Broken

В детстве многие знатные дамы воспевали кукольную внешность Регулуса. Они восхищались мягкостью его кудрявых смоляных волос, бледной, почти фарфоровой, кожей, которую, казалось, не смел тронуть ни один луч солнца, тонкими розовыми губами и ярко выделяющимися на лице глубокими темно-серыми глазами. Прилежный, воспитанный, никогда не проявляющий свои эмоции на публике. Идеальный. Таким был Регулус Блэк до той роковой встречи в книжном магазине в Косой аллее. Сириус в тот год наконец-таки должен был пойти в школу — к концу августа он изнывал от скуки в доме на Гриммо и умолял матушку поскорее сходить за всеми школьными принадлежностями. Вальбурга, не желавшая больше слышать канюченье старшего сына, согласилась с одним условием — вместе с ними должен пойти и Регулус. Сириуса это, казалось, нисколько не расстроило, — напротив, он воодушевленно рассказывал брату о Косой аллее и всех магических лавках, которые там были. Регулусу было всего восемь лет, и для него все рассказы Сириуса казались чем-то невероятным. Родители редко его брали куда-то с собой — разве что разрешали появляться на званых ужинах в доме. В гости к другим аристократам предпочитали брать только наследника. И младший Блэк страшно ему завидовал. Сидеть в четырех стенах со старым домовиком и злобно смотрящими портретами, ожидая прихода родителей, было невыносимо.

