Поцелуй с привкусом древесной стружки

🎧 my worst - blackbear 🎧

Феликс отворачивается от раковины с внезапно возникшим в голове планом – отомстить Хенджину за очередную кражу куска пиццы, который и без того должен был аккуратно лежать на тарелке, сверкая свежим сыром и потоком пикантного соуса. Он быстро поворачивает кран и стремительно направляет узкую струю прохладной воды на пальцы Хенджина, пока тот, изогнувшись, пытается вырвать, из коробки внушительного размера, треугольник с аппетитными, немного подгоревшими, пузырьками теста. Хенджин вздрагивает и непроизвольно отдергивает кисти, прижимая кусок пиццы к груди, чтобы не уронить на пол. Далеко не лучший вариант, но другого нет. — Что за... - Хенджин заикается от неожиданного прохладного душа, переводя ошеломленный взгляд то на Феликса, то на струю воды, что до сих пор змеится по рукам и сбегает каплями на белые носки, которые он сегодняшним утром украл у хозяина квартиры. Феликс, не скрывая широкой улыбки, торопливо выключает кран и с некой наглостью поправляет свою объемную футболку, проходясь самодовольными глазами по испуганному и несколько обескураженному облику Хенджина. На светлом предплечье все еще поблескивают капельки, а на лице застыл укоризненный взгляд. — Я же сказал, дай хоть выложить куски на тарелки! - Феликс приподнимает брови, изображая из себя оскорбленную невинность. Вот только выходит это у него примерно так же убедительно, как у кота, попавшегося с рыбой в зубах. Хотя, логически рассуждая, все указывало на необходимость обратного исхода. Но... Когда речь идет о Хенджине... — Как малое дитя... — Малое дитя? - хрипло переспрашивает Хенджин, стараясь не упустить саркастический подтекст. Он быстро отхватывает край кухонного полотенца, чтобы убрать остатки влаги с рук. — Зови меня просто Повелитель Моцареллы, а когда Чан уйдет, можешь сократить до просто Повелителя. — О, великий Повелитель Моцареллы, прошу, береги свой сырный трон! Ты ведь в курсе, что стоит заморозить, а потом разморозить моцареллу, и — та-да! Она превращается в нечто, напоминающее эластичный материал для тренировочных резинок? Кстати, как думаешь, это чистая случайность, что я так хорошо осведомлен о последствиях "заморозки"? Может, это вовсе не про сыр... А про тот ледяной игнор, которым я могу тебя осыпать? - бросает Феликс, подавляя смешок, доставая еще одну пиццу из коробки. Он перекладывает теплые, источающие аромат орегано и пряностей треугольники на две широкие плоские тарелки. — О, так вот что это за странное чувство дежавю! - раздается голос Чана из гостиной. — Только сейчас понял... Вы ведете себя как мои родители после тридцати лет брака. Осталось только поспорить, кто сегодня вынесет мусор. — Тридцать лет!? - Феликс закатывает глаза. — Мне кажется, он уже истратил лимит моих нервов, и, заметь, не на двадцать-тридцать, а на все сорок лет вперед. Третий день подряд отказывается вернуться в свои двухэтажные владения, подчеркиваю, двухэтажные, вместо этого продолжает осваивать мое скромное гнездышко. Нет, ну одно дело, что он сам тут уютно устроился, но зачем было еще друга приглашать? Прости, Чан, но да, я именно о тебе. — Основополагающий момент... Я явился не с пустыми руками, а вооружен бутылкой хорошего вина. - заявляет Чан, ухмыляясь, и с торжественным видом водружает бутылку красного вина на стеклянный стол. — Ну что, теперь моя ценность в твоей квартире возросла до уровня "любим и терпим"? Феликс цокает языком, но внутренне соглашается, что бутылка сухого действительно оправдывает вторжение еще одного гостя. Он шагает к тому самому невысокому стеклянному столику возле дивана, будто на кону его честь, жизнь и, возможно, победа в каком-то конкурсе. — Угощайтесь. - говорит Феликс, ставя тарелки на поверхность стола, выхватывающую блики из напольного торшера, включенного в прихожей. Столешница визуально расширяет пространство и добавляет нотку минимализма, идеально вписываясь в любовь Феликса к винтажным вещам. Впрочем, учитывая размеры квартиры, тут даже пыли разгуляться негде, не то что захламлению. Хенджин вытаскивает бокалы с узкой полки, тут же из нижней — извлекает штопор и, естественно, без предупреждения, потому что зачем, запускает его в параболический полет прямо к Чану. Причем целится так, чтобы провести непрошенный тест на выдуманную им самим категорию "рефлексы при внезапной угрозе бытовой смерти". Чан, внезапно оказавшийся в роли мишени, ловит его на лету. Больше из инстинкта самосохранения, чем по желанию. То подушка, то штопор... Дружба с Хенджином больше напоминает участие в реалити-шоу на выживание. Хенджин в это время, с видом довольного сибарита опускается на подлокотник большого мягкого кресла, в котором сидит Феликс, и, не задумываясь ни на миг, вытягивает свои длинные ноги, укладывая их на колени Феликса. Широкие штанины при этом чуть подворачиваются, обнажая тонкие щиколотки. — Хенджин! - возмущенно шипит Феликс, откидываясь назад и поднимая руки. Он определенно точно сейчас пытается вызвать совет старейшин для решения судьбы этих ног. — Если бы я знал, что ты превращаешься в ЭТО, когда влюбляешься, я бы нашел способ убедить себя, что вообще не люблю мужчин. — Поздно. - мило отзывается Хенджин, перебирая пальцами ткань на плече Феликса. — Назад пути нет. Плати по счетам, мамочка. Чан, наблюдая за этой картиной, уже не скрывает хохота. Он берется за штопор и, ловко вскрыв бутылку, начинает разливать вино по бокалам. Звук льющейся жидкости вина рождает у Феликса странное, томительное волнение. Возможно, дело в предвкушении уютного вечера с Хенджином и его другом, а может — в извращенном любопытстве, которое неизбежно тянется за этим, его человеком, как шлейф за дорогими духами. Вот уже третий день, как с ним, черт возьми, удивительно легко. Парадоксально легко угасать в полудреме, утопая носом в его волосах, которые, формально должны бы пахнуть шампунем Феликса, но на деле источают какой-то аристократический аромат, как будто кто-то потихоньку подмешал в его среднестатистическую пену капли элитного парфюма. Еще более легко, просыпаться и без малейших угрызений совести прилипать к губам Хенджина, причем плевать, что во рту все еще стоит неизбывный привкус ночи. А наблюдать, как он с видом человека, который только что изобрел кулинарию, смешивает ингредиенты на маленькой кухне Феликса — отдельный ранг слова "легко". Его благородная, сияющая и голая задница величественно демонстрирует все прелести анатомии, пока он в очередном порыве вдохновения конструирует новый вариант тоста или блинчика. Разумеется, они исключительно с грибами и курицей или рыбой, потому что сладкое на завтрак, согласно его непреклонной философии — удел «духовно незрелых». И самое неожиданно-легко и чертовски приятно, смотреть вместе с ним на жутковатые документалки о масонах, рептилоидах и теории заговора... Вдруг понимаешь, что вся эта конспирологическая околесица перестает казаться настолько тошнотворной. Заводиться и нервничать стало прям-таки особым удовольствием, сочетающимся с определением "легко", потому что в этот момент бесится и Хенджин, и это формирует какой-то крайне странный, возможно, эксцентричный, но, очень гармоничный баланс. Этот человек, кажется, с каждым днем все больше захватывает личное пространство Феликса – и физическое, и эмоциональное. Но Феликсу это явно по нраву. — Мама, папа... - Чан с откровенной издевкой вручает