По Обе Стороны Радужного Моста

Стоял ясный сентябрьский день. Солнце уже взобралось на самую видную точку голубого неба, сегодня особенно высокого, и в воздухе пахло переменой сезонов. «Странно, — подумал Леви, — только недавно было лето, а уже даже воздух кажется другим. Эрвин сказал, листья станут опадать и гнить позже, пахнуть будет по-другому, но все равно уже сегодня мир как будто немного новый». Леви скосил глаза и посмотрел на Ханджи, которая с написанным на лице безумием тестировала на Моблите механизм отлова титанов. Была суббота, но они собрались на ярко-зеленой свободной лужайке, куда команда Ханджи выкатила своего рода пушки. Запускаешь механизм — и пушка выпускает вперед сетку, которая потенциально должна запутать гиганта и помешать ему сбежать. — Нет, ну это определенно любопытно! — крикнула Ханджи, подбегая к Моблиту, чтобы распутать его, на ходу оставляя пометки в тетради. — Штука рабочая, идея с потенциалом. Вопрос только в том, как регулировать расстояние, на которое такая сетка вылетает. Сейчас ты занял ну просто идеальную позицию. Но титаны ведь не будут стоять и ждать, пока мы их отловим. Очень жаль, конечно, очень жаль! Поскорей бы уже, если честно, ля-ля… ля-ля-ля… ля!.. — Ханджи стала напевать. В две секунды она выпутала из сетки Моблита и хлопнула его по плечу: — Спасибо, Моблит. Ты пока свободен. Иди отдохни. Ханджи отряхнула руки, покусала ручку и сделала еще несколько записей. Леви неспешно приблизился к ней. Он встал рядом, почти неловко переминаясь с ноги на ногу. В конце концов, его здесь вообще быть не должно. Стирка, уборка, душ — все эти заботы остались далеко, в раннем утре, и он бесцельно слонялся по замку, когда заметил бодро движущихся по коридору Ханджи и ее команду. Он фактически увязался за Зоэ, хотя она как раз-таки была занята делом. Почувствовав на себе его взгляд, Ханджи оторвала взгляд от бумаги и ласково взглянула на него: — Что такое? Хочешь что-то сказать? — Нет, — Леви покачал головой; уголки его губ чуть приподнялись. — Что дальше делать будешь? — Хочу прогуляться, а потом в лабораторию. Надо подготовить отчет о нашем маленьком утреннем эксперименте. — Могу составить тебе компанию? — В прогулке или в написании отчета? — подмигнула Ханджи. — Любите же вы бесплатную рабочую силу, — усмехнулся Леви. — Давай, Очкастая, двигай ногами. Зайдем в деревню? — А что в деревне? — Хочу купить нам по вкусной булке. С малиновым вареньем. — О-о! А ты знаешь толк в удовольствиях. Подожди, ты сказал, что ты угощаешь?.. — Угу. — Тогда я вечером угощаю тебя чаем! И орешками. — Где ты возьмешь орешки?.. — Есть у меня один знакомый… Леви было не стыдно себе в этом признаться: ему хотелось компании Ханджи. И он с огромным удовольствием стал слушать о ее знакомом, а потом с выученной брезгливостью пополам с искренним умилением, словно растрогавшийся родитель, наблюдал, как она, измазавшись, поглощает булку с малиной. Ханджи искренне нравилась Леви. Он сам не заметил, как это произошло: здесь перекинулись парой слов, там провели вместе пару вечеров — сначала вдвоем, в отсутствие Эрвина, потом — втроем, во время его болезни. В последнее время Леви совсем, ни за что не хотелось быть одному — возможно, сказывается то, что он провел слишком много важных лет своей жизни в одиночестве. Поэтому сейчас, после трагедии действительно обретя — каким-то неебическим чудом — друзей, поддержку, людей, рядом с которыми ему было хорошо, он очень без них тосковал. Его тянуло к ним. Поэтому, случайно столкнувшись с Ханджи, Леви не мог за ней не пойти. Особенно в такой день, как этот. Его капитана опять не было в штабе. Шел шестой день его отсутствия. Леви, весь разомлевший после бани, изнеженный его теплым взглядом, чувствовал себя так, будто ходит по воздуху. Реальность доносилась до него как через вату. Всю ночь после их вечера вместе он не мог уснуть: вспоминал каждую минуту вместе, прокручивал в голове каждое сказанное Эрвином слово. В какой-то момент — ладно, кажется, было — он приснул, но длилось это недолго, и в его перегруженной голове даже в полудреме маячили какие-то картинки. Почему ему кажется, будто его конь брал у него интервью?.. Черт с ним. Об Эрвине. Леви был возбужден. В бане он был тронут, а после бани понял, что он возбужден. Когда разговоры и нежные чувства остались немного позади, он смог отвлечься на картинки. И какие же ему виделись картинки! Перед глазами вставал — опять и опять — образ Эрвина в бане. Вот он сидит — высокий красивый мужик. Плечи широкие, руки крепкие, грудь колесом. Колени широко разведены в стороны. »Какие красивые колени», — нервно сглатывая, думал Леви. И все в нем — его запах, эти волосы его светлые дурацкие, которые даже влажными лежали идеально, волосинка к волосинке, зачесанные на правую сторону, и улыбка эта теплая, белозубая, широкая — все в нем сводило Леви с ума. Оставшись наедине с собой, в казарме, полной спящих мужиков, Леви с ужасом и одновременным восторгом осознал масштабы этого умопомешательства. Не двигаясь, стараясь не думать о жаре внизу живота, Леви сжимал крепкими пальцами одеяло, прикрывал глаза и думал: никогда в жизни он еще не чувствовал большего желания. Его чувственность, его сексуальность до всей этой поры, которую можно назвать просто — Эрвин, спали крепким сном. Он заставил их, сделал так, избив их до полусмерти обстоятельствами и собственными решениями. Эрвин появился — и сон стал куда более чутким, в нем замелькали сны. Теперь же, когда в его сердце и в его сознании Эрвин пустил глубокие корни, наконец-то и в конце концов, сон закончился. Самые нежные, самые уязвимые, самые чувствительные грани его натуры стали чутко откликаться на зов любимого человека. И хотя такая реакция души и тела на Эрвина заполняла Леви сладостью, ее последствием была боль. Потому что он хотел Эрвина до боли. — Наверное, хотел, чтобы и я желал его. — Желал? — мягко переспросил Эрвин. — Жалел… жалел его, — исправился Леви. — А ты пожалел? — Пожалел. — А пожелал ли? В ту ночь от своих воспоминаний и мыслей ему оставалось только жмуриться, надеясь выскользнуть из цепких объятий желаний и искушений. Среди них особенно ярко выделялось желание и искушение никуда и никогда не выскальзывать, а оставаться в этой сладости, нежиться в ней, наслаждаться новым спектром фантастических чувств. У этого всплеска влюбленности, чувственности, от его лица перед глазами у Леви закружилась голова. Он был благодарен жизни за то, что его окружают храпящие мужики, не позволяющие ему закрыть глаза, скользнуть рукой вниз и расслабиться, и ненавидел ее за это. На утро он был расчувствовавшимся и разбитым. Умывшись ледяной водой, он попытался прийти в себя и немного успокоиться, но ноги все равно со скоростью света понесли его в столовую. Он хотел увидеть Эрвина. Он успел по нему соскучиться. Он вроде бы и выбрался из душевой не поздно. И в столовую пришел одним из первых. Бежать к Эрвину в спальню ему не хватило наглости — или смелости? И все-таки всем, что ему досталось, были три минуты и прощальные слова. Он споткнулся о взгляд Эрвина, который тот, словно его почувствовав, бросил уже на выходе из замка — полностью одетый, в застегнутом под самый подбородок зеленом пальто. В руках он держал дорожную сумку. Увидев его, Леви замер. Сердце застучало в горле и ушах. — Я сейчас, — сказал Эрвин кому-то на улице, а потом повернулся к нему, полыхнул глазами, на мгновение прикусил нижнюю губу и, делая несколько шагов к нему, обратно по коридору, бодро сказал: — А, Леви. Уже встал? Леви быстро подошел к нему, едва стоя на ногах, сжимая пальцы в кулаки. Он вопросительно поднял подбородок и, заглянув в пронзительно-голубые глаза напротив, горящие в темноте прохладного коридора, как звезды в ясную ночь, хрипло ответил: — Так точно. А вы, капитан?.. — В Митру. Думал, поеду завтра, но пришла телеграмма, ждут сегодня. Обсудим прошедшую вылазку и следующие шаги. Нужно финализировать историю с замком Хайн. Посчитать потраченные деньги. Леви закивал, заранее тоскливо лаская взглядом лицо напротив. Сердце тронул страх: что если Эрвин передумал о вчерашнем? Проснулся и решил: ох я был смелый, да напрасно?.. Губы Эрвина тронула мягкая улыбка. Он как будто прочитал мысли Леви по глазам. Он поднял руку и плавно опустил ее на плечо Леви. Сердце Леви билось так сильно, что ему казалось, будто бы от стенки к стенке внутри его тела, больно ударяясь о ребра, мечется его душа. Кожу пробило разрядами удовольствия. Хотелось поднять свою руку, положить ладонь на его ладонь, сжать, коснуться ее щекой, поцеловать ее, замереть во всем этом нежном, добром. — Я буду скучать по тебе, — одними губами, не сводя глаз с его глаз, сказал Эрвин. Леви почувствовал, как невидимые руки щекочут кожу на его голове. — Я буду ждать тебя, — прошептал он Эрвину, не смея ни двинуться, ни моргнуть. Эрвин позволили ладони соскользнуть с плеча мужчины напротив. Бросив быстрый взгляд в сторону, он опустил руку. Внезапно кончики его пальцев коснулись кончиков пальцев Леви. Ему показалось, будто бы в него попала молния. Не глядя вниз, он почувствовал, как их пальцы медленно переплелись. Он выдохнул через рот, разомкнув губ, дыхание сбилось. — До скорого… Леви, — шепнул Эрвин, расплетая их пальцы, и только сейчас Леви заметил, как тяжело он дышит, осознал, что в его взгляде неописуемая нежность, трепетность переплелись с обжигающей страстью. Поразительно, как она не опалила его ресницы?.. Леви смотрел ему в спину, пока Эрвин уходил. Их первое касание — первое настоящее касание — и оно случилось перед новой разлукой. Почему даже сейчас, даже здесь его душа, едва достигнув пика счастья, должна, подставив спину ветру, падать мертвой птицей вниз? Почему из счастья непременно нужно уходить в несчастье? Почему после касания он не мог просто побыть с ним вместе, еще немного? Почему одной из тех немногих вещей, что пустила в его жизни корни, была привычка прощаться? Неожиданно для самого себя Леви почувствовал в глазах влагу. Он понял, что его бьет мелкая дрожь. Он глубоко задышал, запрокинул голову. «Успокойся, успокойся, успокойся… Ты устал, ты влюблен… Вот нервишки и пошаливают… Не здесь, — стал он ласково уговаривать себя не сдаваться. — Держись, потом все прочувствуем и проживем. Сейчас… Есть. Пора есть. Пора».

