Поцелуй с привкусом древесной стружки

🎧 Perfect - Atlus 🎧

Хенджин вздохнул, осознав, что эта сценка рискует затянуться до тех пор, пока внутреннее чувство голода не восторжествует над всеми прочими эмоциями. Сейчас внутри него пробуждался неукротимый зверь, готовый расколоть ребра изнутри, лишь бы добыть хоть крошку съестного. Да, что-нибудь питательное, насыщенное сложными белками и жирами, мягкое или хрустящее, теплое или охлажденное, не важно, лишь бы утолить этот нестерпимый голод. Иначе Феликс, пожалуй, окажется... В качестве основного блюда. — Я сейчас просто умру, если не покушаю. - наконец произнес Хенджин, замерев у комода и устремив взгляд в сторону. — Может, перейдем на кухню? Феликс, который, казалось, был готов погрузиться в сложный и, что самое главное, очень длительный процесс экстатического созерцания антикварной мебели, немного оторвался от изучения текстуры. Светлые брови слегка приподнялись, и, плавно уведя взгляд от комода к Хенджину, он задал вопрос, который больше походил на риторический. — На кухне есть что-то столь же изысканное и живописное, как этот винтажный комод? Хенджин улыбнулся, указывая пальцем на себя, демонстрируя собственную персону в качестве самого вычурного экспоната этого дома. И жест, на самом деле, нельзя было назвать вызывающим или самонадеянным, напротив, в нем угадывалась ироничная самооценка, граничащая с добродушным самопотешанием. Он интересный. Феликс, закатив глаза и выдавив из себя слышный смешок, все же двинулся за ним, уступая прихотям странного хозяина. Что совершенно ему не свойственно. Когда они вошли на кухню, Феликс попал в аутентичный микромир, сотканный из утилитарных и одновременно "ювелирных" предметов, который неопытный зритель точно именовал бы "старьем". В помещении явно ощущалась продуманность каждого сантиметра, большие и маленькие навесные шкафы из редких пород дерева, покрытые защитными средствами, чьи названия трудно было бы произнести с первого раза. Разнообразные декоративные тарелки, оформленные сложными каллиграфическими росписями или причудливыми мотивами, напоминающими о дальних культурах. Обширная деревянная столешница, залитая эпоксидной смолой так аккуратно, что ее поверхность напоминала янтарь, запечатлевший древних насекомых, из детства, тот который трогать запрещено, но глаза все равно не отвести. Феликс прошелся взглядом по интерьеру, рассматривая его как инженерный проект и только тогда, аккуратно сел на стул у центрального островка, опершись локтями о поверхность и с любопытством взглянув на хозяина. — Как часто ты готовишь? - спросил Феликс, глядя то на стеллажи со специями, то на необычные ножевые блоки, то на отзеркаливающуюся в металлических поверхностях собственную фигуру. Хенджин, оставаясь стоять, так что нижняя часть тела опиралась на деревянную поверхность, отвел взгляд на Феликса, выжидая пару секунд и обдумывая ответ. Таз упирался в столешницу сзади, а рука небрежно откинулась назад, чтобы кончиками пальцев ощутить гладкий переход смолы в дерево. — Каждый день. - просто ответил Хенджин, сдерживая какое-то внутреннее удовлетворение этим фактом. — И о какой кухне ты предпочел бы поговорить? В смысле, покушать. Ты отдаешь преимущество определенной кулинарной традиции, или тебе просто важен вкус? В ответ на это Феликс слегка изменил положение... Теперь подбородок покоился на кистях, а локти твердо стояли на столешнице. Он посмотрел на Хенджина из-под полуопущенных век с любопытным блеском в глазах. — Люблю все, что вкусно. Жанровая принадлежность блюда для меня не имеет принципиального значения, мистер, шеф-повар. - произнес Феликс, и слова потекли так плавно, как густой сироп, перемешанный с экзотическими пряностями, и расползались по кухне невидимыми волнами вербального вкуса. Хенджин двинулся к холодильнику, который был вмонтирован в стену. Внутри скрывался целый мир гастрономических возможностей: стопки контейнеров с маринованными овощами, коробки с органическими яйцами со свободного выгула, разнообразные сыры разной степени выдержки, ультрасвежие травы в небольших увлажненных капсулах, очень густой йогурт, изготовленный только вчера... — Довольно странно, не находишь? Мужчина, настолько привередливый в... - Хенджин сделал паузу, подбирая правильное слово. — В избранниках, при этом весьма либерально относится к еде. Ты же, Феликс, образ эдакого эстета, аккуратиста, человека, который не допускает в свою жизнь лишних элементов. И вдруг такое безразличие к еде... Признаться, меня это озадачивает. — Ох, и что же ты уже успел подслушать обо мне, раз делаешь такие выводы? - Феликс отозвался коротким хмыканьем, недоверчиво. Хенджин уже приготовился достать из холодильника нужные ингредиенты, однако остановился, вспоминая сплетни вчерашней ночи. Пальцы, дотронувшиеся до упаковок со свежим сыром, застопорились, в раздумье. — Я, правда, случайно услышал разговор Минхо с его другом... Сначала. - начал Хенджин, выбирая слова так осторожно, словно решая, какому гостю доверить самый тонкий фарфоровый чайный сервиз. Он потянулся рукой чуть глубже в холодильник, обнаруживая идеально спелый авокадо с бархатистой кожурой и плотной, маслянистой мякотью. Рядом лежал пакет с тонко нарезанной красной рыбой, вероятно, лососем, прошедшим деликатное малосольное вымачивание в растворе. Немного в стороне стояла коробочка с крем-чизом. На столешницу Хенджин выкладывал их поочередно, пальцами ощущая легкую прохладу холодильника, упругость спелого плода, слабый аромат, который пробуждал рецепторы. Взгляд прошелся по застывшему в наблюдении Феликсу, на долю секунды задержался на глазах гостя, пытаясь понять реакцию еще до того, как слова будут сказаны. — Минхо упоминал, что ты ему нравишься. Причем нравишься искренне, без поверхностных мотиваций. Но при этом… - тон Хенджина стал немного глуше, проникновеннее. — Он говорил о том, что отношения с тобой бы построить точно не получилось. И дело было не в симпатии, а в отсутствии взаимности... Феликс тяжело выдохнул, предприняв резонансный акт вентиляции собственных легких, освобождая их от накопившейся психологической влаги и неофициальных претензий. Глаза, несколько минут назад так оживленно блуждавшие по кухонному интерьеру, теперь смотрели на Хенджина более сфокусированно, как если бы в личности