, мама была красавицей, — я про неё слышал мало. Ну вот, что природа постаралась. Выиграл лотерею. — Вы её видели? Живую? — удивился я, на меня пару глаз. — Ну, скажем так. Фотопортрет. Или как там называется. Глаза очень похожи, — рассуждал один, второй больше осматривался. — А где он? Можно его выкупить? — надеялся я на удачу. — Уу, это было лет двадцать с чем то назад. А потом резко пропал. Нам уже не найти, — резко оборвали мои надежды. Мама умерла при родах, папа вообще мимо проходил. Но сейчас, я бы многое отдал, хотя бы поговорить. Предложили мне выпить, но я не занимаюсь таким. На меня снова взгляд, удивленный. — Ни разу не пробовал? Даже глотка? Совсем? — протянули мне стакан. Горло резко обожгло, потом сразу же отпустило. Ощушения непонятные. — Да отстань ты от него. Он ещё мелкий. Недавно из монастыря. Там каша овсяная если только, — после глотков трёх, мне захотелось улыбаться как глупому. А запах сигар ещё больше усугубил состояние. Кажется, меня стошнило. Утром голова гудела. Посмотрел на часы — восемь. Окна были задернуты тёмными шторами, я резко их распахнул. Свет резко попал в глаза. Что это такое, пошёл на кухню. На меня посмотрела кухарка. — Хозяин, вы бы не пили. Это штука такая, не очень. Может рассола? — когда мне наливали в бокал жижу из-под соленых огурцов, я не ожидал. Но стало чуть легче, послезавтра совсем хорошо. На улице освежающий ветерок гонял листья. Да, осень наступила как-то быстро. Пока я сидел в саду, читая, сам не понимая что. Как сосредоточиться не получалось. Скорее любовался красками. Захотелось рисовать. Пока я искал, куда убрали мои краски, проснулись братья, пора обедать. — Вы говорили, что хотите меня написать, не могли бы одолжить красок, хочу пейзаж один запомнить, — мне ухмыльнулись. — Мы тебя на фоне изобразим. Два часа не давали шевелиться. Что-то говорили. Спросили, нет ли у меня девушки, а вообще, любил ли. А хотел бы вообще. Щёки то пылали, то очень сильно вспыхивали. Перечислили, что в свои семьнадцать было. — Не смущай его. Щеки получатся как пожар. Да и лицо цвет меняет. Не слушай его, у него одно на уме. Другое не вложили. Учись у племянника, читай, — Хисын был мечтательнее, что-ли. Он грыз кисточку, когда думал. Какой цвет нанести. В глазах застыл просто космос. Я любовался. — Может сходим куда-нибудь? В таверну там, — снова по новой. — Нет, мы приехали мальчика воспитывать. А тут какое-то разгильдяйство. Иди выпей виски стакан. И успокойся, — но я согласился. — Я очень куда нибудь сходить. Хоть раз. Но в театр. Филармонию, чтобы услышать живую игру. На выставку картин, — перечислял я, мне ухмыльнулись. — Вот, мы идём в театр. А сейчас, принесите мне чаю. И погуляйте часик. Наряд мне подобрали, костюм из своих. Думал, что ничего. А там, один другого моднее, я словно у деда взял наряд. Но мы пришли получать культурную пищу. А не рассматривать всех подряд. Актёры были не очень. Посреди всего я встал и вышел. За мной дяди. Не поняли, в чём дело, конечно же. — Хенджин, что-то не так? — спросил старший. Я кивнул. — Я много читал про театры. Что люди играют как боги. А тут, заикаясь и кое-как. Как-то не могу. Ну и младший, конечно же, уговорил пойти в чайный дом. Там пела девушка, удивительная. Китайские корни, волосы тёмные, густые. А самая хрупкая, я заслушался. И утонул в её голосе. Такая она была манящая. Только потом мне обьяснили, что это гейша. У неё такая работа, обольщать. Но я приходил ещё и ещё. Теперь меня было не нужно упрашивать. Она была молода, неопытна, совсем как и я. Купить её на ночь, решился через неделю с чем-то. Заикаясь, бледнея. — Симона, моя имя, — сказала она. — Поверь, я сам не знаю, что делать, — признался я, на меня посмотрели эти глаза раскосые, решительные. — Совсем? — уточнила она. — Да. Но я очень оценил твои игру. Она прекрасна, ты пела как сирена, — она меня погладила по щеке. — Ты