бокалы Хенджину и Феликсу, удовлетворенно ухмыльнувшись, возвращается на свое место, не забыв прихватить свой напиток. — Ну что, дружище, расскажешь, что ты будешь делать с братом и рестораном? Феликс, который слегка проваливается под весом ног Хенджина, кладет руки поверх его колен, чтобы зафиксировать их в более удобном положении. Он исподлобья смотрит на Хенджина, стремясь разгадать в лице хоть какие-то намеки на тревогу. Но Хенджин абсолютно спокоен, веет от него только невозмутимостью, трансформирующейся в характерный для него когнитивный гомеостаз, а тот, уже перерастает в явную демонстрацию эгоцентричной самоуверенности. — Мистер Хван... - подхватывает Феликс, осторожно поглаживая колено Хенджина. — Ты как-то слишком покладисто принимаешь перспективу, в которой твой ресторан, как ценностный актив и результат вложенного труда, может бесцеремонно перейти под контроль третьих лиц. Вместо ответа Хенджин не торопясь отпивает глоток рубинового напитка и наклоняет бокал, разглядывая, как винная пленка стекает обратно на дно: — Феликс купит ресторан. Первой реакцией является тишина, которую перебивает еле слышное постукивание сухого о стенки бокалов. Феликс чуть приоткрывает рот, моргая несколько раз, чтобы удостовериться, что он не ослышался. Чан тоже немного приподнимает брови, хотя виду старается не подать — он наверняка подозревал, что у Хенджина будет какой-нибудь экстравагантный план, но, возможно, не догадывался о масштабах его дерзости. — Я… - Феликс заикается, не закончив ни единого слова. Он в ошеломлении переводит взгляд с лица Хенджина на бокал и обратно. — Что я сделаю? — Ты купишь мой ресторан. - повторяет Хенджин, прикладывая ладонь к затылку Феликса. Он проходится пальцами по длинным волосам, мягко массируя кожу. Потом чуть сгибается и, в порыве нежности, целует Феликса в макушку. — Вернее, ты на бумагах его купишь. — Но… - Феликс по-прежнему не может выдать членораздельную мысль. — Зачем я буду покупать твой ресторан, если у меня… Ну… Совершенно другая сфера деятельности? Да и финансы? — Детка... - размеренно начинает объяснять Хенджин. — Я дам тебе деньги. Мой брат — не так прост, как может показаться. Он ни за что не пойдет на соглашение, если хоть на мгновение заподозрит, что ресторан окажется в моих руках. Он возьмет паузу, лишь бы нарыть способ взвинтить стоимость до небес. Поэтому план таков: ты выступишь номинальным покупателем, мы формализуем сделку через все необходимые юридические механизмы. А затем, когда пыль уляжется, просто переоформишь собственность обратно на меня. Брат только и ищет возможность максимизировать свою выгоду. Эта схема позволит раз и навсегда закрыть проблему. Феликс будто на мгновение забывает, что дышать тоже важно. Он замирает, пытаясь переварить этот шквал информации. Мысль о том, что Хенджин сейчас настолько доверяет ему – не просто в быту, не просто в каких-то мелочах, а в серьезном вопросе бизнеса и крупных денег, вызывает у Феликса звенящую растерянность. Со стороны это предложение может показаться дерзкой авантюрой, если не откровенной бессмыслицей, но в глазах Хенджина горит такой твердый и неотразимый огонь уверенности, что Феликсу хочется согласиться немедленно, без раздумий... Только бы этот огонь никогда не погас. — А если вдруг что-то сорвется? - выговаривает Феликс, наклоняя голову, чтобы перехватить взгляд Хенджина. — Если твой брат заподозрит неладное? — Он слишком занят своими финансовыми неурядицами. - пожимает плечами Хенджин, скользя пальцами по затылку Феликса и опуская их на плечо. — Хитро. - резюмирует Чан. Он с тихим шелестом отрывает кусок пиццы от целого треугольника, потягивая его вверх так, что тянется тонкая паутинка сыра. — Звучит как сценарий какой-нибудь остросюжетной дорамы, где все решается через подставных лиц и липовые сделки. Я — друг мафии? Хах. Но, признаться, мне нравится твоя находчивость, друг. Это прям big brain move. Феликс все еще борется со своей внутренней неловкостью. Ему льстит такое колоссальное доверие. С другой стороны, это пугает. Он косится на Хенджина, чувствуя, как внутри все переворачивается при мысли о том, что тот так легко и непринужденно делегирует ему судьбу собственного бизнеса. — Ты не шутишь сейчас? - тихо спрашивает реставратор, пытаясь найти долю сомнения или иронию в полуприкрытых глазах Хенджина. — Думаешь, я способен шутить на тему, которая меня реально заботит? - Хенджин слегка склоняет голову к плечу. — Это не значит, что я делаю тебе предложение руки и сердца, Феликс. Успокойся. Я просто доверяю тебе своего ребенка – свой ресторан. Да и разговоры о свадьбе мы будем ввести только тогда, когда, черт побери, в нашей стране это будет легально. — Да? - встревает Чан, продолжая с аппетитом жевать свою пиццу. Он болтает ногами, сидя на полу, и при этом умудряется не уронить ни крошки на пол. — Свадьба? Интересно... Папочка, видимо, настолько очарован мамочкой, что уже на столь раннем этапе отношений способен размышлять о брачных узах?! Феликс закатывает глаза и, чтобы скрыть внезапное покраснение щек, делает вид, что поплотнее укутывается в плед, лежащий на спинке кресла. Разумеется, плед не так уж и нужен, но в этот момент хочется спрятаться от насыщенных взглядов обоих мужчин. — Не нагнетай, Чан. - произносит Феликс, сопровождая свои слова легким пинком в бедро. — Все, я не буду, не буду. - Чан кокетливо вскидывает ладони, словно сдается. — Но сама концепция приобретения ресторана мне определенно импонирует. Очень по-современному как-то... Взять и обыграть систему, надавить на жадность родственника, потом провернуть сделку, при этом вроде как не обман, а хитрое решение. Хенджин, услышав эту реплику, хмыкает, постукивая пальцами по подлокотнику кресла. Он чуть подается вперед и легонько щелкает Феликса по носу, заставляя того еще больше нахмуриться: — Видишь, Чану моя идея нравится. А тебе чего сжиматься? Или ты просто устал от моего «вторжения» и хочешь, чтобы я убирался к себе в особняк? — Устал-то устал. - откликается Феликс, беззлобно улыбаясь и слегка двигая ногами, чтобы сбросить стопы Хенджина со своих колен. Но Хенджин упрямо не двигается, вдавливая Феликса в кресло. — Но, с другой стороны, какая была бы в тебе нужда, если бы не это очаровательное безумие, которое ты неизменно превращаешь в фон наших отношений? — О, значит, нравится мое «очаровательное безумие»? - насмешливо переспрашивает Хенджин. — Могу сделать его регулярным. — Нет уж, избавь меня от этого, пожалуйста. - тут же возражает Феликс, хотя слышен добродушный смешок. — Пусть оно останется чем-то вроде случайного визитера... Приходит, уходит, но никогда не задерживается надолго. — Вы такие милые, когда ругаетесь. - замечает Чан, откусывая новую порцию пиццы, а затем, в один прием, выпивает почти половину бокала вина. — Жгучий соус вместо кетчупа. — Знаешь, иногда мне кажется, что ты находишь наслаждение в том, чтобы подливать масла в огонь. - говорит Феликс, одновременно нанося второй точный удар ногой по бедру Чана. — Однозначно. - подмигивает тот и, наконец, сгибается к столику, чтобы поставить бокал на стеклянную поверхность. — Ладно, вернемся к главной теме. Феликс, разве ты не хочешь стать владельцем ресторана, пусть и на время? — Не знаю… Это же крупное дело… - Феликс снова запинается, утыкая взгляд в небольшой пузырек вина, качающийся на дне его бокала. — Я подумаю насчет этого предложения.