хозяина открывалась новая параллельная плоскость, требующая исследования. — Скажи мне, Хенджин... - вымолвил Феликс, прочистив горло. — Если бы у тебя был человек, вызывающий в тебе… Я говорю прямо, ну... Ничтожные искры интереса. Не тот, о ком хочется говорить всю ночь, делясь самыми тонкими секретами собственной души. Не тот, чьи утренние гримасы, неопрятная прическа и заспанные глаза будоражат в тебе нежность. Не тот, за кем интересно следить на жизненных поворотах, чьи проблемы волнуют, чьи победы вызывают у тебя прилив гормонов радости, поднимая уровень дофамина в кровотоке. Не тот, кого хочется кормить, для кого стремишься создавать гастрономические шедевры. Интонации трансформировались, приобретали оттенок нервного расследования, он пытался вскрыть тонким скальпелем некую метафорическую рану и заглянуть вглубь. В конце своей tirade он закашлялся, делая это так внезапно, ведь на последнем, внутренняя цензура, видимо, дала сбой. В этот момент Феликс сообразил, что сказал лишнего, учитывая, что Хенджин сейчас готовит для них двоих — проявляя заботу, пусть и не напрямую выраженную словами, но очевидную. Поняв это, Феликс смутился и осознал, что его рассуждения прозвучали агрессивно, как будто он упрекает самого Хенджина. — Прости. - резко выдал Феликс, хмуро опустив глаза. — Это лишь мое субъективное мнение. Я не пытаюсь говорить за всех. Каждый сам решает, как проявлять себя с другими, и как реагировать на чью-то… Ну, на чье-то безразличие или поверхностную симпатию. Хенджин выслушал явные оправдания с улыбкой, подбородок чуть поддернулся, а брови приподнялись, создавая асимметрию, которая выдает искреннее веселье. Он не возражал, не перебивал, лишь позволил голосу Феликса угаснуть на его кухне. — Оправдываешься? - поинтересовался хозяин, мягко подтрунивая, но без злого умысла. — Я не обижен. И не собираюсь осуждать. Твои вопросы логичны. Человеческая психика устроена сложно, мы все пытаемся понять мотивы, улавливать сигналы, расшифровывать скрытые смыслы. Это нормально. С этими словами Хенджин потянулся к одному из отсеков для кухонных инструментов, из которого извлек массивный нож с необычайно широким и выпуклым лезвием. Лезвие было невероятно остро заточено, такой инструмент мог бы рассечь замороженный кусок хлеба, а уж нежный круассан — тем более. Осторожно взявшись за рукоять, Хенджин начал разрезать хрустящую булочку, испеченную до карамельной корочки. Он делал это осторожно, так, чтобы круассан не потерял своей целостности, чтобы его можно было наполнить ингредиентами, не порвав нежную текстуру. — Этот нож — все, что осталось мне от бабушки. - сказал Хенджин негромко, сфокусировав взгляд на кромке лезвия, отражающей тусклый свет ламп. — Она была единственным человеком, кто искренне меня любил. Не по родству крови или долгу, а по внутренней, неотчуждаемой потребности. Ее забота, ее внимание были подобны испаряющемуся эфирному маслу. Они наполняли пространство душевной гармонией. Когда не получаешь любви от родителей, не чувствуешь поддержки от брата, любые проявления искреннего тепла становятся бесценны. Это как пить родниковую воду после долгих месяцев пустыни, невозможно остаться равнодушным. Хенджин поставил нож рядом с разрезанным круассаном и, пользуясь острым клинком меньшего размера, аккуратно вынул косточку из авокадо. Затем ложкой вычерпнул зеленую субстанцию и разложил в основании круассана ровным слоем, создавая питательную подушку. Хозяин был внимателен к деталям, и вскоре на зеленой поверхности из авокадо он разложил тонкие срезы лосося, а сверху нежной горкой лег крем-чиз, бархатисто тающий под кончиком ножа. — Я стараюсь любить. - продолжил Хенджин, подводя итог своим раздумьям. — Даже если это может быть опасно. Даже если моя готовность отдавать чувства ставит меня под удар. Знаешь, когда растешь в атмосфере эмоциональной засухи, учишься дорожить любым импульсом внимания. Феликс наблюдал за тем, как лезвие «бабушкиного ножа» играло бликами, отбрасывая отражения на покрытую смолой столешницу, создавая оптические иллюзии и тогда он уловил главную метафору. Этот нож, оставшийся от человека, который единственным подарил Хенджину настоящие чувства, стал символом передачи любви, неразрывно сплетенной со вкусом, едой, заботой. Для Феликса это было подобно столкновению с иной ментальностью, где любовь — не только в словах. — Значит, ты — волонтер любви? - спросил Феликс, стараясь произнести эти слова без насмешки, но так, чтобы скрыть легкий сарказм. Он наклонил голову, рассматривая авокадо, деликатно покрывающее внутреннюю часть круассана, и неожиданно уловил в себе чувство зависти. Как это — быть способным бескорыстно любить? Любовь без гарантии взаимности напоминала благотворительность, добровольное жертвование ресурсов собственной души. Хенджин приподнял левую бровь. Забавно было слышать такую формулировку. "Волонтер любви" — звучит, будто он раздает бесплатные объятия на улице или ухаживает за бессчетными сердцами, нуждающимися в поддержке. — Нет. - Хенджин бросил взгляд на блестящий столовый прибор, отражающий перевернутое изображение Феликса. Отложив нож, Хенджин опустил руку на столешницу, касаясь, влажной от лимонного сока, ладонью. — На весь мир моя любовь не распространяется. Я не безграничный источник тепла, который можно черпать, не беспокоясь о последствиях. Я довольно закрыт. Мало кто может добраться до центров моей системы координат, расположенных где-то глубоко, где обитают эмоции, похожие на сокровища. Но если я встречаю человека, чьи глаза горят интересом, неподдельным, сияющим, искрящимся как голографические узоры, человека, который не боится выглядеть смешным или уязвимым, даже глупым, человека, с которым можно делиться идущими из глубин сознания историями — тогда, да, я могу погрузиться в него с головой. Я могу утонуть в этом человеке, не боясь не выплыть. Хенджин тут же вкусил в горле странное сопротивление воздуху, сухой кашель, возникший спонтанно и как будто символично. И это был не просто кашель, а своеобразный риторический сбой, совпавший с внутренним осознанием, что сказанные им слова, пусть и возникли из глубин сердца, оказались очень точно применимы к текущей ситуации. И почему-то сейчас, это пугало. В глазах Феликса отражался слабый рефракционный блеск