***

Леви провел в компании Ханджи весь день. Когда же, наконец, отчет был написан, а ужин — съеден, оба они растянулись в креслах в ее лаборатории и стали пить чай, которым Эрвин поделился с друзьями. Компанию им составил Моблит. В какой-то момент в дверь постучали, Моблит ответил и вернулся к Ханджи, протягивая ей письмо. — О? — удивилась она и выверенным движением вернула съехавшие очки на переносицу. — От кого же?.. — От капитана Смита. — О! — продолжая общаться звуками, Ханджи с готовностью приняла письмо в руки, поблагодарила Моблита и ловко вскрыла конверт. Она сунула внутрь пальцы, вынула несколько сложенных листов и вдруг с нарастающим любопытством во взгляде замедлилась. Она взяла в руки один из листков, поджала губы и подняла глаза на Леви: — Это тебе. — М-мне? — от неожиданности Леви заикнулся и после паузы подался вперед, чтобы забрать у Ханджи протянутое ему письмо. — Что пишет капитан? — до него донеслись голос Моблита и скрип кресла рядом с Ханджи. — Та-ак, — протянула Зоэ, — ну-ка, посмотрим. Что здесь?.. «Дорогая Ханджи, все по-прежнему. Темы те же: траты, налоги, недовольные массы. Однако в этот раз нас ни в чем не обвиняют. Успех миссии очевиден», — голос Ханджи потеплел от улыбки. — «Мы зашли дальше, чем когда-либо до. Твой личный…», — она улыбнулась еще шире, щеки порозовели от смущения, — «твой личный вклад и вклад твоего отряда в цикл экспедиций в Хайн — один из наших главных козырей», — Ханджи с улыбкой посмотрела на пунцового Моблита и продолжила: — «Сложно противостоять зафиксированным фактам научно-исследовательского отряда. Открытие новых территорий и освещение подробностей рельефа местности, в которой мы живем, — революционные события. Другой наш козырь — и это мнение, в котором сходятся…» — Ханджи осеклась, исподлобья бросила хитрый быстрый взгляд на Леви, — «… в котором сходятся и Руни как глава моего отряда, и, конечно, ты, и Захариус, и, бесспорно, я, — это Леви». Сердце Леви покрылось болезненным уколами. — «Количество убитых им титанов и его выдающиеся способности, которые он с такой самоотдачей и готовностью проявляет, позволяют ему не только эффективно атаковать врага, но и успешно прикрывать товарищей. Такие яркие показатели не могут не впечатлять. Когда зашла речь о внеочередных повышениях, Закклай в его случае согласился мгновенно, совсем как мы с тобой, когда обсуждали кандида…» Упс! Ребятки, это уже конфиденциально, — неловко кашлянув, Ханджи стала бегать глазами по строчкам, выискивая места в письме Эрвина, свободные от экскурсии по внутренней кухне офицеров. — Кхм, вот. «Следующую экспедицию Шадис не поведет, главнокомандующий подписал приказ. В обсуждениях о будущей вылазке мне…» Остаток письма Леви слушал вполуха. Он и первую часть разобрал с трудом. Сидеть в темноте, в лаборатории Ханджи, и при свете свечи слушать, как она наделяет его слова голосом, было слишком. Эрвин вставал перед ним, как живой. Леви не заметил, в какой момент звучание Зоэ заменилось его звучанием, когда жесты Эрвина, его манера говорить и смотреть в глаза наполнили сознание до края. Леви инстинктивно сжал в руках небольшой, аккуратно сложенный листок бумаги, а затем, вздрогнув, опустил на него взгляд. Леви Вот что было на нем написано его рукой. Дрожащими пальцами он легонечко-легонечко погладил листок, который Эрвин адресовал лично ему. Подушечкой большого пальца правой руки провел по своему имени, выведенному его рукой. Леви представил Эрвина, сидящего за столом при свете керосиновой лампы, пишущего письма, сверкающего своими яркими голубыми глазами, пока мысли плотным ровным строем сшагивают из его красивой ясной головы на бумагу: он написал Ханджи, а потом ему, или сначала ему, а затем — Ханджи?.. В любом случае, Эрвин сделал это. Подумал о нем. Написал его имя. Написал ему письмо. Захотелось прижать листок к носу, чтобы проверить, остался ли на бумаге его запах. На мгновение прикрыв глаза, Леви медленно и осторожно, стараясь не помять бумагу, развернул послание. Улаживаю формальности. Должен приехать во вторник, около четырех часов дня. Необходимо обсудить с тобой вопрос. Буду ждать тебя в кабинете около пяти, если тебе позволят обстоятельства. СТБ С колотящимся сердцем Леви перечитал письмо трижды. — Леви? — до него донесся голос Ханджи. — Все в порядке? Ты… э-э… покраснел, побледнел и, кажется, немного посинел?.. В темноте трудно разобрать, прости. — Все нормально, — сипло отозвался Леви и коснулся шеи, начав агрессивно прочищать горло. А затем перечитал письмо в четвертый раз. Естественно, переписка была не тем местом, где Эрвин станет проявлять нежности или откровенничать. Письмо, адресованное Ханджи, пусть и было его письмом, содержало в себе исключительно схематичное описание происходящих с Эрвином событий. Свои наблюдения, которые обычно наполнены эмоциями и отражают личное отношение к предмету разговора, Смит опустил. Он и в реальной жизни далеко не всегда давал такие комментарии, чего тут удивляться письму?.. Однако люди, знающие его более-менее близко, тут же согласятся, что Эрвин поступил так умышленно из резонных опасений, что переписку могут вскрыть. И все-таки, несмотря на эти опасения, Эрвин написал Леви письмо, чтобы лично дать ему знать, когда он вернется, и позвать его на… свидание? Пусть в кабинете, пусть без трепета и ласки, проявить которые ни один из них в письме, конечно, не мог себе позволить, но он сделал все, что мог. Леви вцепился в письмо так, как будто кто-то вот-вот должен был его забрать, вырвать из у него из рук, надавать кислых оплеух по сердцу мокрой тряпкой, выкрикнуть, что он размечтался, и пора бы ему уже подобрать свои сопли, надежды и, блять, проснуться. Но, подняв глаза, Леви с удивлением обнаружил, что в этой комнате никто и ничего забирать у него не собирался. Уставившись на Ханджи и Моблита, тихо хихикавших у окна над каким-то отрывком из другого письма Эрвина, Леви изумленно подумал: с ним в жизни такое во второй раз. За все его годы — и только второй раз. Но спасибо и за это. Ему посчастливилось опять быть окруженным людьми, которые не только не собираются у него ничего воровать, забирать, пытаться унизить его, сделать ему больно — даже больше, у них и в мыслях нет такого, потому что их мысли изначально хорошие — такие же хорошие, как они. Губы Леви дрогнули в растроганной улыбке. Он еще раз посмотрел на Ханджи, на Моблита. Затем его глаза опять пробежались по письму. Приглашение приглашением, но… что такое СТБ?.. Через несколько минут оторвавшись от своих размышлений, Леви обнаружил, что Ханджи с Моблитом принялись что-то расчерчивать на большом полотне. — Мне кажется, Эрвин намекает на план… Как же он его обозвал?.. Фе… фа… факел? Фаллос? Фальцовка? Пальцовка? — Э-э-э, — озадаченно протянул Моблит, почесал подбородок и предположил: — Может быть, палица?.. — Точно! — щелкнула пальцами Ханджи. — Дубинка! Спасибо, Моблит, дубинка! Хоровод, Новый год, елка… Елочная игрушка! План «Елочная игрушка», точно! Леви раскрыл рот. Лишившись дара речи, он переводил взгляд с Ханджи на Моблита и с Моблита на Ханджи: — И как… как фаллос вывел тебя на елочную игрушку? — проговорил он, от удивления еле ворочая языком. — В смысле, — он заморгал, — я слышал, как, но… как ты решила запоминать этот план такими… э-э-э… ассоциациями? — Так ведь все просто, — ответила Ханджи, посмотрев на него, как на идиота. — Возле елки всегда множество огней. Отсюда — факел. Факел длинный и горячий, вот тебе и фаллос. Моблит кашлянул и сделался оранжевым. — Что там дальше?.. — прикусила губу Ханджи. — Фаллос в книжках про любовь называют «орудием смерти», отсюда — палица, а палица — это дубинка, а дубинка — из дерева… Ну и так далее. Тебе нужно развивать воображение, Леви. Больше читай. Совсем ты слаб в этой части. Леви кашлянул. «Орудие смерти»? Ему враз представился Эрвин и то, насколько внушающим — э-э-э — трепет должно было быть его, кхм, орудие. Во рту в один миг пересохло, ладони