Львенок

      На заднем дворе царила семейная идиллия, особенно редкая для Тирапаньякулов, вечно куда-то влипающих и суетящихся. Порш, Бен, Джун и ненадолго вылезший из затворничества Дайкунь нарезали овощи для салатов и на гриль. Вегас и Макао суетились у двух больших мангалов, установленных прямо на газоне. Пит и Венис с одинаковой грацией порхали к дому и обратно, расставляя на длинном прямоугольном столе тарелки, стаканы и приборы. Саммер, Саймон и Деймон остались в комнате близнецов, оказывать девочке психологическую поддержку, устроив марафон любимых фильмов. Тайм разбирался с бизнесом в городе, но обещал приехать позже, теперь он был частым гостем в доме побочной семьи, а иногда и вовсе оставался ночевать в комнате Дайкуня.       Крит и Чоко вместе наглаживали Карла. Енот отказался покидать своего маленького друга, очень грустил и тревожился без него, и смотрители передвижного контактного зоопарка смирились с ситуацией — Карл остался в доме Тирапаньякулов как еще один необычный питомец. С котами они друг друга взаимно уважали и сторонились, в чем была немаленькая заслуга дрессуры Чоко; Гарда енот обожал и, когда тот приезжал с близнецами, охотно с ним играл. Счастливый Чоко сначала таскал енота по дому просто на руках, а потом и в специальном детском слинге на спине. Венис, увидев кузена с пестрой тканевой штукой, стащенной из закромов Пита, сначала долго смеялся, а потом нежно погладил ребенка и зверька по головам и уточнил:       — Ты чудо, Чоко, никогда не меняйся, ладно?       Возле стола в инвалидном кресле сидел Сакда и держал на коленях Люци. Мальчик при этом совершенно спокойно общался с малознакомым мужчиной — видимо, кто-то из старших пояснил, что от Сакды не стоит ждать подвоха. Они о чем-то по-дружески болтали и вместе передвигали деревянные округлые костяшки в детской головоломке.       — А ты, я смотрю, времени зря не теряешь. Сначала сына у меня отжал, теперь на племянника переключился. Не охренел ли ты часом? — хмыкнул Кинн, плюхнувшись на стул по левую руку от Сакды.       — Не ругайся при ребенке, — отозвался мужчина и позволил Кинну забрать мальчика вместе с игрушкой. Люци сразу прижался щечкой к груди дяди, промурлыкал что-то довольное и расплылся в особенно милой из-за пары недостающих молочных зубиков улыбке.       — Его отец Вегас, дядя — Пакин. Он слово «fuck» выучил раньше, чем «здравствуйте».       — Резонно, — Сакда поднял раскрытые ладони вверх и засмотрелся, как о ноги Кинна со вкусом обтерся откормленный мейн-кун. Кинн опустил одну руку, погладил кота по голове, почесал меж больших чутких ушей с милейшими кисточками и указал Блэку на Сакду, полушутливо говоря:       — Смотри, у меня малой, а у него свободные колени. Иди к этому фрику лучше.       Умненький кот еще раз обтерся о штанину Кинна, оставляя на ней длинную шерсть, и легко запрыгнул на предложенное место. Потоптался лапами, пытаясь с комфортом устроиться на костлявом мужчине. Пощекотал ему лицо усами, тычась и нюхая губы, перебрал мощными лапами по бедрам и улегся, свернувшись в большой меховой клубок.       — Охренеть. Никогда этих котов так близко не видел. Он мурчит, как трактор, у меня кресло, кажется, вибрирует, — голос много повидавшего бывшего работника органов правопорядка звучал с теми же интонациями, что у малолетней фанатки при виде кумира, а Кинн, имея очень красивого и талантливого младшего брата, на таких в свое время насмотрелся сполна, еще со школьных времен.       — Это еще что. Мачеха Форта содержала каракала. Сейчас Рекс живет с сестрой Форта, Салли, и вот там да, реальная мощь. А Грей и Блэк у нас просто плюшевые подушечки.       — Мне такого не понять, — округлил глаза Сакда, размеренно поглаживая кота по крупной голове и лоснящейся от специальных уходовых средств и элитного корма спине.       — У всех свои приколы. Луна, вон, милое нежное создание, без ума от птицееда. У него даже комната своя есть, прикинь, чтобы с Че не пересекался лишний раз.       — И вы не боитесь пускать детей к таким опасным животным? Ладно еще кот, но птицеед и енот явно же дикие.       — Поначалу боялись. А потом как-то попривыкли и забили. Чоко кого угодно построит, только время дай, а Луна… просто Луна, — как мог объяснил Кинн их семейные отношения, со стороны наверняка кажущиеся нелогичными, странными и даже пугающими.       — Кстати, по поводу зоопарка. Кинн, с прискорбием сообщаю, что игуана Тоби больше не может оставаться в зоопарке из-за старости и плохого самочувствия, — провозгласил Танкхун, устроившись напротив брата за столом и сразу же потянув с доски Бена кусок болгарского перца. Парень на это лишь хмыкнул и вручил тому половинку, заботливо очищенную от семечек.       — Хорошо, я скажу ребятам установить террариум в твоей неоновой, — проговорил Кинн со смирением, выработавшимся за годы жизни с Кхуном под одной крышей.       — Супер, спасибо.       Хлопнула дверь, ведущая из дома на задний двор, и мимо них прошли два настоящих зомби — побольше и поменьше. Из-за семьи Танака и возни с прошлым Дайкуня Ким стал намного чаще пропадать на мафиозных заданиях, поэтому шлифовка нового альбома, возня с плановыми концертами и общение с фанатами почти полностью легли на плечи Че. Вот и сейчас молодой мужчина в несвежей мятой футболке добрел до стола, пробормотал что-то приветственное себе под нос, сложил руки полочкой на столешнице и моментально провалился в сон. Тхи, не менее вымотанный обучением у Че, приближающимся межшкольным баскетбольным матчем и парой навязанных отцом репетиторов, сделал очень вялый вай в сторону старших, притащил из дома настольный вентилятор, пристроил поближе к Че и завалился к нему под бок, устраиваясь головой на своей любимой матерчатой сумке. Мальчик не просто впахивал в секции и дома, он еще и умудрялся выделять время на то, чтобы помочь старшим с продвижением альбома, и частенько зависал в студии вместе с Порче.       Дверь хлопнула повторно, и на свет вылез еще более потрепанный Ким, в темной простой одежде, на которой не было видно крови или пыли, и со впечатляющими мешками под глазами. Ни следа айдольской идеальной внешности — перед мужчинами предстал тридцатичетырехлетний смертельно усталый мужчина, что спал последний раз, по самым смелым предположениям, дня три назад. Заметив мужа и ребенка, Ким дернул уголками бледных тонких губ, что в его исполнении означало нежную, приязненную улыбку, и попытался поднять Че.       