Львенок

      Понедельник и вторник прошли в обычном режиме, зато в среду и четверг Винтер ходил мрачнее тучи, отмалчивался или отговаривался завалами по учебе и не вылезал из мастерской Сайфы. На осторожные вопросы Кинна владелец мастерской только руками разводил: у них с Винтером были хорошие и теплые отношения дяди и племянника, но конкретно сейчас юноша молчал, бесился непонятно из-за чего и нагребал себе в два раза больше дел, чем обычно. Даже инвентаризацию на втором складе провести согласился, что и вовсе было для него неслыханно.       Саммер вместе с Анной, надежной охраной и Пхайю уехала в мини-командировку до понедельника, опрашивать тех, чьи подписи стояли на документах Ныа. Старая гвардия потихоньку отходила от дел, уступая дорогу молодым и инициативным, однако Саммер последним совершенно не доверяла и хотела уточнить некоторые моменты у тех, кто раньше занимался поверкой документов и чертежей.       Обстановка постепенно накалялась, Кинн жил, как на иголках, опасаясь, что рванет в любой момент, больше всего опасаясь выдать тревогу перед Поршем и побудить его влезть между детьми. Кинн хотел втихую отправить ребят к дому Сэнда и прояснить ситуацию, даже отобрал несколько неболтливых и преданных лично ему ребят. По случайному стечению обстоятельств узнав об этом, Винтер вскинул острый подбородок, сверкнул глазами в стиле взбешенного Порша и очень убедительным тоном попросил ничего не предпринимать. Кинн сдался, но на всякий случай постарался максимально отвлечь мужа подготовкой к празднику и возней с детьми. Разумеется, он осознавал, что всего лишь оттягивает неизбежное, и, если Порш узнает о конфликте детей, несдобровать будет всем, но все равно не мог поступить иначе: пытался тянуть время и надеялся, что у детей хватит ума поговорить и разобраться между собой.       В пятницу Винтер ожидаемо пришел на праздник один. На все вопросы удивленных родственников, предвкушающих встречу с его избранником, он ловко и вполне убедительно отмазался, обронив, что Сэнда срочно дернули к дальней родне в провинцию, и тот очень сожалеет, что прийти не вышло. Веки у него при этом были припухшими и чуть красными, что само по себе настораживало. На вопросы внимательного и дотошного Танкхуна ребенок отговорился приступом аллергии на пыльцу и пару раз напоказ пошмыгал носом. Кинн игру одного актера разгадал с первой же секунды: он знал сына почти одиннадцать лет и хорошо отличал, когда тот говорит правду, а когда пытается выкрутиться. Поэтому, взвесив все «за» и «против», тихо отозвал Арма от праздничного стола во дворе дома побочной семьи и попросил найти и доставить в клетку Сэнда в самое ближайшее время.       — Тэ, выглядишь очаровательно, — отвесил Кинн комплимент другу, светящемуся рядом со своими партнерами не хуже праздничной гирлянды.       После того знаменательного выяснения отношений семья Макао впятером съездила на неделю в Китай в мини-отпуск. Вернулись они оттуда довольными, счастливыми и еще более ориентированными на укрепление отношений и заботу друг о друге. Кинн не знал, да и не хотел знать, что делал с Дайкунем Тэ за закрытыми дверями спальни, но после своеобразной терапии тот стал выглядеть гораздо спокойнее, здоровее и, как ни странно, краше. Под влиянием Таэчина, Танкхуна и Графа природная красота молодого человека расцвела еще сильнее, и он даже решился носить распущенные волосы вне спальни, что каждый раз вызывало у Тайма повышенное слюноотделение, а у остальных — желание загладить и пропустить через пальцы темный шелк длинных и густых, ниже лопаток, волос. Даже Бен, впечатлившись наполовину невинным, наполовину порочным образом Дайкуня, нарисовал несколько его портретов в псевдоисторическом сеттинге, один из которых украшал общую спальню мужчин, а второй, более откровенный и броский, достался Тайму лично.       Тронув плечо Порша, заливисто смеющегося над шуткой Бена, Кинн в двух словах объяснил ему ситуацию с Сэндом и Винтером. Извинившись перед сияющим от комплиментов и подарков именинником, они на пару часов отлучились домой, предупредив остальных, чтобы не нервничали лишний раз и продолжали праздник без них. Порш сумел удержать характер в узде, хотя Кинн предчувствовал, что ему понадобится вся имеющаяся ловкость и натренированная перестрелками и боями скорость реакции, чтобы отобрать у мужа все, чем можно быстро и качественно покалечить человека.       Путь до комплекса занял совсем мало времени — Кинн и Порш поехали сами, без охраны, одолжив из гаража байк Макао. Порш, к счастью, навыков быстрой езды и маневрирования на забитых пробками дорогах столицы не растерял. Оставив транспорт на бетонном въезде перед домом, мужчины плечом к плечу зашли в подвал родного дома, где трое молодых телохранителей с весьма недовольными лицами столпились вокруг привязанного к стулу Сэнда. На симпатичном лице «жертвы» уже расцветали красным, лиловым и синеватым несколько гематом. Порш на ходу предупредил ребят, что дальше они тут сами, и те вышли, бросая на гостя неприязненные, недовольные и многообещающие взгляды. Охранники по большей части привязывались к своим подопечным, и за смешливого и всегда доброго к сотрудникам Винтера готовы были без колебаний рвать глотки.       Увидев Кинна, Сэнд дернул связанными за спиной руками, сплюнул в сторону кровь, которой чуть не подавился, когда открыл рот, и мужчина уже приготовился ударить его за дерзкие слова или угрозы, но остановил кулак на полпути, когда взволнованный не на шутку Сэнд выпалил:       — Где кроха? Он же в порядке?..       — Подробнее, ушлепок. Что ты сделал моему сыну, что он плакал? — вмешался Порш, чьи раскосые темные глаза с каждой секундой все больше наполнялись звериной жаждой крови.       — Я ничего ему не сделал, клянусь! Я знаю, мне никто не поверит, я бы и сам себе не поверил... Да насрать на меня, кроха же в порядке? Он ничего себе не сделал?..       — Ты о чем? — насторожился Кинн, отступая на шаг от взволнованного Сэнда.       — Кроха говорил, что, когда он был совсем маленьким, часто практиковал селфхарм. Говорил, что так ему было проще контролировать ситуацию. Когда прежние родители били его, он перекрывал их следы своими. Он же ничего себе сейчас не сделал?..       Порш в углу с оглушительным лязгом уронил поднос со скальпелями, иголками и прочей пыточной дребеденью. Метнулся к Сэнду и ухватил за грудки, заставляя ворот футболки глубоко вдавиться в мощную шею, частично перекрывая и без того не особо ровное дыхание.       — Я его отец, и ты хочешь мне сказать, что ты об этом знал, а я нет?!       — Мы часто... боимся ранить... близких... — вымученно прохрипел Сэнд, даже не пытаясь дергаться в стальной хватке Порша. — И не говорим им... всей правды...       — А ты ему кто, блять, чтобы он тебе ее говорил? Что ты сделал с моим сыном, уебок малолетний? Отвечай!       