сделались влажными. Спешно переключившись на реальный мир, Леви нашелся и на этот раз дернул Моблита, которого Ханджи успела затянуть обратно в разговор: — А ты по одним и тем же ассоциациям с Ханджи название плана запоминал? Почему сказал «палица»? — Мне Ханджи-сан это слово в прошлый раз без конца повторяла, потому что сама запомнить не могла. Вот оно… как там?.. Елочную игрушку и выбило мне из головы, — пояснил Моблит и вдруг многозначительно взглянул на Ханджи. Зоэ выстрелила глазами цвета спелой вишни в Леви, а потом пожала плечами и ответила на неловкий немой вопрос: — Ему можно. У него главная роль. Эрвин не стал бы возражать. — Ну ладно, — как будто бы немного надулся Моблит. — Что за план? — поднял брови Леви, наполненный тихой благодарностью: как же повезло, что этот деликатный вопрос о том, что ему можно слышать, а что нельзя, Ханджи с Моблитом уладили сами. — У Эрвина была грандиозная идейка для закрытия цикла вылазок в «Хайн», — устроившись на столе, пояснила Ханджи. — Замок мы почти укрепили, эта миссия фактически выполнена. Но нельзя уйти без, знаешь, бама и бума! — Ханджи всплеснула руками, имитируя взрывы, прожигая страстным взглядом темноту комнаты. — Если у нас останется время, Эрвин хотел устроить облаву. Убить как можно больше титанов. Скоро наступят холода, и мы не сможем выполнять свою работу за стеной. Холода — это Новый год, хоровод и елка, а елке всегда угрожают коты, которые любят сбивать с украшенных деревьев игрушки, — Ханджи улыбнулась. — Почему бы не вдохновиться ими и не организовать для наших котов иллюзию подобного развлечения?.. Вот это и пришло Эрвину в голову. Глаза Леви вспыхнули. Усмехаясь по-злому довольной, нехорошей усмешкой, он сказал: — Облава в лесу гигантских деревьев? Толпу разведчиков расположим на верхушках деревьев, остальных разместим небольшими группами в стороне, чтобы не привлекали внимание, и выманим на сборище людей ораву титанов?.. — Именно, — довольно и сыто облизнулась Ханджи. — Коты ринутся есть разведчиков, но лес, при должной подготовке солдат и плана, — наш самый лучший напарник. Пока титаны будут фокусироваться на елочных игрушках, мы быстренько проткнем их загривки своими острыми ножиками. Эрвин рассчитывает уничтожить как минимум штук двадцать пять титанов. На открытой местности о подобных результатах обычно и мечтать не приходится. Ну, разве что некоторым, — и Ханджи подмигнула Леви. — Для приманки риска никакого. Если деревья подобрать нужной высоты, — высказал он мысль. — Да, — подал голос Моблит. — А отряд капитана Смита, отряд старшего лейтенанта Захариуса и еще несколько групп самых способных и опытных разведчиков совершат нападение. — Что-то мне подсказывает, что с большего нападать будешь ты, — хихикнула Ханджи. — У тебя такая скорость, что пока обычный разведчик вроде меня только летит к титану, ты успеваешь убить троих. Леви медленно кивнул и подался вперед, опираясь предплечьями на колени. — Да ты полон энтузиазма, — хмыкнул Моблит. Леви глянул на него снизу вверх, подняв бровь. От этого вызывающего, дерзкого хулиганского взгляда помощник Зоэ заметно покраснел и нервно зачесал нос. Ханджи добродушно рассмеялась. — Выпьем чаю?.. — пробормотал Моблит. — Что-то я подмерз. — Отличная идея! Леви… — Давайте я заварю. Куда делся твой чайник? — Упс, кажется, он грязный. Может, обдадим кипяточком, и ладно? — Зуб даю, что в последний раз ты и кипяточком его обдавала месяца четыре назад. В лучшем случае. Дай я помою…

***

Часы до вторника тянулись, как резина. Леви и раньше не отличался особенным аппетитом и не мог похвастаться талантом крепко засыпать в любой точке пространства — сейчас же ему кусок в горло не лез, и он провел две ночи, устало, истерзанно пялясь в основание кровати сверху. Голодный и нервный от старого страха сдохнуть с недоедания, с детства въевшегося в кости, Леви постоянно покрывался холодным потом и сунул холодные дрожащие руки в карманы. В темноте, когда никто не видел, он доставал затихаренный хлеб и силой толкал в себя начавшие черстветь комочки. — Жри, ублюдок, — вытирая выступившие от насилия над собой из самых благих побуждений слезы, Леви опять и опять уговаривал себя поесть. — Давай, еще немного… Корку обязательно надо. Она самая вкусная… День вторника Леви провел, сосредоточенно драя конюшни. Бросил взгляд в пустое стойло. — Не дрейфь, кляча, — он ободряюще похлопал мирно жующего морковку Мглу по шее, — скоро вернется твоя подружка. — Моя подружка или твой дружок? — в его воображении лошадь так и приподняла бровь. — Пошел ты, засранец… — морщась и просовываю коню в пасть еще угощений, прошипел Леви. Тренировка. Душ. Обед. Покормить Изу. Проведать Руни. Помочь Очкастой отнести книги в библиотеку. — Еб твою мать, какой же долгий это день! — плевался Леви, с тоской глядя на часы в читальном зале, куда он забился, чтобы скоротать время. Тяжело вздохнув, Леви потянулся, откинул голову назад и уставился в потолок: скорей бы хотя бы 16:15, чтобы можно было сходить и проверить, вернулся ли Эрвин. Даже нет: увидеть его хотя бы идущим по коридору. Хотя бы почуять его запах — как дикий зверь, он готов был носом по полу тащиться, лишь бы мысли в его голове помутнели, наконец, по хорошей причине. Леви прикрыл глаза. В висках стучало. Усталость брала свое. Под закрытыми веками замелькали неясные картинки, в мозгу зазвучали чьи-то голоса, обрывки разговоров. — А нельзя ли заткнуться! Это библиотека, блять! — морщась и вытирая рот от чего-то влажного и вязкого, пробормотал он, вдруг понял, что падает, и резко открыл глаза. Он по-прежнему сидел в читальном зале один. Тело наполнила свинцовая усталость. С ненавистью растерев глаза и щеки, Леви уткнулся лицом в ладони, тяжело выдохнул, поднял голову и со злостью уставился на часы: ну что, стрелочка-свинья, небось и на минутку вперед не подвинулась? Леви застыл, пораженно моргая. В последний раз часы показывали 15:01. А сейчас… 17:03. Леви вскочил на ноги. По-прежнему потирая рот — ему казалось, что слюна, пущенная им во время сбитого, нездорового сна все еще преследует его подбородок — он сгреб свои книжки и на ватных ногах, шатаясь из стороны в сторону, как алкаш, бросился к выходу. Леви преодолел все огромное расстояние до кабинета Эрвина, казалось, в десять невероятных шагов. Тяжело дыша, напряженно моргая в попытке убрать сухость с глаз, взбодриться после незапланированного сна, начать соображать ясно, он застыл перед дверью в кабинет капитана. А потом прочистил горло, поправил рубашку, пригладил челку и поднял руку, чтобы постучать. Но не успели его костяшки коснуться дерева, как дверь распахнулась, и у Леви перехватило дыхание. На него сверху вниз смотрела удивленная пара ярких голубых глаз. — А я уже начал думать: куда же ты подевался? От его голоса по позвоночнику сладко побежали мурашки. Сердце взволнованно, приятно забилось во всем его теле, мысли заволокло густым туманом. — Библиотека… — с трудом выговорил Леви. — Ты был в библиотеке? — улыбнулся Эрвин, тепло и ласково его разглядывая. — Входи. Расскажешь. Эрвин отступил в сторону и открыл дверь пошире. Леви двинулся вперед, сделав шаг в его запах. Дверь за спиной закрылась, и он оказался лицом к лицу с Эрвином. — Что ты делал в библиотеке? — улыбнулся он, нависая над ним. — Э-э… Ждал тебя. И… спал, — Леви выговорил это, а затем прикрыл глаза и с раздражением, вызванным им же, направленным на себя же, тихо сказал: — Прости, я… — Тшш… Нежное касание, легкое, как пух от подушки, легло на его левую щеку. Леви распахнул глаза. Эрвин — теплый, живой, совершенно настоящий — стоял перед ним и ласково гладил его щеку. Нереальность этого совершенно реального, абсолютно осязаемого — буквально — момента пронзила Леви, как разряд молнии. — Все хорошо, — тихо и нежно проговорил Эрвин. От этой мягкости, омывшей Леви с головы до ног, как если бы в летний день его застал врасплох дождь, он почувствовал, что и сам делается мягким и податливым, готовым