🎧 Villains Aren't Born (They're Made) - PEGGY 🎧

Чанбин выпрямляет спину, потягивается, пока снимает пыльные перчатки и бросает их в сторону на верстак. От затяжной и кропотливой работы у него ломит плечи, а под ногтями вечный осадок от масел и стружки. Под глазами темные круги, волосы взъерошены, а на переносице темные следы от очков для шлифовки. Чанбин беззвучно выдыхает. Отчасти он рад, что в такие моменты рядом нет любопытных глаз, способных разглядывать все детали его усталости и тревожного вида, но сегодня рядом есть Феликс... Эту опустошенность лучше упрятать под мордочку равнодушия, ведь ни к чему оголять свое беспокойство перед другом, который имеет свои собственные радости и проблемы. Или нет?! Он оборачивается к Феликсу, стоящему у входа, перекатывающему на языке жевательную резинку. Феликс рассеянно изучает обстановку мастерской, взгляд у него сегодня какой-то задумчивый, он мысленно уже не здесь, а в другом месте — может быть, с Хенджином, который вот-вот должен заехать за ним. — Слушай, у меня есть идея... - бодро произносит Чанбин, роняя предплечник в металлический лоток. — Давай куда-нибудь заглянем и перекусим, пока у тебя есть время. Мне нужно срочно пополнить запасы углеводов, а то я уже почти теряю сознание. Феликс стирает со лба капельку пота, вынырнувшую из-под кепки, и бросает взгляд на часы смартфона: — У меня есть час, может, чуть меньше, перед тем как Хенджин за мной заедет. — Идеально. - тут же кивает Чанбин, натягивая легкую куртку. — Тем более, я видел что напротив открылся новый ресторанчик с дымящимися котлами на кухне. Выглядит аппетитно, можно проверить. — Звучит заманчиво. - Феликс подкатывает глаза, все же улыбаясь краешками губ. Оба, вдохнув сырые ароматы масла и старых механизмов, покидают мастерскую, прохладный воздух улицы резко обволакивает, как контрастный душ после затхлого помещения. Мир снаружи кажется слишком шумным... Машины сигналят, люди сбиваются в живую пробку у светофоров, толкаясь и огрызаясь, как голодные голуби. Где-то сбоку пару скейтеров шуршат колесами, проверяя, не заснули ли случайные прохожие. Чанбин непроизвольно дергает вверх ворот своей куртки, закрывая шею от ветра. Феликс бросает короткий взгляд на друга, замечая как тот прикусывает губу. Ему холодно? Или, может, дело совсем не в погоде? Феликс замечает, но не спрашивает. Если Чанбин захочет, сам все выложит. А если нет, значит, он решил оставить это своей тайной, и Феликс не собирается быть тем, кто срывает покровы. Они пересекают дорогу и останавливаются перед небольшим ресторанчиком — неприметным на первый взгляд заведением, стилизованным под современный корейский фьюжн. Большие панорамные окна, стильный неон снаружи и весьма скромная вывеска. Открывая тяжелую стеклянную дверь, Феликс одергивает свою куртку, и вместо ветра их встречает теплое облако смешанных запахов: обжаренные специи, кимчи, дымящееся мясо на гриле. Оба почти согласованно вдыхают это благоухание и понимают, что выбор был правильным. — Можем сесть за столик у окна. - предлагает Чанбин, кивая в сторону свободного места. Там уютно горит небольшая лампа, отражаясь в стекле витрины, а за окном видна городская суета с бегущими фарами автомобилей. — Да, давай. Мне нравится, когда можно глазеть на прохожих... - Феликс говорит это с иронией, но на самом деле он действительно любит наблюдать за течением муниципальной жизни со стороны. Вот там, мужчина с растрепанными волосами и потертым кейсом в руке. Он идет, опустив голову, как будто несет на плечах больше, чем просто вес своей жизни. Кто он? Адвокат, потерявший дело? Музыкант, утративший вдохновение? Или просто человек, которому сегодня не повезло? Рядом с ним женщина с яркой помадой и выразительным шарфом на шее. Глаза упираются в отражение в витрине, но губы искажаются в улыбке только наполовину. Она не так уверена, как хочет казаться. Феликс видел больше, чем хотелось бы. Парень с рюкзаком нервно дергает молнию, зрачки бегают от одного человека к другому, как будто он ищет кого-то. Девочка в пышной шапке из искусственного меха скачет через лужи, и ее смех слышен даже через стекло. Феликсу это нравилось. Не вмешиваться, а просто наблюдать. Иллюзия контроля... Видеть, но не касаться. Они усаживаются, стягивая верхнюю одежду и привычно раскидываясь по стульям. Чанбин исподлобья замечает, как расслабленно выглядит Феликс, хотя и непривычно молчаливый. Пробегая глазами по меню, он делает заказ... Кимчи-ччиге и большой порции кальби, а Феликс решается на хотток с морепродуктами и традиционный рамен. Как только официант исчезает, Чанбин ложится на спинку стула, взгляд не просто уходит вниз, он падает, резко, как камень в колодец. Его руки сжимаются, но кулаки не выглядят угрожающе. Нет, это не угроза. Феликс улавливает это. Чувствует это. Напряжение друга переливается через стол, впитывается в собственные кости. Пальцы находят край салфетки — единственное, что можно мять, не рискуя разрушить. Стул, стол, еда, люди, все вокруг сейчас это декорации. Феликс даже дышать перестает. Это уже рефлекс — он всегда знает, когда что-то идет не так. Сейчас что-то идет не так. — Слушай, я… - начинает Чанбин, с трудом подбирая слова. Он проводит рукой по волосам, ненавидя себя за то, что не может подготовиться к этой речи. — Я давно хотел поговорить. И да, это будет, возможно, немного тяжело. Но я хочу, чтобы ты меня выслушал. Я... Он обрывает себя на полуслове, как будто это слово могло поджечь воздух. Ровно в этот момент официант появляется из ниоткуда, ставит на стол напитки и исчезает так быстро, словно заранее знал, что его здесь не должно быть. Феликс осторожно берет чашку, задерживает дыхание. Аромат травяного чая — мягкий, умиротворяющий, обещающий покой, которого здесь точно не будет. Первый глоток обжигает горло, волна тепла начинает раскатываться по телу, но где-то на полпути ее перехватывает напряжение. Оно вспыхивает внутри, как перед полным отключением системы. Этот чай не успокаивает. Совсем. — Помнишь… - тихо начинает Чанбин, подавшись вперед. — Ты однажды спросил меня, почему я так упорно избегаю знакомить тебя с теми, кто когда-либо занимал место рядом со мной? Феликс не отводит взгляда, просто выдыхает через сжатые губы и кивает, просто кивает, как человек, который уже знает ответ, но все равно надеялся услышать что-то другое. Вопросы, шутки, поддразнивания — все это вдруг всплывает в памяти, и звучит громче, чем нужно, как зловещий голос в пустой комнате. — Причина не в том, что я не хотел, чтобы ты общался с моими партнерами. Причина — это… - Чанбин бросает взгляд в сторону окна, где в отблеске фар мелькают силуэты прохожих. Он замолкает на долю секунды, и в этот момент Феликс непроизвольно делает более содержательный глоток, снова обжигаясь. — Это из-за меня? - выдыхает Феликс и резко ставит чашку на стол. Догадка вспарывает изнутри. Вся их история, казалось бы, хаотичная и бессвязная, вдруг щелкает, как заедавшая головоломка. Вот они смеются в дождь, вот делят молчание на двоих, как кусок слишком горького шоколада. Все это показывается на поверхности одновременно, захлестывает, как чертов цунами, и вместо ответов приносит лишь одно... Он вдруг знает. Знает, что Чанбин собирается сказать. Феликс чувствует, как внутри него что-то не просто сжимается, а ломается, тихо и мерзко, как треск айсберга под ногами. А там... Ледяная вода. Кусачая, злая, живая, впивается в тело тысячей невидимых зубов, тащит вниз, обещая заморозить даже мысли. Это не просто предчувствие. Это ожидание удара, от которого нельзя уклониться. Сердце работает через силу, само боится следующего мгновения, но упрямо не останавливается. — Я люблю тебя, Феликс. - Чанбин выбрасывает слова, ломая буквами защитную пломбу. Пальцы крутят салфетку так яростно, что ткань почти рвется. — Я… Давно. Это не вспышка, не момент. Это как вирус, который поселился внутри, а я даже не заметил, когда он захватил все. Только теперь я могу разложить это по полкам, дать ему название, расписать признаки и симптомы, но это все равно не делает легче. Оно просто… Есть. Момент схлопывает реальность в тугую точку, сжимает воздух в пространстве до состояния вакуума. Запах кухни исчезает, его просто больше нет, кто-то выключил его рубильником. Голова Феликса кружится, но это не обычное головокружение. Это что-то странное, сознание разрывается на части, пытаясь одновременно удержать баланс в реальности и осознать, что этот момент — больше, чем он может переварить. В горле вспыхивает неприятное жжение, чай резко превратился в раскаленный сплав, прилипший к внутренностям. Он хочет вдохнуть глубже, но воздух стал слишком плотным, как жидкий азот, и дышать им — это риск заморозить все внутри. Он делает вид, что все нормально. Он только делает вид, что все нормально. Но в каждой клетке тела идет внутренняя борьба. Паника рвется наружу, как всплывающий на поверхность воздушный пузырь, готовый лопнуть с мерзким звуком, который все услышат. И он знает... Стоит этому пузырю разорваться... — Феликс, я не хочу, чтобы ты понял меня неправильно. - говорит Чанбин, сдвигаясь на стуле, и нервно стуча ногой по полу. — Это не шантаж чувствами и не попытка разрушить то, что у нас есть. Все как раз наоборот. Я... слишком долго носил это в себе. Слишком долго пытался убить это чувство. Я пил. Пил так, что на утро не мог вспомнить, как домой вернулся. Ночами сидел в барах, знакомился с кем попало, искал хоть