***

Регулус едва успел закрыть глаза, как вдруг зеленое пламя камина охватило его, и мир вокруг на мгновение закружился в безумном вихре. Его тело будто несло этим потоком куда-то очень далеко, и сердце замерло — не от страха, а от предвкушения. Он не успел открыть рот, чтобы закричать от переполняющего его чувства свободы, как ноги в коричневых кожаных лоферах коснулись твердой земли. Регулус едва не свалился на спину — если бы не Сириус, схвативший его за руку. Мир взорвался звуками, запахами, движением — все вокруг было живым, ярким, до невозможности волшебным. Люди сновали туда-сюда, громко переговаривались, где-то рядом вспыхнуло синее пламя, над головой пронеслась сова и села на ближайшее дерево. Регулус застыл. Грудь сдавило от восторга, такого резкого, что даже перехватило дыхание. Он сжал пальцы матери. Никогда прежде он не видел столько людей, не слышал столько звуков, не чувствовал столько… свободы. Воздух был терпким от аромата пергамента и свежих чернил, смешанного с пряными нотами зелий и чем-то медово-сладким, тянувшимся от уличных лавок. Сириус, стоявший рядом, уже начал что-то оживленно рассказывать, но Регулус едва слышал его. Его внимание было приковано ко всему сразу — к витринам, за которыми сверкали магические артефакты, к книгам, которые, казалось, звали его открыть свои страницы, к людям, которые шли мимо, улыбаясь и смеясь. Он чувствовал, как его сердце, обычно закованное в ледяные оковы сдержанности, теперь наполняется теплом. Это было счастье — чистое, искреннее, не скованное условностями и правилами. Вальбурга потянула его за руку, и он послушно пошел за ней, стараясь не отставать. Регулус крутил головой из стороны в сторону, желая рассмотреть каждую деталь, запомнить всех людей и не дать ни одному мгновению раствориться в памяти. Они зашли в несколько лавочек — Сириус, довольный покупками, счастливо улыбался. На пути к книжному магазину они встретили дядю Сигнуса с Андромедой и Нарциссой. Они с Вальбургой сдержанно побеседовали о, как казалось Регулусу, чепухе и разошлись. — Ему стоит сменить прическу, — буркнула Вальбурга, когда они отошли на некоторое расстояние от семьи Сигнуса. Светская улыбка сползла с ее губ, сменившись раздражением от чрезмерной активности Сириуса. — Если ты не прекратишь гримасничать, Сириус Орион Блэк, в следующем году вместо тебя все будет закупать Кикимер. Так что будь добр вести себя прилично в книжном магазине. Не смей позорить меня перед Смитами! — шикнула она, бросив на старшего Блэка свой фирменный леденящий душу взгляд. Он в ту же секунду надулся и, скрестив руки на груди, поплелся к книжному магазину. — Мамочка, а я могу выбрать себе книжку? — робко, почти заикаясь, протянул Регулус. Он хотел даже было зажмуриться, чтобы не встречаться взглядом со взбешенной поведением старшего сына матерью, но она неожиданно дернула уголками губ, ее взгляд потеплел. — Конечно, Реджи, только не убегай далеко, — ласково сказала она и отпустила его руку. Регулус не поверил своим ушам. Ему позволили выбрать книгу. Не под строгим взглядом отца, не по заранее утвержденному списку, а просто так — потому что он попросил. Он чувствовал, как сердце бешено колотится в груди, а кончики пальцев вдруг стали холодными от волнения. Он сделал шаг вперед, потом еще один — робкий, осторожный. Полки возвышались над ним, уходили ввысь, скрывались в полумраке книжного магазина. Он сделал еще несколько шагов, словно боялся, что если вдруг остановится, момент растворится, исчезнет, станет сном, который утром невозможно удержать в памяти. Воздух здесь был другим. Густым, теплым, наполненным старинной пылью и слабым ароматом чернил, впитавшимся в бумагу. Каждая книга на этих полках жила своей жизнью, скрывала внутри миры, истории, заклинания. А он мог выбрать любую. В груди разливалось странное ощущение — оно щекотало ребра, поднималось к горлу, сдавливало его так, что Регулусу захотелось рассмеяться, заплакать, вскрикнуть от восторга. Столько лет его мир был ограничен темными коридорами Гриммо, замкнут в рамках правил, перешептываний