мяться под плавящим душу взглядом любимых глаз, как пластилин. Он поднял взволнованно дрожащую руку и накрыл ею пальцы на своей щеке. Голубые глаза напротив вспыхнули ярче. — Ты почти не спал, пока меня не было? — спросил приятный сердцу и уху голос. — Последние пару дней — да, — хрипло прошептал Леви, прикрывая глаза от ласки Эрвина, как кот, подставивший морду солнцу. — Ты как кот, — тихо засмеялся Эрвин, вторя его мыслям и от смеха чуть подаваясь вперед. По всей коже Леви побежали мурашки, когда дыхание Эрвина коснулось его лица. — Сам же гладишь, — Леви открыл глаза и коварно улыбнулся. Подаваясь порыву, ни о чем не задумываясь, он мягко обхватил правое запястье Эрвина. Отвернул его руку от своего лица, сжал уже его пальцы, приблизил к коже губы и нежно поцеловал его ладонь. Подняв глаза на лицо Эрвина, улыбнувшись его пораженному виду и своему счастью, нежно поглаживая его пальцы и изнемогая от всей этой нежности, от возможности держать его за руку, быть с ним, наконец, так близко — господи, ни во что из этого ему не верилось вообще — Леви, омываемый водами нескончаемого спектра своих чувств и ощущений, тихо спросил его: — Что такое «СТБ»? Эрвин моргнул, как если бы забыл и сейчас неожиданно для себя, спустя годы, внезапно вспомнил, что люди давно изобрели слова. Не шевелясь, не сводя глаз с лица Леви, он тихо, после паузы, переспросил: — Кто? Леви тихо рассмеялся и повторил три загадочные буквы: — «СТБ». Эрвин на мгновение прикрыл глаза. Потом качнул головой, открыл их и с легкой растерянностью снова посмотрел в глаза мужчины напротив: — Прости, я совсем не понимаю, о чем ты. Что ты говоришь?.. Это какое-то слово? Извини, не повторишь ли еще разок, по буквам?.. Леви почувствовал себя таким счастливым, что в голове выстрелила мысль: это же так страшно. Глядя в красивое растерянное лицо высокого светловолосого мужчины напротив, похожого на гребаного ангела, посланника — или владельца? — небесной синевы, осознавая, что до этого состояния собственной неосознаваемости Эрвина довел сам он, Леви, своим прикосновением — возможно, даже присутствием, голосом — он позволил течению жизни накрыть себя широкой волной. Поддавшись счастью, отдавшись счастью, он разрешил ему вытравить из своей головы все плохое, все выученное, как змей. В нем — в его крови, в его плоти, в его душе — остался только взволнованный Эрвин, стоящий напротив, его голубые-голубые глаза и глубокая морщинка между бровей, рожденная такой несвойственной ему трогательной неуверенностью. — Это ты мне написал, — тихо, улыбаясь чуть подрагивающими губами, ласково проговорил Леви. — В своем письме мне. Ханджи передала. Три буквы в конце. С. Т… — СТБ, — на мгновение прикрыв глаза, Эрвин кивнул, затем с широкой улыбкой взглянул на Леви: — Точно. Прости. Я совсем потерялся от твоего поцелуя. Поцелуя. У Леви во рту пересохло от этого слова — такого интимного слова — и помутнело сознание. Пока он приходил в себя, Эрвин, уже нашедший свое самообладание и свою уверенность, внезапно сам обхватил пальцы, удерживавшие его ладонь у чужой щеки, распрямил их обеими руками и поднес к своему лицу. Леви, чувствуя подушечками пальцев левой руки гладкую кожу Эрвина, весь обмер. — СТБ значит… — глядя Леви в глаза, сжимая его руку обеими ладонями, проговорил Эрвин, — скучаю по тебе безумно. — Тогда я тоже СТБ, — хрипло отозвался Леви. По лицу Эрвина пробежала череда стремительно сменяющих друг друга эмоций. Со сосредоточенным напряжением глядя Леви в лицо, он вдруг протянул к нему левую руку, коснулся его щеки, а затем — легонько-легонько, быстро-быстро — волос на макушке, челки и лба. Мягко сжав плечо Леви, большим пальцем правой руки он словно бессознательно несколько раз провел по его ладони на своей щеке. У Леви перехватило дыхание от нежности и растроганности, а Эрвин тихим, хриплым голосом сказал: — Хочешь со мной прогуляться? — Прогуляться? — так же переспросил Леви, опуская левую ладонь с лица Эрвина и как будто машинально сжимая воротник его пальто. — Да. Сегодня вечером, по деревне. Я позвал тебя сюда, чтобы пригласить. Леви улыбнулся улыбкой счастливого влюбленного дурака: — Это… свидание? — Да. Это наше… первое свидание. Леви закивал, не сводя своих глаз с пронзительно-голубых глаз мужчины напротив. «Я люблю тебя. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю…» — Где? Во сколько? — спросил он, закусывая губу, чтобы не вырвалось такое громоздкое, некомфортное, новое, но как будто бы самое главное. — В 9, у выхода из замка? Леви закивал опять. Эрвин улыбнулся. — Тогда… до встречи вечером? Леви набрал в грудь воздуха, возвращаясь в реальность. Прикрыл глаза на мгновение. Почувствовал, как Эрвин медленно убрал от него руки. Опустил свою. Телу сразу стало одиноко, между бровей залегла морщинка. Но он собрался, открыл глаза и ясным теплым взглядом обнял фигуру Эрвина, запечатлевая его в своей памяти, чтобы продержаться без него опять — на этот раз, к счастью, только до вечера. — До скорого, — сказал Леви и спросил: — Заварить тебе чаю? Принести чего-нибудь из столовой? На лице Эрвина отразилась гамма сложных чувств. Леви был немного удивлен тому, как открыто он сегодня проявлял свои переживания. Возможно, сказалось долгое отсутствие, проклятая столица и куча мерзких лиц, от которых вечно нужно прятать настоящие намерения и мысли — и вот теперь, рядом с ним, он, наконец, чувствует, что может расслабиться?.. Леви подумал, что обо всем расспросит его позже, когда они встретятся на свидании. Ну а пока… — Мне несложно. Я ничем не занят. — Тогда мне будет очень приятно. Спасибо. Я не ел с… семи утра, кажется. Лицо Эрвина действительно было уставшим. Он спросил его, спал ли он, а у самого — вон, синяки под глазами. Кивнув, Леви оставил его, ринулся в столовую, вскипятил воду, и через двадцать минут уже заставил рабочий стол Смита закусками. Сам Эрвин успел за это время до макушки обложиться бумагами в уродливых картонных папках и сурово свести на переносице брови. — Ешь, — скомандовал Леви и хлопнул его по плечу. Жест вышел мужицким. Но Леви давно хотел так сделать, потому что видел его проявлением интимности: так могут только близкие друг другу люди. — Спасибо, — Эрвин улыбнулся ему и поднес к лицу чашку чая, с наслаждением вдыхая аромат. Он перевел взгляд на Леви и вдруг сказал: — Ты восхитителен. Леви бросило в жаркий пот. Чувствуя, как горит изнутри кожа по всему нему, он бессознательно, от смущения, чуть высунул язык, прошелся им по нижней губе и мягко ее прикусил. И только через несколько секунд, подышав, он понял, что Эрвин не моргая смотрит на его рот разгоряченным жадным взглядом. — Иди давай, — внезапно грубо сказал он чуть севшим голосом, кашлянул и с силой уставился на свои бумажки. — Прости, но ты очень меня отвлекаешь. Леви ошарашенно округлил глаза. Он, конечно, понимал, что Эрвин испытывает к нему влечение, но… Мысль Леви недодумал. Она была слишком тяжелой, слишком соблазнительной, слишком безрассудной. — Точно помощь не нужна? С макулатурой? — Нет-нет, все прекрасно, — не глядя на него, проговорил Эрвин. — До встречи в 9. Спасибо за угощения. — На здоровье, — словно пребывая в трансе, от которого немеют конечности, кожа и мозг, Леви кивнул и кое-как выплыл из кабинета Смита. А оказавшись в коридоре, еще несколько долгих мгновений не мог прийти в себя от воспоминаний о взгляде, которым командир посмотрел на него. Командир. Леви изнутри снова обдало влажным жаром, пробило сладкой дрожью, от которой кожа начала вибрировать. Почему-то, когда он оформил в своей голове это воспоминание именно так — «взгляд, которым командир посмотрел на него» — низ живота приятно опалило желание. Не в силах бороться с собой, Леви коснулся своей шеи — положил ладонь сбоку, затем сместил ее к кадыку, в центр, и чуть сжал. Эрвин желает его. Он очень сильно его хочет. «Иди давай». Леви сглотнул. «Ты просто продолжай со мной разговаривать таким тоном, и я все что хочешь для тебя сделаю».