что-то, хоть кого-то, чтобы вытравить из головы этот блядский голос, который каждый раз шептал твое имя. Я ненавижу себя за это. Ненавижу за то, что ничего не работало. Ничего. Потому что все возвращалось к тебе, снова и снова. Как будто ты — это то, что пульсирует во мне, и я не могу это вырвать, не убив себя полностью. — И все это время я ходил рядом, ослепленный уверенностью, что знаю тебя, что понимаю? - Феликс вытаскивал слова из горла, сквозь слой битого стекла. Они резали изнутри, разрывая на части, но он продолжал говорить, будто сознательно стремился себя наказать. — Я был настолько уверен, что вижу все, что даже не заметил, как ты задыхаешься. — Послушай... - Чанбин наклоняется ближе, и Феликс буквально ощущает его прерывистое дыхание. — Я не виню тебя. Не смей думать, что это на твоей совести. Это мой выбор, мои чувства, мой груз. Я не могу и не имею права требовать, чтобы ты почувствовал хоть что-то в ответ. Ты сейчас счастлив с Хенджином, я вижу это. Вижу это в твоих глазах, в том, как ты смотришь на него. И в этой улыбке… Той самой, которую я никогда не видел, и никогда не увижу. - он цокает языком, но в этом звуке слышится больше тоски, чем в сотне сломанных слов. — Это как выстрел в темноте. Триггер, который говорит мне... «Все. Хватит. Отпусти». Я не хотел это слышать, но теперь я знаю... Пора жить дальше. Феликс с силой вдавливает пальцы в волосы, взгляд падает в стол, не из стыда, а из невозможности выдержать тяжесть собственного отражения в глазах Чанбина. Внутри все бурлит. Вина просачивается горячей липкой субстанцией, жалость тянет вязкими канатами, а сомнения крошат сознание, как обветшавший гипс. Дыхание сбивается, Феликс пытается сглотнуть ком в горле, но он словно новая наждачная бумага. Каждый вдох становится мучительной абразией. Слезы накапливаются. Он стискивает челюсти до скрежета, но одна капля, подлая и неизбежная, все-таки скатывается вниз. Она сбегает по щеке, оставляя за собой мокрую дорожку, которая тут же стягивает кожу. — Чанбин, я не знаю… - начинает Феликс, но голос срывается, и он вынужден прокашляться. — Я правда не знаю, что сказать. Мне… больно думать, что ты столько лет жил с этим один. Я же, дурак, только недавно осознал, что значит любить человека. Я даже не догадывался, что провоцирую тебя одним фактом своего… Существования. — Не говори так. - морщится Чанбин. — Никто никого не провоцировал. — Тогда почему сейчас? - слова сами срываются с губ Феликса, но он сразу же чувствует их абсурдность, горькую и топящую, ледяной водой под тем самым айсбергом. Он хочет спросить, почему Чанбин не сказал раньше, почему таился, но сразу понимает... Это ничего бы не изменило. Нет, хуже — это бы разрушило все. Он смотрит на друга, но в этом взгляде нет осуждения, только ужас и бессилие перед тем, что уже нельзя развидеть, нельзя развоплотить. — Ты же мог… Ты же мог так и не говорить… — Я рассказываю это, потому что впервые готов разорвать замкнутый круг самокопания. - отвечает Чанбин, сцепив ладони. — Это моя попытка позаботиться о самом себе. Это моя попытка наконец выбраться из трясины, в которую я сам себя загнал. Эгоистичная попытка, если хочешь. Но я слишком долго тонул, Феликс. Слишком долго мучился, раз за разом повторяя и придерживаясь одного и того же регламента — заглушать, забывать, надеяться, а потом снова рушиться. И... Мне нужно отпустить это. Тебя. Не ради тебя, а ради себя. Я… Уйти... От этого бесконечного, глупого круга, в котором я бегаю, надеясь, что однажды, в какой-то момент, ты посмотришь на меня по-другому. Но это ложь. Это просто бессмысленная, разрушающая ложь, которую я слишком долго повторял себе. Я не хочу больше надеяться. Я хочу перестать быть тем, кто надеется. Потому что каждая надежда — это еще один удар, еще одна трещина, которая делает меня менее… Мной. Феликс видит, как Чанбин, стараясь казаться крепким, на самом деле рассыпается в основе. Из груди вырывается тяжелый вздох, слезы уже невозможно сдерживать. Эти слезы не выглядят глупо или жалко. Они оправданы. Они говорят больше, чем слова, чем жесты, чем любые попытки утешить. Они — свидетельство того, что Феликс наконец почувствовал, насколько огромна боль, которую Чанбин носил в себе все это время. Она не просто жила внутри друга... Она была его сутью, его тенью, его дыханием. И Феликс понимает это, как понимают внезапную рану... Слишком поздно, чтобы ее предотвратить, но слишком больно, чтобы игнорировать. — Прости. - шепчет Феликс, это единственное слово, которое он способен сформулировать. Он кладет свою руку поверх ладоней Чанбина. Они прохладные, измотанные, на костяшках заметны тонкие шрамы от инструментов, с которыми он работает в мастерской. — Я никогда не думал, что причиняю тебе такую боль. Глупо звучит, но, пожалуйста, извини, что я ничего не замечал… — Нет. - отвечает Чанбин с горькой улыбкой, и в этот момент с ресниц тоже падает одна прозрачная слеза, коротко скользя по скуле и исчезая в губах. — Я же говорил. Ты не виноват. Никогда не был. Если бы все можно было систематизировать, расписать по пунктам, выбрать маршрут без этих смертельных поворотов, я бы, наверное, выбрал его. Я мог бы полюбить кого-то другого, мог бы направить свои чувства туда, где они не были бы обречены. Но сердце — это же не инструмент, который можно перенастроить. Это ты, прости меня... Феликс сглатывает, но сухость во рту остается. Хочется что-то сказать. Хоть что-то. Но любые слова застревают в горле, будто уже понимают, что будут лишними. Фальшивыми. Жалостливыми. В памяти всплывает лицо сестры, когда она рыдала над своей неразделенной любовью. Тогда он говорил утешительные слова, верил, что понимает ее, но теперь это воспоминание режет. Он не понимал. Нет. Тогда он был просто зрителем, жалким наблюдателем за стеклом, который мог только смотреть, но не понимать, что значит тащить в себе такое чувство, гниющий груз. Чувство, которое не просто ломает, а пожирает, выедает все живое, а потом выбрасывает тебя в пустоту, где боль становится привычкой. Сейчас, глядя на Чанбина, Феликс видит перед собой не просто друга. Он видит человека, которого он знал много лет, человека, который волочил на себе это чувство в одиночку, не решаясь разрушить хрупкое равновесие их дружбы правдой. И от этого осознания грудь сжимается так сильно, что становится нестерпимо дышать. Опять нестерпимо дышать. — Мне больно. - признается Феликс, при этом все еще сжимая руку друга. — Не в том смысле, что тебе нужно замолчать, а в том, что я… Я представляю, насколько тебе было плохо все эти годы. И даже сейчас я не могу дать тебе того, чего ты хочешь. Я понятия не имею, как с этим справиться, кроме как просто просить прощения и благодарить за то, что ты выбрал довериться мне. Чанбин слушает, сжав губы в тонкую линию. Больно и ему, и он это показывает, не стесняясь ни слез, ни охрипшего голоса. Но он дает понять... Лучше так — лучше разорвать все к чертовой матери, чем продолжать молчать, позволяя этому молчанию точить душу. Оно ведь не убивало быстро, нет. Оно било по капле, как в той жестокой пытке, где вода падает на одно и то же место, пока не пробьет череп. По капле... По гребаной капле, каждый день. Сначала кажется, что ничего страшного, что это можно терпеть. А потом каждая новая капля становится ударом молота, который ты уже не в силах выдержать. — Чего я действительно хочу... - говорит Чанбин в полголоса, боясь, что реплика потеряется в шуме зала. — Это чтобы ты продолжал быть тем же Феликсом, каким был всегда. Не отдаляйся, не смотри на меня с жалостью, не надо бояться, что своими поступками ты меня ранишь. Я сам буду разбираться, как справиться с эмоциями. Я научусь отпускать. Он наконец постепенно отводит руку, разрывая это хрупкое, но утоленное прикосновение. Ладонь ползет прочь из теплой хватки Феликса, как что-то живое, что не хочет уходить, но вынуждено. — Извините... - Чанбин нервно прочищает горло и поднимает руку, подзывая официанта. — Можно нам счет? — Что ты делаешь? - спрашивает Феликс, моргая, чтобы отогнать подступившие слезы. — Прости... - отвечает Чанбин, вздыхая. — Я совсем выбился из сил. Устал до такой степени, что больше не могу это скрывать. Я больше не способен сидеть здесь, делать вид, что все нормально, что это просто еще один ужин, еще один вечер. Поужинай с Хенджином. Сейчас мне лучше уйти, Феликс. Пока я еще могу. Завтра все будет хорошо. Обещаю. Даже если это обещание — самая большая ложь, которую я когда-либо говорил. Я не собираюсь проваливаться сквозь землю, просто… Дай мне сейчас побыть эгоистом. Он резко встает, не глядя ни на что, кроме выхода. Куртка, воротник... Руки двигаются автоматически, как у человека, который пытается собраться, хотя внутри него уже ничего не осталось. Когда Чанбин достает из кармана карточку, чтобы расплатиться, Феликс чувствует, как горло сжимается, а слезы, застрявшие на веках, превращают все вокруг в размытое пятно. Чанбин кивает официанту, благодарит, голос звучит ровно, даже как-то буднично, но это не голос живого человека, это оболочка, в которой едва теплится жизнь. Феликс поднимается, чтобы решиться что-то сказать, но не может выдавить из себя ни звука. Он видит, как Чанбин уходит, стасовываясь с потоком новых гостей, которые шумной компанией проникают в ресторан. Сквозь дверное стекло Чанбин на секунду оборачивается, улавливает взгляд Феликса, и наклоняет голову в знак прощания. ХЕНДЖИН 21:49 Сегодня без меня.