и взглядов исподлобья. Его воспитывали быть безупречным, держать спину прямо, не говорить лишнего, не проявлять эмоций. Но сейчас… Сейчас его никто не одергивал. Никто не говорил, какую именно книгу ему следовало взять. Он был маленьким мальчиком, стоящим перед бесконечным выбором, и впервые в жизни это не было пугающе — это было восхитительно. Пальцы пробежались по корешкам. Где-то за его спиной Сириус что-то буркнул, Вальбурга холодно осадила его — но эти звуки будто не достигали Регулуса. Все, что существовало сейчас, — это полки, ряды томов, приглушенный свет ламп, легкий треск зачарованных страниц, сами собой переворачивающихся в дальнем углу. Он остановился перед одной из книг. Темно-синий переплет, потертое золотое тиснение. Она не выделялась, не привлекала к себе внимания. Но Регулус почувствовал — именно она. Осторожно, словно прикоснувшись к чему-то священному, он взял ее с полки. Переплет был теплым на ощупь. Он вдохнул запах страниц — терпкий, с легкой горечью, пропитанный временем. — Привет, прости, что прерываю, но… тебе очень нужна эта книга? — раздался над ухом голос, похожий на перезвон колокольчиков. Регулус обернулся и тяжело сглотнул. Дыхание перехватило, а сердце застучало с невероятной скоростью. Лицо залила краска от мысли, что его ритмично стучащее сердце мог слышать весь магазин. Девочка, которая стояла перед ним, он готов был поспорить, была настоящей вейлой. Она была не просто красивой — она была волшебной. Светлые волосы падали мягкими волнами на хрупкие плечи. На немного загоревшей за летний отдых коже сиял румянец. А глаза… Регулус не мог понять, какого они цвета. Сначала показались голубыми, как зимнее небо, потом — зелеными, глубокими, как омут, а когда она чуть склонила голову — серыми, почти как грозовое небо. Он хотел что-то сказать, но губы не слушались. — Ты в порядке? — снова прозвучал ее голос, мягкий, будто сотканный из смеха и утреннего солнца. Регулус судорожно вдохнул и кивнул, чувствуя, как ладони стали влажными от волнения. Как глупо. Как нелепо. Он привык контролировать себя, каждое слово, каждый жест, но сейчас вся его выдержка сыпалась, как песок между пальцев. Девочка стояла перед ним, чуть склонив голову набок, с любопытством глядя на него, и в ее взгляде не было ни тени насмешки — только мягкое терпеливое внимание. И Регулусу вдруг отчаянно захотелось остановить этот момент. Остаться в нем навсегда и утонуть в ее пронзительно-серых глазах. — Я… м… да… — замялся Регулус и залился краской еще сильнее, потому что все, что он говорил, было глупостью. — Вот, — он, чувствуя, как сильно горит его лицо, протянул дрожащими руками книгу девочке. Она сдержанно улыбнулась и, поблагодарив его, ушла. Регулус еще несколько минут смотрел ей вслед. Он даже вышел на лестницу, чтобы с возвышения понаблюдать за ней. Девочка кружилась вокруг полок, захватывая книги одну за другой. На нее с легкой улыбкой смотрела женщина с такими же светлыми волосами. А рядом с ней, гордо выпрямив спину, стояла Вальбурга. Они о чем-то говорили — и Регулусу срочно нужно было узнать, о чем. Он схватил первую попавшуюся книгу и рванулся вниз. — Октавия и Сириус станут прекрасной парой, я вижу это, Вальбурга, — хмыкнула неизвестная Регулусу женщина и посмотрела на Вальбургу. Та сдержанно кивнула, стараясь не выдавать своего восторга. — Я обязательно сообщу о твоем предложении Дарио. Думаю, он будет рад породниться с Блэками. Регулус стоял, словно пригвожденный к месту, чувствуя, как его сердце, только что бешено колотившееся от волнения, теперь замерло, словно скованного льдом. Он сжал книгу в руках так крепко, что костяшки пальцев побелели. Его мысли крутились вокруг одного: Сириус. Всегда Сириус. Даже здесь, даже сейчас, когда он впервые почувствовал что-то настоящее, что-то свое, все снова сводилось к его старшему брату. Он чувствовал, как в груди поднимается что-то тяжелое, горькое. Он хотел кричать, хотел бросить книгу на пол, хотел убежать, но вместо этого лишь стоял, неподвижный, словно статуя, смотря в пустоту. Регулус всегда был вторым.