Исходя из его состояния, Киму и самому требовалась поддержка, хотя бы чтобы ровно стоять. На помощь, переглянувшись, пришли Бен, Вегас и Пит. Старший сын Кинна осторожно, чтобы не разбудить, поднял на руки крепко спящего дядю. Вегас не менее осторожно подхватил Тхи. Тот приоткрыл сонные глаза и пробормотал, что он тяжелый, не надо его никуда носить и он может идти сам. Вегас весело хмыкнул и что-то прошептал — Тхи сразу расслабился и обнял его за шею одной рукой, позволяя отнести себя к дому. Кима же перехватил за талию Пит, перекинул руку через плечо и повел туда же, по пути рассказывая мужчине, чем они тут заняты, чтобы не отрубился раньше времени.       Кинн проводил их встревоженным взглядом — требовалось срочно что-то придумать и снять часть нагрузки с Кима. Он все равно нашел бы себе занятие — не в офисе Тирапаньякулов, так в собственной студии, но возиться с фанатами все же было менее энергозатратно, чем мотаться по городу в самую жару, когда асфальт плавился и воздух становился густым, как патока. Навыки Кима в аналитике и критической оценке ситуации здорово их выручали, но это очень его изматывало, больше морально, чем физически, отбрасывая на годы назад, когда Корн еще был жив и активно портил жизнь им всем.        Кхун, как наиболее свободная от детей и животных личность, с недовольным вздохом встал на место Бена, продолжив строгать овощи. Люци наблюдал за ним, завороженный быстрыми уверенными движениями, даже отодвинул любимую головоломку подальше. Кинн вспомнил, как ловко Пит управлялся с ножами, кухонными и не только, и мягко улыбнулся — увлеченность отца сполна передалась сыну.       — Игрушки Тэ вам с Поршем помогли? — задал светский вопрос Танкхун, чтобы скоротать время за работой. — Или ты по-прежнему видишь только его задницу?       — Да чего вы все прицепились-то? — возмутился Кинн искренне и сунул ребенку в руки маленький кусочек перца, стащенный у брата с разделочной доски. — Между прочим, я его целиком и полностью люблю.       — Но задницу все же чуть-чуть больше. Да, помогли, — Порш перегнулся через плечо Кинна, забирая Люци. Наклонился к мужчине вновь и последовательно поцеловал в щеку, висок и губы, обдавая запахом костра, лаванды, кожи и отдушки от стирального порошка. — Тэ и его ребятки-консультанты настоящие волшебники.       — Порш, ты же знаешь, что я люблю не только твою задницу, а тебя всего целиком.       — То-то ты на ней так сладко дрыхнешь в произвольные моменты. Я знаю про все остальное и не злюсь, — рассмеялся Порш в ответ и снова поцеловал Кинна в губы, показывая, что всего лишь над ним подшучивает. И на ухо, чтобы никто другой не услышал, прошептал, обжигая дыханием: — В конце концов, я тоже одержим твоими плечами и членом. Не мне жаловаться.       — Не сиди на солнце, малыш, — попросил Кинн, целуя смуглую ладонь супруга совсем близко к обручальному кольцу.       Порш игриво подмигнул и ушел вместе с ребенком в тенек, на пару с Тэ развлекать шумное сборище из Фаер, Мали, Рона и Крита с Чоко. Кинн проводил его взглядом и тоже встал, направляясь к Макао, зашивающемуся с двумя мангалами и крутящимися под ногами котами и псом. Семья знала, как сделать его счастливым и умиротворенным.

***

      Кинн вернулся после плановой встречи, усталый, как собака. На улице третьи сутки лил дождь, хоть и теплый, но сильный. Город тонул в мутной воде, видимость на дорогах снижалась до критичных отметок, стоки не справлялись с потоком воды, и любимые брюки мужчины оказались забрызганы грязной водой почти до колен. Настроение со скоростью света стремилось к плинтусу, и даже наладившиеся отношения с японцами не добавляли покоя и миролюбия, так как стребованный ушлым Вегасом склад в порту требовалось перестраивать под себя и надежно охранять. Голова пухла от навязчивых идей и мыслей, кого и куда отправлять и как лучше разместить людей и арсенал — по внутренним ощущениям, Кинн чувствовал бы себя менее усталым, если бы самолично занимался ремонтом и исправлением электрики на этом самом складе.       В фойе комплекса на первом этаже на диване сидел растерянный Танкхун и гладил по спине тесно прижавшегося к нему Пака. Отложив на время усталость и моральные метания, Кинн бросился к брату и племяннику, опасаясь и нападения, и нервного срыва Кхуна, и того, что скверная ситуация могла произойти с Бин. Как бы там ни было, она оставалась родной матерью Пака, его плотью и кровью, да и слишком свежи были воспоминания Кинна о Саймоне, расстроившемся из-за смерти биологического отца.       — Привет, Кинни, я и сам не знаю, что происходит. Сяобао вернулся из школы, прилип ко мне и не хочет уходить. Уже раз сто его спросил, что не так, а он только плачет и бормочет под нос, как сильно меня любит и какой я хороший, — пояснил Танкхун вполголоса, размеренно поглаживая младшего сына по спине.       — В школу звонил?       — Да, никаких происшествий и конфликтов не было. С Бин тоже, она не звонила и с ребенком не контактировала. Саймон не в курсе, приехать не может, у них там жутко важная проверочная, — Кхун тоже хмурился и нервно перебирал длинными пальцами по краю фиолетового пуловера — он сильно не любил, когда что-то шло не по плану, унаследовав эту черту характера от Корна. Но, в отличие от отца, умел держать себя в руках, и все недовольство обычно выражал в присутствии взрослых, а не изливал на детей.       — Я наберу котят, — предложил Кинн и потянулся к телефону.       В кармане Кхуна завибрировал смартфон — звонил такой же встревоженный и обеспокоенный Макао. Чоко пришел из школы странным и тихим, еще более молчаливым и задумчивым, чем обычно. И не отходил от младшего отца, успокоения ради непрерывно тиская пассивного и терпеливого Карла.       — Я даже поссать еле выбрался один, из туалета вам звоню. Есть идеи, что за муть происходит?       — Бери малого и давай к нам. И Карла захвати, пусть Чоко сидит тискает, раз ему так проще.       Макао угукнул и отключился, а Кинн и Кхун общими усилиями смогли немного успокоить расстроенного Пака. Кхун помог ребенку умыться и высморкаться, Кинн напоил какао с зефирками, на которое всех ловко подсадил Граф пару лет назад. Малыш охотно принимал заботу взрослых, но как минимум раз в две минуты отрывался от напитка, вскидывал голову и повторял, какой Кхун замечательный папа и как Пак его любит.       Дело принимало все более странный оборот, но, к счастью, вскоре в комплекс приехали Макао и Чоко с Карлом. Мальчик старался держаться поближе к отцу — жался к боку, нервно поправлял фальшивые очки, не спускал с рук Карла. Макао всеми силами старался поддержать сына, даже не понимая в чем дело. Поведение кузена вызвало у Кинна прилив иррациональной гордости — тот незаметно для всей семьи вырос не только в прекрасного профессионала и отличного мужа для Тэ, но еще и в замечательного отца.       — Чоко, хоть ты нам скажи, что не так. Вас кто-то обидел в школе? — попытался Кинн мягко разведать обстановку.       — Не совсем, — мотнул головой мальчик, отчего его отросшие в недлинное каре темно-каштановые волосы всколыхнулись гладкой волной, а большие тяжелые очки чуть не слетели с носа. Он поправил их на переносице, нервно пригладил шерстку на мордочке Карла, собрался с силами и продолжил: — Около месяца назад к нам перевелся мальчик, Лукас, из Испании. У него папа какой-то известный баскетбольный тренер, а у нас школа языковая, Лукасу проще адаптироваться.       — Так, круто, и? — попытался разговорить мальчика Кхун, когда Чоко затих и вновь принялся теребить и расчесывать пальцами хвост Карла. Что удивительно — зверек полностью доверился другу, позволяя делать все что угодно, хотя любой хвостатый представитель фауны всегда очень бережет свои пушистые тылы.       — Он популярный в школе. Хорошо играет в спортивные игры, красивый, необычный. Собрал вокруг себя ребят, его слушают и уважают, — Чоко отвел взгляд и покраснел, явно боясь столкнуться взглядом с Макао.       — Малыш, он тебе нравится? — шумно сглотнув, уточнил младший Тирапаньякул, опасаясь как-то задеть первые и очень хрупкие чувства приемного ребенка. — Он натурал, да?       — Хуже, папа рысь, — с долей веселья, но взрослого, злого, ядовитого, ответил Чоко, впервые с начала разговора глядя отцу прямо в глаза. — Он гомофоб. И нет, он мне не нравится. Я его ненавижу.       Если уж миролюбивый и меланхоличный Чоко по своей воле произнес такие слова, дело явно пахло керосином. Мужчины резко подобрались, а Кхун еще и пригреб к боку Пака, вновь начавшего хлюпать носом и смотреть на отца несчастными глазами побитого щенка.       — Зайка, расскажи подробнее. Он вас обижал? — осторожно спросил Макао, не сводя с сына встревоженных темных глаз.       — Да, — признал Чоко, вновь пряча взгляд в пушистой полосатой шерстке Карла. — И я прошу… прошу прощения за то, что не смог отстоять свою и вашу честь.       Мальчик очень низко склонил голову, занавешивая лицо волосами. Макао помотал головой, отказываясь верить в происходящее, и дотянулся до сына, ободряюще сжимая ладонь на маленьком плече.       — Зайчонок, ты о чем?       — Лукас вас оскорблял. Все в школе знают, что у нас с Паком и Луной однополые родители. Только Луну Тхи защищает, ну и слава дяди Порче и дяди Кима, а мы с Паком — мальчики, и сами должны справиться. Вот Лукас и начал нас дразнить. Я спрашивал совета у старших. Пи’Бен и Винтер сказали, что в таких ситуациях они дрались. Саммер собирала компромат, пи’Венис язвил в ответ. Я хотел подраться, но не смог, прости… Их слишком много, и если бы я затеял драку…       — Чоко, ты ни в чем не виноват. Тот мальчик неправ, надеюсь, ты это понимаешь, — первым заговорил Кинн, как наиболее дипломатичный и спокойный из них троих. Макао сжимал и разжимал кулаки, явно лелея мысли по душам поговорить с отцом зачинщика, а Кхун просто хватал ртом воздух и махал на покрасневшее лицо руками, так что даже Пак отвлекся от хлюпанья носом и удивленно смотрел на приемного отца.       — Я знаю, что он неправ. Пак знает. Но другим на это плевать, — пояснил Чоко тихо. — Лукас красивый, спортом занимается, общительный. А я обычно лечу зверушек на продленке. Перевес не в мою пользу.       — В смысле ты зверушек лечишь?! — взвился Макао.       Чоко испуганно охнул, накрыв исцарапанной ладошкой губы, и сжался на своем месте, прикрываясь Карлом, как щитом. Но слова уже вылетели изо рта, прятаться и юлить было бессмысленно, так что мальчик продолжил, понизив голос и вновь низко опустив голову в универсальном жесте раскаянья:       — Ну… возле школы бродячая кошка живет, она часто охотится на птиц, хотя ее люди подкармливают. Она дерет голубей, а я их отбиваю и лечу, если успеваю. Ну и так, по мелочи. Пару раз других кошек лечил. Лапы там, хвосты, уши. И собака бродячая приходила, ей лапу перебили, я шину наложил, по видео на YouTube.       Макао, судя по пожатым губам и раздувающимся ноздрям, экстренно проводил дыхательную гимнастику, чтобы не сорваться в крик и ругань в стиле недовольного Вегаса.       — Так. Ладно. Я спокоен. Сколько раз на свои карманные ты вместо еды покупал им корм или лекарства?       — Лекарства не покупал. Просил у кхуна Джея, там немножко совсем — спирт, бинты, перекись. И пару медицинских штук вроде пинцета или острого ножика. Я всегда их с собой ношу, в сумке, — совсем понурился Чоко под строгим взглядом отца.       — А на первый вопрос ответить? — надавил Макао, грозно сводя густые широкие брови к носу.       — Каждый школьный день, — пробормотал мальчик и совсем сгорбился. — Если Скретч сытая утром, то аж до начала секций не охотится. Прости, папа рысь, я не хотел тебя расстраивать! Я знал, что ты будешь злиться, поэтому молчал!       — А мог бы сразу сказать мне, и я давал бы больше денег, чтобы хватало и на твою еду, и на кошку эту блядскую, — устало выдохнул Макао, пересел вплотную к ребенку и сгреб их с енотом в объятия, тесно-тесно прижимая к левому боку. Зарылся носом в гладкую макушку, погладил маленькое, пока еще совсем узкое плечико ребенка.       — Папа рысь?..       — Ну, что, мелочь, что? Я не злюсь. Вернее, злюсь, но только на себя — мы же с Тэ вроде бы все делали, чтобы ты чувствовал себя в безопасности. А ты от меня такую фигню прятал, недоедал пару месяцев, еще и боялся об этом сказать.       — Прости. Я же упросил вас взять Карла домой, думал, ты разозлишься, если я попрошу денег еще и на кошку, и на голубей.       — Хочешь, мы пристроим ее в хорошие руки? — предложил Макао, накрывая узкую ладошку сына своей. — И она больше не будет есть голубей.       — А можно?.. — в бездонных глазах Чоко заблестели слезы.       — Можно, конечно, глупыш, — Макао светло улыбнулся, в моменте до одури напомнив Кинну покойную тетушку, мать кузенов.       — Дядя Кинн, подержи Карла, — Чоко передал пассивного енота Кинну и залез на колени Макао, крепко обнимая за шею и пряча личико на плече.       — Ну чего ты, зайка? Будешь реветь — глаза опухнут, — мужчина укачивал сына на коленях, обнимая и трепля по гладким волосам. Чоко не отлипал от него, выплескивая боль и страх, копящиеся несколько месяцев.       Пак, додумавшись, что от старшего товарища сейчас мало толку, перехватил эстафету, рассказывая историю с травлей до конца:       — Лукас говорил про вас много плохих слов. И что вас лечить надо, и что нас могут у вас забрать, потому что вы плохие и больные. Но ты же такой хороший и добрый, папа! И я не хочу, чтобы меня забирали. Не хочу уходить, ты мой дом. Ты же меня любишь и никуда не уйдешь, да?..       — Никогда, сяобао, — заверил Кхун с отчетливым влажным блеском в глазах и хрипотцой в голосе. — Ты наш с Чаем любимый малыш, и никто в целом мире этого не изменит. Не слушай, что говорят те ребята. Важно, что думаешь ты сам.       — Но их много. Даже те, у кого есть родственники, такие, как вы, все молчат и боятся.       — Лукас распускал руки? — нахмурился Кинн, отбирая у Карла пуговицу, открученную ловкими лапками с пиджака. Строение лапок енота похоже на то, что имеют человеческие младенцы, как им однажды поведал Чоко за завтраком в виде занимательного факта. Только мелкая моторика у зверьков более развита, поэтому то, что у Люци заняло бы час, Карл проделал за пять-семь минут.       — Нет. Он словами травит, — дополнил рассказ кузена немного пришедший в себя Чоко. Мальчик слез с колен Макао, принял от горничной пачку сухих салфеток, высморкался и недовольно поджал губы, смущаясь своего недавнего «детского» порыва.       — Чоко, хорош. Я тоже иногда плачу, слезы не делают тебя менее мужиком, — поддержал ребенка Макао, вовремя подметив неприятные эмоции.       — Ты плачешь? Почему, дядя? — удивился Пак, а Чоко тут же подобрался, как маленькая кобра, готовая к броску — он до сих пор очень остро воспринимал ссоры Макао и Тэ, боясь, что стал их причиной. Хотя мужчинам с ним по-настоящему повезло — кроме зверушек и сопряженной с ними возни вроде корма и игрушек Чоко никогда ничего не просил, был послушным и некапризным, проблем не создавал, в школьные драки не лез, со своими телохранителями в большинстве своем ладил, младших детей семьи нежно любил и с одинаковой отдачей заботился и о Люци, и о Фаер, и о Мали с Роном.       — Нечасто, — поднял руки Макао и улыбнулся детям, шало и тепло. — Но бывает. Слезы — нормальная реакция организма на боль или плохие эмоции. Поверьте, у меня заняло много времени на привыкание к тому, что чувства нужно чувствовать, а не запирать в себе. И мне до сих пор стыдно плакать при Тэ. Но иногда быть слабым — нормально, Чоко. Слезы — не порок, только потому что ты мальчик.       — Да, я тоже, бывает, плачу, — кивнул Кинн, поддержав кузена. — Редко, и стараюсь не делать этого при детях и Порше, но такое бывает. Все в порядке. Мы все люди и испытываем эмоции.       — Я все равно вас не защитил. Пак слабее, он почти не умеет драться, а меня только и хватило, что слабительное Лукасу в воду сыпануть, — расстроенно ответил Чоко, низко опуская голову.       — Моя школа, — захихикал Танкхун, вспомнив их давние приколы над провинившимся Таймом. — Все-таки, воспитание решает.       — Он — сын Тэ, конечно, решает, — по-доброму хмыкнул Макао, помогая Чоко полностью очистить лицо от следов бурного плача. — И ты не должен все время бросаться грудью на амбразуру, зайка.       — Если бы я огрызался на всех, кто говорил обо мне плохо, уже давно бы помер от перенапряжения, — дополнил Тэ негромко от дверей. Он выглядел немного запыхавшимся и растрепанным — светлые брюки были влажными в районе щиколоток, да и на груди кое-где виднелись мокрые капли, отчего тонкая белая приталенная рубашка прилипала к телу. Тэ подошел к дивану, опустился рядом с сыном, чмокнул пока еще по-детски пухлую щечку и подарил мужу приветственный поцелуй в губы.       — Давно подслушиваешь, лисенок? — внешне Макао казался невозмутимым, но Кинн хорошо понимал причины, по которым кузен задал этот вопрос.       — Давно. Про слезы мы с тобой потом отдельно поговорим. Тринадцать лет вместе, а я ни сном ни духом. Позорно, знаешь ли, так жить.       — Тэ, ты ни в чем…       — Из-за моих отказов, да?       — Прости. Я знаю, что для тебя это было сложно, я не хотел давить, и…       — Дурной. Но я тебя люблю до сумасшествия, — признался Тэ спонтанно, отчего младший Тирапаньякул заткнулся и сжал свободную ладонь в кулак на колене. — Я отказывал тебе не потому, что ты плохой или неподходящий. А потому что я такой.       — Ты о чем?       — Я сильно старше. Я не такой красивый. Я был испорченным и разбитым. Поссорился с семьей, все потерял. Мне до последнего казалось, что ты должен быть с кем-то лучше и чище.       Чоко, чутко уловив напряжение между родителями, повисшее в воздухе густой пеленой, оперативно слинял на подлокотник дивана к Кинну, привычно запуская пальцы в шерстку Карла, как раз закончившего откручивать с пиджака вторую пуговицу. Макао съехал на пол и устроился у ног Тэ, заглядывая в глаза снизу вверх. Одной рукой накрыл ладони Тэ, теребящие подол рубашки, а второй провел костяшками согнутых пальцев по покрасневшему лицу — интимный жест привязанности и любви, который эти двое пронесли через года отношений и брака.       — Лис, ну вот как в твоей голове вообще такая ересь поселилась? Кто еще тебе должен повторить, что я — однолюб ебучий? Что я никогда ни на кого не посмотрю так, как на тебя. Что даже если ты еще сотку кило наберешь, я буду тебя любить, потому что ты — в голове, а не в мышцах и костях. Дурачок мой, ну как еще мне тебе показать, что ты самый красивый и желанный для меня?       — Я знаю, рысь, теперь знаю, — Тэ смахнул пару мелких слезинок со щек, залез в телефон и что-то мужу показал. Плечи Макао закаменели, он вскинул голову и на низких частотах проурчал, не хуже своих любимых мейн-кунов:       — Ты сделаешь так же в спальне, лисенок. В том же виде и с теми же… девайсами.       — Правда хочешь?..       — Охуеть как, — Макао поднял безвольную руку Тэ, поцеловал основание ладони и приложил к своей щеке. Кинн со своего места видел только спину кузена, но мог поклясться, что в темных раскосых глазах сейчас плескалось адское пламя.       — Может не получиться так красиво. Там все-таки работа со светом была, с кадром, хотя мы обошлись без фильтров и ретуши, — Тэ шмыгнул носом, напоролся на говорящий взгляд мужа, покраснел и пошел на попятный, смущенно улыбаясь и утыкаясь взглядом в переплетение их рук: — Хорошо, как скажешь.       — Дайкунь фоткал, да?       — Да, что?       — Ви настучал про поршево «в порядке бреда».       — Ревнуешь? Или боишься, что надоел и я к нему уйду? — в тихом голосе Тэ неожиданно звякнул металл, подкрашенные черной тушью выразительные глаза зло сузились.       — Что, неприятно с загонами второй половины бороться, да, малыш? –съязвил Макао, продолжая их какой-то свой, внутренний диалог.       — Сученыш обнаглевший, — проворковал Тэ и наклонился, с нежностью и страстью целуя мужа в губы, будто не сидели напротив них дети и братья.       — Это надолго. Эй, господа, ваша комната чистая и свободная, топайте туда, — Танкхун громко пощелкал длинными сухими пальцами и применил особый противный тон, бесящий окружающий не хуже пенопласта, ездящего по стеклу. — Детей я к себе пока заберу.       — Thanks, bro, — отмахнулся Макао, поднялся на ноги, закинул вставшего Тэ на себя и подхватил под бедрами, без труда удерживая на весу.       Целоваться с жаром и страстью они начали еще в дверях. Кхун только рукой махнул на двух неразлучников с очередным медовым месяцем в отношениях и увел детей к себе в неоновую гостиную — болтать, придумывать планы по разрушению влияния противного Лукаса, смотреть мультики и любоваться переехавшим в просторный и красивый террариум Тоби.       Кинн решил проблему проще и изящнее, набрав близнецов и попросив еще раз предметно поговорить с Паком и Чоко. Также он заглянул к штатному портному, пи’Джою — требовалось отдать на починку пиджак без двух пуговиц. Завидев непосредственного нанимателя, портной засуетился и запихнул недоделанный проект под стол, пламенея гладко выбритыми щеками. Кинн весело фыркнул и в качестве немого предупреждения положил руку на поясную кобру.       — Мне же не понадобится его доставать, да? — спросил он вкрадчиво у сорокавосьмилетнего сухопарого мужчины-тайца. Тот недовольно цокнул языком и пробормотал, что Порш его точно убьет.       Веселье слетело с Кинна, словно по мановению руки. Он сделал пару шагов вперед и почти зарычал в лицо перепуганного работника:       — Что с моим мужем?!       — Ничего! Ничего серьезного, кхун Кинн, клянусь! У вас же день рожденья через пять дней. Кхун Порш хотел сделать сюрприз. Наряд для… ночи по его особым меркам и эскизу. Вам нельзя сейчас на это смотреть, он меня прибьет, если узнает!       — Мельком покажи, — потребовал Кинн, все еще не доверяя работникам в полной мере — уж слишком частыми были случаи саботажа, предательства или утечек информации.       Джой с тяжелым вздохом поправил очки и вытащил из-под стола ворох истыканных булавками полупрозрачных светлых тряпок — предположительно, пеньюар очень нежного оттенка слоновой кости, как раз чтобы подчеркнуть смуглую кожу и темные глаза Порша.       — Ладно, верю, — кивнул Кинн и отступил, убирая руку от оружия. И без предупреждения перешел на вежливый доброжелательный тон, протягивая пострадавший после общения с енотом пиджак: — Пришейте пуговицы, пожалуйста, Карл опять открутил.       День рождения стремительно приближался. А вместе с ним и желание Кинна схватить Порша в охапку и свалить на пару дней куда-нибудь в уединенный домик, подаренный Танкхуном на один из дней рожденья Порша, или на островной трек, в самую отдаленную его часть, где ушлый Пакин обустроил просторное и уютное, а главное, хорошо защищенное бунгало, в котором можно было бы часами наслаждаться Поршем, вкусной едой, кабельным на плазме и полным отсутствием людей вокруг. Кинн потирал руки и грел мысль на следующих выходных после дня рождения все-таки это провернуть, хотя бы на два дня — Порш тоже трудился за троих и заслуживал отдыха и хорошего, медленного, вдумчивого секса.

***

      Через два дня после ситуации с Чоко и Паком Кинн, получив звонок от Пхайю из больницы, отбросил бумаги, вывалился из своего кабинета и метнулся в спортзал, сбрасывать напряжение, чтобы никого не прибить раньше времени. Внутри все кипело и дрожало, и, если бы не качественные боксерские перчатки, он бы уже давно заработал себе переломы костей ладони.       — Прости меня.       Кинн замер на середине движения, услышав виноватый голос младшего сына от входа в пустующий спортзал — опытный Чан, увидев перекошенное лицо среднего воспитанника, оперативно свернул тренировку и увел ребят поплавать в бассейне. Оно и к лучшему, потому что сейчас Кинн мог только нечленораздельно рычать и беситься, так что во время спарринга мог кого-то серьезно покалечить или пораниться сам.       — Папа, прости. Я не подумал, — снова завел шарманку Винтер, колупая выкрашенные в желтый цвет половицы носком кеда.       Кинн очень медленно повернулся к нему лицом. На икрах мальчика красовались огромные пластыри — кое-где он стесал плоть чуть ли не до кости. Левый локоть был в таком же состоянии, сломанная правая рука покоилась в гипсе на перевязи. На рассеченную правую бровь наложили почти два десятка швов, а глаза виновато блестели из-под отросшей челки. И все же он был жив и отделался лишь переломом руки и парой-тройкой трещин в костях. А мог бы неудачно упасть и сломать себе шею или напороться на что-то острое на трассе, или врезаться в ограждение и попасть под взрыв бензобака байка. Кинна снова захлестнула удушливая волна страха и ярости, и он невольно подумал, а испытывал ли эти чувства когда-либо Корн в отношении хоть кого-нибудь из своих детей.       — Ну пап, прости, я знаю, что виноват. Я не хотел, чтобы так вышло.       — Винтер, я понимаю, у тебя гормоны скачут, самое время доказывать всем вокруг, кто ты такой и чего стоишь. Но, прежде чем в следующий раз сотворить такую хуйню, представь гипотетическую ситуацию. Ты говоришь Чоко не совать руки к добродушной, но ядовитой змее. Раз говоришь. Два говоришь. Три. Десять. Чоко вроде бы все понимает, слушается, а потом все равно сует, потому что ему так захотелось, и змея его кусает. Представь свои чувства в этот момент и попробуй усилить их в десять раз, потому что Чоко твой кузен, а я — твой отец.       — Прости, — Винтер совсем низко склонил голову и шмыгнул носом. Внутри Кинна свернулся огненный комок нового страха — его ребенок с годами все меньше показывал свои слезы другим. Особенно если они были вызваны душевным состоянием, а не физическим. — Я понимаю, что ты за меня испугался. Я виноват и все осознал. Больше так не буду.       — Иди сюда, — устало позвал Кинн, смягчая тон. Винтер нога за ногу доплелся до него, и мужчина прижал к себе ребенка, с облегчением утыкаясь носом в макушку, пахнущую грейпфрутом, пылью и больничным крылом. — Котенок, я так сильно испугался, когда увидел, что ты слетел с трассы… Пхайю прислал с камер на трассе, а потом и из больницы. Еще пару раз вот так — и я инфаркт в сорок поймаю. Пожалей меня, пожалуйста.       — Все хорошо со мной, папа. На голове была защита, а руки-ноги-ребра быстро заживут. Всего-то один перелом и пара трещин. Ты и не заметишь, как я опять бегать и подтягиваться начну. Зато я смог сделать тот прием, а мне всего тринадцать!       — Хорошо, что Порш еще в Паттайе, — Кинн выдохнул, усмиряя внутренний страх, колупающий ржавой отверткой где-то под ребрами. — Я тебя люблю, Винтер, но мне сейчас очень сложно удержать себя в руках и не намылить тебе шею, потому что в этот раз ты реально заслужил.       — Так намыль, делов-то, — Винтер поднял голову и в упор посмотрел Кинну в глаза. Прямо, открыто, без утайки показывая свою душу, совсем как его родной отец. Кинн скупо усмехнулся и погладил сына по щеке, в который раз вознося благодарную молитву за то, что его дети так сильно похожи на Порша.       — Нет. Обещал себе и Поршу так не делать, да и детей бить плохо.       — Тебе бы стало легче, если бы ты все-таки сорвал злость на мне? — осторожно спросил мальчик, все еще обнимая Кинна за талию здоровой рукой.       — На пару минут да. Потом пришла бы вина за то, что не смог удержаться, и стало бы в пятьсот раз хуже, — честно ответил Кинн. Скрывать такое от подросшего и умного ребенка он и не думал.       — Сейчас я понимаю, что поступил глупо и неосмотрительно. Прости, папа. Я увлекся и не посмотрел на ситуацию с твоей стороны.       — Просто пообещай быть очень осторожным с байком. У меня и так сердце из-за него не на месте. Ремонт — одно, но езда совсем другое. Пожалей меня, ладно? И так работа нервная, ответственности завались, а тут вы еще. То ты, то брат твой, то сестра учудит — один другого краше.       — Пожалею. А вот пи’Арм с пи’Полом нет. Готовься нянчить нового племянника, счастливый дядюшка, — Винтер расплылся в проказливой кошачьей улыбке.       — Арм все-таки согласился?       — Да. Потусил месяцок с кучкой своих фриков, пожил отдельно от пи’Пола и Фаер и решил, что все-таки готов. Пи’Пол скачет до потолка, они уже ищут суррогатную маму. — Пока еще узкие плечи ребенка под рукой Кинна закаменели. Мальчик опустил взгляд, чуть нахмурился, зажался и тихо спросил: — А вы с папой не хотите?..       — Кого? — не въехал Кинн, больше занятый просчетом логистики с учетом нового члена большой и дружной семьи.       — Ребенка. Еще одного. Твоего.       — Котенок, откуда такие мысли? — Кинн сел на пол прямо там, где стоял, заглядывая сыну в глаза снизу вверх. — Мы с твоим отцом ни разу это не обсуждали. У нас есть Бен и вы, нам хватает.       — Но так нечестно! — выпалил Винтер, неосознанно повысив голос. — Хиа’Бен не твой по крови, а мы с Саммер папины. Тебе разве не хотелось иметь своего? У него были бы твои глаза и брови. И голос. И…       — Ты хочешь младшего брата, — полувопросительно-полуутвердительно проговорил Кинн, пытаясь глубоко и размеренно дышать и хоть как-то приглушить сердце, набатом колотящееся в груди, висках и ушах.       — Наследник. Тебе нужен кровный наследник, папа. Дядя Кхун, пи’Ким, пи’Вегас, пи’Макао — они все взяли приемных. Твой род, имея пятерых мужчин, продолжился лишь в Венисе, и то случайно. И не факт, что у них с хиа’ будут кровные дети. Это попросту нечестно.       — Малыш, это очень серьезный и сложный вопрос. К тому же, вдруг я хочу, чтобы эта линия прервалась? В моем роду были убийцы, наркоманы, предатели, воры, сумасшедшие, палачи. Мой отец собственноручно пытал и казнил десятки людей, недрогнувшей рукой подставлял своих же под удар, как пешек. И дядя был не лучше. Кхун не заводит своих, потому что знает — в нашем роду не было ничего хорошего, миру не нужна эта дурная кровь. А Киму хватает и Луны. Мы до последнего думали, что он вообще не захочет связываться с детьми. Еще одного ребенка Ким психологически не потянет.       — Но Вениса же вы любите и не считаете плохим.       — Вениса воспитывал Пит. Танкхун, да и мы все, считаем Вениса в первую очередь сыном Пита, а уже потом — Кана. Не приди Пит в побочную семью, и из Вениса бы вырос кто-то вроде нас. Такой же беспринципный, жестокий и неотесанный придурок. Воспитание Порша, Пита и Тэ изменило не только ваши жизни, но и наши, котенок. Мы всегда неосознанно тянулись к свету, хотели получить хотя бы каплю любви и покоя, но наши отцы травили их каленым железом, едва замечали ростки, потому что, получив любовь и признание, мы стали бы для них нестабильными, неподконтрольными. Корн собственными руками подложил под меня Тавана, чтобы контролировать мои чувства и манипулировать ими — о чем тут вообще можно говорить? Кан зашел еще дальше и подкладывал Вегаса и Макао под своих партнеров ради компромата и информации. И мы все в глубине души понимали, что это ненормально, что так в семье быть не должно, но сбежать не могли, альтернативы не было. Пока не пришли Киттисаваты, Пит и Тэ с Чаем. Пока нам не показали, что можно любить и заботиться о ком-то не ради планов и выгоды, а потому что иначе не получается.       — Ты поэтому бросился под пули вместо папы?       — Я сделаю все, чтобы он был цел и здоров. Я не знаю, как жить в мире, где нет твоего отца. Винтер, котенок, вы моя семья. Ради вас я пойду на что угодно. Убью кого угодно. И мне совсем не стыдно в этом признаться.       — Ты забыл про бабушку, — Винтер взял Кинна за руку, и мужчина залип на контрасте оттенков кожи — его мраморная бледность на фоне темной патоки Винтера. — В вашем роду были не только Корн и Кан. Пи’Макао рассказал, что твоя бабушка, кхун Анет, была замечательная. И что мама Вегаса и Макао тоже была хорошей и доброй, пока Кан ее не сломал. Почему ты не помнишь про них? Их кровь тоже есть в вас.       — Винтер, скажи-ка, Чоко ведь сейчас точно также Макао обрабатывает, да?       — Ты не зря глава клана, папа, — Винтер поскреб затылок и сел рядом в позу лотоса, поморщившись от боли в рассаженных на совесть ногах.       — Винтер, мне почти сорок. Уже пора внуков ждать, а не детей, — попытался Кинн красиво выйти из положения. И это прокатило бы с любым другим ребенком, но Винтера воспитывали Танкхун, Ким и Вегас.       — Хиа’ с Ви вас не скоро внуками порадуют, остынь. Ви в ближайшие лет семь вряд ли будет готов к детям, характер не тот. Ну и мы с Саммер тоже.       — Мне будет шестьдесят, а ему всего лишь двадцать. Винтер, это…       — Твой голос. Твои глаза. Твоя кровь. Ты заслуживаешь, чтобы кто-то называл тебя папой по умолчанию, а не по собственному выбору. Нам в школе пару недель назад дали задание нарисовать семейное древо. Без тебя я смог бы сделать это только с одной стороны, потому что мама была сиротой из детдома, подкинутой в корзинке к порогу. Но ты мой родитель, ты растишь меня, знаешь, на что у меня аллергия, что я люблю, а что нет. Покупаешь мне вещи и подарки. Беспокоишься за меня. Защищаешь. Любишь, хотя я тебе чужой. И мне плевать, какого ты пола и сколько тебе лет. Ты мой отец, моя семья. Но я сам это выбрал. И Саммер. И хиа’. А этот ребенок будет звать тебя отцом, потому что в его или ее венах будет твоя кровь. Подумай над этим, пожалуйста. Твой отец был тварью. Дед, насколько я знаю, тоже. Но твоя мама любила тебя и твоих братьев. Я видел фото и видео из подсобки, прости, что посмотрел без спроса. Она красиво смеялась, заразительно и легко. Ты это унаследовал. Не дай ее крови пропасть зря.       