ФЕЛИКС 21:51 Ты задерживаешься?

ФЕЛИКС 21:51 Что-то случилось?

ФЕЛИКС 21:52 Ты очень мне нужен сейчас...

ХЕНДЖИН 21:54 А точно ли тебе нужен именно я? Феликс замирает, пальцы сильно сжимают телефон, но экран перед глазами начинает размазываться. Слова, которые написал Хенджин, протыкают, как шипы, вонзающиеся глубже с каждым прочтением. "А точно ли тебе нужен именно я?" Нет, не шипы. Слова словно свист пули, прилетающей из ниоткуда, но находящей цель безошибочно. Грудь сжимается. Непонимание накатывает, за ним следует тревога, а затем — страх, адгезионный и неотступный, как дым в замкнутой комнате. Феликс хочет ответить, набрать хоть что-то, но руки дрожат, а разум цепляется за этот тридцать один символ, пытаясь хоть как-то разложить их по этажеркам. Почему? Почему сейчас? Почему таким холодным, отстраненным тоном? Что-то заставляет поднять взгляд. Он невольно оборачивается к окну. Интуиция, этот внутренний сигнал тревоги, кричит громче, чем собственные мысли. И там, за стеклом, он видит ее. Машину Хенджина. Зрачки Феликса расширяются, когда он ловит знакомый силуэт за рулем. Хенджин сидит, сжимая руль. И прежде чем Феликс успевает понять, что происходит, прежде чем он решается броситься к двери, машина срывается с места. Колеса визжат, ревя о чем-то, что Феликс никогда не услышит.

🎧 Yellow Box - The Neighbourhood 🎧

1. ОТРИЦАНИЕ

Холодный кофе, горький, и двенадцатая сигарета за утро, чья мертвая зола осыпается на стол. Феликс глубоко затягивается, позволяя въедливому дыму прожигать горло и проникать в легкие. Сердце раскатисто бьется в груди, не столько стуча, сколько рвясь наружу. Каждый удар отдается в висках, и Феликс ловит себя на мысли, что еще немного — и он просто сломается. Бледная лампа над столом мерцает, обнажая неприбранные бутылки и разбросанные наброски для новых деталей мебели, напоминающие о вечном цейтноте его существования. Он возненавидел бы сейчас весь мир за один косой взгляд, но злиться не может — внутри лишь болотистая апатия, нашпигованная самобичеванием. Сигаретный дым наполняет кухню удушливой пеленой, а горьковатый осадок кофе липнет к губам, как красноречивое доказательство собственной растерянности. Кажется, еще одна затяжка... И он потеряет связь с реальностью, но, может, это и лучше?! Сделать глубокий вдох и забыть все, как отключающийся компьютер. Без Ctrl + S. Мозг прокручивает картинку из ресторана снова и снова... Сжав руку Чанбина, Феликс чувствовал, как слезы предательски жгут щеки. Почему Хенджин не вошел, не окликнул, не оттащил его от этого проклятого стола? Возможно, для Хенджина все выглядело как очевидное предательство — Хенджин увидел близость там, где была лишь отчаянная попытка поддержать друга. А сам Феликс надеялся, что будет понят... Ведь его взгляд был полон горя, слишком явного, чтобы через него переступать. Но Хенджин не вошел, предпочтя дистанцироваться, а затем выслать то холодное сообщение, одним движением отменившее всю теплоту между ними. Феликс морщится, ощущая, как внутри рождается протест. Это недоразумение, глупое совпадение, нелепый поворот судьбы. Он почти слышит собственный многострадальный смех... Громкий, рвущий тишину квартиры в клочья, но на деле из горла вырывается лишь сиплое мычание. Попытка унять дрожь в руках проваливается, и сигарета едва не падает на пол, но Феликс успевает подхватить ее, обжигая большой палец. Он вскрикивает, но боль почти не замечает, ведь все, что важно, уже болит внутри. Опустошенный, он гасит сигарету, оставляет окурок в пепельнице и смотрит на черный экран смартфона. Этого просто не могло случиться. Не с Феликсом. Не с ними. Это какой-то уродливый, чудовищный сон, который слишком долго тянется, не давая проснуться. Он должен просто лечь, закрыть глаза, зарыться в одеяло. Завтра все будет иначе. Завтра он откроет глаза и поймет, что все это — признание Чанбина, которое звучало как крик утопающего, и холодное сообщение от Хенджина, который сидел за стеклом машины и наблюдал за ними, — всего лишь ночной кошмар.