***

В назначенное время в назначенном месте Леви дожидался Эрвина. На нем была его привычная одежда — форма. Он понимал, что Эрвин, конечно, тоже в ней будет, и это нормально. Однако собственное отражение в оконном стекле заставило его тяжело вздохнуть: такой особенный вечер, а он выглядит, как обычно. У него, в сущности, и никакой другой одежды, кроме казенной, нет: завтра попрут из армии, а трусы и те придется вернуть. Звук шагов за спиной отвлек Леви от его унылых размышлений о своем гардеробе. Почувствовав дуновение прохладного ветра, он чуть поежился и обернулся. И увидел, что навстречу ему быстрым шагом, держа спину ровной-ровной, уверенно идет светящийся каким-то особенным светом мужчина. Порыв ветра волшебным образом не коснулся его волос — они остались лежать на его красивой умной голове так, как он им велел; а вот полы его синего пиджака чуть колыхнулись. Леви засмотрелся на него, а когда Эрвин поравнялся с ним, удивленно заморгал: синего пиджака? Какого еще… — Это что? — Леви непонимающе обхватил пальцами кончик плотной, теплой ткани. — Моя гражданская одежда, — отозвался Эрвин, не понимая его непонимания. — А ты решил идти в форме? — Но у меня нет ничего, кроме формы, — озадаченно ответил Леви, оторвал взгляд от одежды Эрвина и заглянул ему в глаза. Было уже темно, солнце садилось гораздо раньше, чем летом. Для Леви это было удивительно — вот так вдруг иметь возможность наблюдать, как день становится короче. Луна стояла высоко в небе — неполная, но ночь была ясной, и ее света хватало, чтобы немного разводить по углам темноту. Свет Луны казался Леви мистическим, от прохлады становилось зябко. И вот рядом с ним стоит человек — единственный из всех, кого он желает видеть — и его магнетизм этим светом и этой прохладой усиливается тысячекратно: от тела Эрвина исходил жар, его глаза как будто жадно впитывали, а затем щедро источали лунный свет. Леви подумал, что его способность делать любое пространство теплее и ярче одним своим присутствием превращала Эрвина в амулет, в талисман, которым можно оберегать ночных странников от злых сил. Собрался в путь — бери Эрвина с собой. Очень простая, очень органичная пара понятий. Как ладонь и золото. Земля и дождь. Жажда и бесконечный источник самой вкусной на свете воды. Леви захотелось сказать Эрвину очень много. Так много, что он не знал, где начать. Не знал и понимал с болью, что любые слова, произнесенные вслух, прозвучат наигранно и не отразят сути. Ему показалось, что вся эта возня с составлением нужных комбинаций букв, эта игра в интонации, в вещи, которые ты озвучиваешь, и в вещи, которые нужно угадывать из пауз между строк — все эти шарады со словами люди придумали, чтобы скрыть свои чувства, ведь известно всем: если хочешь, чтобы они зазвучали, чувства нужно облечь в действия. И все же сказать что-то хотелось. Что-то простое и ласковое, что-то, что объяснило бы, что Леви чувствует счастье, невероятное счастье, находясь сейчас с Эрвином, и что ему в удовольствие каждый миг вместе, любой, каким бы он ни был, а еще — что Эрвин ему нужен. Очень нужен. Ему нужно, чтобы Эрвин был рядом. И поэтому он открыл рот, чтобы сказать ту самую простую фразу, подвинув принципы ради участия в очень человеческой игре жонглирования проговариваемыми смыслами. Но внезапно раздались не только его слова. Одновременно прозвучали две фразы: — Я принесу тебе свой пиджак. И — Мне холодно. Каждый орган, каждую клеточку тела Леви пробило мелкой дрожью. Он сделал глубокий вдох, неожиданно для самого себя проживающий объявшие его чувства очень полнокровно. Против его воли, от одолевших его переживаний он ощутил, как глаза стали наполняться влагой. Он сделал вдох поглубже и, как бы ни хотелось отвести взгляд, продолжил — упорно доказывая старым привычкам свое упрямство в готовности рождать новые — продолжил открыто, уязвимо смотреть Эрвину в глаза. Уголки губ Эрвин дрогнули. — Я скоро вернусь, — он тронул Леви за рукав и, рассекая темноту коридора замка, быстрым шагом скрылся из виду. Леви остался у входа. Он глубоко и часто дышал, взволнованный и потрясенный тем, какой нагой его душа была сейчас перед Эрвином. Он правда показался ему таким. Леви чувствовал себя открытой раной, однако, поджидая неизвестное будущее, не хотел сжаться, свернуться и закрыться, потому что ощущал что угодно, но не страх. Он знал, что больно не будет, что тот, кому он дал на себя посмотреть, не станет над ним надругаться. Этот человек прямо сейчас направился разыскивать для него подорожник, чтобы все болящее, за долгие годы сражений распоротое опять и опять до кости, наконец пошло на поправку. Услышав торопливые шаги, Леви поднял голову. Эрвин, с лихорадочно пылающими глазами, чуть сдвинув брови в как будто бы попытке выглядеть спокойным, поднял уголки губ и протянул Леви одежду. Леви посмотрел на руку Эрвина, на огромный кусок ткани, зажатый в его красивых длинных пальцах. Голову Леви прострелили две мысли: «Это пиджак Эрвина, с запахом Эрвина» и «Блять, он же огромен!» — Спасибо, — Леви кивнул, взял пиджак в руки, расправил его и осторожно надел поверх формы. Руки потерялись в широченных, длиннющих рукавах, полы прикрыли задницу. — Охуеть, — только и смог выговорить Леви, пораженно оглядывая себя сверху вниз и по бокам. Он поднял глаза на Эрвина и увидел, что тот стоит, прикусив губу. — Смейся-смейся. Вымахал здоровенным конем, чтобы простые — э-э — небольшие люди вроде меня терялись в твоей гигантской одёж… Леви осекся на полуслове: Эрвин сделал к нему шаг, как-то враз обрубая всю дистанцию. В этот самый момент редкое облако прикрыло луну. Мир погрузился в краткую тьму, и Эрвин, протянув руки, почти не дыша, медленно, аккуратно, стал ровненько-ровненько подкладывать рукава. Он сделал это дважды, и на свет, наконец, показались пальцы Леви. — Нашлись, — тихо проговорил Эрвин и, заглянув Леви в глаза, тепло улыбнулся. Его теплые большие пальцы сомкнулись на голом запястье Леви. — Спасибо. Так гораздо… лучше, — хрипло проговорил он. Эрвин с улыбкой кивнул. — Пойдем? — Пойдем. Неспешно шагая, они двинулись вперед. Шли рядом, иногда касаясь друг друга плечами. — Куда мы идем? — поинтересовался Леви. — Просто гуляем, — ответил Эрвин, глядя на него сверху вниз. — Никакого конкретного пункта назначения. Леви кивнул, а Эрвин посмотрел вверх, задрав голову, и сказал: — Сегодня такая красивая луна. Леви тоже посмотрел ввысь. — Ничего такая. Эрвин тихонько рассмеялся. — Ты видел луну из Подземного города? — Иногда, — кивнул Леви. — Лунный свет всегда красиво освещал наше любимое место. Разлом на окраине Митры. Мы вечно там ошивались. Там было полным-полно птиц, можно было почувствовать на лице дождь… Леви осекся. Он вспомнил, как в бане Эрвин сказал, что Леви мало говорит о себе, а он пообещал это исправить. Но была проблема. Леви уже успел кое-что узнать о том, как обычно у людей проходит детство, и что-то подсказывало ему, что его истории на поверхности можно слушать только под присмотром врача, пока у присутствующих глаза перманентно становятся круглыми. — Я сразу проговорю это, — начал Леви, решив не рассматривать вопрос под лупой в собственной голове, а сразу высказать суть дела Эрвину, чтобы быть честным, — раз уж мы будем обсуждать воспоминания и прошлое. Эрвин внимательно посмотрел на него, неосознанно замедляя шаг. — Я не против обсуждать прошлое. Мне не стыдно и не грустно, — Леви помялся, прежде чем добавить: — Есть вещи, о которых мне больно говорить, но это привычная боль. Он тихо прочистил горло и добавил: — Я буду говорить прямо. В моих словах не будет тайных намеков и подводных камней. Поэтому пойми меня именно так, как я это тебе скажу. Хорошо? — Хорошо, — кивнул Эрвин, серьезно и неотрывно глядя ему в глаза. Леви остановился. Эрвин замер напротив. — Моя жизнь такая какая есть. И прошлое тоже. Я знаю, что здесь, на поверхности, другие рассказы, и что у обычных людей, выросших в нормальных условиях, моя история вызывает сострадание и жалость. Но они мне не нужны, — Леви стойко выдержал пытливый взгляд Эрвина. — В детстве я был жалок и заслуживал доброты окружающих. Но детство прошло, а я не хочу, чтобы моя боль меня определяла. Я — не она. Я — это я. И теперь я какой угодно, но не жалкий. Леви помолчал, а затем набрал в легкие побольше воздуха и проговорил: — Я расскажу