Порш с силой тряхнул Сэнда и откинул назад, больно приложив лопатками об узорную спинку стула, явно стыренного охраной из малой столовой. Кинн машинально сделал зарубку в памяти: надавать по шапкам работникам за потенциальную порчу хозяйского имущества, подступил к пышущему злостью супругу и отстранил от парня, как обычно расположив руку на тонкой талии.       — Постой, малыш. Позволь ему все рассказать. Спокойно, Порш, если он виноват, обещаю, я его достойно накажу.       Порш нехотя отступил, а Сэнд заговорил, быстро и четко, не дожидаясь приказа Кинна:       — Мы с крохой... с Винтером договорились встретиться у меня дома во вторник. Мои родители уехали к бабушке в провинцию, а я хотел побыть с ним наедине. Сделать ужин, посмотреть вместе фильм, целоваться на диване — ничего сверх, я клянусь! Ко мне пришел мой бывший, хотел поискать что-то из своих вещей, попросил воды попить, на кухню зашел. Я ему воду дал, а потом темнота. Проснулся на диване, весь в засосах и свежей сперме, ничего не помню, и голова раскалывается. И кроха... Винтер в дверях. Он даже слушать не стал, отвесил мне пощечину и сбежал. Я правда ничего не помню, кхун Кинн, кхун Порш, поверьте, пожалуйста!       — Ебать, карма, — веско высказался от дверей Вегас. В своей любимой винно-красной бархатной рубашке и с зачесанными назад черными волосами он казался небожителем, отвечающим не то за похоть, не то за суровую мужскую красоту, не то за медленную и мучительную смерть врагов. Из всех Тирапаньякулов прожитые года больше всего красили их с Кимом, превращая объективно привлекательных внешне мужчин в импозантных и статных красавцев.       — Ты тут, нахуй, что забыл? — скривился Кинн, потихоньку убирая от впавшего в легкую задумчивость мужа все острые предметы, которыми можно убить с одного удара.       — Я самый небрезгливый. Остальные переодеваются.       — Для чего? — Порш нехотя отдал Кинну зажимы для рта, но расставаться с обоюдоострым коротким ножом отказался наотрез.       — Чтобы кровью не запачкаться, ну чего ты как дите.       Вегас переступил низкий порожек клетки и вальяжно подошел к парню. Жестко ухватил за челюсть, закинул голову назад, вынуждая смотреть прямо в глаза. Пальцы мужчины легко кололи грецкие орехи, на радость Питу, Чоко, Карлу и Люци, так что Кинн не сомневался, что Сэнд переживает сейчас не самые приятные ощущения в жизни. Вегас уставился на «гостя» в упор змеиными холодными глазами, видимо, ожидая, что тот сольется и признает вину. Но парень не опустил взгляд, только изредка пытался вывернуть голову и взглянуть на Кинна тоже, молчаливо умоляя поверить. Наконец Корнвит, удовлетворившись испытанием, убрал руку, и Сэнд, чуть поморщившись от боли в челюсти и снова сплюнув на пол кровь из рассеченной изнутри щеки, попросил искренне и осторожно:       — Пожалуйста, позаботьтесь о крохе, я не хочу, чтобы он себе вредил.       — «Кроха» — это, я так понимаю, Винтер?       — Да, — Кинн лихорадочно прикидывал варианты, стараясь держать вежливо-отстраненное выражение лица, полагающееся главе клана. Хотя новости были неутешительными и горькими: он тоже знать не знал о том, что Винтер истязал себя ради успокоения нервов, тем более, когда был совсем маленьким. — Пиздюка к медикам, пусть возьмут анализы. Кровь все еще может показать, что он там такого жрал.       — И как мы его мимо Кхуна без палева протащим? — нахмурился Порш, быстро и умело крутя в пальцах тот самый нож. Кинн впервые задумался о том, что детей обращаться с холодным оружием мог учить именно его муж, а не Пит с Вегасом, как он полагал изначально.       — Никак, — промурлыкал от дверей Танкхун, впорхнул в пыльную камеру, как на подиум, и ослепительно улыбнулся Сэнду, сраженному наповал розово-серым костюмом мужчины, надетым на голое тощее тело. — А наш малыш не промах, экземпляр действительно хорош, — подметил Кхун, цепко осмотрев Сэнда с головы до ног.       — Здравствуйте, кхун...       — Танкхун. Самый старший дядя Винтера. Он еще и вежливый, мне нравится! — Танкхун отобрал у Порша нож и в несколько выверенных движений располосовал веревку на запястьях Сэнда. — Тебе повезло, что Саммер сейчас в отъезде. Если бы она была здесь, ты остался бы без яиц еще в первые пять минут в клетке и поверь, даже наше общее заступничество тебе бы не помогло.       Сэнд гулко сглотнул, а Танкхун задорно рассмеялся, будто рассказал очень смешную шутку, и потрепал парня по щеке длинными паучьими пальцами с аккуратным маникюром. Ну точь-в-точь добрый и заботливый дядюшка, переживающий за дорогого, но крупно облажавшегося племянника.       — Пошли к медикам, мальчик.       У Сэнда в медицинском крыле быстро взяли все необходимые анализы, настойчиво отогнав от парня возмущенных, растерянных, смятенных и взволнованных Тирапаньякулов. Медики также оказали Сэнду первую помощь, несмотря на непрерывное ворчание Порша, что и так сойдет и не сильно парня и побили.       — Синяки и ссадины обработаны, бровь мы ему зашили. Серьезных внутренних повреждений нет, ребра пока лучше не беспокоить.       — Обезбол ему не давайте только, — приказал Кинн, и сам опасающийся подходить к врачам лишний раз после нескольких прошлых эксцессов с детьми и Поршем, когда тех от гриппа и лихорадки лечили практически против их воли.       Врачи неприязненно поморщились на приказ, но все же выполнили и уточнили, что для выяснения результатов анализов понадобится примерно полтора часа. Чтобы скоротать время, мужчины вышли в коридор больничного крыла и расселись на мягких диванчиках. Не успели они приступить к допросу Сэнда, плохо замаскированному под светскую беседу, как в коридор влетел запыхавшийся Винтер. Заметив Сэнда, он бросился к нему, опустился на колени перед креслом и начал ощупывать парня со всех сторон, бормоча себе под нос развесистые ругательства.       — Кроха, ты в порядке? Ты же ничего себе не сделал? — Сэнд совершенно не слушал тихих причитаний Винтера. Он тоже быстро, но очень аккуратно ощупывал самого парня. Запястья, пальцы, плечи, ребра, живот, спина, бедра, ягодицы. На последнем пункте Порш дернулся надавать Сэнду по рукам, но Винтер справился быстрее.       — Ты вообще ебнулся меня при родителях лапать?!       — Кроха, прости! Прости меня… — Сэнд, убедившись, что с Винтером внешне все в порядке, прижал его к груди, не обращая внимания на свои синяки и легкое сопротивление младшего.       — Нельзя тебе так, придурок! — Винтер отвесил ему легкий подзатыльник, для чего без шуток встал на носочки кед, и плюхнулся на диванчик, таща за собой. — Стой. Стой, ты же не... — Винтер затравленно оглянулся на семью и по особо добрым и мягким взглядам старших понял, что все уже в курсе его маленькой детской тайны. — Вот кто твой ебучий язык просил болтать, а? Лучше бы ляпнул, что я обездвиживание люблю! Блять...       — Вот об этом я точно не хочу ничего знать, — Порш поморщился и присел рядом с Винтером на колени, показательно медленно и осторожно беря его ладони в свои. — Котенок, это правда? Ты себе вредил?       — Да, пап. Было.       — С той семьей? — в голосе Порша воедино слились огорчение из-за тяжелого прошлого сына и бешеная надежда на положительный ответ. Быстро разбившаяся об отведенные в сторону глаза сына и тихий, ломкий голос:       — Нет. Здесь тоже.       Порш отшатнулся так резко, будто его ударили плетью. Кинн и сам почувствовал болезненное покалывание в районе сердца. Танкхун и Вегас нахмурились, а Бен так и вовсе метнулся к младшему брату, опустился на колени рядом с разбитым, огорченным Поршем и заглянул в глаза Винтера снизу вверх:       — Когда, котенок?..       — Когда впустил в дом младшего Чона. И когда вы в больницу попадали с огнестрелом или ножевыми. И когда дядя Пит в коме был тоже.       — Как?.. Как ты вредил себе, котенок? — глаза Порша стремительно заволокло туманной дымкой слез.       — Нет, папа, не надо! Не плачь, пожалуйста, — Винтер испуганно потянулся к Поршу и нежными, трепетными движениями стер покатившиеся крупные капли. Он и сам был на грани слез — тот самый ребенок, что практически никогда не плакал, даже в детстве. Взволнованный Сэнд попытался уступить свое место Поршу, и Винтер рявкнул на него, едва повернув голову: — Сиди на жопе ровно!       — Но, кроха!..       — Сиди. На месте, —приказал парень стальным тоном и тут же, повернувшись к Поршу и на ходу смягчившись, добавил: — Папа, я не хотел, чтобы ты или отец расстраивались. Поэтому не говорил вам. Ну, пожалуйста, не плачь. Ты ни в чем не виноват. Все уже давно прошло, честно.       — Как ты это делал? — с тяжелым сердцем вступил в разговор Кинн, тоже подходя к сыну и присаживаясь на плоскую ручку диванчика, отчасти нависая над Винтером.       — По-разному. Те люди... иногда били меня полотенцем или ремнем, когда я огрызался или отказывался подчиняться. Я бился о перила лестниц, чтобы синяки изменили форму и цвет. Если мне давали пощечины, я сгрызал губы. А здесь … Короче, то падение с лестницы случайностью не было. И в спортзале я был неаккуратен специально.       Порша затрясло в руках ребенка, как при сильнейшем ознобе. Танкхун опрометью бросился к медикам за успокоительным, пока Сэнд и Винтер с двух сторон пытались успокоить мужчину.       — Неужели я сделал для тебя так мало, что ты не решился рассказать о таком? Почему, малыш?.. Почему ты не сказал? Мы бы помогли... Мы твои отцы, мы же хотим тебя защитить. Почему ты ничего нам не сказал?       — Ты все сделал правильно, — жестко, властно произнес Винтер, поймал отца за подбородок излюбленным жестом Вегаса и заставил его посмотреть себе в глаза. — Вы с отцом — самые лучшие родители, которых мы с Саммер и хиа’ могли получить. И я не говорил, потому что знал: ты меня не поймешь.       — Пойму, малыш. Я тоже причинял себе вред, когда был моложе.       Вот теперь Кинну стало по-настоящему плохо.       — Порш?.. — осторожно позвал он, опасаясь, но в то же время желая услышать правду. Что это было до него. Что он не стал причиной физической боли своего мужа. Что это не его вина. Вот только когда Порш повернул в сторону Кинна голову, тот по уставшему, потухшему и виноватому взгляду догадался, что как раз его.       Скупо и горько усмехнувшись, так что в уголках красиво очерченных губ проступили складки, Порш продолжил исповедь, обращаясь напрямую к сыну:       — Мы нахуевертили всякого с твоим отцом по молодости. Дурные были. Борзые. Гордые. Разговаривать нормально еще не умели, — Порш прервался ненадолго и стер слезы, чтобы не мешали говорить и разглядывать лица мужа и сына с близкого расстояния. — Кинн был слишком зависим от мнения Корна, а я не был уверен в его чувствах, вот и срались через раз. С определенными последствиями.       — Как ты это делал, папа?       — Зажигалка. В основном губы, иногда бедра, чтобы не было видно. И я тоже не был аккуратен на тренировках, пропускал удары, особенно если дрался с Армом, Полом или Питом. С теми, кому доверяю.       Мир Кинна с головокружительной скоростью вертелся вокруг своей оси, пока мужчина пытался осознать сколько на самом деле дерьма вылил в свое время на голову горячо любимого мужа. У них у всех были скелеты в шкафах, и не Кинну открывать рот по поводу длительного замалчивания, когда сам он скрывал вазэктомию от родных годами, но те слова, что вылетали сейчас изо рта Порша, ранили намного больнее, чем ножи и пули. Кинн отдал бы все, чтобы отмотать время назад и не быть таким мудаком в отношении возлюбленного, не причинять столько боли тому, кто всегда дарил ему только заботу, преданность и тепло. Увы, путешествия во времени еще не изобрели, и Кинну только и оставалось, что выжать из пережатой глотки сиплое, едва слышное и больное:       — Порш...       — Не смей себя ненавидеть! Это было в прошлом, Кинн, — взгляд и тон Порша изменились, стали волевыми и жесткими. Уже не просьба — приказ, но как Кинн мог ему подчиниться, если в груди с каждой минутой болело все сильнее?       — Вот именно, папа. Это было в прошлом. Я уже года четыре так не делал. Я в порядке, — Винтер повернулся к Сэнду и отчеканил, глядя прямо в глаза: — И если ты думал, что я из-за тебя тут страдать буду, то ты сильно, блять, ошибаешься. ЧСВ нигде не жмет, уебок лживый?       — Прости, кроха, я виноват, — Сэнд низко опустил голову, признавая вину сразу за все.       Винтер тряхнул головой, как породистый кот, и с независимым видом отвернулся от парня, показывая, что ему плевать на возможные оправдания. Вот только страх в глазах, когда он увидел избитого Сэнда, был настоящим и живым, и Кинн уже начал про себя отстраненно прикидывать, как помирить детей, если Сэнд действительно окажется не виноват в ситуации с предполагаемой изменой. Винтер мог упрямиться до последнего —сказывалась горячая кровь Киттисаватов — но Кинн-то знал лучше многих, что его ребенок такой же преданный близким, как Порш, и впоследствии будет сильно жалеть, если упустит Сэнда.       Порша общими усилиями утешили, напоили растворенным в воде успокоительным и приткнули к плечу Кинна на диванчике напротив детей. Кинн накрыл изящные ладони мужа своими, поминутно поднося к губам, чтобы поцеловать то обручальное кольцо, то костяшки, то кончики пальцев. Вина грызла его изнутри, подтачивала уверенность в их браке и чувствах, вынуждала прокручивать на повторе сцены далекого прошлого, раз за разом отыскивая моменты, где еще он мог проколоться и не заметить, как в двух шагах от него страдает любимый человек.       — Прости меня, кот, — подал голос Порш после долгой, вдумчивой паузы, наполненной воспоминаниями, нервами и все еще сильной и ядовитой внутренней болью. Он робко, будто сомневаясь, можно ли ему так делать, сжал ладонь Кинна, пытаясь улыбаться и выглядеть бодрым и активным, как обычно. Это прокатило бы с любым другим человеком в семье, кроме, пожалуй, Че, Саммер, Луны, Танкхуна и Тэ, отличающихся высоким уровнем эмпатии, но Кинн все же знал каждое мимическое движение своего мужа, и чувствовал, как изнутри Порша разрывает буря эмоций.       — Это ты прости меня, Порш, — Кинн медленно выдохнул, силой заставляя себя успокоиться, ведь мужу он сейчас был нужен серьезным, собранным и ответственным. Кинн прижал его к своему боку, полной грудью вдохнув знакомый, родный и самый необходимый запах парфюма и кожи. — Я столько раз тебя подводил, малыш.       — Это давно уже в прошлом, глупый. Ты исправился, ты самый лучший муж и папа. Я тебя люблю, Кинн.       — Я тебя люблю, Порш, — эхом повторил Кинн, оставляя на влажном карамельном виске мягкий долгий поцелуй.       Они прождали еще около часа, думая каждый о своем, но рук так и не расцепили, цепляясь, как за якорь во время шторма. Винтер все же попросил врачей дать Сэнду обезболивающее, и они о чем-то долго шептались с Тэ и Танкхуном, пока Сэнд по очереди знакомился с подъехавшими чуть позже Макао, Таймом, Дайкунем, Чаном, Нампын, Пакином, Венисом и Питом. С последним он быстро зацепился языками, и по-прежнему улыбчивый и дружелюбный Пит что-то ему тихо поведал под одинаково ревнивыми и собственническими взглядами Вегаса, Вениса и Винтера.       — Результаты готовы, — из кабинета вышел относительно молодой специалист, заменивший ушедшего на заслуженную пенсию ведущего лечащего врача Тирапаньякулов. Семья столпилась вокруг, негромко перешептываясь и гомоня. Невысокий мужчина с опрятной бородкой и умными глазами ободряюще улыбнулся Сэнду: — Юноша не врет. Его действительно пару дней назад напоили целым коктейлем из транквилизаторов. Чудо, что это не вызвало сильных побочных эффектов вроде дезориентации, бессонницы или непроходящей головной боли. Я бы порекомендовал капельницу, если хотите, устрою прямо сейчас.       Винтер растерянно обернулся к Сэнду. Тот пожал плечами и растянул разбитые губы в смущенной улыбке.       — Все равно прости, кроха. Я не должен был Джею подставляться и твоим трепать о прошлом. Прости.       Винтер бросил короткий нечитаемый взгляд почему-то на Чана и рванул на хорошей скорости по коридору, стремясь поскорее попасть на крышу, где часто прятался во время сложных ситуаций.       — Он на крыше, не стой столбом, — Танкхун подтолкнул в спину растерянного Сэнда, указывая пальцем наверх для скорейшего восприятия.       — М-мне правда можно? — уточнил парень, переводя беспомощный и ранимый взгляд с Танкхуна, на Кинна и Порша.       Все трое кивнули, разрешая, и Сэнд сорвался к лифтам, стараясь двигаться с максимальной для своих травм скоростью.       — А капельница как же? — растерянно переспросил врач, ставший свидетелем странной гонки молодых людей.       — Он скоро появится у вас, док. Дайте им время все уладить. Дело молодое, чувства так и кипят, — широко улыбнулся Кхун и раскрыл объятия, куда и шагнул его супруг, задержавшийся на пункте охраны.

***

      Обратно дети спустились только через час, причем Сэнд нес притихшего Винтера на руках и ощущения, что ему тяжело или неудобно, не создавалось вообще. С виду изящный и хрупкий, как драгоценная статуэтка, внутри Винтер оставался колючим неуступчивым ежом, но в руках Сэнда расслаблялся и превращался в пушистого котенка, за что Кинн своему будущему зятю был весьма благодарен.       Заметив в гостиной рассевшихся кто где мужчин, Сэнд покраснел и растерялся, не зная, что делать со своей капризной ношей. Винтер легко разрешил противоречия, ненадолго оторвав голову от плеча и указав на дальнее и пока еще свободное кресло. Сэнд послушно направился туда и аккуратно опустил закутанного в его спортивную куртку Винтера на тихо скрипнувшее мягкое сидение. Сам, оглянувшись, уселся прямо на пол у его ног, невольно скопировав любимую позу Вегаса и Пита, в которой супруги расположились и сейчас, но на собрате монструозного изыска мебельной индустрии.       — Все-таки дети перенимают от нас слишком много, — притворно пожаловался Кинну Танкхун, со всем удобством откинулся на плечо мужа и получил за это ленивый поцелуй в щеку. Официальное усыновление Пака пошло им на пользу, скрепив брак еще сильнее. Чай с годами только приумножил влияние и природную харизму. На его фоне Кхун казался совсем воздушным и невесомым, хотя умел бить и словами, и оружием не хуже супруга.       — Вот именно, блять! — прошипел Порш, прожигая нежащихся друг с другом Вегаса и Пита недовольным, тяжелым взглядом. — Вы, два старых развратника, чему детей научили, а? Я даже порог дома переступить не успел, а Венис с Беном в саду в чем мать родила! И прислуга вся опять по углам ныкается! Чье это тлетворное влияние, позволь спросить?!       Бену хватило такта покраснеть, а Венис, наоборот, высоко вскинул подбородок и перешел в атаку, защищая своего парня:       — А кто в папином гараже разврат устроил пару лет назад? Задница дяди Кинна немного не то зрелище, которым я хотел бы любоваться! Вам обоим уже давно за сорок, а ведете себя как...       — Как влюбленные люди? — перебил племянника Ким, наглаживая волосы улегшегося к нему на колени Порче. Оба порядком устали после выпуска последнего совместного альбома, а теперь заслуженно отдыхали и искали вдохновения на новое, не отлипая друг от друга, как склеившиеся в кастрюле пельмешки. Они пока не особо афишировали, но один из треков был написан с непосредственным участием Тхи, чем Порче страшно гордился и в кругу семьи не уставал подчеркивать, какой способный и хороший ученик ему достался.       — А ты вообще молчи! Нужно, отключать, блять, телефон во время секса, я такое тогда услышал... — переключился на Кима Венис, во все стороны полыхая недовольством, как небольшой костерок.       — Правда, он музыкально стонет? — с широченной улыбкой буйнопомешанного спросил Ким, не ведясь на мелкую уловку племянника.       — Да ну вас вообще.       На левом запястье парня три крупные зеленые бусины отразили солнечный свет из тщательно намытого горничными окна. За эти три года Венис немного набрал в весе, накачал рельефы, научился пользоваться легкой косметикой и нашел свой стиль в одежде при помощи Дайкуня и Тэ, но несколько его главных черт остались неизменными. Любовь к разноцветным фенечкам и изящным кольцам, что даже в обычные дни украшали его артистичные и тонкие руки. Явное предпочтение одежде ручной работы, будь то вязаный жакет Чансуды или пошитые по его собственной модели карго. Браслет с маячком внутри по-прежнему украшал руку и никогда ее не покидал — символ неразрывных, прошедших испытанием временем чувств, и легкая утеха для паранойи Бена и Вегаса. Хотя любовь к Бену неизменной не осталась: она расширилась, разрослась, упрочила позиции, потому что теперь Венис мог заявить на партнера свои права не только перед семьей, но и перед всем миром. Он вволю метил молчаливо сносящего все выкрутасы Бена парными украшениями, своим парфюмом, засосами и укусами. Бен нисколько не возражал, а иногда и сам просил, чтобы Венис в их спальне, больше похожей на отдельную квартиру-студию, носил только его рубашки и белье. Кинн, заглядывая к детям в гости по делам или просто так, не раз и не два напарывался на племянника, смущенно натягивающего слишком длинную и свободную для него рубашку пониже на бедра, чтобы скрыть от гостя следы пальцев и засосы, разбросанные тут и там по светлой коже.       — Вот так и воспитывай детей, — меланхолично уронил в пространство Пит, вполглаза наблюдая, как Макао и Тэ на ковре самозабвенно тискают спокойного, как удав, Люци.       — Еще не устал от нашей семейки? — Кинн приблизился к старшим детям и присел рядом с Сэндом, опираясь спиной на ногу сына. Сэнд попытался было вскочить или отодвинуться, уступая место, но Тирапаньякулы удержали, кто за руку, кто за плечо, и Кинн продолжил: — После капельницы у врача все подробно про своего бывшего расскажешь нашему технарю.       — Да, кхун Кинн.       — Кхун пхо, — с нескрываемым наслаждением исправил Кинн, наконец дождавшись своего звездного часа.       — Папа?.. — Винтер, все это время рассеянно поглаживающий плечо Сэнда, замер, во все глаза уставившись на мужчину. Сэнд и сам притих, только пальцы на ручке кресла намертво сжались, выдавая волнение и тревогу.       — Простите., кхун Кинн. Я не уверен, что достоин такой чести. Кроха... Винтер прав, я должен... после такого я должен получить испытательный срок или что-то вроде того. Я не думаю, что смогу...       — Нонг’Сэнд, я хорошо знаю своего младшего сына, — снисходительно улыбнулся Кинн, наслаждаясь редким моментом растерянности обоих парней. — И очень его люблю, а потому желаю самого лучшего. Мои люди еще в день нашего знакомства накопали на тебя все, что можно и нельзя, уж прости, но с нашей работой по-другому никак. И я более чем доволен тем, что увидел и услышал от тебя сегодня в клетке.       — Но я подвел кроху.       — Извлеки из этого урок и иди дальше, — тоном намного жестче и грубее предыдущего приказал Кинн и оглянулся на Порша, ведущего неторопливую беседу с Кимом и Че. — По молодости и дурости я обижал мужа чаще, чем занимался с ним любовью, а потом бесился, не зная, как это исправить. Не бери с нас хуевый пример.       — Вы очень... гармоничная пара, — заверил Сэнд после паузы, ласково пожимая и поглаживая подрагивающие от волнения пальцы Винтера.       — Поверь, это опыт и годы притирок, компромиссов и мелких ссор. В дни нашей молодости тут чуть ли не стены горели от разборок и скандалов, — Кинн говорил с Сэндом, но, как завороженный, смотрел только на супруга, оставшегося для него самым желанным, красивым и необходимым, как воздух, даже после стольких прожитых бок о бок лет.       — Принимать меня обратно или нет — решать в любом случае только крохе, — встряхнувшись всем телом, точно вылезший из воды пес, ответил Сэнд и галантно поднес к губам ладонь Винтера.       — Видишь, пап, я же говорил. Он копия дедушки Сома и дедушки Чана, — обессиленно, бледно улыбнулся Кинну Винтер и всем телом потянулся к Сэнду, ища у него тепла.       — Ну чего ты, кроха? Где болит?       — Ты у меня болишь, — фыркнул Винтер, сполз вместе с пледом на пол и скрутился в компактный клубок на руках у Сэнда. — Придурок, блин.       — Ну прости, Вин. Прости, я дурак, — Винтеру достался нежный поцелуй в затылок, на что тот ответил довольным, типично кошачьим урчанием, как делал всегда, когда чувствовал себя в безопасности. Ткнулся носом Сэнду за ухо, совсем рядом с парой серебряных круглых сережек. Потерся щекой о щеку, без слов демонстрируя семье, что больше не злится на избранника. Когда Сэнд, покраснев, ответил на нежность Винтера такими же нежностями, Кинн окончательно убедился, что не ошибся в прогнозах, и по-отечески ласково потрепал жестковатые высветленные пряди парня.       — Береги его, ребенок.       — А мне ты такого не говорил, дядя, — к ним приблизились Венис и Бен, держась за руки. После их воссоединения как полноценной пары в пределах особняков главной и побочной семьи они все время так поступали, не отлипая ни на миг. Венис все еще боялся потерять Бена из-за какой-то оплошности в обороне, и не зря — Бен занял полноправное место наследника клана, к его фигуре и в прессе, и среди криминальной сферы столицы всегда проявлялось повышенное внимание.       — Тебе напомнить, как ты в одиннадцать пробрался мимо вооруженных до зубов головорезов, чтобы Бена вытащить? Или как в четырнадцать выстрелил похитителям в спины, пока они пытались избить Бена?       — Нехуй было его трогать! — оскорбился Венис, и не думая отступать.       — Вот именно, ты за него даже мне глотку перегрызешь, так какой резон об этом лишний раз напоминать?       — Вы очень странные, — честно заявил Сэнд, на секунду ошеломив всех присутствующих. — Я думал, родители Винтера будут злы на меня, за что, что с ним встречается парень, а не девушка. Но тут так много однополых пар, и вы так хорошо друг с другом общаетесь. Простите мою наглость, но, если ты и сам имеешь отношение к ЛГБТ, то обычно легко можешь различить, кто топ, а кто боттом, а у вас… Я все равно ясно вижу позиции, но при этом вы как будто меняетесь ими вне постели.       — Это все дедушки виноваты и их порочное воспитание, — рассмеялся Винтер под непонимающими взглядами притихших и прислушавшихся к разговору родственников. — Приучили активов быть покорными.       — Я тебе сейчас уши надеру, поганец мелкий! — рявкнул с дивана Ким, но как-то несерьезно, вполсилы, даже не думая вставать и воплощать угрозу. Во-первых, ему было сильно лень шевелиться, во-вторых, он не хотел беспокоить пригревшегося на его коленях Порче, чей здоровый сон всегда охранял похлеще Цербера, иногда даже детей от спальни отгоняя, лишь бы его драгоценный муж подольше подремал и восстановил силы.       