Достоин Тебя.

Сейчас в Сяньлэ всё идёт под откос. С каждым днём всё больше беженцев из Юнъани стараются пробраться, чтобы получить хоть немного помощи. Кто-то болен и слаб из-за обезвоживания и голода, кто-то хочет спасти близкого — хотя бы ребёнка, — кто-то просто устал и понял, что уже нечего терять. Вот, что делает с государством засуха. Страшное явление, когда приходится смотреть на отчаявшихся людей, которых она загубила. Теперь перед государем действительно стоял выбор, кому дать спасительный стакан воды. И он не был способен воплотить сотни тысяч стаканов воды из ниоткуда. Государь ходил с натянутыми, как тетива лука, нервами последние месяцы. Засуха коснулась не только Юнъани — она коснулась всего государства. Уровень воды значительно упал. Помочь Юнъани им было нечем, они уже делали всё возможное, но этого было чертовски мало. Усугубляло настроение государя ещё и поведение его сына, который норовил сбежать из императорского дворца в монастырь. Император каждый раз произносил одну и ту же строгую фразу: «Довольно играть в заклинателей. Так ты не сможешь добиться высот. Тебе пора начинать думать о правлении, вместо того, чтобы грезить о полётах на мечах. Не тратил бы годы попусту.» И действительно — выдающихся успехов Се Хуа не делал, до сих пор не умел держать оружие тяжелее клинка Бишоу, впрочем, даже тот он едва ли держал правильно, делая упор на самосовершенствование души и разума, а не тела. К тому же, государь хотел, чтобы его сын перенял его мудрость и взгляды, дабы в будущем стать умелым правителем, ведь, чем дальше заходила Юнъань, тем выше становились риски того, что на жизнь императора могут покуситься. И каждый раз Се Хуа понимающе кивал головой и всё равно исчезал в направлении монастыря.

***

— Лаоши, как обстоят дела? — Се Хуа показался в проходе монастыря, где советник пребывал в одиночестве. Все: и паломники, и монахи — разом покинули храм ещё несколько часов тому назад, оставив советника в одиночестве с его мыслями и медленно горящими благовониями. Се Хуа, только что вышедший из медитации, первым делом направился в монастырь, чтобы встретиться с советником. Принц провёл в уединение больше, чем неделю, посвящая себя самосовершенствованию, и теперь желал как можно скорее осведомиться, что теперь происходит в государстве. В последние месяцы Се Хуа всё чаще стал проводить в затворе. Советник, в отличии от государя, который одним своими взглядом в спину сына метал молнии, когда тот направлялся на гору, и государыни, горестно вздыхающей всякий раз, когда её дорогой сын исчезал, не был против. Се Хуа перестал так часто проводить часы в храмах в честь Наследного Принца. Это стало облегчением. В затворе он мог скрыться от всех бед, находящих его, даже когда он отправлялся спать. — Что-то переменилось за время моего отсутствия? — продолжил Се Хуа, спешно поклонившись, когда наконец вошёл внутрь прямо так: в скромных даосских одеяниях. Советник обратил свой взор к вошедшему юноше и покачал головой. Очевидно сейчас он был не в настроении говорить об этом во второй раз за ночь, но он унял своё раздражение. Се Лянь — с раннего детства упёртый человек, которому иногда советник насильно открывал глаза на происходящее каждый раз, когда он задумал что-то учудить, потому что советник знал, что призма из цветного стекла бьётся осколками в глаза — и здесь не было вины Се Хуа. Даже если он рос почти таким же упрямцем, что и его старший брат. — Положение дел прежнее, нет причин для беспокойств. Ваш отец уже разбирается с этим, — сказав это, советник помассировал висок и принял надлежащую позу с прямой осанкой. — «Положение дел прежнее», «нет причин к беспокойству»? Но, советник, вы говорили то же самое в прошлый раз, — возмутился Се Хуа, склоняя голову набок, походя на силившуюся понять учения птицу, — и в позапрошлый тоже. Прошу, не нужно держать меня в неведении. Я больше не юная принцесса без забот, мне уже шестнадцать, — произнёс принц, выделив слова «уже шестнадцать» так, словно это был самый веский аргумент для любого спора. Советнику захотелось простонать от безысходности. Он знал, какими упрямыми могут быть люди из династии Се, особенно, когда дело касалось двух сыновей императора. «О, конечно, прости этому старику, что он позабыл о том, что тебе уже целых шестнадцать лет!» — мысленно вздохнул советник, — «…Только