тебе все, что захочешь. Но, пожалуйста, не жалей меня и не думай, что я бедный-несчастный. Я не знал другой жизни, поэтому привык ко всему. Мое нормально было таким. Пусть для обычных людей это «нормально» и есть олицетворение беспросветной чернухи. Эрвин долгое время стоял, серьезно глядя ему в лицо. Казалось, он размышляет о чем-то — очень ответственно. Наконец, он сказал: — Леви… Он звука его голоса, произнесшего его имя, у Леви по коже побежали мурашки. — Да? — откликнулся он на его зов, потому что ему очень хотелось. — Прости меня, но я не могу не пожалеть тебя. Тебя маленького. Глаза Леви расширились. — Я понимаю, о чем ты говоришь. Я пока не знаю событий, но я понимаю, — серьезно и тихо сказал Эрвин. — Однако я не могу представить тебя в детстве и с холодным сердцем рисовать себе, через что одинокому ребенку пришлось пройти в Подземном городе. Ты ведь был одинок? Этот вопрос — такой простой — неожиданно ощутился лезвием, которое вонзилось ему в сердце. «Ты ведь был одинок?» — Не всегда. — До Изабель и Фарлана? — мягко спросил Эрвин. — Не всегда, — Леви снова качнул головой. Выражение лица Смита изменилось. Леви нахмурился и попросил: — Пожалуйста, просто выслушай и… — Я ни за что не подумал бы, что ты — это твоя боль. И я никогда не посчитал бы тебя жалким. Леви посмотрел в землю и через силу спросил, пытаясь усмехнуться: — А когда Захариус ткнул меня мордой в лужу? В Подземном городе? Когда ты ловил меня? — Я видел перед собой лучшего. Лучшего из всех людей, которые когда-либо брались за УПМ, — ответил Эрвин без пауз и размышлений. Леви поднял на него глаза, а Эрвин добавил — серьезно, решительно: — И если бы в тот день тебе удалось сбежать от меня, я бы возвращался за тобой под землю до тех пор, пока не смог бы убедить тебя уйти со мной. Сердце Леви дрогнуло и сжалось. — Ты был и остаешься для меня талантливым и сильным человеком, Леви. Очень мужественным. С огромным сердцем, — внезапно голос Эрвина чуть надломился. Леви инстинктивно подался к нему ближе. — Что бы с тобой ни произошло в прошлом, я все выслушаю и не изменю своего мнения о тебе. Но я не могу обещать тебе, что не пожалею тебя. Я хочу, чтобы ты это знал. Леви медленно кивнул, посмотрел в землю, поднял глаза на Эрвина. Сделал вдох поглубже. — Был мужик. Он осекся. Он и сам не понял, почему первым делом сказал это — «был мужик». Начал говорить не про мать, не про бордель, не про голод, а про него… — Мужик? — на дне красивых глаз напротив затаилась тревога. Леви спешно покачал головой и медленно возобновил шаг: — Ничего такого. Он… Он был мне как… как дядя, наверное?.. Ты, кстати, возможно слышал про него. Его зовут — или звали? — Кенни. Потрошитель Кенни. Глаза Эрвина округлились. — Значит, слышал, — кивнул Леви. — Он… не знаю, как это описать? Хотя что тут думать. Он спас меня, конечно. Я провел с ним несколько лет. Я жил с ним, ел с ним, тягался за ним везде. Он научил меня драться. Научил держать в руках нож, — Леви поджал губы, а потом добавил: — А потом он просто исчез. Растворился в толпе, когда мне было девять. И с тех пор я больше никогда его не видел, вообще ни разу. Не знаю, куда он делся. Не знаю, почему… почему бросил меня, — Леви сделал вдох поглубже — да уж, произносить все это вслух оказалось той еще задачкой. — Однако он оставил меня на улице не с пустыми руками. У меня появилась куча сомнительных, но умений. Я оставался грязным, но мог быть уверен в том, что голодным точно никогда опять не буду. Эрвин внимательно взглянул на него. Леви прочистил горло: — Он спас меня от смерти. Я долго голодал, когда он нашел меня, — Леви набрал в грудь побольше воздуха и, стараясь выстреливать словами так быстро, как мог, выдавил из себя самое тяжелое: — Я жил с матерью в борделе. У нас не было денег. Она заболела и умерла. Мне было три. Я просидел рядом с ней много дней. Сначала думал, она спит. Но она не просыпалась. Сил двигаться не было. Однажды дверь просто распахнулась, и в нашу с мамой комнату вошел какой-то мужик, в плаще и шляпе… Леви все говорил и говорил, а Эрвин все слушал и слушал. Леви старался все время смотреть ему в лицо, постоянно на него оборачивался. В глазах Эрвина он видел только искреннее участие и безмерное уважение к себе. Погрузившись в собственные воспоминания с головой, Леви не сразу заметил, что они с Эрвином уже бредут по спящей деревне. — Я так долго говорил, или дорога до деревни стала короче? — он осекся, прервав мысль о Кенни на середине, и остановился. Эрвин, не ожидавший смены темы разговора, несколько секунд молчал, а потом расслабленно опустил плечи и, подняв уголки губ, качнул головой: — Ты говорил нормальное количество времени. И дорога осталась прежней. Леви глянул на него. Чуть усмехнулся, повторяя: — «Нормальное количество времени»… Боже, откуда ты берешь эти формулировки. Эрвин улыбнулся. — Да… иногда звучу, как дед. — Что мы все обо мне да обо мне… Даже немного неловко, — Леви пригладил ладонями полы огромного пиджака. — Мне все нравится. Я хочу слушать о тебе. — А я… хочу слушать о тебе. Их глаза встретились, но на этот раз иначе. Леви вдруг подумалось, что все изменилось. Подумалось очень ярко. Финально. Одно дело — знать, что Эрвин нравится тебе, а ты нравишься ему. Но сейчас, когда оба знают о чувствах друг друга и их признают, они ощущаются иначе. Потому что они, мы появились. Им было решено дать шанс. Первый шаг на хрупкий тонкий лед сделан. Двигаться по нему нужно очень осторожно: Эрвин и Леви по-прежнему строят отношения, однако теперь они совершенно другого характера. Да, они все еще узнают друг друга ближе, но вместе с душой сантиметр за сантиметром знакомятся и с телом. Да, они все так же встречаются взглядами, но теперь можно не прятать, что ты смотришь на того, кого любишь и хочешь. Постепенно, когда лед упрочится, Эрвину и Леви можно будет подойти друг к другу ближе. Перестать бояться, что опора под их ногами не выдержит и треснет от тяжести ответственности, которую те самые чувства и желания приносят. И делать новые и новые шаги навстречу любимому человеку, пока лед под ногами станет неважен, и каждый не найдет опору в человеке напротив. Леви больше не смотрел в глаза другу. Он смотрел в глаза мужчине, которого любил. И видел, что он любим в ответ. Они стояли так довольно долго. Наконец Эрвин расправил плечи и, неспешно возобновляя шаг, спросил: — О чем ты хочешь узнать? Леви прочистил горло. — Каким было твое детство? Эрвин поджал губы. Леви перевел взгляд с него на дорогу впереди: она уводила их от жилых домов, погруженных в тихую тьму. В ней особенно четко проступали высокие черные стены. Если задрать голову кверху, то покажется, что… — Помнишь, — сказал Леви негромко, — я говорил тебе о большом разломе в Подземном городе, откуда мы с Фарланом и Изабель смотрели на небо? — Конечно. Они остановились. — Если задрать голову кверху сейчас, здесь, — Леви сделал то, о чем говорил, краем глаза заметил, что Эрвин поступает так же, — то покажется, что ты все еще в разломе. Из-за… — Из-за стен. — Да. Услышав тихий вздох рядом с собой, Леви повернул к Эрвину голову. Он выглядел очень задумчивым и очень серьезным. На него так подействовал вопрос о детстве? — Если ты не хочешь говорить, можешь не говорить, — решил Леви. Эрвин посмотрел на него, расправил плечи. — Давай еще отойдем от жилых домов, — сказал он. Так и сделали. Они какое-то время шли в загадочной тишине, пока, наконец, перед ними не нарисовалась утопающая во тьме необитаемая дорога. Тогда Эрвин негромко сказал: — У меня было нормальное детство, — Леви повернул к нему голову и увидел его по-прежнему серьезное лицо. — У меня были родители, мы жили в обычном доме в обычном районе. Я ходил в школу. Был… всезнайкой, как ты можешь догадаться. Уголки их губ дрогнули. Эрвин вдруг коснулся — как будто вскользь, как будто случайно — тыльной стороны ладони Леви своими теплыми сильными пальцами. У Леви перехватило дыхание, и в последний момент он ухватился за их кончики, не давая Эрвину ускользнуть. Эрвин не стал вырывать руку. Он едва осязаемо сжал фаланги, обнимая пальцы Леви. И продолжил свой рассказ: — Моя мама была очень доброй. В ней было много житейской мудрости. Она знала, как работает все в доме: как готовить еду, как заботиться о себе, к чему какая примета. Она постоянно учила меня, как