самый красивый юноша. Что приходил слушать. Я тебя ждала. — поцелуй был тёплым, влажным и таким осторожным. Я не сразу ответил. Потому что боялся. В сердце что то защекотало. День за днём, я ходил туда. Пока не узнал, что она спит со всеми, кто заплатит. А мы разговаривали, читали, обнимались, всё что угодно. А когда я узнал, всё что меня разозлило. Снял другую. И как мне казалось, отомстил. Как я тогда напился соджу... Я еле приполз домой, было плохо. Так, как и на душе. Портрет был готов, я сидел в беседке, нога на ногу. В глазах интерес. Щёки чуть розовые, волосы ветер трепал. Свет хорошо падал. — По моему, ты прекрасил, — ответил я дяде. Он ухмыльнулся. — Ты такой и есть. Не убавить, — ответили мне. — Ну тогда не знаю. Однажды я стану старым и тут на меня будет смотреть красивый парень. Обидно, — рассуждал я, голова болела, мутило страшно. — Как там твоя муза? — я остановил вопросы поднятой рукой. — Я думал, она просто играет на инструменте, что она чиста. Но её просто учили обращаться с мужчинами. Я хотел её позвать замуж. Кольцо купил, — на меня странно посмотрели. — Ну их сначала учат, берегут, а потом всё. Работать надо. Развлекай как можешь. Сказки рассказывай, смешные истории, играй, пой. Мы думали, ты знаешь. А ты с ней что, целовался? — поднялся в свою комнату, долго думал. Услышал сту в дверь, открыл. — Не обижайся, чтобы найти невесту, нужно выходить в свет. Там, знакомиться, говорить. Тебе прислали вот приглашение к кому-то. — я удивился, взял конверт. Какие-то семья Мин. Конечно на меня странно реагировали. Всё хотели поговорить, рядом постоять. Только дяди в углу шептались. Мне никто не нравился, всё вспоминал ту. И в груди болело. Когда одна спросила, всё ли со мной хорошо. Какой-то я очень бледный. Я её поцеловал. Дальше всё по старой схеме. Я не запоминал имён, лиц, мне просто хотелось унять злость, ревность. Я и редко заходил всё в тот же дом. Брал другую, напивался, шёл домой. Портрет висел у меня в комнате. Ну как, стоял пока, никак не мог приказать повесить. Тут заметил, что как-то глаза стали безразличными, темнее. До этого они были чайного цвета, а тут прям чёрные. И жилка на лбу выступила. Её раньше не было. Видения, не иначе. Стал курить, сначала было горько, прям противно. А потом всё легче и легче. А на портрете синяки под глазами. Может краска старая, или температура не та. Как-то появилось пятно на шее. Темное такое. Я протёр палочки, там какая то жижа, руки еле отмыл. Растворителем только получилось. Я не понимал, что это. И решил его перенести подальше. Никому не сказал. Да и некогда было. Сердце всё ещё болело. Полгода как прошло. Стоило мне куда-то придти, сразу все шептались. Девушки стремились завести беседу. А приличных уводили подальше. Вечером я обнаружил письмо, на столике около входа. Безадресная доставка. Развернул, а там. «Хёнджин, я не могла любить, я была продана родными в публичный дом. Но тебя я любила, тебя не интересовало моё тело. Скорее душа, ты так целовал, что там любая у твоих будет ног. И я больше не могу смотреть, как ты меня не видишь. Будь счастлив, но я видимо не достойна. Меня можно было выкупить навсегда. Если ты это читаешь, меня уже наверное нет». Я побежал, просто со всех ног. Но мне сказали — случилось ужасное. Не буду описывать, но похороны прошли. Я был ни жив, ни мертв. Траур по ней у меня был месяца три. Я закрылся дома, винил себя во всём. — Да пойми ты. Не мог ты её выкупить. Это бред. Ты пол-состояния своего отдал. И то не факт. Япил. Портрет страшнеел. Я его вообще случайно увидел. Меня понесло куда-то. Я что-то искал. И тут, на пальцах кровь, на кончиках, выражение хищное. Жёлтое такое лицо, шея ещё чернее. Ощущение, что меня из реки выловили. Утопленник и то краше был. Волосы свисали сосульками. Решил его накрыть тканью. Унёс на чердак. Спрятал там, забыть не могу. Ну там не тот молодой