***

И даже спустя почти двадцать лет он все еще был вторым. Он добился своего — Октавия стала его женой, хоть и не по-настоящему. Но даже этот спектакль, который они разыгрывали для детей, нравился Регулусу. Потому что так она была его. Не в мечтах и не в симулированных зельями снах. Она была рядом — только руку протяни. Ему нравилась мысль, что сейчас, в отсутствие брата, он полностью владеет Октавией. Он убеждал себя, что, если бы захотел, закрыл все выходы и входы на Гриммо и никогда бы ее не выпустил. И в итоге она сдалась бы под его натиском. Но он просто не мог так с ней поступить. Потому что любил. Так долго и безнадежно любил. А она — любила его брата. Чтобы не сойти с ума от раздирающих его душу мыслей, он согласился на предложение Люциуса поработать клерком в Министерстве магии. После работы он каждый вечер медленно подолгу сидел в пустой гостиной и пил огневиски, ощущая, как тепло разливается по венам. Тепло не приносило облегчения, но дарило туманную иллюзию того, что все хорошо. Он пил, потому что только так реальность не давила на него тяжестью выбранной для него судьбы. Работа в Министерстве оказалась просто способом убить свободное время. Через месяц Регулус не мог внятно ответить, зачем согласился на все это. Каждый день был похож на другой: серые коридоры, пустые лица, бесконечные бумажки, отчеты, которые не вызывали ни малейшего интереса. Регулус брал очередной сверток, бегал взглядом по строкам, не вчитываясь в написанное и ставил министерскую печать. Его руки двигались машинально, как часы, что продолжают тикать в покинутом всеми доме. Потом шел на обед в министерскую столовую — с коллегами не общался, несмотря на то, что многие желали побеседовать с наследником такой знатной семьи. Он в одиночестве сидел за одним из столов и думал о том, как бездарно тратит свою жизнь. Рука неизменно тянулась к карману штанов, в котором всегда лежала фляга с огневиски. Но Регулус убеждал себя, что пить во время работы, — не лучшая идея, поэтому через силу доедал свой обед и шел обратно в офис. Иногда его звали на встречи с министром или с другими высокопоставленными чиновниками. Регулус знал, что это не из-за его таланта или усердия — просто фамилия Блэк все еще вызывала трепет и уважение. Его отдел занимался проверками разных подконтрольных министерству учреждений и, несмотря на то, что Регулус убеждал себя, что готов ко всему, на самом деле ему было до дрожащих колен страшно увидеть свою фамилию в числе инспекторов Азкабана. Но он знал, предчувствовал, что рано или поздно это случится. Рано или поздно ему придется войти в холодные, пропитанные отчаянием стены. Он думал, что вероятность ничтожна. Что тысячи других чиновников могли бы отправиться туда, но не он. Он убеждал себя, что в глазах Министерства он ничем не отличается от сотен других безликих клерков. Однако судьба — или чья-то злая ирония — распорядилась иначе. Ему вручили приказ утром, за десять минут до начала рабочего дня. — Провести инспекцию условий содержания заключенных, подготовить отчет, — монотонно объяснил начальник отдела, бегло глянув на Регулуса поверх очков. — Без опозданий. Регулус чувствовал, как внутри все сжимается. Лопоухий начальник еще что-то говорил — о порядке оформления бумаг, о требованиях к отчету — но слова пролетали мимо, как ненужный шум. Сириус. Сердце глухо ухнуло. Он не видел его почти одиннадцать лет. Не слышал его голос. Он привык думать о нем, как о чем-то давно потерянном. Октавия иногда говорила о нем — осторожно, будто боясь бередить старые раны. Но сам Регулус никогда не позволял себе произносить его имя вслух. А теперь… теперь он поедет в Азкабан. В кишащий дементорами мрачный монолит, где за стальными решетками сидит его брат. Регулус прекрасно знал, что не сможет увидеть Сириуса. Инспекторов не пускают к узникам, их ведут по отдельным маршрутам, проводят по коридорам, показывают помещения, камеры без имен. Но сам факт, что он окажется в том же здании, что их легкие наполнит один и тот же ледяной воздух… Накатила дурнота. С трудом сделав вдох, Регулус опустил приказ в ящик стола и потянулся к фляге.

***

Лодка, которая доставила его к острову, казалась слишком маленькой, слишком хрупкой для того, чтобы противостоять мраку, который окружал Азкабан. Регулус чувствовал, как тьма сгущается вокруг него, как она пытается проникнуть в его разум. Он сжал кулаки, пытаясь сохранить хладнокровие. Он не должен был показывать слабость. Не здесь. Не перед ними. Когда он вошел в тюрьму, холод проник под кожу и лизнул оголенные ладони. Регулус поежился и, стараясь слушать то, что говорит надзиратель, внимательно смотрел на покрытые слоем мха камни. Он шел по коридорам, мимо камер, из которых доносились стоны и шепот. Блэк судорожно вдохнул. Казалось, воздух в Азкабане разъедал легкие, делая каждый вдох мучительно тяжелым. Тюремные коридоры бесконечными змеями извивались в сером мраке. Дементоры были повсюду — тени без лиц, без глаз. Он делал вид, словно и не чувствовал этого ледяного дыхания. В какой-то момент он обернулся и увидел камеру. Он остановился перед камерой. Его сердце билось так сильно, что он боялся, что его услышат. Сириус. Он не был похож на себя. Не был тем мальчишкой, что смеялся в Косом переулке, не был тем юношей, что когда-то с гордо поднятой головой уходил из дома, не был даже заклятым врагом, которым он стал во время войны. Он превратился в тень. Тусклый призрак, сгорбившийся в дальнем углу камеры. Грязные спутанные волосы, пустые глаза, впившиеся в стену. Он даже не заметил их. Или не захотел замечать. Регулус почувствовал, как комок подступает к горлу. Он хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Он хотел кричать, плакать, но вместо этого просто стоял там, молча, глядя на брата, который даже не поднял на него взгляд. Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем он смог заставить себя двинуться дальше. Регулус не двигался. В груди что-то болезненно сжалось. Он не знал, сколько прошло секунд. Или минут. Потом кто-то позвал его, и он отвернулся, словно ничего не произошло. Шагнул вперед, оставляя брата позади. Сириус остался в тюремной клетке. А Регулус — в собственной клетке из страхов.