Кинн задумался о словах Сэнда и неожиданно для себя осознал, что тот во всем прав. Он сам был готов на что угодно ради Порша и всегда его потребности ставил чуть выше своих. И хотя они изредка менялись позициями в постели, а теперь все чаще удовлетворяли друг друга руками или орально, лидирующую позицию в постели все равно занимал Кинн, а в обычной жизни — Порш. Безусловный актив Чай буквально носил Кхуна на руках, помогал ему проходить профилактическое лечение, поддерживал после приемов у психотерапевта и выполнял любой каприз в пределах разумного, ни разу не выказав раздражения, гнева или злости. Вегас, считающийся признанным знатоком садо-мазо, вне постели сдувал с мужа пылинки, особенно после появления Люцерна и того случая с комой Понгсакорна. Ким с самого начала отношений был готов умереть ради Че, а теперь, заслужив его доверие во второй и третий разы, периодически наступал своей гордости и собственничеству на горло и приходил мириться первым, принося цветы, подарки, новые гитары в коллекцию или струны к ним. Макао до сих пор относился к Тэ с невероятной нежностью и трепетом, участие в их интимной и не только жизни еще одной пары данного факта ничуть не изменило. Тайм смотрел на Дайкуня, как на небожителя, и старался поддерживать любое его начинание, от фотографии до спонтанно выбранных курсов визажиста. Пакин исправно терпел все заскоки Графа, начиная появлением новой собаки и резкой сменой хобби и заканчивая усыновлением сразу двоих не самых простых в общении детдомовских детей. Бен любил Вениса больше жизни, в их паре руководил младший, Бен же служил скорее стопором и отсеивателем совсем уж бредовых идей. И даже в паре бывших телохранителей, ярых универсалов, Пол намного чаще Арма поддавался и уступал, хоть и не в ущерб себе. А пошло все это действительно от Чана и Сомсака, всегда ведущих себя воистину по-джентльменски по отношению к Нампын, Чани, девочкам и более слабым существам в принципе.       — Они будут долго смеяться, когда узнают, — прохрипел Кинн под такой же расслабленный смех родни, тайком порадовавшись, что Чан увел Нампын в их комнату отдыхать, и языкатая женщина не услышала рассуждений Сэнда.       — Я тебе больше скажу, dude, all our friend are the same, — пожал плечами Вегас, и Кинн поневоле вспомнил уверенного в себе Форта, не стесняющегося при всех поддаться Сайфе, несмотря на шестнадцать лет разницы в возрасте и опыте, и даже хороших друзей Макао и Тэ — Прапая со Скаем, и Пхайю с Рэйном, где активы были готовы постелить небо под ноги своих половинок по первому же требованию.       — А почему ты так относишься к Винтеру? — вмешался в разговор Тэ, щекоча хихикающего Люцерна под ребрами.       — Это же кроха, как я могу иначе? — Сэнд бросил на парня оценивающий взгляд на всякий случай, пытаясь предсказать реакцию, и получил невесомый успокаивающий поцелуй в уголок губ.       — Вот и мы не можем, — поддержал мужа Макао. Его взгляд скользнул по Тайму и Дайкуню и те, будто уловив скрытый сигнал, непонятный для остальных, тоже слезли к ним на пол. Дайкунь прижался к Тэ боком, а Тайм устроился между Макао и своим супругом и взял на руки Люцерна, позволяя пальчикам ребенка перебирать пуговки на черной свободной рубашке.       На глазах ошарашенного Сэнда Тэ притянул Дайкуня к себе и поцеловал в губы, выражая чувства, но не углубляя ласку, так как совсем рядом все еще находился любопытно поблескивающий глазками Люци. Тайм и Макао на этот жест даже не дернулись, лишь переглянулись и хмыкнули, на пару секунд став до безумия похожими друг на друга.       — А как?.. Как же так? — Сэнд повернулся к Кинну, смешно приоткрывая рот и хлопая глазами, в которых плескалось полнейшее непонимание и даже страх.       — А вот так, — Винтер едва сдерживал гомерический хохот. — Они вчетвером вместе и очень любят друг друга. Пи’Макао, может, ты тоже пи’Тайма засосешь?       — Я-то могу, а что мне за это потом будет? — лукаво прищурился Макао, не торопясь действовать, вот только вездесущая Луна, устроившаяся над спящим Порче на ручке дивана, мило улыбнувшись, перевела взгляд с одного мужчины на другого и пропела:       — То, что было в беседке в прошлую среду, например.       Макао в кои-то веки смутился и покраснел. Тайм, что удивительно, тоже, и они молча и без возражений потянулись друг к другу, встречаясь на середине пути над своими партнерами. Люци обрадованно захлопал в ладоши и захихикал снова — он очень любил, когда взрослые проявляют ласку к своим партнерам и детям. Дайкунь привалился к плечу Тэ и поцеловал его в щеку, совершенно не стесняясь того, что творили между собой их мужья.       — Плохо стараетесь, господа. У ваших «цветов» намного горячее получается, — Вегас даже не пытался скрыть язвительности в голосе, стоило целующейся паре расцепиться.       — Это потому что ты актив, — не согласился Танкхун и потянулся вверх, чтобы из своего положения скрутившейся улитки достать до подбородка Чая и поцеловать. — Из Тэ и Лю-эра нежность, ранимость и покорность волнами хлещет, вот вас и приманивает. А для пассивов наоборот: поцелуи «садовников» кажутся более заманчивыми и горячими.       — Еще подрочите на них, ну, — закатил глаза Ким, продолжая гладить волосы Че тем особым, ласковым жестом, что появился у него после их недавней третьей крупной ссоры.       — Не, зачем? У меня Чай есть. Поверь, там есть на что дрочить, — прижмурился Танкхун и мечтательно причмокнул, вызвав у остальных понимающие усмешки, а у Чая — легкий румянец от смущения.       — У тебя язык без костей, братец, бесишь, — Ким протянул руку, чтобы помочь Луне поудобнее устроиться на широком округлом подлокотнике дивана рядом с ним, но девочка чуть качнула головой, на ходу пожала руку приемного отца и подошла к Танкхуну, что-то прошептав ему на ухо.       — Конечно, милая, садись сюда, — Кхун указал на место справа от себя, и Луна послушно уселась, сняв с волос маленький серебристый крабик, удерживающий передние пряди на затылке, чтобы не мешались под руками. Кхун взял у девочки какой-то предмет и ловко скрутил пучок из ее вновь отросших почти до пояса длинных белокурых локонов. Ким наблюдал за ними с восхищением в глазах: он привык к дочери и ее порой странным и необычным привычкам, но все еще иногда выпадал из реальности, и никто не мог понять, что он делает в такие моменты: молится, благодарит высшие силы, набрасывает черновик очередной лирики или просто любуется.       Высокая прическа только подчеркнула тонкие черты лица, большие светлые глаза и длинную шейку девочки. Луна не любила украшения, носила только широкий металлический браслет на когда-то поврежденной руке: несмотря на то, что запястьем она теперь могла двигать в полном объеме, а уродливый и длинный шрам удалось подкорректировать при помощи отца Тхи до совсем небольших размеров, девочка предпочитала по-прежнему его прятать, с чем ей активно помогала вся семья, задаривая широкими браслетами всех форм и материалов.       — Вик, Энджел, можно мы с Тхи сходим сегодня погулять в город? Там открылось одно кафе крутое, я хочу сходить туда с ним. И Элли приезжает со своим малышом, я хочу погулять и с ними.       — Возьмите охрану и вперед, — Че открыл чуть заспанные, мутные глаза, осторожно выпустил из прически подошедшей к отцам девочки длинный крученый локон у виска и осторожно сжал открытое покатое плечико, контрастно белое на фоне его смуглой, как и у Порша, кожи. — Только геолокацию на телефоне включить не забудьте оба, хорошо? И мы не против Элли тоже, но, опять же, сначала безопасность, потом все остальное. И фоток побольше наделайте.       — Да, Энджел, спасибо! — девочка по очереди поцеловала опекунов в щеки и убежала, легко перебирая ножками в балетках — иной обуви она практически не носила. А Ким так и остался пялиться в пространство пустым взглядом, и Че пришлось выводить его из ступора поцелуями. Реакция на мужа у Кима всегда была одна: прижать к себе покрепче и на ласку ответить как минимум вдвое ярче, что и произошло прямо на глазах у собравшихся.       — И вот так я с шести лет живу, — напоказ тяжело вздохнул Винтер, с любопытством косясь на Сэнда в ожидании реакции. — То они сахарные, как сиропчик, то истерят и орут, как олени в брачный период, то друг на друга запрыгивают в рандомных местах, как не скажу кто. И чем старше становлюсь, тем больше их становится, прикинь? Знаешь, сколько раз я напарывался на чужие поцелуи в этих коридорах?       — Но это же хорошо, кроха, — пожал плечом Сэнд и накрыл мускулистой и даже на вид тяжелой рукой спину Винтера. — Что может быть плохого в любви?       — Ничего, — Винтер вскинул голову и припал к губам парня так жадно, будто он был единственным источником живительной влаги посреди пустыни. Сначала Сэнд отшатнулся, но Винтер проявил настойчивость, свойственную всем Киттисаватам, и тот сдался, отвечая на глубокий и медленный, вдумчивый поцелуй.        Кинн из уважения к парням отвел взгляд и обратил внимание на Порша. Тот, в отличие от него, не сводил глаз с целующейся пары, и на лице его, как в калейдоскопе, мелькали злость, обида, разочарование, родственная любовь, сожаление, радость и тоска. Их ребенок окончательно стал взрослым, завел отношения, нашел другого мужчину, с которым ему интересно, безопасно и хорошо. Отныне Кинну и Поршу придется потесниться в сердце и мыслях Винтера, ведь теперь там появился Сэнд. В силу закрытого, циничного и сложного характера мальчика они все думали, что у них есть еще немного времени, но Винтер случайно нашел свою пару, и взрослым оставалось только смириться и присматривать издалека.       — Кинн. Пошли, — тихо позвал Порш, когда дети отстранились друг от друга со сбитым дыханием, влажными губами и шалыми глазами. Порш аккуратно встал, подошел к Сэнду и посмотрел на него снизу вверх: без сильной злости, скорее, с неприкрытым предупреждением и легкими оттенками угрозы. — Не смей его обижать. Никогда.       — Да, кхун Порш, — низко, почтительно склонил светлую голову Сэнд, чьи волосы Винтер только что порядочно растрепал своей ладонью.       Кинн встал, безмолвно следуя за напряженным, как струна, мужем. Порш пришел в их спальню, расстегнул рубашку и свалился поперек кровати животом вниз. Кинн повторил его действия, вот только свою рубашку откинул на стул, да и брюки стащил тоже, накрывая черного феникса на спине мужа грудью.       — Я люблю тебя.       — Я тебя тоже.       Это были единственные слова, которые они сказали друг другу за последующие три часа. Сначала мужчины медленно, лениво, по-домашнему целовались и обнимались в постели, потом Порш потащил Кинна в ванную, где они приняли совместный душ. Затем Порш вытолкал Кинна наружу, а сам вышел через пятнадцать минут с капельками воды на смуглой коже — единственным, что оставалось на его теле помимо обручального кольца и татуировки. Кинн призывно откинул одеяло и позволил прохладе мужа согреться о накопленное тепло. Провел ладонью от шеи до копчика, поглаживая и пока еще мягко, бережно лаская. Слишком красивым был Порш, слишком расслабленным и текучим ощущался под ладонями. Слишком давно был последний раз, когда им снесло крышу качественно и надолго.       Кинн с головой отдался ласкам, без устали вылизывая, помечая, целуя, обнимая и согревая мужа собой. Они из принципа не использовали никаких приспособлений, кроме смазки и презервативов: почему-то в этот момент вмешивать игрушки казалось неправильным, даже кощунственным. Порш отзывчиво прогибался, позволял вертеть себя в любую сторону, ставить в любую позу. Кинн и не думал пренебрегать его доверием, наоборот, каждым движением, каждым касанием старательно доказывал, что его чувства за годы брака пусть и претерпели некие изменения, но остались такими же крепкими. Мог ли он представить тогда, в тот день, когда ершистый и наглый, как уличный кот, Порш пересек порог особняка, что именно в этом человеке сосредоточится вся его жизнь? Что самоуверенный мальчишка, за первый же месяц жизни в одном с ним здании помочившийся в пруд с карпами и строивший пожар на кухне и заливший их всех водой, станет для Кинна путеводной звездой и важнейшим ориентиром на долгие годы? Мог ли подумать о том, что однажды Порш посмотрит на него долгим и тоскливым взглядом, полным тревоги и непролитых слез, и скажет, что в системе Бена не ждет ничего хорошего, и что он хочет забрать осиротевшего ребенка к себе? Мог ли помыслить, что возьмет на руки две маленькие драгоценности с такими же, как у Порша, раскосыми фениксовыми глазами? Мог ли вообразить, что его приоритеты бесповоротно сменятся на семью и их безопасность, что ради них он захочет отойти от дела всей жизни, что будет с особой жестокостью выкорчевывать на своей территории проституцию и педофилию, потому что даже на секунду представить, что на месте этих несчастных могли бы оказаться его дети, было невыносимо и жутко?       Кинн без устали нежил расслабленного, податливого и отзывчивого Порша, но даже не замечал его губ и рук, ласкающих в ответ. Его цели, устремления, приоритеты сейчас сосредоточилась в одном человеке, чье удовольствие стало для Кинна высшей наградой. И когда Порш с тихим стоном растекся по кровати, кончив в презерватив, Кинн послушно накрыл его сверху, заземляя и придавливая, несмотря на то что сам изнывал от желания.       Впрочем, ласковый и чуткий Порш никогда не пренебрегал удовольствием мужа. Стянув с Кинна испорченный презерватив, он накрыл все еще твердое достоинство перепачканной в смазке рукой и задвигал ею в идеальном темпе, наработанном за годы совместной жизни. Кинн ткнулся носом в мокрую от пота шею, где запах тела причудливо мешался с лавандовым гелем для душа. Порш часто дышал, хватая воздух открытым ртом с пересохшими сухими губами, но не сдавался, продолжал двигать рукой и пытался целовать лицо, плечи и шею Кинна.       Удовольствие накрыло с головой, секунд на десять отрезая все запахи и звуки. Кинн кулем повалился на мужа, пачкая его грудь и живот спермой, склеивая их, помечая собой еще и так. Порш выдал придушенный стон от тяжести и жара, но возражать не стал, чистой рукой поглаживая Кинна то меж лопаток, то по вспотевшей пояснице. Наконец, проморгавшись и вернув себе полагающийся зрелому человеку контроль, Кинн приподнялся на локтях и коленях, бормоча о том, что сейчас отнесет мужа в душ и помоет.       