человек. Дяди уехали. Сказали, я теперь взрослый, положили на полгода дольше. Привели меня в чувства. Теперь я вообще не хотел любить. Меня просто это пугало. А вдруг я снова это переживу. Я путешествовал, по Китаю, Японии, Парижу, там мне стало интересно. Про вечную молодость. Я не постарел на день. Ни на секунду. Два года, ни морщины. Но на чердаке я оказался как-то сам. Я просто мумия, без носа, глаза как слета, местами плесень. Ничего не осталось светлого. И кажется рога растут. Зуб выпал. Я искал успокоение души. Но там пекло. Вот как сказать. Метания, сомнения, а потом безразличие. Шли года, пять, шесть, семь. Вернулся домой, кухарка удивилась. — Наверное, Вам рассказали секрет вечной молодости. Вы очень посвежели, — похвалила она. А чувство, будто развалился. Это в душе мне двадцать. А вечером все сто. Когда мне было около тридцати. Года не хватало. Поздно осенью, я нашёл молодого парня, еле живого. Понёс домой, позвал лекаря. Сказали — истощение сильное, мог погибнуть вообще. Он был очень бледным, худым, ободранным. Дня три лежал, за ним ухаживали. Я навещал, когда глаза резко открыл. Пытался встать. — Лежи, ты и так кое как очнулся, — покормили, он удивился. Приодели. И вот я не один. Феликс, оказался каким-то живым, что-ли. Рассказал, что мама умерла, жить негде стало. Помогал кухарке, он даже иногда гостей встречал. И мне перестало интересно куда то выходить. Читал ему книги, слушал внимательно. Запоминал, глазами выразительными хлопал. Очень очаровательный. Кажется, я влюбился. Но меня это отдаляло от него. Стал закрываться у себя. Но не выдерживал и полдня. Красивым он был и душой. Я ему иногда грубил, он вздыхал. И как ничего не бывало, приходил снова. Спрашивал, не занят ли я чем важным. Может чаю попьем. Рассказывал, что прочитал. Когда он нашёл этот портрет прибираясь. Я закурил. — Феликс, это был нарисован я, почти десять лет с чем-то назад. Осенью, на лавочке. Во таким как сейчас. И очень хотел не стареть. Но, кажется все мои походы по домам похоти, курение, алкоголь, болезни. Всё отразилось здесь. Я страшный человек, я убил свою любовь. Тут уже почти не видно из-за плесени чёрной. Что там я. И я хуже дьявола, — но он меня обнял. — Ну да, дьявол не спасает замёрзших, когда холодно. Когда идти некуда. И мне Вы не кажитесь таким уж страшным. Может это краска дешёвая, она сразу облазит. Где вы её купили? — оправдал он меня. Да так улыбнулся, что в моей тьме затрещало что-то. Мои снежные горы стали рассыпаться. — Это брат рисовал. И снова не повторить, — признался я, убирая портрет. Как он на чердак забрался, не ясно. Видимо опять помогал. — Ты не услышал. Я переспал с сотнями женщин. И не помню их имени, лица, даже примет. Как в тумане, — на меня снова взгляд. — Не знаю, что ответить. Разве это важно? Мне нет. Так что, простите. Что напомнил, — молчание повисло в воздухе. Но минут через сорок он меня нашёл в библиотеке. — Знаете. Даже если вы убили пару десятков. Мне не страшно. А грехи есть у всех, — моему демону нужен был такой ангел. Попросил приготовить тортик, сюрприз. Сказал, что будем праздновать новое рождение. Снова осень на дворе. Приехали братья, мимо просто проезжали. Заглянули, увидели нового жителя. Теперь его рисуют. Попросил с крыльями. В общем, моя картина стала светлее, не знаю почему. Ведь его портрет висит в гостиной, на стене. А поцеловал я его, скромно, не ожидал ответа. Погладил по веснушкам, чмокнул в нос вздёрнутый. А он как котенок вжался в ладонь. Теперь рядом спим, в обнимку. Боюсь его потерять, очень. Думаю, проснусь однажды, его нет. Так однажды случилось. Нашёл его в библиотеке, зачитался и уснул на диване. Плед взял, подушку. Я ему завтрак принёс, поднял. Потом весь день спал, как ребёнок. Ему как мне, тогда. Ну чуть старше. Если мой портрет светлел, то его светился немного. Интересно, а как дальше? Ну это уже другая история.