***

Лодка несла его обратно в ледяное море, но он чувствовал, будто остался там, среди извивающихся коридоров и теней, среди гнилого камня, пропитанного чужими криками. Он оставил Азкабан позади, но не мог выбросить его из себя. Вода хлестала о борта, небо висело свинцовой глыбой, а ветер пронизывал насквозь. Регулус держался за край лодки, склонив голову, как будто пытался выгнать из легких этот гнилой воздух. Он увидел брата. После всех этих лет. После войн. После бесконечной лжи, после злости, после той бездонной пропасти, что выросла между ними. Он увидел его — и ничего не сказал. Он не знал, чего ожидал. Возможно, надеялся, что Сириус почувствует его взгляд, резко повернется, вскинется, посмотрит в упор. Узнает. Скажет что-то. Но Сириус просто сидел. Голову склонил, руки бессильно повисли. В нем не осталось ничего, что было в старом Сириусе. Его Сириусе. Тюрьма выела его изнутри. Регулус закрыл глаза, чувствуя, как сердце рвется на части. Ему хотелось ударить себя, разбить кулаки в кровь — за то, что смолчал. За то, что просто ушел. Но вместо этого он ровно сел, глубоко вдохнул и принял единственное правильное решение. Он никому не скажет. Не скажет Октавии, которая столько лет ждала. Которая все еще смотрела на дверь, словно надеялась, что однажды ее откроет не он. Он соврет ей. Придет домой, стряхнет с себя этот день, как змея сбрасывает кожу. Покачает головой, когда она спросит. Скажет что-то небрежное: «Я в порядке», — и, прежде чем она успеет заглянуть в его глаза, отвернется. Потому что сказать правду — значило бы снова сделать больно. А он слишком любил ее. Слишком любил брата. И слишком ненавидел себя.

***

Октавия перестала замечать метку, выделившуюся темным пятном на предплечье. Она старалась выполнять свои ежедневные дела с тем хладнокровием, на которое была способна. Каждое утро она просыпалась с тяжестью в груди, каждый вечер засыпала с тревогой, которая сжимала ее сердце в ледяные тиски. Встречалась с клиентами и договаривалась на создание новых темных артефактов, ходила в суд как магвокат и переписывалась с Северусом, который держал ее в курсе всего, что происходит в Хогвартсе. Переписка с Северусом стала для нее одновременно и отдушиной, и источником новых тревог. Он держал ее в курсе всего, что происходит в Хогвартсе, но каждое его письмо, каждое упоминание о новом случае окаменения заставляло ее сердце сжиматься. Она читала его строки, представляя, как ее мальчики — Деймос и Ригель — идут по темным коридорам замка, где в любой момент может подстерегать невидимый враг. Северус успокаивал, говорил, что Дамблдор уже нашел средство от этого недуга, но разве это могло утешить?