2. ГНЕВ

Феликс стоял у плиты и жарил на сковородне хлеб и яйцо. Масло больно брызгало на руку, но он только ближе подносил ладонь к раскаленной поверхности, проверяя собственный болевой порог. Глаза всматривались в поджаривающийся белок, но вместо аппетита внутри росла агрессия, переплетенная с отвращением к самому себе. Очередная капля горячего жира шлепнулась на кожу, и он вздрогнул, но быстро сдержал тихий стон, стискивая зубы с каким-то ожесточенным упрямством. Секунда — и он берет сковороду вместе со шипящим содержимым, швыряет ее в раковину, где все с громким звуком ударяется о металлическое дно. Образовавшаяся дымка масла быстро исчезает, оставляя лишь запах гари, аллегория разорванного самоконтроля. Феликс понимает, что есть сегодня не сможет. Раздражение похоже на необратимую мутацию, когда даже малейшая попытка "жить как обычно" вызывает вспышку гнева. — Я же не виноват... - бормочет реставратор сквозь зубы, припирая себя к стене эмоций. Никотин очередной сигареты обжигает горло, и он чувствует головокружение, смешанное с назревающим желанием разбить что-нибудь еще. Он сжимает ладонь в кулак, прислушиваясь к собственному сердцебиению, ставшему громче сирены. Перед глазами всплывает образ Хенджина, чьи усталые глаза так и не увидели подлинную картину происходящего. Феликс съеживается, вспоминая, как прошлые обманы ранили Хенджина. Ощущение собственной несправедливо навязанной вины корежит изнутри. Сердце колотится, выплескивая адреналин в кровь, а злоба как будто конденсируется в воздухе, заполняя легкие гистотоксическим смогом. Он окидывает взглядом захламленную кухню. Тарелки со сколами, перекинутые через стул куртки, пепельница, переполненная окурками... Дегуманизация пространства бьет по нервам, вынуждая дернуться и чуть не сбить кружку на пол. — Город пропитан токсинами. - внезапно произносит Феликс, глядя в окно, за которым тянутся равнодушные машины. На нем будто прилипла метка чужих предрассудков... Хенджин с обостренным страхом измен, Чанбин со своими неуместными чувствами… А он — крайний для всех. Феликс закуривает снова, хотя легкие уже горят от дыма, и на мгновение он даже не чувствует вкуса. Город, который всегда казался ему привычным, родным, вдруг стал чересчур тяжелым. Кажется, он дышит ненавистью, которая разлита в каждом его углу. Слишком серый, слишком жесткий, слишком глухой, чтобы услышать Феликса, и, что самое страшное, слишком злой. Этот город злится на него. Это не паранойя, а материальное чувство... Стены домов давят, мостовые гудят под ногами, а холодный ветер режет по щекам так, будто хочет оставить шрамы. Он настолько зол, что кажется, Феликса карают за что-то, что он даже не успел сделать.

3. ТОРГИ

Феликс лежит на кровати, сжимая телефон. Рядом, на полу, валяется полупустая бутылка вина, ее мутное содержимое медленно убивает горечь, но не избавляет от нее. В голове одно и то же... Написать Хенджину, предложить встретиться, объяснить все, как есть. Все, же черт возьми, можно исправить, если просто говорить. Но вместо этого он молчит, позволяя неразберихе вокруг разрастаться, как плесени на старых стенах. — Нехитрая арифметика... - думает Феликс, горько ухмыляясь. У Хенджина сейчас и так достаточно проблем, но самая большая из них — это он сам, Феликс. И его херово-наивная вера в то, что все можно наладить, просто разговаривая. Хенджин мог бы легко "решить проблему", просто вырвав его из своей жизни, как рвут ненужную страницу из блокнота и бросают в мусорную корзину, даже не взглянув на нее второй раз. Одно движение, и все кончено. В полумраке комнаты Феликс с трудом фокусируется на реальности. От вина голова слегка кружится, а нервы оголены настолько, что любой всполох света через полуприкрытые шторы кажется агрессивным. Ладонь, в которой он удерживает телефон, периодически вздрагивает. Проклятые сомнения точат мозг, вынуждая обдумывать сцену примирения, где он и Хенджин наконец смотрят друг другу в глаза и договариваются, что все это было лишь нелепым недоразумением. Но тут же подкрадывается обсессивное ощущение. "А что, если он меня уже заблокировал?" Феликс переводит взгляд на бутылку и думает, что неплохо бы остановиться, но жажда анестезии берет верх. Он с усилием приподнимается и садится на диван, чувствуя, как мышцы протестуют от любого движения. Бутылка вина теперь как суррогат утешения, оно стало его единственным спасением. Феликс включает на телефоне The Neighbourhood, потому что их атмосферный саунд сейчас пропитан его собственной печалью. Он пытается определить, есть ли у него хоть малейшее мужество набрать сообщение: "Хенджин, давай поговорим". Все кажется слишком простым и одновременно невозможным. Прежде он не подозревал, что пара строк может стать главной дилеммой жизни. Пальцы слегка дрожат, когда он касается сенсорной клавиатуры, но мысль о том, что Хенджин мог уже решить свою "проблему", снова сводит усилия на нет. "Какая скидка на меня может быть у человека, чье прошлое измучено изменами?" - мелькает циничная мысль, и Феликс злится на себя за этот дурацкий подход к собственному положению. Он ненавидит неуверенность. Обессиленный, он откидывается на спинку дивана, делая еще один тягостный глоток. Сегодня он не в состоянии что-то решать.

4. ДЕПРЕССИЯ

Феликс строчит очередное вранье в смс Чанбину. ФЕЛИКС 07:47 Не приеду, температура под 39. Но, не волнуйся, я сходил в аптеку. Гладкая ложь скатывается с пальцев на экран, но оставляет внутри неприятный осадок. На самом деле никаких таблеток он не покупал, да и с температурой все в порядке. Тело в полном порядке, а вот психика уже давно катится в пропасть на полной скорости, и, судя по всему, обратного билета в этом веселом путешествии не предусмотрено. Экран телефона пульсирует голубоватым светом, освещая лицо, и Феликс тупо перечитывает написанное, будто что-то изменится, если он будет смотреть на эти слова достаточно долго. Мысленно он заменяет "температура" на "стагнация", и это звучит до ужаса честно, но абсолютно бесполезно. Он быстро закрывает мессенджер и пытается переключиться на что-то более обнадеживающее. На ум тут же приходит вчерашняя статья об антидепрессантах, которую он пролистал онлайн. Нда... Показалось, что это, возможно, неплохая идея для самолечения. Ведь если так продолжать пить, рано или поздно он может словить инфаркт или просто свалиться замертво от перегрузки печени. Тоскливое "продолжение банкета" не предвещает ничего хорошего, но, похоже, другого сценария он для себя не прописал. Уже второй день на повторе крутится одна и та же песня, и, похоже, соседи готовы объявить войну, потому что невообразимый набор матов бьет по стенам громче всяких строительных работ. Они стучат по трубам, по батареям, швыряют в стену недовольные возгласы, а Феликс лишь злобно ухмыляется, добавляя громкости. Соседское возмущение — последнее, что сейчас способно смутить. Он слишком устал заботиться о мнении посторонних людей, когда собственная жизнь трещит по швам. Голос срывается, теряя всякую мелодичность, но он не сдается — продолжает петь, пытаясь выдрать из груди застрявший ком. Кажется, что каждое слово отдается прямо в висках, вызывая острую мигрень. Он кричит в никуда, надеясь, что это хоть немного облегчит внутреннюю пустоту. Но отчаяние только застревает глубже, как заноза, которую невозможно вытащить без хирургического вмешательства. Затянувшись новой сигаретой, он мельком замечает, что руки буквально дрожат под весом зажигалки. Подплывает и чувство тошноты. Как можно жить на этом жутком топливе из табака, вина и кофе? Но аппетит нулевой. Он ложится обратно на кровать, прижимается щекой к подушке, пропитанной запахом табачного дыма, и на миг кажется, что он погружается в вязкую дремоту, где все равно нет спасения. Стук соседей по стене становится невыносимым, долбит по мозгам, но Феликс даже не вздрагивает. Пусть стучат, кричат, хоть полицию вызывают — плевать. Пусть весь этот ублюдский мир идет к черту. Никому из них, за этими стенами, за пределами этой комнаты, нет ни малейшего дела до него. Ни к тому, как он разваливается изнутри, ни к тому, что его ментальность сейчас напоминает автомобиль после серьезной аварии... Искореженная, дымящаяся, готовая взорваться при малейшем движении, ментальность.