потолочных ламп, и можно было поклясться, что их свет преображал зрачки в миниатюрные вспышки. Он словно услышал не только кашель, но и подтекст, который в нем содержался. Хенджин, прочистив горло, выпрямился и отстранился от столешницы. Он приблизился к духовому шкафу, внешне напоминавшему не просто бытовой прибор, а компактную термокамеру, снабженную цифровыми дисплеями и кучей сенсорных кнопочек. Внутри уже готовились сформированные круассаны и Хенджин аккуратно, повертывая рукоять, выставил таймер на ровно три минуты, чтобы придать тесту идеальную хрустящую корочку. Завершив настройку, он направился к холодильнику, как к хранилищу драгоценностей. Достигнув двери холодильника, Хенджин приподнял подбородок, приглашая Феликса к диалогу: — Что налить тебе? Феликс на мгновение задумался, вспоминая одну интересную деталь, вынырнувшую из памяти слишком внезапно. Причудливо, ведь Хенджин, искусный кулинар, никогда не пробовал вина, которое производит его брат, делая это из принципа — вероятно, из-за глубинных конфликтов, о которых Феликс догадывался. — Слушай... - проговорил Феликс, слегка округлив губы, пробуя звуки слов перед тем, как выпустить их наружу. — Скажи, у тебя не завалялась бутылочка вина твоего брата? Хенджин взглянул на Феликса с недоумением, с любопытством и с осторожностью. Он покосился на прозрачные ячейки холодильника, думал ли он прежде, что кто-то затребует вино брата? Прежде он никогда не поднимал эту тему и не имел повода касаться этого щекотливого вопроса. — Зачем? - спросил Хенджин, нахмурившись. Он не мог понять логики Феликса, но допускал, что за этим стоит какая-то необычная мотивация. — Хочу убедиться в бездарности твоего брата. По крайней мере, кулинарно-винодельческой бездарности. - объяснил Феликс, приподнимая плечи и чуть склонив голову. — Дай мне попробовать. Я оценю вкус, расскажу тебе о нем. Возможно, это даст нам новую тему для беседы. Будем сидеть и наговаривать на него. Феликс словно предлагал научный эксперимент, дегустационное испытание, где он выступит сенсором, вкусовым анализатором, поставщиком данных для Хенджина. Это было забавно, нелепо, но и интригующе. Ребячество в 27 и 29 — зрелище одновременно смешное и умилительное. — Хорошо. - спокойно ответил Хенджин, проведя пальцами по дверце холодильника, прежде чем открыть ее. — Посмотрим, что у нас тут… Я действительно хранил одну бутылку. Даже сам не знаю, зачем оставил. Может, в глубине души у меня было желание однажды ее попробовать, осознать, что там за вкус. Или, может быть, просто не хотел выбрасывать. Любопытство — странная штука. Он достал бутылку вина из нижнего отделения, затем вытянул еще и свою любимую упаковку апельсинового сока. После того как Хенджин извлек пробку со слышным хлопком, он отыскал два идентичных бокала, из боросиликатного стекла, в один из бокалов он налил вино и поставил его перед Феликсом. Во второй, с той же степенью аккуратности, он плеснул апельсиновый сок. Тем временем таймер духовки издал различимый сигнал. Хенджин поднялся, приблизился к раскаленному девайсу и достал противень с круассана­ми. Феликс, еще не сделав глотка, вдыхал запах круассанов. Он приподнял веки, удивленный тем, насколько изумительный этот аромат, несочетаемый с бытовым укладом. — Ваааау... - прошептал Феликс едва слышно, но Хенджин уловил движение губ и приметную вибрацию голоса. Ответом ему был сдержанный взгляд, полный понимания. Когда Хенджин сел напротив, дистанция между ними стала короче, и сужение пространства сделало их диалог более интимным. Феликс театрально поднес бокал с вином к губам, вытянув мизинец и слегка наклонив голову набок, как ироничный сомелье, готовый опорочить любую попытку покорить его вкус. Он сделал глоток, пропуская вино через рот, но тут же издал фальшивый кашель, преувеличенно выдавливая из себя протест. — Ох! - воскликнул Феликс с наигранным ужасом. — Скажу откровенно, ничего хуже я в жизни не пробовал! Какая же мерзость! - и, при этом, не моргнув, снова сделал глоток, наслаждаясь процессом притворной драмы. Хенджин, наблюдая за этим фарсом, не выдержал и разразился звонким смехом. Отпивая свой апельсиновый сок, он слегка запрокинул голову, чувствуя, как прохладная цитрусовая жидкость смывает остатки прежней серьезности. — Значит, настолько плохо? - подначил Хенджин, кривовато улыбаясь и наблюдая за реакцией Феликса, чьи глаза теперь блистали каким-то лукавым внутренним огнем. — Забавно, что, несмотря на весь ужас, ты сделал второй глоток. Убеждаешься в собственных выводах? Феликс отставил бокал, на мгновение посмотрел на круассаны, потом снова на вино, и вновь вернулся к Хенджину. — Знаешь... - произнес реставратор с демонстративной рассудительностью. — Учитывая, что ты приготовил такой восхитительный завтрак, я готов принести жертву. Я выпью все это вино, чтобы ни капли этой гадости не досталось тебе, чтобы ни одна молекула этого неудачного ферментированного сока не коснулась твоих вкусовых рецепторов. С этими словами он откинулся на спинку стула и допил оставшееся в бокале вино. Глотал медленно, с раздутыми гримасами, будто бы испытывал смертельную муку при каждом скольжении вина по горлу, но эта игра была очевидной и изящно исполненной. Хенджин продолжал смеяться, время от времени бросая взгляд на круассаны. Ему нравилось. Он видел, как Феликс, поддельно кривясь, на самом деле получает удовольствие и от вина, и от ситуации. Феликс, вытерев уголки губ тыльной стороной ладони, поставил пустой бокал на стол, предъявляя доказательства своего геройства. Затем перевел взгляд на круассан, вдыхая его ароматы. Он понимал, что сейчас, возможно, стоило бы обсудить вкус вина более детально, описать нюансы танинной структуры, кислотности, фруктовых нот, или же посмеяться над кондовостью, но видел, что Хенджину важнее сейчас улыбаться. И ему это нравилось. — Я хочу с тобой дружить... Убежден, что у тебя есть множество качеств и знаний, которые мне следовало бы перенять. - Феликс улыбнулся, не слишком широко, но достаточно, чтобы передать свою признательность и удовольствие от момента. — Хорошо. Только не вздумай вымаливать у меня тот комод, который тебе так приглянулся. - согласился Хенджин, набрав в грудь воздуха, кинул взгляд на окно, за которым рассеивался утренний полусвет и снова улыбнулся.