Кинн принял решение за считаные секунды. Хотя страшно было до одури — пальцы похолодели и мелко затряслись, а сердце так и вовсе оглушительно забилось в висках. Он никому и никогда не раскрывал этот секрет, похоронив глубоко в недрах памяти. Знал только его лечащий врач, но он давал клятву Гиппократа, да и Кинн был весьма убедителен, когда говорил, что эта информация должна остаться в строжайшем секрете. Однако желание Винтера получить брата или сестру могло серьезно пошатнуть баланс, особенно, если бы его речи дошли до Порша, всегда мечтавшего о большой и дружной семье. Кинн знал, что любви и нежности мужа хватило бы и на большее количество детей, поэтому ситуацию требовалось срочно разруливать. Хотя страх оказаться непонятым и преданным душил, мешая подбирать правильные слова.       — Винтер, послушай внимательно. То, что я сейчас скажу… Даже Порш еще не знает. Никто в семье не знает.       — Пап?..       — Я знал, что Корн не будет использовать Кхуна для продолжения рода — рискованно и опасно, тот казался нестабильным, как бочка с порохом. А Кима хер выловишь, а если и выловишь, то он вполне способен подкинуть дерьма на вентилятор и сорвать все планы. Так что самый удобным для размножения был я. Об этом никто не знает, кроме моего лечащего врача. Даже тот человек, что проводил процедуру. Он не видел моего лица, думал, я один из телохранителей семьи. Малыш, я… Я сделал вазэктомию тринадцать лет назад, это что-то вроде стерилизации для мужчин. Боялся, что отец может провернуть со мной то, что сделали с Поршем, чтобы получить вас. Корн всю жизнь был одержим идеальным наследником. А я до одури боялся, что он привяжет меня к какой-то женщине ребенком. Я не мог этого допустить, понимаешь? Не мог предсказать, как поведет себя Порш, если узнает, что у меня есть кровный ребенок. Ты же знаешь, Порш больше всего на свете ценит семью. Он мог бы от меня уйти, только чтобы у ребенка, которого я не хотел, была полноценная семья. Порш вырос один, пытался заменить Че и отца, и мать. Он бы просто не допустил, чтобы мой сын или дочка лишились семьи. И когда появились вы… Он был готов уйти от меня, забрав вас. Я видел его взгляд, знаю, о чем он думал.       — Ты принял нас из-за него? Честно ответь, — Винтер выглядел ошеломленным и испуганным, почти сломленным, что причинило Кинну сильную, надсадную сердечную боль.       — Да. Прости, малыш, но первые полгода я и правда по большей части видел в вас его. И только потом стал замечать, какие вы чудесные и сообразительные сами по себе.       — Тот разговор на крыше. Когда я спросил, любил бы ты нас меньше, если бы мы не были похожи на папу. Ты соврал? — в глазах Винтера поселилось что-то стылое, ломкое, разбитое. — Ответь честно, прошу. Я хочу знать правду. Мне нужно знать.       — Если бы вы не были похожи на Порша, мой путь к вам просто занял бы больше времени. Но результат был бы один, Винтер, клянусь. Мне было очень тяжело простить вас после того случая с Чон Джуном. Тогда все мои инстинкты вопили, что я должен защитить свою империю изнутри, убрав вас подальше. Воспитание Корна, чтоб его. И я бы сломался, если бы не Порш и Бен. Отдать вас в другую семью — означало предать их. Но когда вы снова начали просить целовать вас на ночь, я понял, что простил. Что вы — всего лишь дети, которыми нагло воспользовались. И вы не виноваты в том, что сделали.       — Ты ебнутый. Без шуток, серьезно, ты ебнутый и мне тебя жаль. Ты осознанно лишил себя потомства, чтобы только удержать рядом с собой мужика. Выходит, хиа’, мы и все остальные… ты просто компенсировал нами то, чего не можешь иметь? — губы Винтера искривились от боли и неприятия. Мучительно для Кинна, но, в целом, ожидаемо — его младший сын чаще срывался и хуже скрывал эмоции, чем сестра и старший брат.       — В целом, да.       — Спасибо за честность, кхун Кинн Анакинн Тирапаньякул. Извини, мне сейчас нужно побыть одному. И расскажи об этом папе. Он должен знать.       Винтер грузно поднялся и ушел, не оглядываясь. Кинн продолжил размеренно колотить грушу до тех пор, пока кровь не захлюпала в перчатках, а потревоженные чересчур сильной нагрузкой мышцы не разнылись окончательно. Но даже после этого давление в груди не спешило слабеть, а к глазам то и дело подкатывали злые, растерянные, неконтролируемые слезы. Кинн слышал в ушах хрустальный смех мамы, о котором некстати напомнил Винтер. Вспоминал нормального, понимающего и местами доброго Корна, такого, каким тот был до смерти Анет. Серое от волнения и страха лицо Порша в тот день, когда они узнали о существовании близнецов. Усыновление Бена. Появление в семье Вениса и задумчивый взгляд Вегаса на пищащего карапуза на руках у заливисто смеющегося Пита. Кинн не врал Винтеру — за все эти годы он ни разу не пожалел, что сделал ту операцию, и кровь свою считал пропащей и грязной. Порш стоил всего, да и дети у них все равно выросли самые замечательные, грех жаловаться.       — Вы похожи намного больше, чем думаете, — вырвал его из тенет памяти мягкий, вкрадчивый голос Вениса. Парень прошел к обернувшемуся на звук Кинну и поставил на длинную узкую лавку переносную аптечку. — Иди сюда, кузен Кинн, я не кусаюсь.       — Похожи с кем? — Кинн стянул тяжелые лапы и отбросил в сторону — все равно их требовалось очистить изнутри от пота и крови. Плюхнулся рядом с юным кузеном и покорно протянул руки на обработку.       — С Вегасом. Ты ведь стерилизован, верно?       — Как ты узнал?       — Винтер молчал, если что. Но у него лицо с субтитрами, особенно когда он настолько зол и расстроен, — Венис улыбнулся, прищурился, как лукавый и игривый лисенок, и полил ранки Кинна перекисью. — Вегас тоже сделал эту операцию. Я случайно узнал, без спроса сунул нос в его тайник в одиннадцать. Мы тогда чуть ли не впервые крупно посрались, и папа с моей подачи узнал, о том, что Вегас не может иметь детей. Вернее, может, это обратимая операция, но вероятность оплодотворения в разы меньше, тем более если суррогатное использовать. Я поэтому и настаивал тогда на появлении Люци. Ребенок с лицом и характером папы — мечта Вегаса. И несмотря на все свои загоны, косяки и мерзейший характер, он заслужил ее исполнения.       — И попутно переключился на малыша и отъебался от тебя.       — Зришь в корень, кузен. В одном Винтер точно прав: тебе нужно сказать об этом пи’Поршу, он заслуживает правды.       — Я боюсь, что он будет винить во всем себя.       — Это был твой выбор. Пи’Порш не несет за него ответственность.       — Но это не значит, что боль и вина становятся меньше.       — Какими бы ни были ваши мотивы, вы взяли на попечение троих детей и отлично с этим справились. Ты — хороший отец, кузен. Важно не то, что ты думаешь, а то, что делаешь. Ты не выгнал их даже после той херни с Чоном. Не разлучил с Поршем. Мастерил для хиа’ макеты в школу. Приходил на его собрания. Был с ним на выпускном. Ты только что разбил руки в кровь, потому что слишком сильно испугался за Винтера, слетевшего с байка. И заметь, ты бил себя, а не его. Ты намного лучше Корна и Кана. Ты не такой, как они, и мозгами Винтер это понимает. Но ему тринадцать. Дай время.       — Бен знает? — со страхом уточнил Кинн, так как в глубине души знал: то, что знает Венис, знает и Бен.       — Да.       — Что сказал?       — Что ему с головой хватает той любви, что вы ему даете. Неважна причина, важен факт. Ты больше не один. И никогда не будешь один, кузен Кинн, — Венис завязал бинт аккуратным бантиком и отложил мусор в сторонку.       — А Саммер?       — Расстроилась, потому что тоже подумывала о кнопке, похожей на тебя. Но ваша с ней связь крепче, чем твоя и Винтера. Она понимает и не злится, просто сильно растеряна. Дай всем время, ладно?       — Тебе совсем скоро шестнадцать. Ты не должен быть таким умным и рассудительным, мелочь. Где бурный темперамент? Где знаменитая импульсивность? Кто ты такой и куда спрятал моего маленького кузена-шторма? — попытался Кинн перевести все в шутку, хотя сердце с каждой секундой болело все сильнее.       — Я всегда был чем-то большим, чем твой маленький кузен. Пошли, тебе нужно помыться и привести себя в порядок. Порш приедет через три часа.       К встрече с Поршем Кинн готов не был совершенно. Не понимал, что сказать и как, чтобы муж его понял и не осуждал. Кинн как никто другой знал, что для Порша на самом деле значит кровная связь и на что тот готов пойти, чтобы защитить близких. А он тайком совершил непростительное. Поставил свои желания и страхи выше желаний мужа. Решил за него, даже не спросив.       — Кинн? Почему котята такие смурные? Что-то в школе не так? — Порш зашел в их спальню — загорелый, пропитанный морем, солнцем и ветром, так как вырвался на пару часов на пляж, поваляться на песочке и искупаться в теплом, ласковом море.       Кинн поднял голову, пересиливая себя, чтобы посмотреть в родные кошачьи глаза, окруженные сеточкой возрастных морщинок. И, видимо, что-то было на его лице такое, что улыбка сбежала с лица Порша, и он в два счета оказался перед Кинном на коленях, беря руки в свои и заглядывая в глаза.       — Что случилось? С кем беда, Кинн?       — Я бесплоден. Сделал вазэктомию тринадцать с половиной лет назад, еще когда у нас Бена не было. Не хотел, чтобы отец принудил меня к потомству. Не хотел потерять тебя. Котенок поговорил со мной насчет еще одного малыша, моего. Я объяснил, почему не могу. Ты тоже должен знать. Семья для тебя — все. Я должен был посоветоваться тогда с тобой, но не хотел взваливать на тебя это решение. Мне очень жаль, Порш, прости меня, — выпалил Кинн почти речитативом.       Ему должно быть стать легче после раскрытия правды, что он носил на плечах долгие годы, но легче не становилось, только страшнее и хуже. Даже глаза поднять на мужа было мучительно стыдно. Кинн ощущал себя грязным, недостойным, лишним. Он подвел Порша и очень боялся, что именно это станет последней каплей, после которой тот решит, что им не по пути, и уйдет, забирая с собой детей и сердце Кинна.       — За что ты извиняешься, глупыш?       — В смысле? Ты разве на меня не злишься? — Кинн осторожно надавил пальцем на подбородок мужа, вынуждая поднять голову и заглянуть в глаза. Порш действительно не злился, только губы едва заметно дрожали да глаза потемнели от горя.       — Это только твое тело и твое решение, Кинн. Возможно, в глубине души я бы и хотел растить твоего кровного малыша, он наверняка был бы чудесным, с широкими бровями, бледной кожей и грозным голосом. Но я не могу тебе приказывать. И я не злюсь. Мне жаль, безумно жаль, что ты пошел на такой шаг, чтобы защитить наши отношения. Я думал, что знаю пределы твоих любви и преданности, но, кажется, ошибался.       — Я не жалею. Ни на минуту не жалею, слышишь? Мы — гнилой род. Ядовитая кровь. Пусть хотя бы моя ветвь закончится на мне. У нас есть Венис, и он вырос прекрасным человеком, совсем не похожим на Корна и Кана. Есть Бен, мой наследник, моя гордость. Есть котята, и они мои дети, кто бы что ни говорил. О большем я никогда и мечтать не смел. Ты подарил мне все это, Порш. Научил видеть глубже и дальше, чем красные ниточки родства и связей на доске с фотографиями.       — Займемся любовью? Мне нужно быть как можно ближе к тебе сейчас. Всего слишком много, я хочу… найти опору.       — Иди сюда, мой феникс. Ты пахнешь морем, солнцем и собой. Я очень скучал без тебя эти три дня, — облегченно выдохнул Кинн, и страх наконец разжал когти, позволяя сделать вдох полной грудью.       — Я тоже, — Порш выпрямился на коленях, целуя Кинна с отчаяньем и глубинной жаждой.       Тот не менее порывисто ответил, схватил мужа за талию, переложил на кровать, и на последующие три часа они напрочь забыли о мире снаружи. Остались только стоны, дыхание, запахи мускуса, секса, пота и любви, вкус губ и горячей влажной кожи и первобытное, низменное желание соединиться в один организм и не думать ни о чем, только чувствовать тугой жар, размеренные движения бедер и скольжение кожи по коже.       Они едва успели сменить постельное и наскоро ополоснуться вместе в душе, едва не зайдя на третий раунд ласк прямо в кабинке, как в дверь постучали, и в спальню один за другим вошли трое детей и важный лопоухий щенок.       — Я не злюсь, но ты дурак. Радуйся, что папа слишком добрый и любит тебя до умопомрачения, я бы за такое отпиздил ногами, — хмыкнул Бен, треснул Кинна кулаком в плечо и в одних спальных шортах завалился в центр кровати, блаженно ерзая по мягкому одеялу.       — Я тоже не злюсь, но ты должен был сказать нам раньше. И особенно папе, — Саммер с распущенными волосами и в милой синей пижаме потерлась щекой о щеку наклонившегося к ней Кинна и легла с привычной стороны, удобно устраивая голову на плече Бена.       — Я пиздец как злюсь. И не отказываюсь от своих слов: ты тронутый нахуй, и мне стоит больших усилий тебя сейчас не треснуть. Но я ценю, что твоя любовь к папе оказалась настолько сильной. Пойдем спать, день был трудным, — проворчал Винтер и улегся между Поршем и Беном, стараясь как можно аккуратнее разместить поврежденную руку и разбитые ноги.       Кинн переглянулся с растерянным Поршем через голову старшего ребенка, пересчитал детей поцелуями в макушки, потрепал по мягкому треугольному уху пса, улегшегося в ногах, и растянул алые, ноющие от поцелуев и укусов губы в слабой улыбке. Несмотря ни на что, семья осталась с ним, приняла его решения, пусть и не самые удачные. А это было главным, как ни крути.