5. ПРИНЯТИЕ

Феликс берет ноутбук и включает Netflix. Для всех он болеет, отличный предлог отгородиться от чужих расспросов и небезопасных взглядов. "Ну и хорошо". - думает Феликс, сворачиваясь в калачик среди скомканных простыней. Быть одному — это норма, проверенный сценарий, который он репетирует уже не первый год. Сегодняшние его реалии кричат: "Забей, скройся, будь самоизолированным затворником". Картинка на экране мерцает, сменяя кадры сериалов, а Феликс бесцельно бегает по списку рекомендаций. Слушать эти искусственные диалоги про вымышленные чувства — вроде бы смешно, но, может, и терапевтично. Для кого-то эти истории — утешение, но ему они сейчас больше напоминают насмешку судьбы. Он мотает головой, прокручивая в памяти собственную драму: Чанбин, Хенджин, неверные трактовки, болезненные последствия. Все это еще и приправлено солью собственной вины, хотя формально он-то ничего плохого не сделал. Но, видимо, люди видят ситуацию иначе. — Нужно взять аскезу... - ухмыляется реставратор, дотрагиваясь до теплого корпуса ноутбука. — Полный отказ от отношений до конца жизни, а еще попросить взамен много денег. О да, так я точно стану бессмертным магнатом-отшельником. Он сжимает губы, и мысленно подписывает идиотский контракт с самим собой. "Запрещено влюбляться". Великий манифест избежания боли. Пошло оно все к чертям. Влюбился, получил свой комплект страданий — и достаточно. Зачем снова начинать эксперимент, результат которого предельно ясен? Провал был очевиден с самого начала, и только дурак полезет в этот огонь второй раз. Между тем в наушниках уже звучат голоса актеров из какого-то драматического шоу, а свет от экрана мерцает на лице Феликса, высвечивая круги под глазами. Он чувствует, как мышцы расслабляются. Пусть эта иллюзия станет его персональным убежищем хоть на пару часов. Завтра он, безусловно, вылезет из квартиры, потому что пора вернуться в мастерскую. — Как там мои маленькие детки? - спрашивает он себя вполголоса, уставившись в потолок. — Часы, столики, тумбы… Без меня они, наверное, совсем одичали. Никто другой не сумеет вдохнуть в них жизнь, отреставрировать так, как это делает он. В этом деле он ас, и мысль о работе вдруг приносит странное облегчение. Значит, впереди хоть что-то стабильное. Он хмыкает, замечая, что аппетит давно не всплывал во внутреннем меню. Но завтра Феликс решает покушать перед работой. "Ну, это уже прогресс". - думает он, на автопилоте отбрасывая со лба сбившуюся прядь волос. Чем дальше, тем сильнее он понимает, что коллапсить бесконечно не выйдет, хотя бы минимальная забота о теле все-таки нужна. Сегодня, правда, ему все еще необходимы сигареты. Он поднимается, чтобы проверить оставшиеся пачки, и мысленно прикидывает, стоит ли идти в круглосуточный или попытаться дотянуть с тем, что есть. — Завтра брошу. - с улыбкой повторяет реставратор. Завтра Феликс обязательно бросит курить, с той же легкостью, с какой Хенджин бросил его.

Плейлист для сопровождения глубокой психологической подавленности и осознания психоэмоциональной дестабилизации.

[P. S Этот плейлист — не панацея, но вполне себе уютная звуковая яма, в которой можно комфортно утопать в собственной тоске.]