🎧 MRK - What i need 🎧

Феликс сидел на своем диване, сжимая в руке почти опустошенную бутылку вина так, будто хотел ее придушить. К черту рафинированные жесты! В этом ощущалась странная условность... Выжать из ситуации последние капли, а потом уставиться в пустое стекло, пытаясь прочесть там ответы. Он долго смотрел на этикетку, дорогую, ажурную, с каким-то старомодным шрифтом. Вино-то вкусное, хоть оно и из винодельни брата Хенджина. Проклятье, оно просто отличное. Шелковистое, с терпкой виноградной глубиной. Вкус — шикарный, а это отчего-то раздражает. С каждым следующим глотком, каждым невидимым остатком спирта, стекавшим в желудок, лицо становилось все более алым, а глаза — влажными и покрасневшими, будто он только что вышел с пыльной мастерской или из газовой камеры собственных воспоминаний. Одно из двух. Феликс вроде бы не имел разумных причин плакать — у него все в жизни устроено, что еще надо? Он смотрел на табурет, который собственноручно реставрировал. Чудесный георгианский образец, о котором мечтал бы любой антиквар. Думая о своем деле, о восстановлении старой мебели, превращении трухлявого хлама в функциональное искусство — он всегда чувствовал гордость. Это ведь его отдушина, его личная йога для мозга. Пока шкуришь, лакируешь, выравниваешь шканты, мир становится четче. Квартира — почти выставочный зал, аккуратная, пропитанная спокойствием. Свадьба Нари с Сынмином на носу. Все, как ни крути, безупречно. Отличные перспективы... Скоро будет праздник, музыка, цветы, шампанское. Но почему, черт подери, в горле комок, словно кто-то замотал трахею в наждачную бумагу? Почему, это "все хорошо" звучит как "полный пиздец"? Феликс облизал губы, поднялся с дивана и криво, как одуревший от собственных мыслей пьяница, подошел к столу за телефоном. Включил MRK — What I Need. Музыка поползла по стенам, змеей шурша по обоям, обвиваясь вокруг сознания. Да, давай, добивай себя до конца. Он начал двигаться, делая жалкие попытки танцевать, прижимая к себе бутылку вина, будто это была не бутылка, а последняя уцелевшая кукла Нари. Не танец, а жалкая пантомима тоски. Когда в жизни вроде все в порядке, иногда становится до омерзения пусто. Как будто полнота благополучия душит, не оставляя места для настоящих чувств. Феликс прикусил губу, пытаясь понять, отчего эта пустота всплыла на поверхность, почему именно сейчас, отчего он так боится признать, что внутри давит что-то старое, гнилое? А ведь, он знает свою проблему. Точнее, знает, откуда растут корни. Когда-то давным-давно, еще в школьные годы, он увидел, как любовь может унижать и ломать людей. Самых родных и чистых. Нари. Ту самую, которая сейчас на пороге счастливого брака. В далеком прошлом Нари была милой школьницей, яркой, всегда на виду. Парни сходили по ней с ума, были готовы на подвиги ради одной ее улыбки. Но она выбрала для влюбленности самого недостойного придурка — двуногий мешок с мячом вместо мозга, старше на пару лет, сфокусированного только на своей спортивной карьере. Нари пыталась быть краше, ярче, чем была, хотя это не нужно было... Никому, кроме ее глупых надежд. Она записалась на легкую атлетику, чтоб чаще мелькать перед уродом, скрывала свои натуральные прелести под слоем декоративного булшита, морила себя голодом, чтобы выглядеть стройной. Но он оставался глухим, слепым к ее стараниям. А потом, когда она решила признаться ему в чувствах с помощью записки, он выставил ее чувства на посмешище. Публично, жестко, гнусно. Сказал при всех, что она ему отвратительна, и чтобы больше к нему не подходила. Нари страдала. Долго, мучительно, катастрофично. Глаза превратились в опустошенные колодцы, а слезы текли по нежным щекам, вымывая из души радостные пигменты. Феликс был рядом, стирал эти слезы мягкими салфетками, лепетал слова утешения, гладил ее по голове. Когда боль стала слишком громкой, он не удержался и избил того парня. Врезал с такой яростью, что костяшки пальцев до сих пор будто помнили текстуру его тупой рожи. За что? За то, что он не был влюблен так же, как Нари? Абсурд! Но дело было не в рациональности. Когда твой родной человек ходит с сердцем, перетянутым скотчем, когда оно трещит с каждым вздохом, хочется просто сломать лицо виновнику. Это поганое чувство бессилия. Тогда Феликс получил урок. Любовь — это опасная территория. Он не анализировал это конструктивно, но подсознание выдало простое формальное правило: «Любовь в этом мире приносит боль». Это правило засело в нем и пустило корни, как споры грибка под лаком старой деревянной мебели, которую он реставрировал. С тех пор он стал осторожен, недоверчив. Он не паниковал, не кричал, просто убедился, что близкие отношения — это минное поле, без гарантии благополучной развязки. Голова то, ведь штука хитрая, она любит делать выводы, пусть даже эти выводы — кривые гвозди, торчащие из старой доски. Вот сейчас эти гвозди царапают мозг Феликса. Нари ведь смогла выздороветь от той боли. Она уже давно не вспоминает того придурка, нашла Сынмина, готовится к свадьбе. Сияет, как никогда. Значит, она смогла пережить унижение и стать счастливой. А он до сих пор держится за тот страх. Почему? Чем дольше он об этом думает, тем плотнее комок в горле. Феликс снова делает глоток вина, чувствуя, как горло приятно обжигает, и слезы сами наворачиваются. Сквозь слезы он видит бутылку, которая совсем скоро будет полностью опустошена, а он — уже пуст. Он ныряет под плед, закрываясь от реальности, пытаясь скрыть смешные, унизительные слезы. Мужчины не плачут? Да кому какое дело? Сейчас больно, дико больно, и пусть так. Пусть если надо, он проревется. Плед пахнет чистым хлопком и напоминает о том, что есть вещи в жизни, которые он может контролировать: уют, ремонт, музыку, дружбу, семейное взаимопонимание. Легче? Феликс лег на бок, подтянул колени к груди, и долго лежал в позе эмбриона, вспоминая старую мебель в мастерской, которую он бережно реставрировал. Когда он занимался реставрацией, это всегда был деликатный процесс... Очистить, удалить испорченные участки, заделать трещины, нанести новый слой пропитки. А с собой он так может? Сумел бы выковырять из мозга этот вбитый гвоздь: «Любовь равна боли»? Но слова проще, чем действия. Он вдруг чувствовал себя поломанным сундуком, который некому чинить. Звук шагов за дверью? Нет, показалось. И даже если бы кто-то был за дверью, он бы не открыл. Феликс не хотел, чтобы кто-то видел его в таком состоянии. Казалось, что беспомощность позорна. Но разве Нари тогда не была беспомощной? Она страдала при Феликсе, не стыдясь слез, криков и стекла, которое летело в стену. И он не осуждал ее. Так почему теперь он боится осуждения себя самого? Вшивая логика. Он вскочил, снова схватил телефон. Песня закончилась, и он включил ее заново. What I Need. Слезы текли, и он всхлипывал, как маленький мальчик, которому обещали конфету, а дали удар под дых. Хотелось ругаться, швырять предметы, орать в пустоту: « Почему я застрял в этом болоте?». И тут же внутренний голос насмешливо подсказывал: «Потому что ты тупо боишься, бро. Потому что тебе проще прятаться от страха, чем рискнуть.» Мужчина вспомнил, как когда-то пьяно, как сейчас, фантазировал о том что встретит человека, который полюбит его, не пытаясь унизить, не показывая грубой спины в ответ на искренность. А потом вспомнил ту сцену в школе... Как парни вокруг хихикали, глядя на униженную Нари. В тот момент он решился дать звиздюлей всем кто косо на нее посмотрел бы. Стало ли ей легче от этого? Не факт. В голове всплыли странные слова, редкие, неуместные в повседневной речи: «психоэмоциональная реновация», «трансцендентальная реабилитация доверия», «когнитивная эвисцерация страха». Чушь. Но ему хотелось хотя бы облечь свою боль в сложные термины, чтобы хоть как-то оправдать свою слабость. Интеллектуализировать эмоции — еще один способ спрятаться, завернуться в шелка лексики и не прикасаться к голой ране. Но рана никуда не денется, и с этим надо что-то делать. Так ведь? Он снова взглянул на пустую бутылку. Приятное вино. Почему именно приятное вино выбивает почву из-под ног? Может, потому что оно говорит: "Смотри, мир может быть гармоничным, утонченным, не все в нем жжет глотку какой-то гадостью". И Феликс почти рассмеялся сквозь слезы, но смех вышел жалким хрипом. Блядский парадокс. Феликс прижался лбом к холодной стене, пытаясь охладить раскаленный мозг. Ощущение, что его сердце давно завернуто в несколько слоев пузырчатой пленки, которая гасит удары внешнего мира, но не дает почувствовать нежность и тепло. Феликс мог бы позвонить Чанбину, но что он скажет? "Привет, дружище, мне просто хреново, не знаю, почему. Да, у меня все отлично, просто хотелось бы блевать от собственного благополучия". Как это звучит? Он подошел к фотографии на стене. Нари в школьные годы, вся в веснушках, с этой искренней улыбкой, еще не знающей предательства, а рядом стоит он сам, юный Феликс, сияющий, как дурак, уверенный, что жизнь — это райский сад без колючек. Тогда он не знал, что будет впоследствии осмотрительно держаться от любви подальше. Черт, да он сам загнал себя в тупик. Вино закончилось, но осталось послевкусие. Не винное, а душевное. Теперь Феликс трогал пустую бутылку. Гладкие стенки напоминали шлифованный стеклянный купол. Он сможет поставить ее на полку, может быть, вставит внутрь ветку эвкалипта для запаха, превратив пустую емкость в символ обновления. Обновился разве?