вот это не избавляет тебя от статуса юной госпожи» При дворе Се Хуа за глаза действительно называли «юной госпожой», «жемчужиной на ладони» и «нежным цветком». Что уж говорить, когда даже Фэн Синь позволял себе изредка называть юного принца «мэймэй». Сановник снова покачал головой. — Не имеет значения, сколько Вам лет, Ваше Высочество. Я лишь говорю о том, что до тех пор, пока Ваш отец у власти, то Вам здесь нечего поделать. Се Хуа всеми силами сдерживал себя, чтобы его тон не перерос в жалующийся. — Но разве не Вы были тем, кто однажды сказал мне «Поймёте, когда станете старше»? — уточнил он с вопросом глядя на своего наставника, — Я стал старше, но совсем ничего не понимаю. Отчего нам нужно скрывать положение дел от Дагэ? — Нет, ты не стал старше, — прервал его советник, взяв со стола веер, чтобы обмахнуться, от того, что даже в такую прохладную ночь, как эта, от таких разговоров его нервы накалялись, — Ты станешь старше, когда начнёшь различать возможное от желаемого. Ох, как же рано, — запричитал он, — Слишком рано. Вот почему я не хотел, чтобы ты самосовершенствовался так рано. Вот почему я не хотел, чтобы Наследный Принц возносился в столь юном возрасте. Вы оба слишком юны и неопытны. Советник говорил о самосовершенствовании, роняя фразу: «слишком рано», но в голове Се Хуа возникали вопросы: «А разве мой возраст был не «тем самым подходящим»? Ведь если начать слишком поздно, то подходящий момент может быть навсегда утерян.» Однако он не сказал этого вслух. Вся эта ситуация с Юнъанью, Се Лянем, засухой, вся эта секретность и вечные ответы-метафоры. Как же всё это сводило Се Хуа с ума. Он не понимал, к чему был нужен весь этот саспенс. Ведь Боги могут всё, не так ли? Так говорил его брат, а его брат никогда не лгал. Так почему бы просто не обратиться к Се Ляню? Только хотел Се Хуа раскрыть рот, чтобы спросить об этом, как сановник прервал его: «Вы уже пообещали мне, что не станете рассказывать Его Высочеству Се Ляню помните?» Се Хуа прикусил губу, а потом кивнул. — Разумеется, я.. помню. Но разве это такая ужасная идея? К тому же, даже если мы не расскажем Дагэ, то почему мы не можем на какое-то время приютить народ из Юнъани? Уверен, в Сяньлэ хватит денег, чтобы дать им хотя бы немного провизии и хоть какой-нибудь кров над головой. Я не думаю, что они объедят нас, — он развёл руками, пытаясь найти ответы на его вопросы. — Ох, слышал бы Вас Ваш отец — непременно бы поседел от ваших слов, — с невесёлой улыбкой произнёс советник, — Ваше Высочество, Государь может спасти десятки, быть может сотни беженцев. Но их ведь куда больше. Если придут все эти сотни тысяч, то что тогда будет со столицей? Их число будет подобно числу песчинок на берегах Лэхэ, они будут способны устроить переворот. Грабёж, мятежи. — Но разве же могут они отвечать злом, если мы дадим им добро? — «Мы не можем полагаться на волю случая». Ваш отец твердит вам это каждый раз. Даже если вы скрываетесь от этих слова в монастыре, это останется истиной. Выбор императора не плохой и не хороший, — советник уже чувствовал, как начинает болеть его голова, поэтому с нажимом, но без гнева сказал, — прошу, забудьте обо всём, что бы вы там не задумывали. — Но ведь однажды я тоже стану правителем. Что будет тогда? Боюсь, если вы правы, насчёт моего склада ума и наивности, то государство падёт, едва закончится моя коронация, — невесело посмеялся он. Советник опустил глаза, но потом, вдохнув прохладный воздух, сказал: «Ну что Вы. Я уже гадал на Вашу судьбу. Если Вы уймёте свой пыл, то непременно всё сложится далеко не самым худшим образом.» Се Хуа, кажется, был очень воодушевлён этими словами. Гадания советника никогда не лгали, а раз он увидел, что его судьба — не беспросветная череда ошибок и падений, то не о чем было беспокоиться. Се Хуа склонил голову и тихо сказал: «Благодарю Вас, Лаошифу.» и услышал в ответ: «Это моя обязанность, как твоего духовного наставника, Ваше Высочество.» Се Хуа так и ушёл, наверняка, чтобы улизнуть из-под охраны даосов и прогуляться вдоль садов. Советник не нашёл в себе сил, чтобы сказать ему правду: Судьба Се Хуа была такой же чёрной, как и судьба его старшего брата, но при этом, она была ещё и невообразимо короткой. Бедное дитя ещё не подозревало, что станет мучеником и погибнет от рук того, кого ненавидит более всего на свете.