***

Однажды вечером, когда луна висела низко над горизонтом, окрашивая небо в серебристые тона, в доме на площади Гриммо раздался резкий стук в дверь. Октавия вздрогнула, оторвавшись от письма, которое писала Северусу. Она медленно подошла к двери, чувствуя, как холодный воздух проникает сквозь щели. Открыв дверь, она увидела Люциуса Малфоя. Его плащ был накинут на плечи, а в руке он держал трость с серебряным набалдашником в форме змеи. Холодные серые глаза смотрели на нее с тем же высокомерием, что и всегда, но в них читалось что-то еще — настойчивость, почти требовательность. — Октавия, — произнес он, слегка наклонив голову. — Могу я войти? Она молча отступила в сторону, пропуская его. Люциус вошел, оглядываясь вокруг с едва заметным презрением, словно интерьер фамильного дома Блэков был недостоин его внимания. Октавия закрыла дверь и повернулась к нему, скрестив руки на груди. — Что тебе нужно, Люциус? — спросила она, стараясь звучать спокойно, хотя внутри все начало клокотать только от одного взгляда на его напыщенное лицо. Таким она его не видела со школы. И от этого тревога ядом разлилась по венам, отравляя собой все вокруг. — Прямолинейна, как и всегда. Мне это в тебе нравится, — он усмехнулся, играя тростью в руках. — Я пришел поговорить с тобой о важных вещах. О будущем. О нашем будущем. Октавия почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она знала, к чему он клонит. Темная метка на ее предплечье вдруг заныла, напоминая о себе. — Если ты здесь, чтобы говорить о какой-нибудь компании аристократов-неудачников, которые хотят уничтожить грязнокровок и магглов, то можешь не тратить время, — сказала она, стараясь звучать твердо, и указала Малфою на дверь. Люциус усмехнулся снова, но на этот раз в его глазах мелькнула тень раздражения. — Октавия, ты всегда была умна. Меня восхищал в тебе твой талант предчувствовать грядущие перемены. И ты прекрасно знаешь, что времена меняются. У нас всех есть одно маленькое незаконченное дело, которое, как мне кажется, сейчас ты с удовольствием бы завершила во благо собственных детей. Его слова ударили ее, как нож в сердце. Она сжала кулаки, чувствуя, как гнев поднимается в ней, горячий и неконтролируемый. — Не смей говорить о моих детях, — прошипела она и подошла к нему ближе. — Ты не имеешь права. Люциус не отступил. Напротив, он наклонился к ней, его голос стал тише и от этого только опаснее. — Я говорю о них, потому что забочусь. Ты думаешь, Дамблдор сможет их защитить? Ты сама видела, к чему приводит защита Дамблдора. Кажется, бедные Поттеры доверились ему и… где оказались? — он выгнул красивую бровь и ухмыльнулся. — Ты думаешь, он сможет остановить то, что грядет? Октавия, ты слишком умна, чтобы верить в сказки. Темный Лорд возвращается, и те, кто встанет на его сторону, получат больше, чем могут себе представить. А те, кто против… — он сделал паузу, и его глаза сверкнули, — ну, ты сама знаешь, что с ними бывает, — Люциус как бы случайно скользнул ладонью в перчатке по руке стоящей рядом Октавии. — Убирайся, Люциус, — прошипела она, чувствуя, как голос дрожит. — Убирайся, пока я не сделала чего-то, о чем пожалею. Он смотрел на нее еще мгновение, затем слегка кивнул. — Подумай над моими словами, Октавия. Время на исходе. И помни: когда наступит час выбора, нейтралитета не будет. Он развернулся и вышел, оставив ее одну в тишине дома. Октавия стояла, дрожа от гнева и страха, чувствуя, как темная метка на ее руке пульсирует, словно живое существо. Она знала, что Люциус не просто так пришел. Он был предвестником бури, и буря эта приближалась с каждым днем.