🎧 Everybody Dies In Their Nightmares - XXXTENTACION 🎧

Когда Чанбин в тот прохладный, еще не до конца пробудившийся утренний час вошел в мастерскую, он ожидал встретить лишь тишину и, возможно, легкую пыльную дымку, оседающую на станок, и недопитую чашку вчерашнего кофе. Обычно он приходил сюда раньше Феликса — на полчаса, а то и на целый час, чтобы успеть в спокойствии обжиться в новом дне... Дядька проверял почту, настраивал инструменты, подслушивал, как в трубах незримо булькает вода и как старый дубовый верстак трещит, просыхая от ночной сырости. Однако сегодня что-то явно пошло не по плану. Он застал Феликса уже в работе. Тот стоял над огромным столом, который он взялся реставрировать. Массивная столешница была частично покрыта тонким слоем защитного состава, справа горкой лежали мелкие инструменты и стопочка ветоши, пропитанной пахучим маслом для дерева. Лучи утреннего света пробивались сквозь пыльные окна, и в их подсвеченной мгле фигура Феликса казалась особенно хрупкой. Подойдя ближе, он осторожно положил руку на плечо Феликса в знак приветствия, как всегда делал, желая передать тепло своих ладоней, свою тихую поддержку без слов, и свою любовь, спрятанную за семью печатями и всеми замками мира. Но тот, вздрогнув, поднял голову, и тут же Чанбина будто ошпарило. Глаза друга были красными, воспаленными, а веки припухли, как от долгих и горьких слез. У Чанбина мгновенно заныло сердце, сжавшись болезненным комком. Как будто кто-то незримый скреб ногтями по душе, оставляя царапины, которые потом долго не затянуть. В груди пробежал тревожный холодок и резко воздух в мастерской стал суше. — Ты в порядке? - вырвалось неуверенно у Чанбина, почти шепотом, хотя хотелось закричать. Он старался сделать так, чтобы голос звучал ровно, но слова все равно ломались, он ведь знал Феликса не один год, был рядом и в миг восторгов, и в моменты поражений. Но видеть его вот так, с заплаканными глазами, было мучительно. Чанбин привык чувствовать в нем тихую уверенность и, почему-то теперь это опора казалась странно пошатнувшейся, как стол, у которого подточили одну ножку. Феликс отозвался с легким смешком, хотел свести все к нелепой шутке, отмахивался от очевидности. Он говорил о ночном марафоне грустных фильмов и о шоколадном мороженом, которым якобы утолял свое воображаемое «голодное» сердце. Но голос звучал фальшиво, слишком звонко для правды, как старый виниловый проигрыватель с поцарапанной пластинкой. Чанбин не поверил ни на секунду, но и вытаскивать правду раскаленными щипцами не решился. Он видел, что Феликс будто бы выстроил невидимую стену, тонкую, но упругую, отчего попытка проникнуть за нее была бы мучительной и бесполезной. И для него, и для Феликса. В груди Чанбина тем временем что-то сдавливало сердечную мышцу невидимыми пальцами. Он осознал это жуткое чувство... Страх сделать больнее тому, кого любишь, задав лишний вопрос, напомнив о чем-то тяжелом. Он понимал, что хоть их дружба и крепка, но есть такие трещины в душе друга, куда не стоит протискиваться мимо воли того, кому и без того больно. — Может, кофе? - предложил Чанбин, и услышав в ответ, наконец-то, нечто похожее на облегчение в голосе Феликса, отправился на крохотную псевдокухню. Пока машина урчала и выплескивала тугие потоки горячей воды сквозь спрессованный слой свежемолотых зерен, Чанбин оперся о столешницу. Ладони вдавились в прохладную поверхность так сильно, что он испытал, как неприятно режет кромка. Что-то внутри него рвалось наружу... Обида на собственное бессилие, тревога за друга, болезненная вспышка ревности. И ревности не к кому-то конкретному, а к самому факту, что кто-то, что-то причинило Феликсу такую боль, закрыв его от Чанбина. Он вдыхал терпкий аромат кофе, пытаясь успокоиться. "Я его друг. Хороший друг. Хороший друг не лезет с вопросами наперерез. Хороший друг ждет, поддерживая молчанием". Но ждать было ужасно тяжело. Любовь, которая когда-то выжжет ему сердце, уже начинала жалить. Он чувствовал это, копотью на языке, самая отвратительная горечь неизвестности. С двумя чашками, осторожно поддерживая блюдца, Чанбин вернулся к Феликсу. Он постарался улыбнуться, но улыбка вышла блеклой и выцвела на ветру, которого не было в мастерской. Феликс принял кофе, пробормотав слова благодарности. Чанбин сел за свой стол и уткнулся в почту на ноутбуке, изредка бросая встревоженные взгляды на Феликса. — Эй, я даже спиной чувствую твой взгляд. - произнес Феликс с натянутой легкостью, стремясь предать своему тону шутливость. — Честно, все хорошо. А было бы еще лучше, если бы в холодильнике завалялся какой-нибудь сэндвич. Я ночью почти не спал, так что завтрак как-то пролетел мимо. Ну, знаешь, работа сложная, мозг как желе, животик бурчит. Так что, о мой лучший, заботливейший друг Чанбин, будь героем дня и накорми умирающего от голода товарища! Чанбин сглотнул. Холодильник — пуст, а его долг откладывать пополнение запасов достиг критической отметки. Теперь это могло стать его спасительной миссией. Исчезнуть под благовидным предлогом, чтобы дать Феликсу столь необходимую передышку, не сверлить взглядом, не навязывать себя, не подталкивать к словам, которые тот не готов произнести. Одним мощным глотком он прикончил остывший кофе, обжег небо, но едва обратил внимание. Эта боль была лишь крохотной занозой рядом с тисками, сжимающими сердце до одышки. — Ладно, я сбегаю за покупками. - сказал Чанбин, накидывая пальто. — Надо было это сделать еще на выходных. Вернусь быстро. Не скучай, любимый. Феликс кивнул. Он уважал этот жест. Чанбин понимал, что оставив его сейчас в покое, он дает Феликсу пространство выровнять дыхание, упорядочить мысли. Может быть, вернувшись с пакетом еды, он найдет его уже более спокойным, готовым к тихому разговору о чем-то незначительном, но успокаивающем. Не прошло и десяти минут после ухода Чанбина, как дверь мастерской вновь приоткрылась. Феликс, не думая, что друг так скоро вернется, даже не поднял голову, а только крикнул: — А ты проворен! Быстро управился, молодец! Мой животик тебе будет благодарен. Но вместо теплого баска Чанбина он услышал, иной, пока еще не совсем родной, ему тембр — более легкий, мелодичный. В мастерскую вошел Хенджин, и стоило им столкнуться взглядами, как Феликс ощутил, будто внутренние "придуманные" раны выставлены напоказ. Стало неловко, почти стыдно, что Хенджин застал его в таком плачевном виде. Ведь Чанбину, старому другу, еще можно было показать себя слабым, но новому знакомому — нет, не хотелось. — Привет... - натянуто проговорил Феликс, скрывая свое смущение за небрежно отведенным взглядом. Получилось плохо. Откровенно плохо. — Я… Не ожидал увидеть тебя сегодня. Хенджин, человек с тонкой чуткостью, по одниму взгляду понял, что сейчас нужно действовать аккуратно. Он прочел состояние Феликса, как читают между строк в письме от давнего друга всю печаль, что залегла там невидимым пластом. — Приехал, чтобы предложить тебе позавтракать вместе. - мягко начал Хенджин. — Ты сам ведь предлагал дружить. И я подумал, что почему бы нам не начать это утро с хорошего завтрака в моем ресторане? Мне сегодня предстоит целое утро бумажной работы, вот и решил — вдвоем будет уютнее. Феликс колебался, но какая-то непонятная сила толкала согласиться. Что это было — накопившаяся усталость, жажда поспешного бегства или, быть может, неосознанное стремление укрыть свои покрасневшие глаза за чем-то более основательным, чем наивные попытки играть в прятки с маской детской иронии? — Разве что в твоем бардачке случайно покоится пара темных солнцезащитных очков. - протянул Феликс, нарочито неотрывно ловя взгляд Хенджина. — Конечно, найдем тебе очки. - сказал Хенджин так быстро и охотно, будто все время носил их с собой. Феликс понял, что тот, возможно, лжет, но из самых искренних побуждений — чтобы облегчить его неловкость. Феликс вытер о ветошь руки, накинул легкую куртку и вышел вместе с Хенджином на улицу.