Порш подмигнул, лукаво улыбнулся, не показывая зубов, и засунул испачканные их спермой пальцы в рот, глубоко втягивая и обхватывая идеальными, на вкус Кинна, губами. Возбудиться так быстро Кинн не мог в силу возраста, но это не помешало ему резво скатиться с Порша и скрыться в ванной, хлопнув дверью. Меньше, чем через пятнадцать минут все было готово, так как Кинн не стал тратить много времени на растяжку, понадеявшись на мужа. Порш при виде него вскинул взгляд — ранимый и трогательно-обиженный, как у олененка, у которого отобрали еду — и с нотками обиды заметил, что не сделал ничего такого, за что можно его вот так просто бросать… Он осекся и пораженно охнул, когда Кинн сунул в его руки флакончик смазки и квадратик из фольги, а сам плюхнулся на кровать на живот, подмял под себя подушку и повел плечами, привыкая к температуре — в комнате было градусов на пять – семь прохладнее, чем в душе.       Подзатыльник был хоть и мягким, но все же ощутимым. Порш переместился Кинну за спину, растолкал коленом бедра и накрыл спину грудью, кружа смазанными пальцами вокруг чуть растянутого сфинктера. Кинн постарался максимально расслабиться и с удовольствием отозвался на поцелуй, в который его увлек предупредительный и чересчур заботливый муж. Пальцы Порша творили с его телом что-то странное, превращая успешного бизнесмена и мафиози в желейную конфету. Дышать становилось сложнее с каждой секундой — сзади в простату прицельно толкались длинные шершавые пальцы, а губы и рот терзали язык и губы Порша. Кинн полностью отдал контроль над своим телом другому человеку и ничуть об этом не жалел. Они очень, очень редко использовали в сексе, наручники, фиксаторы или галстуки, особенно когда снизу был Кинн. Нет нужды дополнительно удерживать того, кто и так не спешит вырываться, да и Порш до дрожи боялся триггернуть или навредить психике Кинна, пережившего в юности не самые приятные моменты по вине отца.       Кинн доверял Поршу намного больше, чем самому себе. Поэтому его желания всегда ставил выше, чем свои, и ощущал такой же сильный отклик от мужа, позволяя себе расслабиться с ним, отпустить поводья контроля и власти, передать Поршу заботу о его удовольствии и оргазме. Порш ни разу его не подвел: он оказался ответственным и нежным активом, всегда очень долго готовил и попутно ласкал, не стесняясь дрочить или даже сделать короткий глубокий минет. Мужчина всегда использовал презервативы и чуть ли не пол бутылька смазки за раз, чтобы точно знать, что не навредит, и проникновение будет комфортным и плавным. Вот и теперь сделал все, чтобы Кинн чувствовал себя обласканным и защищенным.       Они уже давненько такого не практиковали в силу отсутствия времени и игривого настроения, но в этот раз каждый размеренный и глубокий толчок бедер, каждый влажный, мягкий поцелуй, каждый стон в теплые и уже не такие сухие губы казался воплощенным в реальность сокровенным желанием. Кинн растекался медовой лужей под мужем, а тот без устали целовал и проникал поглубже, будто желал остаться внутри Кинна навсегда.       По инициативе Порша они сменили позу, и теперь Кинн с широко раздвинутыми ногами лежал на спине и любовался тем, как взмокший и возбужденный до предела муж нависает над ним сверху. Они больше не трахались, они занимались любовью, и Кинн полностью отпустил себя, растворяясь в заботе и ласке партнера. Мужчины финишировали почти одновременно — Кинн испачкал живот и бедра мужа, а тот, содрогаясь и постанывая сквозь зубы, кончил в презерватив глубоко внутри его тела.       Отдышавшись, они, не став расцепляться, провели еще по крайней мере минут пять за поцелуями и объятиями. Кинн испытывал легкую боль и дискомфорт из-за повышенной после оргазма чувствительности, но он промолчал, позволяя Поршу насытиться вдоволь их единением. Наконец Киттисават очень осторожно, придерживая презерватив у основания, вышел, чмокнул Кинна в искусанные и опухшие губы и поманил за собой в ванную. Кинн отскреб себя от пропитанной смазкой и потом простыни и поплелся за мужем. В кабинке, стоя под тугими теплыми струями душа, они снова обжимались, как подростки, впрочем, не заходя дальше обычных ласк. Быстро и криво сменили постельное и завалились на кровать цельным клубком — не понять, где чья рука, а где нога.       Порш вырубился за пару минут, верхняя позиция всегда давалась ему тяжело с точки зрения моральных усилий. А Кинн гладил по плечу развалившегося на его плече обнаженного супруга и пытался благодарить небеса за то сокровище, что ему подарили неизвестно за какие заслуги. Кинн не был хорошим человеком. Он убивал, пытал, похищал и шантажировал людей, с ранней юности торговал наркотиками и оружием, занимался контрабандой и ловко уходил от ответственности за совершенные грехи. Вряд ли такой человек заслуживал безусловной любви и звериной преданности мужа, большой крепкой семьи и верных друзей. Старые сомнения подняли голову вновь, но Порш, не открывая глаз, потянул Кинна за ближайшее к себе ухо и строго проурчал:       — Заебал, кот. Дают бери, бьют беги. Еще раз подумаешь про то, о чем думал сейчас, и я сдам тебя львенку и Венису. Поверь, эта парочка полоскать мозги умеет, как никто.       — Охотно верю, малыш. Просто…       — Я ведь тоже убивал, Кинн. Избивал, угрожал и дальше по списку. По твоей логике, я тоже не заслуживаю того, что имею? — серьезный Порш в упор посмотрел на Кинна, и под этим прямым, открытым взглядом без следа сонного тумана последнему моментально стало неуютно и холодно.       — Нет, малыш, конечно, нет. Ты — один из самых смелых, добрых и надежных людей, что я знаю. Ты заслуживаешь целого мира.       — Так и ты тоже, Кинн. Ты заботишься о детях, причем совершенно не важно, чьих. Играешь с ними, даришь подарки, помогаешь с домашкой, хотя для этого у них есть свои отцы и даже гувернеры. Ты всегда помнишь о семейных праздниках, ездишь в школу к мелким, обеспечиваешь их безопасность. Одно то, что наши дети тебя не боятся — уже огромное достижение. И ты очень хороший муж. Да, в прошлом у нас были недопонимания, конфликты и скандалы, но это нормально для любых отношений. Сейчас мы вместе. Мы женаты. Мы родители трех самостоятельных и особенных детей. Не знаю, как ты, а я просто счастлив и благодарен за это.       — Я тоже, Порш.       — Ну вот и все. Поцелуй меня еще раз и спи, в твоей умной голове иногда появляется слишком много лишних мыслей.       Кинн добродушно усмехнулся, поцеловал макушку уютно привалившегося к нему мужа и закрыл глаза, подчиняясь властным, настойчивым нотам, прозвучавшим в голосе Порша. Неуверенность в себе, страх потери близких и прочие негативные эмоции отступили, как отлив, оставляя после себя лишь легкую горечь на кончике языка.       Кинн вряд ли заслуживал ту жизнь, которой жил, но и отказываться от нее не собирался. Поэтому прикрыл глаза, вслушиваясь в тихое сопение задремавшего на нем Порша, и пообещал себе, что сделает все возможное, чтобы сохранить свою семью и дальше, сколько бы времени ему не отвели небеса.