🎧🎧🎧

1. Unsteady - X Ambassadors

2. Too Good At Goodbyes - Sam Smith

3. Lana Del Rey - Dark Paradise

4. BATTLEFIELD - SkyDxddy

5. Funeral - Phoebe Bridgers

6. Sleeping Alone - Lykke Li

7. Skinny Love - Bon Iver

8. everything i wanted - Billie Eilish

9. Daylight - David Kushner

10. Dancing On My Own - Calum Scott

11. Deep end - Felix (Stray Kids)

12. Gangsta - Kat Dahlia

13. Hate Myself - NF

🎧 Same Old Energy - Kiki Rockwell 🎧

Хенджин приехал в мастерскую ранним утром, когда солнце только поднималось над городскими крышами и заливало улицу сиянием, в котором пылинки воздуха плясали как пиксели на старом экране. Он остановился перед потертой железной дверью с облупившейся краской, дважды глубоко вдохнул, просто хотел впрыснуть в себя эмоциональный буст, и потянул за ручку. Внутри пахло лаком, мелкой древесной стружкой и сладким энергетиком, а где-то в дальнем углу стрекотал старенький вентилятор, пытающийся сделать воздух чуть более терпимым. Давно же его здесь не было. Чанбин сидел за своим ноутбуком на резном табурете, который, похоже, давно просил о выходе на пенсию, но продолжал держаться из последних сил. Чанбин даже не посмотрел в сторону вошедшего. Взгляд был сосредоточен на экране, где мелькали какие-то таблицы. Наверняка он вел онлайн-учет клиентов или, может, выписывал счета. Казалось, он пребывал в состоянии полного отрешения от реальности, не замечая, как Хенджин прислонился к стене и молча наблюдает за ним. Ресторатор громко прочистил горло, добиваясь внимания. Чанбин, все еще глядя в монитор, наконец приподнял бровь и нехотя произнес свое характерное "Привет". Хенджин не потрудился ответить на формальное приветствие, вместо этого он сразу же спросил, когда Феликс закончит реставрировать стол. Он звучал суперсухо и мегаотрывисто, как будто зачитывал пункты пользовательского соглашения, в котором ни капли дружелюбия, а уж тем более ни намека на то, что речь идет о любимом человеке. Чанбин, откинувшись на спинку табурета, недовольно сморщил лоб, подтянул ноутбук поближе, но, заметив, что Хенджин сверлит его взглядом, все же закрыл крышку. — Неделя... - кратко ответил владелец мастерской, с отмашкой. — Может, быстрее, если Феликс поправится. Услышав упоминание болезни Феликса, Хенджин скривился. В глазах вспыхнуло что-то нетерпеливое, обиженное, но он тут же подавил это выражение и отвернулся, пробежав взглядом по цветастым обоям, облупившимся в углу от постоянной влаги. На стене висели старые чертежи – возможно, детальные планы будущих проектов. Но Хенджина они сейчас не интересовали. Мысли витали в совсем другой плоскости. Не сказав ни слова, он двинулся обратно к двери, ботинки громко стучали по бетонному полу. Чанбин, почувствовав что-то неладное, встал со своего шаткого табурета и сделал пару шагов вслед за Хенджином. В движениях была очевидна робость, он сомневался, стоит ли вступать во взаимодействие с человеком, который источает холод, сопоставимый с утренним льдом на лобовом стекле машины. — Эй. - окликнул он Хенджина, пока тот почти достиг двери. — Все в порядке? Что-то случилось? Хенджин остановился, не оборачиваясь. Плечи напряглись, он ведь ожидал этого вопроса, но не хотел на него отвечать. Чанбин неуверенно коснулся его плеча, короткий дружеский жест, который в любой другой ситуации мог бы успокоить собеседника. Но не сейчас. Хенджин резко дернулся, вырываясь из захвата, и повернулся к Чанбину лицом. Уголки губ подрагивали так, будто он из последних сил держался, чтобы не сорваться в поток ругательств. — Да, случилось... - сказал Хенджин, выдыхая слова так, словно они обжигали ему горло. — Ты случился. Ты, Чанбин. Мужчина нахмурился, пытаясь понять, что за абсурд сейчас звучит из уст Хенджина. Казалось, мозг лихорадочно ищет объяснение, прокручивая в голове все последние события, но ничего толкового там не находя. Ему внезапно выдали нерелевантный алгоритм, который никаким образом не подходит к текущему контексту. — Не понимаю, о чем ты. - признался Чанбин ровно и, кажется, совершенно искренне. — И не понимаю, почему ты злишься. Я сказал, что... Однако слов он больше не произнес. Хенджин сорвался с места и ударил, резко, без предупреждения. Удар получился тяжелым, с хлестким звуком, словно кто-то треснул перчаткой о мокрый асфальт. Чанбин пошатнулся, хватая воздух зубами, по губе потекла кровь, тонкая, но живая. Он инстинктивно поднял руку, пальцы дернулись к лицу, но не успели стереть алую струйку... Вместо этого он ощутил жгучее покалывание, от которого каждый нерв заорал, заставляя его ненавидеть не только удар, но и сам факт того, что он позволил этому случиться. Секунду он просто смотрел на Хенджина широко раскрытыми глазами, пытаясь осознать, что только что произошло. Он коснулся губ, увидел кровь на пальцах. Яркая капля сильно контрастировала с бледным светом помещения. — Ты… - простонал Чанбин, сглатывая металлический привкус собственной крови. — Ты совсем охренел, Хенджин? А тот вскипал изнутри, как раскаленный котел, готовый взорваться. Глаза, сверкающие холодным и нечеловеческим светом, прожигали пространство между ними. Во взгляде не было ничего гуманного — только необузданная, дикая ярость, от которой хотелось отступить, но стены, кажется, сами придвинулись ближе, запирая Чанбина в ловушке. Пальцы подрагивали, жаждали снова сомкнуться в кулак. И, судя по дыханию Хенджина, прерывистому и тяжелому, он боролся с единственным желанием — стереть эту проклятую дистанцию и обрушить еще один удар, но уже так, чтобы не оставить места для вопросов. — Не прикидывайся дураком. - прошипел Хенджин, требуя от Чанбина ответа на вопрос, давно роящийся в голове. — Так это я оказался настолько слеп, что умудрился не заметить того, что между тобой и Феликсом что-то происходит? Или вы, черт подери, мастерски отработали свою роль, скрывая это, чтобы никто, особенно я, не догадался? В этот момент Чанбин разорвал внутреннюю цепь, держащую его в рамках, аварийная кнопка в системе дала сбой, и злоба, хранящаяся под давлением, выстрелила наружу. Руки врезались в грудь Хенджина так, что тот, потеряв равновесие, споткнулся и с грохотом отступил назад. Ботинок заскользил по полу, наткнувшись на рваную кипу старых газет, которые разлетелись шуршащими осколками. Чанбин, вместо того чтобы отступить, двинулся вперед, но не как герой, а как человек, которому плевать на исход. Дыхание? Оно больше не принадлежало ему. Это не была "стойка" в привычном смысле. Это была готовность... Интуитивная, животная, не требующая стратегий. Каждый нерв в теле, казалось, натянут до критической точки, готовый детонировать, солидным и помпезным BOOM, как только Хенджин сделает следующий шаг. — Ты ебанулся. - бросил Чанбин с нескрываемым раздражением, прикладывая ладонь к разбитой губе. — Я никогда не имел с Феликсом никаких отношений. Понял, да? Никогда! Даже тогда, когда я… - тут он осекся и задержал дыхание, явно не хотел произносить эту фразу вслух. — Когда я признался ему в своих чувствах, он сказал, что не может ответить мне взаимностью. Из-за того, что он чувствует к тебе. Он произнес "признался", и именно это слово словно зацепилось за все предметы в мастерской, отдаваясь повторением в старых фанерных досках и ржавых инструментах. Чанбин, который никогда не говорил об этом открыто, теперь же выпалил как тяжелую исповедь, хотя и не выглядел особо растроганным — скорее, злым и уставшим. Хенджин, затаив дыхание, смотрел прямо на Чанбина, пытаясь обработать то, что он только что услышал. Он провел рукой по своему пальто, выметая абстрактные частицы пыли, но под этим жестом сквозила нервная потребность сделать хоть что-то, чтобы не чувствовать себя загнанным в угол. — Тогда объясни, почему я видел, как в ресторане напротив вы сидели вместе... - процедил Хенджин, одергивая лацканы пальто. — Он так мило держал тебя за руку. Что это было? Терапевтическая сессия? Чанбин, не выдержав, резко обернулся, смахнул локтем ближайшую тумбу, что стояла возле него. Тумба перевернулась, ящик вывалился наружу, и с дребезжанием на пол полетели сверла, наждачная бумага, банка с лаком и несколько карандашей. Одно из сверл отскочило от стула и, покружив в воздухе, приземлилось в дальнем углу. Шум разлетелся по помещению, будто кто-то запустил неудачный фейерверк в узком коридоре. — Ты кретин. - яростно выкрикнул Чанбин. Казалось, самообладание сгорело дотла, оставив после себя только запах чужой глупости. — Феликс просто поддержал меня, когда я рыдал, черт побери! Я ему рассказал о своих чувствах, и мне было хреново. Он поступил по-дружески, понял? По-дружески! Похоже, что ты вообще нихрена не понимаешь. Как он докатился до того, чтобы потерять голову из-за такого первоклассного придурка? С этими словами он иронично захлопал в ладоши, вешая на всю ситуацию бирку "нелепость века". По лицу текла кровь из разбитой губы, рисуя на подбородке темные потеки, но он не обращал на это внимания. — Браво. - произнес Чанбин, вскинув подбородок. — Ты все испортил, до основания. Я теперь понимаю, почему Феликс "болеет". Он не схватил никакого вируса, не простудился, нет. Он, скорее всего, просто страдает из-за вашего дурацкого разрыва. Ты отвратителен, Хенджин. Если бы я мог хоть как-то повлиять на Феликса, я бы на коленях умолял его держаться подальше от такого, как ты. Человека, который даже свои проблемы предпочитает гноить, а не решать. — Замолчи. - наконец выдавил из себя Хенджин, едва ворочая языком, тот только и норовил прилипнуть к небу. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы снова сфокусироваться на Чанбине. — Ты что, думаешь, так легко смотреть, как он держит тебя за руку, когда я… Когда у меня… Короче, не лезь куда не просят. Чанбин опять провел ладошкою по разбитой губе, размазав кровь по пальцам, и бросил взгляд на алые узоры, проверяя, насколько он еще жив. Он стоял прямо, но плечи мелко дрожали, то ли от неконтролируемого напряжения, то ли от бешеного адреналина, разгонявшего кровь. Пальцы то и дело сжимались в кулаки, хотели снести все, но что-то внутри него удерживало... Не страх, не сомнение, а черт знает что, мерзкое и липкое, похожее на жалость. Он мотнул головой, словно решил, что этот разговор бессмысленно продолжать в такой манере. Он смотрел на Хенджина с болезненным сочетанием обиды и раздражения. Затем снова отвел взгляд к перевернутой тумбе, к разбросанным инструментам. Он искал во всем этом беспорядке точку опоры, которая помогла бы ему снова обрести почву под ногами. Хенджин молчал, взгляд тоже бегал по полу, он свел брови на переносице, выпрямился и провел ладонью по волосам, причесав свою хаотичную шевелюру. Сквозь почти каменное выражение лица все же проглядывала щемящая боль, маскируемая под агрессию, будто он специально прячется за этим "бойцовским" фасадом, чтобы никому не показать собственную уязвимость. В этот момент дверь мастерской скрипнула, пропуская внутрь струю утреннего воздуха. Феликс. Он стоял в проходе, прижимая к груди небольшую папку с набросками. Глаза, обычно такие жизнерадостные, сейчас выглядели потускневшими. Он плавно поднял взгляд сначала на Чанбина, заметив кровь у него на губе, затем перевел глаза на Хенджина. Феликс смотрел на разгром в мастерской, на озверевшие лица обоих, и было неясно, что он чувствует: страх, отчаяние или печаль. Возможно, все вместе. — В машину, сейчас же! - бросил Хенджин, и взгляд воткнулся в глаза Феликса. — Прошу прощения, мистер Хван, но на сегодня у меня запланировано слишком много работы. - Феликс даже не взглянул на него, спокойно прошел к рабочему столу и метнул на него папку, из которой торчали бумаги. — Феликс, я не шучу. Либо ты сейчас же выходишь из мастерской и садишься в мою машину, либо я лично отнесу тебя туда, хочешь ты этого или нет. - произнес Хенджин, шагнув к нему так, будто уже решал, какой хват будет удобнее. — Думаю, вам стоит поговорить, так что возьми еще один выходной. Сегодня. - спокойно произнес Чанбин, нагнувшись к полу и безразлично начиная собирать разбросанные инструменты. Феликс кинул взгляд на Хенджина, пытаясь глазами передать целую лекцию по "как-ты-меня-досталологии". Пальцы дернули за воротник куртки, скрывая губы, искусанные до состояния, будто их жевал сам дьявол во время обеда. Он выдохнул. Тяжело. Так тяжело, словно стирая все лишнее сейчас, и без паузы направился к выходу.