🎧 About You - Jessie Murph 🎧

— Прекрасное меню... - признался Феликс, напрягая брови. — Настолько непостижимо изощренное, что я уже не знаю, с какой стороны к нему подступиться... — Я бы с удовольствием предложил тебе что-то из всех этих страниц... - отозвался Хенджин, неспешно вбирая в легкие аромат кофейных зерен, плавающих в воздухе. — Но у меня есть идея лучше. Подожди минутку. Он исчез за матовым стеклом, уходя на кухню, туда, где, наверное, щелкали ножи, тихо шипели супы, где подчиненные Хенджина колдовали над своим уникальным рецептом, концентратом заботы. Оставшись один, Феликс почувствовал легкую паническую пустоту. Он ожидал вопросов о своих опухших глазах, о ночном запое, о резкой смене настроения. Ждал, что Хенджин влезет в его хаос, разберет его на части, бросит спасательный круг в виде слов, пусть даже обернутых в сарказм или насмешку. Но вместо этого получил вежливую отстраненность. Было неловко от того, что Хенджин, возможно, намеренно оставляет его в покое, давая простор, вместо того чтобы вторгаться туда, где боль еще слишком жива. Неловко, как если бы он публично вывалил свой внутренний хлам на улицу, а прохожие сделали вид, что не заметили. Когда Хенджин вернулся, лицо было озарено ясной улыбкой, будто он провернул какую-то тайную операцию, и вот теперь наслаждается результатом. Он сел за стол, раскрыл ноутбук, и тихо, без намека на что-либо, углубился в чтение каких-то текстов, может, финансовых сводок или же рецептурных стандартизированных таблиц. И эта сосредоточенность была неприступной что ли, отчужденной, как будто ему и нет дела до состояния Феликса. Это бесило. Это, одновременно, завораживало. Феликс сделал глоток кофе — горьковатый, крепкий напиток, идеально заваренный. Глаза при этом недобро сощурились. Он ощущал себя подростком, которого оставили наедине с драмой — как герой старого фильма, сидящий на крыше дома, пока взрослые делают вид, что не замечают, давая ему самому разобраться со своей неразберихой. Он хотел получить реакцию, пусть упреки или намеки, но хоть что-то. Однако Хенджин, казалось, пребывал в состоянии перманентной эмоциональной невозмутимости. В конце концов, Феликс не выдержал, закатил глаза и сам заговорил: — Знаешь, я полночи рыдал как последняя истеричная сука, и запивал это дорогостоящим вином, которое забрал из твоего дома... Признание упало между ними, как осколок венецианского стекла на мраморный пол. Хенджин оторвал взгляд от экрана, посмотрел на Феликса немного сбоку, приподнял голову, подперев подбородок ладонью в той же манере, как это делал Феликс за его кухонным столом. Никаких слов, ни критики, ни сожаления, ни дежурного "что с тобой?". Простой, пустой, но понимающий взгляд. — Я заливался слезами от того, как у меня все "идеально". - процедил Феликс сквозь стиснутые зубы, горькая улыбка исказила черты лица, а каждое слово царапало гортань. — Слышишь? Великолепно. Безукоризненно. Апогей совершенства. Он надеялся увидеть хоть искру реакции, возмущения или поддержки, но Хенджин, не меняя позы, просто сделал глоток кофе. Это был поступок человека, который не занимается эмоциональным пиратством, не пытается напасть на твой внутренний мир. Где же хоть одна попытка сорваться с места и броситься спасать утопающего, пусть даже без спроса? Где тот благородный жест, с которым герои всегда пытаются починить то, что явно сломано, даже если их никто не просил? — Мне стоило бы у тебя поучиться смелости. - спокойно произнес Феликс, удерживая взгляд Хенджина. Ни намека на пафос, ни тени театральности.. Только бесцветная, но оттого еще более весомая констатация очевидного. — Угу. - лаконично отозвался Хенджини и чуть улыбнулся. Это короткое "угу" звенело в голове Феликса, как низкий бас в клубной песне, отдаваясь в самых скрытых углах. Минимум слов, максимум смысла. Никаких лекций, советов или моральных костылей — просто тихое согласие. Он услышал, он согласен, он не против стать примером, но не будет разглагольствовать на эту тему. В этот миг к ним приблизился Джи, с двумя глубокими тарелками в руках. От поверхности супа, кристально ясного и светлого, исходил теплый аромат, казавшийся родственником домашнего очага. Слышались смутные отзвуки сельдерея, корневых экстрактов и специй, сливавшихся в смесь, противящуюся идентификации. Этот наивно-простой бульон выглядел возмутительно скромным для такого заведения, где ожидаешь чего-нибудь вычурного, экзотичного, выпукло-авангардного. В нем не было того кулинарного снобизма, который Феликс ожидал от такого места. — Из всех причудливых деликатесов, о которых я даже не слышал, ты выбираешь… Штатный суп? - Феликс посмотрел на Хенджина с подспудной строгостью. — Значит, никакой шокирующей витиеватости, ни гурманских кульбитов? Просто куриный бульон? Надеюсь, ты не пытаешься тонко насмехаться надо мной. Он слегка подул на поверхность, чтобы не ошпарить язык, и вдруг, суп раскрылся в нем как архетип вкуса... Нечто, возвращающее к изначальной точке комфорта, как материнское молоко или первая каша детства — это был код первичной безопасности. Все претензии и ожидания потеряли остроту, рассыпаются, как карточный домик. — Придется, похоже, пересмотреть свою мгновенную оценку перспектив нашей дружбы. - выдал Феликс, норовя сохранить оттенок угрюмой несерьезности, но в голосе уже не звенело острие упрека. Он понимал, пусть и тайком, что в этом супе заключена некая терапевтическая формула, перевешивающая самолюбивые излишества высокой кухни. Это был жест, ясный, как чистая вода, напоминание о простой человеческой теплоте. Хенджин лишь чуть улыбнулся, отдавшись собственному супу, не давая лишних комментариев. Они ели молча. В этой тишине не было напряжения, она походила скорее на согревающий плед, нежели на пустоту. Сквозь тонкие стенки ресторана доносилось приглушенное бряцание посуды, полушепотные голоса и еле различимый ритм кофемашины. В этом фоновом гуле Феликс ощутил, как внутри него медленно тает застывший ком. Вдруг оказалось, что не нужно больше выставлять себя разбитым сосудом или раненой жертвой. Достаточно принять момент, принять этот простой сигнал, эту чашу супа, эту утреннюю нейтральность. Феликс взглянул на Хенджина, все еще покрасневшими глазами, но теперь в них мерцало что-то другое — спокойное принятие вместо смущения. Он чуть наклонил голову и одними губами беззвучно сформировал слово: — Спасибо. Хенджин прочел этот немой сигнал, ответив таким же беззвучным движением губ: — Пожалуйста. В этом обмене артикуляцией, лишенной фонетики, заключалось больше непоказного согласия, чем вместил бы любой долгий диалог о моральных категориях или психических шрамах. Это был их общий акт признания, обнаженный до неподкупной ясности, без нужды в украшениях и избыточных декорациях.