***

Се Хуа направился в сторону маленькой хижинки, одной из таких, где проживали ученики монастыря парами или по четыре человека. Се Хуа чувствовал, как один из монахов смотрит ему в спину, но шёл не оборачиваясь. Зайдя в скромную комнату, откуда он медленно, но верно перенёс все драгоценности, которыми нагрузила его возы матушка, когда он только прибыл сюда, обратно во дворец, из-за того, что от одного взгляда на них у него начинала кружиться голова, он вздохнул и, не меняя одежд, подошёл к небольшому окну. Его голова ощущалось лёгкой и пустой сейчас, после длительной медитации. Ци ходила по меридианам. Когда он закрывал глаза он мог слышать, как бьётся её тонкий поток в его ушах. «Не настолько уж я и безнадёжен, не так ли?» — улыбнулся он сам себе, опираясь виском об оконную раму. Он смотрел за окно, наблюдая за ночным пейзажем высоких гор впереди и лесом, плавно перетекающим в сады, перед ним. Цикады мирно пели в кустах, ночные птицы обменивались короткими обрывками фраз, только им понятных. Не долго думая, Се Хуа перескочил через окно, беззвучно приземляясь на ноги. Его тело само вело его через пролесок в сады. Сколько он себя помнил, он всегда любил это место. Звук шумящей от прохладного ветра кроны фруктовых деревьев, мелодии ночи окружали его на каждом шагу. Он чувствовал, как его живот жалобно просил еды после больше, чем недельного её отсутствия, но Се Хуа игнорировал это. Его ноги несли его мимо вишнёвых и персиковых деревьев. Вишни. Эти деревья навсегда отпечатались в его памяти. Самому ему всегда было тяжело собирать в садах хоть какие фрукты. Ростом он обладал небольшим, по крайней мере, не достаточно большим, чтобы дотягиваться до высоких веток. Так, однажды, едва не подпрыгивая, чтобы дотянуться до грозди вишен, он понял, что ветка. опустилась. Принц недоумённо обернулся, чтобы увидеть, что бледнолицый юноша, встав на носочки, наклонил ветвь дерева слегка вниз, чтобы принц мог дотянуться до ягод. Се Хуа не нужно было долго думать, чтобы понять, что перед ним Му Цин. На тот момент, он уже хорошо знал юношу. Он участвовал в представлении на улице Шэньу, он стал верным спутником его брата и он же был шисюном Се Хуа по школе. Му Цин тогда сказал что-то вроде: «Я не смогу держать ветку до ночи, Ваше Высочество.» и Се Хуа сейчас, спустя больше, чем три года после этого случая хотелось со стыдом посмеяться со своей реакции. С тех пор Се Хуа выбирался в сад только с Му Цином, деля обязанности так: Му Цин был тем, кто наклоняет ветки с фруктами (или тем, кто забирался на дерево, чтобы достать самые аппетитные, и подавал их вниз), а Се Хуа был тем, кто наполняет корзины. Даже несмотря на то, что сначала эта идея Му Цину не нравилась, вскоре он просто свыкся с этим. К тому же, пока рядом был Се Хуа, ему не нужно было заботится о том, что собранную им вишню запустят в его лицо его братья по школе. Се Хуа всегда имел в достатке всего, что он только мог захотеть. Свежие фрукты ему бы принесли по щелчку его пальцев, поэтому он стал ловить себя на мысли, что в сад ходил далеко не за фруктами, а для развлечения. Ему был важен сам процесс сбора с вечными тихими замечаниями Му