лучше ладить с людьми. Подсказывала, почему они могут вести себя так или как-то иначе. Во многом благодаря ее внутренней зоркости я научился понимать окружающих. И использовать это для того, чтобы… добиваться от них желаемого. Эрвин помолчал, а затем продолжил: — Мой отец был совершенно другим. Как и я, он понятия не имел, что с собой делать. Он не знал, где лежат его носки, не знал, как варится суп. У мамы было два сына: я и он. При этой своей абсолютной бытовой беспомощности он был чрезвычайно умен. Отец преподавал в школе историю и учил детей даже из моего класса. Из-за бесконечного анализа всего подряд в его голове вечно происходило рождение невероятных теорий, поэтому иногда дома у нас с ним случались совершенно фантастические разговоры. Мама любила их немного подслушать и что-то добавить, а потом… Она умерла, и в этих обсуждениях нас с отцом осталось двое. Однажды… — Эрвин помолчал и начал заново: — Однажды на уроке я задал ему вопрос. К моему удивлению, он не ответил. И все оставшееся время избегал моего взгляда. Но по дороге домой он сказал мне, что ему есть чем поделиться. И у нас на кухне, усадив меня рядом, он рассказал мне свою теорию. Кончики пальцев Эрвина вздрогнули. Леви в замешательстве посмотрел в его лицо. Оно было суровым и мрачным. — Мой отец считал, что воспоминания людей, живущих внутри стен, кто-то изменил. От неожиданности слов Эрвина Леви споткнулся. — Тише-тише… — на этот раз Эрвин ловко его подхватил. Эрвин обнимал его рукой за талию — чтобы он не упал, конечно, но выходило так, что Леви был прижат к его горячему, дышащему силой и жизнью телу. — Ты услышал, что я сказал? — спросил Эрвин, не выпуская его из рук. Словно проворный кот, которому удалось заграбастать желанную птичку, теперь он как будто неосознанно не хотел расставаться с дорогим сердцу трофеем. Леви от этой его хватки было трудно соображать. Не зная, куда деть руки, как отстраниться от тела, по которому ему до одури хотелось — с головы до ног — пройтись языком, он нервно сглотнул и, прикрыв на мгновение глаза, уточнил: — Про воспоминания? Конечно. Иначе бы я не споткнулся. Леви посмотрел Эрвину в глаза. Уголки его губ дрогнули. — Я так же удивился. — Но что это значит? — Это значит, ч… — Прости, — не вытерпел Леви, решительно кладя руки на предплечья Эрвина и силой разрывая близость их тел. — Так-то лучше. Эрвин посмотрел Леви в лицо. Было сложно сказать, о чем Смит подумал в этот момент. Разочарование? Удивление его поведению? Удивление самому себе, тому, как он не отпускал его, обвив его руками?.. В любом случае, Эрвин чуть улыбнулся, кивнул и указал на дорогу: — Пойдем. И они возобновили свой шаг. — Извини, ты говорил о таком важном, а я тебя… Леви уловил нежный взгляд Эрвина и осекся. Все его лицо говорило: «Какой же ты дурень». — Продолжай. Пожалуйста. — Все нормально, — Эрвин на мгновение задумался, глянув в небо: — О чем я?.. Ах да. Итак, воспоминания людей, живущих внутри стен, были изменены. В этом заключалась теория отца. Это означает, что вся человеческая история в том виде, в каком мы ее знаем, — фальшивка, — Эрвин посмотрел на Леви. — Отец заметил множество несостыковок в событиях и датах. Что на самом деле происходило с нами двести, пятьсот, семьсот лет назад?.. У нас нет никаких артефактов, доказывающих правдивость текста книжек по истории, нет никаких свидетельств той далекой жизни. Отец сделал вывод: абсолютная недостоверность человеческой истории за пределами минувших ста лет означает, что память людей, живущих здесь, внутри стен, была кем-то изменена. Звучит совершенно фантастически, но, с другой стороны, что здесь такого невероятного, если мы живем, огороженные стенами от внешнего мира, а за ними буйствуют огромные твари, жрущие живьем людей?.. Эрвин помолчал. Они с Леви тем временем оказались у длинного высокого забора, выкрашенного местами облупившейся синей краской. Смит указал на расхождение досок слева, почти у самого конца. Не понимая, ни где они, ни куда направляются, Леви последовал за Эрвином и пролез через дыру в заборе. Редкое облако вновь закрыло луну, и вокруг них на долгие несколько минут воцарилась тьма. Не было видно вообще ничего, остались только слух — под ногами скрипела влажная высокая трава и шуршали листья — и запахи. Пахло Эрвином, его каким-то особенным мускусным запахом, а еще — неожиданно яблоками. Но в темноте Леви не мог толком осмотреться, да и все его внимание было сконцентрировано на Эрвине, что не оставляло ему ни энергии, ни желания серьезно думать о чем-то еще или полноценно что-то замечать. Стоило капитану заговорить вновь, как все мысли вылетели из головы Леви, не позволив клубку загадки размотаться. — Память не меняют просто так, — продолжил Эрвин. — Коллективная амнезия — это загадочное и странное явление. Почему мы, именно эта группа людей, начиная с наших прапрадедов, здесь, в клетке? Кто выбрал конкретно нас, и по какой причине? Зачем кому-то нужно, чтобы мы считали, что в мире существует только один способ жить — вот этот? И если они хотят, чтобы мы жили именно так, то какую жизнь они ведут сами и, главное, где? Раз нас держат здесь взаперти, раз снаружи титаны, которые словно говорят «мы будем вас жрать, лишь бы вы не выбрались наружу и не добрались до правды», то… Именно туда, где их кишмя кишит, и еще дальше того места мы и должны направляться. Мы должны добраться до людей, которые заперли нас в тюрьме, и узнать, почему они сделали это. Глаза и щеки Эрвина пылали. Опустившись на кривую, старую скамейку, он оперся предплечьями на свои колени, взял самого себя за руку и тихо сказал: — Отец поделился со мной своим секретом. Секретом о том, что людям в стенах изменили память. А я… а я решил, что это знание слишком велико, чтобы о нем молчать, и рассказал о нем другим детям. Но тогда я еще не знал, что прежде, чем раскрыть рот, нужно обязательно проверить, есть ли рядом военная полиция. У Леви внутри все сжалось. Он сидел на самом краешке скамейки, уже понимая, к чему Эрвин клонит. Зная, что он скажет дальше. Его сердце сдавило и больно пронзило, когда Эрвин негромко сказал: — Больше я не видел отца. Знаю только, где он похоронен. Я убил его. На несколько секунд воцарилась тишина. А затем Эрвин тихо, со сверкающими глазами, закончил: — С того дня, как он не вернулся домой, я понял, что должен ради него и ради здравости собственного рассудка дойти за стенами так далеко, как возможно. Найти тех, кто в этих стенах виноват, узнать, зачем все это было нужно, и доказать, что мой отец был прав и ни в чем невиновен. Это мой долг. Леви смотрел на Эрвина, не двигаясь и не моргая. Сердце Леви сжималось и разжималось часто и болезненно: казалось, будто оно не качает кровь, а прямо сейчас растерзывается жестоким, ужасным хищником. Движимый чувством, понимая, что чувство — то самое, а значит, правильное, Леви порывисто встал со скамейки. Эрвин отмер, посмотрел на Леви и сфокусировался на мужчине напротив. Его глаза были удивленными: он выглядел как человек, который только что проснулся и сейчас не понимал, где он и что делал до того, как впал в дрему. Но прежде, чем Эрвин успел о чем-то спросить, что-то сказать, Леви опустился перед ним на одно колено. С суровой решительностью, такой, что не изменит ни время, ни люди, он заглянул в лицо Смита: уставшее, но освещенное ярким внутренним пламенем; чуть растерянное, но бесконечно волевое и мужественное. — Эрвин, — тихо и серьезно, а оттого неожиданно торжественно произнес Леви, — я помогу тебе исполнить твой долг. Лицо Эрвина вмиг просветлело и разгладилось. Так же тихо и серьезно, а потому — торжественно, но совершенно по-настоящему, искренне он произнес: — Спасибо, Леви. Леви поднял уголки губ. Внезапно Эрвин медленно, осторожно, как будто спрашивая разрешения, протянул к его лицу обе руки. Леви чуть приподнял подбородок, говоря «можно» — конечно, Эрвину можно все. Эрвин нежно, мягко обхватил лицо Леви ладонями. Его лоб разгладился, глаза засияли. Как завороженный, Леви наблюдал его красоту, эту естественность в проявлении чувств, рождаемую моментом и ходом мыслей в этой полной загадок светлой голове. Он наблюдал за переменами в его лице, во взгляде. Будучи взрослым, он только сейчас пришел к тому, чтобы научиться читать по-настоящему значимое — и он стремился усваивать эти уроки с рвением прирожденного отличника. Ему было важно схватывать новые сложные эмоции Эрвина налету, потому что ему был очень, очень, очень, очень важен Эрвин. Стремясь ответить на его ласку, желая тоже его коснуться, Леви поднял руки и положил ладони — о господи, да — на его колени. Он мягко их сжал, ощущая через брюки Эрвина их твердость, и чуть сдвинул ладони выше, немного проведя ими по его налитым силой бедрам. «Я люблю тебя. Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю…» Пальцы Эрвина погладили его брови. Щекотно сомкнулись на переносице, спустились вниз по носу, повторяя его изгиб. Очертили скулы, щеки, линию подбородка. Большой палец правой руки коснулся его нижней губы. Внутри у Леви полили бензином и чиркнули спичкой. Желание вспыхнуло, как ебаный фейерверк. Эрвин провел подушечкой пальца по его губе — справа-налево, и Леви почувствовал, как она покорно смягчается под его искушающим нажимом. Все это время он неотрывно смотрел Эрвину в глаза. Он видел, как с тем, как он позволяет себе эту нежность и эту чувственность, с тем, как разрешает себе исполнять свои желания, они захлестывают его все больше, и вместе с трогательной ласковостью он возбуждает в себе варварскую страсть. Собственные действия распаляли его едва ли не больше, чем Леви — возможно, от ощущения вседозволенности, этого знаменитого наркотика, за которым забываешь истинный вкус и цвет реальности. Показалась Луна, и Леви смог рассмотреть, как становятся шире глаза и зрачки Эрвина, как размыкаются его губы. «Я так хочу тебя трахнуть», — вот что было написано на дне его ярких голубых глаз, пока Эрвин, тяжело и часто дыша, водил пальцем по его губам. — Ты очень красивый, — тихо прошептал он. — Ты тоже не страшный, — так же отозвался Леви. Губы Эрвина медленно растянулись в широкой соблазнительной улыбке. — Любишь же ты дразниться. — Но тебе же нравится? — Очень, — шепнул Эрвин, лаская пальцами его лицо и нервно сглатывая. — Мне все с тобой нравится. Леви улыбнулся. Погладил его ноги. — Вставай, — так же тихо велел ему Эрвин. — Земля холодная. Я держу тут тебя на коленях… — Может быть, — медленно проговорил Леви, заглядывая ему в глаза снизу вверх, — я все жизнь мечтал о том, что стоять перед тобой на коленях, когда твои ноги вот так разведены в стороны? Откуда ты знаешь?.. И прежде, чем Эрвин, от таких слов и от таких глаз как будто приклеивший к нему свой жаркий, влажный взгляд, успел хоть что-то ответить, Леви встал на ноги, развернулся на месте и огляделся. Сделав пару шагов, он неожиданно для себя оказался под куполом высоченной яблони. — Подожди, — изумился он, — это что, яблоневый сад? — Ты только сейчас заметил? — спросил Эрвин с улыбкой, подходя к нему. Леви завороженным взглядом бродил по дикому яблоневому саду, который раскинулся, казалось, на километры вокруг. Он был огромен, в самом цвету урожая, и воздух пропитался запахом налитых соком фруктов. — Господи, как пахнет-то!.. — восхитился он и жадно втянул в легкие зеленый воздух. Голова закружилась. Он оступился и коснулся плечом груди Эрвина. По привычке порвавшись сделать шаг вперед, чтобы не наступить кому-то на ногу, Леви внезапно почувствовал, как его запястье оплели чужие пальцы. — Хочешь яблочко? — Эрвин с ласковой улыбкой посмотрел на него сверху вниз. — А можно отсюда брать яблоки? — задумался Леви. — Ну, — пожал плечами Эрвин, поглаживая его руку, — мы никому не скажем. Леви широко улыбнулся и поднял голову, изучая дерево. — Кажется, все самые спелые — вон там, на высоте? — Ага, — отозвался Эрвин. — Я достану. — Не достанешь. Это выше твоего роста. — Кто говорил что-то о росте?.. — неожиданно Эрвин подмигнул Леви, отпустил его руку и… в несколько уверенных движений взобрался по широкому крепкому стволу яблони вверх. Леви наблюдал за ним, раскрыв рот. Не веря своим глазам, он смотрел, как его мужик ради него полез на дерево, чтобы втихую раздобыть ему самое вкусное яблочко. Сердце Леви затопила нежность. Судорожно сглатывая, хватаясь пальцами за полы длиннющего пиджака, он глядел на Эрвина, взобравшегося на несколько метров вверх, ласкал взглядом его сильное, крепкое тело, и все равно не мог поверить в то, что это — его жизнь. Эрвин повернул к нему голову. Его красивое лицо, благосклонно озаренное как будто все-все понимающей луной, сияло от счастья: — Здесь такие хорошие! Сколько тебе сорвать? — Я… я не знаю, — отозвался Леви. — Сколько-нибудь? Эрвин усмехнулся: — Три подойдет? — Подойдет. — Тогда я спускаюсь. — А себе?.. — Я взял! Быстро продвигаясь вниз, Эрвин добрался до середины дерева и оттуда ловко спрыгнул на землю. Он сделал шаг к Леви, дыхнув на него своим озорством, своей радостью, дав ему посмотреть на свои разрумянившиеся щеки. — Держи, — Эрвин протянул ему яблоки. — Смотри, какие красавцы. И Леви взял в руки три больших ярко-зеленых яблока — красивых, гладких, дурманящих своим молодым запахом. Леви поднял сияющий взгляд на Эрвина. Тот все это время смотрел на него, улыбаясь. — Ты такой красивый, когда улыбаешься, — сказал вдруг Смит и быстрым жестом едва ощутимо пригладил волосы Леви. Леви не мог найти в себе сил ответить чем-то настолько же трепетным. Он потер пальцем одно из яблок и, бросив на Эрвина взгляд, только и смог сказать: — Для ботана ты очень ловко лазаешь по деревьям. Какое-то специальное обучение разведкорпуса? — Да. Белочьи бега, — кивнул Эрвин и с хрустом вонзил зубы в яблоко. Сок побежал по его губам, подбородку. Эрвин, пытаясь не запачкать соком пиджак, чуть нагнулся вперед, позволяя каплям залить зеленую землю. Леви, смеясь, вынул из кармана своего пиджака платок и, приложив его к лицу Смита, переспросил: — Белочьи бега? Ну ты как придумаешь. Эрвин улыбнулся. Перенимая платок, выпрямляясь, он, не сводя глаз с Леви, снова вонзил зубы в крепкую плоть фрукта. — Придурок, — выговорил Леви, счастливый и взволнованный всем подряд — этим деревом дурацким, Эрвином на дереве, тем, как он заляпал пол-лица соком, тем, как он, этот мужчина, смотрел на него, соблазняя, играя с ним, как жевал это яблоко своими ровными белыми зубами. Как он пах, как он выглядел, что и как говорил ему; как он открылся ему, как был честен, как слушал его, как его уважал. Как принес ему свой пиджак. Как сорвал для него яблоко. Как стриг ему волосы. Как спрашивал его, спал ли он. Ел ли он. Как заботился о нем. Как написал ему письмо. Как думал о нем. — Эрвин? — позвал его Леви. — Мм? — Эрвин с улыбкой отозвался на его голос. «Я чувствую себя мотыльком. Ты — это все, что я вижу. В темноте или при свете дня, любое направление, в котором есть ты, — это направление, в котором смотрю я. Я нахожу тебя взглядом в любой комнате. Я узнаю твою спину среди десятков спин в зеленых плащах за стеной. Я узнаю твой голос, твой смех, твой вдох, даже если вокруг будут сотни людей. Я знаю твой шаг, я знаю твою походку, я знаю твой запах. Я знаю о тебе… все, что можно узнать о тебе, жадно впитывая в себя то, как ты есть. И я… я хочу узнавать о тебе больше и больше. Потому что я люблю тебя». — Ты мне очень нравишься, — прошептал Леви. Неожиданно Эрвин протянул руку и оказался к нему ближе. Леви ощутил его большую теплую ладонь на своем затылке. Внезапно Эрвин наклонил голову и прислонился своим лбом к его лбу. У Леви перехватило дыхание. Он почувствовал, как пальцы Эрвина нежно гладят его волосы, как сладкая нега разливается по всему телу. Прикрыв глаза, он наслаждался близостью Эрвина, его запахом, ароматом яблок, исходившим от его губ, упивался его лаской. Подняв руку, Леви принялся безотчетно, мягко касаться щеки Эрвина, его уха, шеи. Ночь была холодной, но рядом с Эрвином ему было так тепло. — Ты тоже мне очень нравишься, — прошептал Эрвин. Внезапно его нос мягко потерся о нос Леви. От щекотки и неожиданности он глупо хихикнул. — У тебя так маленький нос. — А у тебя ну просто гигантский. Леви открыл глаза и уставился в раскрытые глаза напротив. От такой близости обоим показалось, что они смотрят на циклопа. Раздался тихий смех. Они медленно отстранились друг друга, но Эрвин не разорвал контакта. С затылка Леви он переместил руку на его плечи и приобнял его за шею. — Пойдем домой? Становится холодно. У тебя нос как сосулька. — У тебя он не теплее, — улыбаясь от уха до уха, отозвался Леви. И они неспешно побрели домой, думая, что это было идеальное первое свидание.