🎧 Look Who's Cryin' Now - Jessie Murph 🎧

Феликс вернулся в мастерскую ближе к полудню, настороженно щурясь от рассеянного света. На лице странно сияла мягкая улыбка, в самых глубоких пластах души только что завершилась истошная, изматывающая череда внутренних баталий. Чанбин, стоявший за высоким верстаком, сжимавший пальцами резец с дугообразным лезвием, буквально оцепенел, уловив эту перемену. В памяти еще громко звучали утренние стоны невыговоренных чувств, еще жгли воспоминания о распухших от слез глазах Феликса, еще скребла по нервам беспомощность, которой он был прокурен несколько часов назад. И вот теперь — улыбка, загадочная и трудноусваиваемая, но все же удивительно преображающая черты Феликса. Странная метаморфоза, рвуще-ломающая привычный ход вещей. Чанбин поднял голову, зрачки расширились, отражая смутное недоумение и накопившуюся тягучую боль. На языке теснились вязкие вопросы, готовые сгуститься во рту, перекрывая доступ воздуху. Внутри постепенно кристаллизуется болезненная ревность, незримый сыпучий ком, острый и неровный. — Почему ты не дождался меня? – выдавил наконец Чанбин, пока осторожно опускал стамеску на грубо отесанный чурбак. Феликс повернул голову, прикусил нижнюю губу, сцепил пальцы, пытаясь зажать между ними собственные объяснения. Остаточный отклик утренних слез еще отдавал в висках, но теперь все было иначе. Возможно, он обрел временный приют в чужом жесте заботы, чья-то рука стала тем «лечебным фактором», о котором он не желал распространяться. — Извини, я… Хенджин заехал, предложил позавтракать в его ресторане. – ответил Феликс негромко, подбирая выражения так, чтобы не вдаваться в нюансы, и тут же вернулся к работе, как будто хотел стереть само упоминание некими размеренными движениями рук. Он взял шкурку с минеральной крошкой и начил шлифовать небольшую резьбу, избегая встречаться взглядом с Чанбином. Для Чанбина это звучало как хлесткий удар. В жилах против воли растекся ледяной настой недовольства, проникая в каждую клетку, вытесняя кровь. Как же так? Еще недавно Феликс был сломлен, а сейчас говорит о Хенджине с таким спокойствием, словно утром и не было душераздирающей тревоги. Внутри Чанбина вспухали недосказанные претензии, болезненные укусы, от которых ныло сердце. — Я принес покушать. Но ты… Не дождался. – вымолвил Чанбин, осязая, как сердце стучит с отчаянной частотой измученной птицы, бьющейся в тесной ловушке. Он и правда в ловушке. Руки на мгновение застыли над ножкой ветхого кресла, которую он собирался армировать, но теперь они лишь бессмысленно висели в воздухе. Долго. Феликс вздохнул. Он заметил в голосе Чанбина этот безмолвный упрек, как железный крюк, пытающийся вытащить из него объяснения. Но настроение Феликса было озадачивающе ровным, парадоксально уравновешенным. Он продолжал шлифовать резьбу, сосредоточенно и точно, словно желал абразивной пылью повредить неловкость, пока она не оставит ни единого следа. — И... Насколько хороша кухня у мистера Хвана? - бросил Чанбин, тщетно пытаясь напустить на себя равнодушие. Феликс сдвинул брови, обернувшись к Чанбину через плечо. Он окинул его взглядом, словно изучая экспонат под лупой, и ответил, не сбиваясь с ровного тона: — Вкусно, очень даже. Ты должен как-нибудь сходить со мной. Услышанное резануло Чанбина по живому. Неужели Феликс настолько восхищен кулинарией Хенджина, что готов возвышать ее до небес? Или это Чанбин не удержался от своей привычной гиперболы? Или, что еще хуже, дело вообще не в блюдах, а в самом человеке, который стоит за ними? Может, Феликс вовсе не пленен вкусом, а очарован хозяином кухни? Эта мысль, как ядовитая стрела, искусно изготовленная кем-то из ямомами или янгану и щедро пропитанная соком растения кураре, пробила сознание насквозь, оставляя после себя лишь пылающую, разъедающую душу ярость и горький привкус ревности. — Не слишком ли ты… Предвзято оцениваешь? – выдавил Чанбин из себя сквозь стиснутые зубы, намекая на то, что за хвалебными фразами о кухне кроется нечто большее – симпатия, интерес, чувство. Феликс тут же нахмурился. Что за бредовые подозрения? Предвзятость? К чему такие инсинуации? Он смотрел на Чанбина с недоумением, как на странный загадочный механизм, у которого сбились все шестеренки. Теперь Чанбин почему-то вдруг разбрасывается недомолвками, острыми осколками зеркала, которые так и норовят ранить. — Я не понимаю, к чему ты клонишь. – выдохнул Феликс резковато, решительно насупив лоб, точно намереваясь сквозь зрачки прочитать скрытую формулу вопроса. Услышав такой ответ, Чанбин почувствовал, как изнеженный купол его самообладания треснул. Он втянул себя в разговор, из которого нет хорошего выхода. Любая попытка раскрыть истину разрушит их мир до основания. Лучше отступить, спрятать свои слабости, бессилие и голую правду о чувствах за дежурной фразой. Он знал, что любое дальнейшее слово – это шаг по тонкому льду. — Ничего, забей. – сорвалось с губ глухо и безнадежно, как короткое замыкание, как вспышка, что оставляет после себя обугленные концы проводов. Он резко опустил острозаточенный резец, ножом царапая край верстака. От удара лезвие звонко зазвучало, колоколом, трубящий о поражении. Срывая с пыльного крючка пальто, измазанное мелом, Чанбин не оглядываясь, идет к выходу, захлопнув крышку ноутбука со звуком массивной крышки гроба, пряча в ней нетранслированные терзания, замершие вопросы и сырые догадки. Чанбин вышел в полутемный коридор, ведущий к кладовым помещениям, уставленными раритетными шкафами и фрагментарными реликвиями, в которых хранились драгоценные пигменты, старинные пропитки, коллоидные суспензии, необходимый малярный инвентарь и химические реактивы. Он устал. Вся эта ситуация изматывала уже давно, как безысходный процесс истончения древесной фактуры, когда ни шпатлевка, ни грунтовка не способны скрыть трещину, и приходится довольствоваться тем, что есть. Чанбин изводил себя мыслями о том, прав ли он... Это было ощущение, близкое к тонкой адгезии чувств, когда одно сердце прилипает к другому, как вакуумная присоска к глянцевой поверхности, и оторвать его невозможно без болезненного скрипа. Он устал скрывать свою любовь. С каждым днем это стоило новых и новых внутренних ресурсов. Он консервирует свои чувства, закутывает их в слой защитного лака, думая, что так они не будут разрушены внешними воздействиями. Но внутри все равно происходила коррозия. Он устал от того, что не он делает Феликса счастливым. Всякий раз, когда замечал на лице любимого человека слабые искорки радости, но вызванные не его поступками, а чьим-то другим участием, чьим-то особым вниманием, чьей-то улыбкой или объятием, Чанбин улавливал, что собственные усилия недостаточны, неуместны, вторичны. Это разъедало разум, как щелочь, которая медленно травит структуру древесины, превращая ее в рыхлую ткань. Он устал чувствовать тревогу за Феликса, тревогу, которая не имела конкретного адресата, тревогу, рождавшуюся из невозможности оказать реальное влияние на судьбу человека, к которому питал такое сильное и болезненное чувство. Чанбин, не мог повлиять на надломы, возникавшие в душе Феликса. Слезы, увиденные утром, встряхнули его, заставили пережить целую гамму психических конвульсий... От ступора до бешеной готовности бежать к Феликсу, обнять его, спросить, что не так, предложить решить любой конфликт. Но он не сделал этого. Он был слишком осторожен, слишком напуган идеей, что прямое проявление заботы будет неправильно интерпретировано. Он наблюдал за Феликсом, страдая молча, сублимируя свои эмоции в кропотливую работу с древесиной. Но теперь, когда увидел Феликса улыбающимся после встречи с Хенджином, собственный эмоциональный каркас дал ту самую трещину. Феликс переступил через свою печаль где-то на стороне, без него. Чанбин брел по коридору, тяжелые ботинки соприкасались с дощатыми половицами, и каждый шаг казался криком немой горечи. Он дошел до небольшой кладовки, где на металлическом стеллаже прятались бутылочки с пигментами, колбочки с различными грунтами, банки со старинными составами. Каждая из этих субстанций помогала вернуть предметам былой блеск. Но как вернуть себя собственным чувствам? Как скинуть до заводских настроек? Внутри все было пересохшим, истощенным, измотанным. Он не кричал. Не плакал. Он просто молчал, слушая свое неровное дыхание. "Я люблю тебя. Мне больно, когда ты страдаешь без меня. Мне еще больнее, когда ты находишь утешение не в моих руках, не в моих словах, а где-то за пределами мастерской, не со мной." Любовь – слишком тонкое понятие, его нельзя нанести тонкой кисточкой, подогреть на спиртовке и равномерно распределить по поверхности взаимоотношений. Любовь – это сложный многоуровневый орнамент, вырезанный в еще сырой заготовке жизни. Если резчик ошибется, не останется пути назад.

🎧 Lost in London - Jazzwaves 🎧

ВТОРНИК

ХЕНДЖИН 08:52 Итак, завтрак был?

ФЕЛИКС

09:01 Утро встретило меня сомнительными кулинарными успехами. Планировался омлет, но вышла мягкая яично-молочная каша. Но да, технически я позавтракал.

ХЕНДЖИН 09:15 Пожалуй, твой гастрономический стиль можно назвать «кулинарным импрессионизмом». Очевидно, готовка – не твой конек.

ФЕЛИКС

09:26 Ты льстишь мне, вернее, льстишь моей некомпетентности. Но раз уж мы оба сошлись во мнении, что повар из меня никакой, позволь мне извлечь выгоду... Я планирую впредь прибегать к твоим услугам. Зачем мне мучиться над сковородкой, если есть ты?

ХЕНДЖИН 09:38 Твой доверительный тон букв меня забавляет. В эту субботу у меня событие с ограниченным доступом, под закрытие, там будут «большие шишки». Всю неделю буду занят.

ФЕЛИКС

09:51 Позволь уточнить... К тебе разве заходят другие люди?

ХЕНДЖИН 10:02 Ха-ха-ха, Феликс, как смешно... (НЕТ). Я сейчас настолько вымотан, что представляю себя аморфным веществом. Хочу большой стейк. А еще, усталь и хочу на ручки.

ФЕЛИКС

10:10 О, нет! Никогда так больше не пиши — это ужасно.

ХЕНДЖИН 10:17 Ты покраснел?

ФЕЛИКС

10:25 Постой, это был флирт? Если да, то он из доисторической эпохи. Так уже не пытаются расположить к себе, никто не использует подобные детские приемы.