Цина или моментами, когда сам Се Хуа говорил с Му Цином ни о чём, что больше звучало как монолог. В конце концов, вся корзина ягод и фруктов, которую Се Хуа собирал «для себя» отходила беспризорникам, что часто ошивались рядом с домом Му Цина. Му Цин часто ворчал, мол: «Ты совсем их разбалуешь. Что мне с ними тогда делать?», но никогда не делал настоящих попыток протеста. Фэн Синь, на его месте, наверняка бы действовал чуть более решительно, уводя Се Хуа прочь, чтобы тот не шатался по столице невесть где, и невесть с кем. Се Хуа всегда удивлялся, почему всё-таки Фэн Синь и Му Цин не ладили. В конце концов, находясь рядом с Се Лянем так долго, они могли бы стать хорошими приятелями вместо того, чтобы пытаться перегрызть друг-другу глотки. Се Хуа искренне верил, что поладить с Му Цином — так же легко, как с любым другим юношей его возраста. Вообще с любым человеком, на самом деле. Просто Му Цин… Чуть сложнее, чем большинство. Му Цин не лжец — он просто иногда не договаривал. Наверное, потому что знал, что его не захотят слушать. И Му Цин не заносчивый. И не «гаденький хитрец», каким его как-то за глаза называли ученики монастыря. Просто другой. Се Хуа наконец дошёл до сливового дерева. Подойдя ближе, он поднялся на носочки и сорвал аппетитный фрукт. Теперь ему не нужна была ничья помощь, чтобы дотянуться до висящего на ветке плода. Он не спеша опустился на землю, скрещивая ноги, чтобы сесть удобнее, между делом откусывая кусочек сливы. Завтра ему непременно нужно будет спуститься во дворец, потому что он обещал матушке навестить её. С отцом дела обстояли сложнее. Пока Се Хуа смотрел в ночное небо, он невольно вспоминал, как Се Лянь спорил с государем. Однажды, Се Лянь едва ли не закатил истерику. Кажется, то был день, когда Фэн Синь сломал Ци Жуну, а затем и себе руки. Тогда Се Хуа, будучи ещё совсем мальчонкой, скрылся за рукавом государыни, одними губами прося: «Ну что же вы. Хватит. Пожалуйста.» Возможно, если бы Се Хуа точно так спорил с отцом, всё было бы чуть легче, но он просто не мог заставить себя воспротивиться. Он считал неправильным свои побеги в монастырь и уже почти начал испытывать стыд за то, что продолжает пытаться самосовершенствоваться, когда над страной повисла засуха, суровая и никого не щадящая. Самосовершенствоваться Се Хуа начал с утроенной силой — для советника — совершенно неожиданно. В один день просто пришёл и изъявил желание уйти в затвор. Несмотря на все предупреждения сановника об возможном откате в и без того в малых успехах, Се Хуа настоял на своём. И после ещё одна медитация. И с каждым разом они были всё дольше. Началось это всё спустя несколько дней после того, как он дал обещание больше не просиживать в храме часы напролёт. В ту ночь он даже обиделся на Му Цина. Как он мог так просто сказать ему не приходить в храм его брата? Сейчас, спустя месяцы, он хотел бы поблагодарить друга. Се Хуа, признаться честно, не знал, как долго морил бы себя едва ли не скорбью от происходящего, если бы Му Цин не взял с него того обещания. За всеми этими мыслями, постепенно наполняющими его ранее «пустую» голову, он не заметил, как его веки потяжелели и он уснул.