ХЕНДЖИН 10:32 Прекрасно, ты раздавил мою самоуверенность, словно асфальтовый каток прошелся по нежной траве. Принято. Я сдаюсь. Не пиши мне больше. ХЕНДЖИН 19:33 Какой послушный, весь день не писал.

ФЕЛИКС

19:40 Я весь день занимался твоим столом. Реставрация — не простая штука, мистер Хван.

ХЕНДЖИН 19:48 А я весь день прописывал меню к субботнему мероприятию, искал подходящего саксофониста с необычным звучанием, и в итоге так и не съел свой желанный стейк.

ФЕЛИКС

19:55 Сильно вымотался?

ХЕНДЖИН 20:01 Настолько, что рухнул на диван в рубашке и брюках и твердо решил не вставать до утра.

ФЕЛИКС

20:09 А как же душ?

ФЕЛИКС

20:10 Ой, стой, только не пиши, что без меня не пойдешь. Я уже предвижу твою попытку использовать банальные коннотации для флирта.

ХЕНДЖИН 20:21 Ну, такой банальный флирт — это даже для меня слишком. Я предпочитаю энтропийный подход к коммуникации, где нежность просачивается между строк, а не ударяет лбом о лоб. Плюс, не люблю ходить в душ вдвоем, потому что после такого душа, нужно еще раз идти в душ.

ФЕЛИКС

20:30 Где тут смайлик, который закатывает глаза?

ХЕНДЖИН 20:39 Ты слишком строго судишь мою риторику. Все, я уснул.

СРЕДА

ФЕЛИКС 13:35 Погружаюсь в гастрономический экстаз (на самом деле нет), сэндвич с куриным филе в одной руке, а в мыслях твой круассан с авокадо, лососем, крем-чизом и руколлой. Где справедливость? ФЕЛИКС 13:37 Силы на исходе. Срочно нужны тактильные ресурсы. Усталь и хочу на ручки, лол.

ХЕНДЖИН 14:10 Сделал бы твой день вкуснее, но сам в километрах отсюда. Сегодня нужно найти нового поставщика для бара. Тестирую позиции для обновленной барной карты. Дегустирую, пробую — на грани изнеможения.

ФЕЛИКС 14:12 Выбери мне тоже что-то вкусное.

ХЕНДЖИН 14:15 С условием, если ты пригубишь это что-то вкусное в моей компании. После чего я, возможно, воспользуюсь твоей расслабленной уязвимостью и телом.

ФЕЛИКС 14:17 За комод, можешь воспользоваться им даже при полном сознании.

ХЕНДЖИН 14:20 За право владения им ты подпишешь контракт на годовое секс-рабство. Без права на обжалование.

ФЕЛИКС 14:22 Перестань драматизировать.

ХЕНДЖИН 14:25 Хочешь рыночную стоимость этого антиквариата, чтобы твои шутки стали менее легкомысленными?

ФЕЛИКС 14:27 Окей, сдаюсь. Никакой стоимости. Собственными руками закрыл дверь к лучшему минету, который мог бы с тобой случиться.

ХЕНДЖИН 14:30 Джин или виски?

ФЕЛИКС 14:31 Виски.

ХЕНДЖИН 14:33 Принято.

ХЕНДЖИН

22:10

🖼️ [Изображение]

ФЕЛИКС 22:15 Это мой виски? Люблю тебя!

ХЕНДЖИН

22:17

Взаимно. Спокойной

ФЕЛИКС 22:18 И тебе.

ЧЕТВЕРГ

ХЕНДЖИН 11:10 Эй, через минуту — загадывай желание.

ФЕЛИКС 11:11 Какой ты суеверный, но я загадал...

ФЕЛИКС

11:12 Ты уже догадался, что это? Или мне выдать драматическую паузу?

ХЕНДЖИН 11:14 Я не отправлю тебе нюдс, я же на работе.

ФЕЛИКС

11:16

Кому нужны твои нюдсы? Я эгоистичный материалист...

ХЕНДЖИН 11:17 Любопытно. Меркантильный?

ФЕЛИКС 11:18 Ты мой виски не трогал, случаем?

ХЕНДЖИН 11:20 Руль в руках, виски под замком. Но, признаюсь, гравитация бутылки почти победила мою волю.

ФЕЛИКС 11:22 Показать тебе твой стол? Пока я скрупулезно подбираю оттенок лака, или сохранить атмосферу интриги до твоего визита? Предупреждаю... Эффект «вау» неизбежен и безжалостен.

ХЕНДЖИН 11:23 Лучше покажи себя. У меня на твои "вау" уже давно иммунитет, я же скептик по профессии. Ты не знал?

ФЕЛИКС 11:25 10 долларов.

ХЕНДЖИН 11:26 Ты превратил нашу дружбу в метафору сервиса OnlyFans, что ли?

ФЕЛИКС 11:27

Скорее тестирую, насколько высоко ты ценишь визуальный контент в моем исполнении.

ХЕНДЖИН 11:29 Скидывай KakaoPay.

ФЕЛИКС 11:30 🖼️ [Изображение]

ФЕЛИКС 11:31 Держи. Это селфи за виски. Все, я ушел работать.

ХЕНДЖИН 11:34 Ты сегодня поражаешь своей необычайной благосклонностью. Не забудь про гигиеническую помаду. Губы у тебя искусаны до предела.

ФЕЛИКС 11:40 Приметил, значит... И каков же твой дальнейший план действий в свете этого откровения? Может, залижешь мои раны?

ХЕНДЖИН 11:44 Нет, я просто постараюсь игнорировать тот факт, что ты — абсолютный мастер провокаций.

ПЯТНИЦА

ХЕНДЖИН 15:20 Как тебе концепция: мы переплетаем пальцы, наши взгляды говорят больше, чем позволено словами, а моя рука, будто не подчиненная собственному инстинкту, ложится на твою талию? А потом... Прячась в укромных уголках, мы ведем себя, как персонажи подросткового романа, скрывающие свои чувства от посторонних глаз?

ФЕЛИКС 15:34 Вот же ты мерзавец. Признавайся, ты все таки вскрыл мой виски?

ХЕНДЖИН 15:39 Нет, Феликс, твой виски не пострадал, можешь выдохнуть. Помнишь, я упоминал о закрытии ресторана в субботу? Так вот, это день рождения моей бывшей. Будет парад тщеславия и влиятельных лиц, включая ее обожаемого папочку, который всегда благоговел передо мной больше, чем перед своей собственной дочерью. Представь их лица, когда я вальяжно появлюсь под руку с ослепительно красивым мужчиной.

ФЕЛИКС 15:48 Ты беспринципный человек, ты же в курсе?

ФЕЛИКС 15:55 Идея, признаюсь, вызывает определенный интерес. Однако позволь уточнить: предусмотрено ли в сценарии достойное гастрономическое сопровождение, безграничный поток изысканных напитков и музыкальная программа, которая не заставит мои уши страдать?

ХЕНДЖИН 16:01 Все из вышеперечисленного будет присутствовать и в немалых объемах.

ФЕЛИКС 16:10 Дресс-код? Или можно прийти в пижаме и пушистых тапочках?

ХЕНДЖИН 16:14 Брюки, рубашка и твое прелестное личико. Остальное вторично.

ФЕЛИКС 16:16 Хорошо. Но предупреждаю... Если ты начнешь переигрывать, я устрою сцену и буду громко рассказывать всем, что у тебя маленький член.

ХЕНДЖИН 16:47 Если бы ты его видел, то так не шутил бы.

ФЕЛИКС 16:50 Хорошо, что не видел. Теперь у меня необъятные просторы для эксклюзивного сарказма и ювелирной огранки моих шуточных шедевров.

ХЕНДЖИН 16:54 Если ты будешь не доигрывать, то мой "маленький" член легко заткнет твой болтливый рот.

ФЕЛИКС 16:56 Как страшно! Я весь дрожу.

ХЕНДЖИН 16:58 В 20:00 заеду за тобой, детка. Не забудь скинуть адрес.

ФЕЛИКС 17:00 [Адрес]