Твоя реальность

      Она вела себя глупо, но ничего не могла с собой поделать.              Пока пионеры веселились, просто любовались природой и проявлениями жизни, она запихивала в лёгкие новую порцию дыма от украденной из вчерашнего дня в медпункте пачки сигарет.              Мику даже не пыталась остановить подругу – просто сочувственно наблюдала и продолжала исполнять свои обязанности. В конечном счёте веселье и страдание – проявления одного и того же, жизни. И того, и другого она коснётся…              Время брало своё – пионеры уставали, всё меньше выходили танцевать и всё больше сидели на лавочках, одобрительно кивая и качая ногами в такт музыке. Вскоре Мику поблагодарила собравшихся и объявила финальную песню.              Пришедшая в себя от выкриков подруги Моника поспешила к ней и протянула руку.              – Не откажете даме в медленном танце?              Мику рассмеялась.              – Ой, дамы… Ты человек и пароход. – Она печально посмотрела. – А ещё ты собралась сделать очередную глупость, к тому же без меня. – И пожала плечами. – И всё равно я к твоим услугам.              Мику подала руку, и девушки наконец закружились в танце.              Почему стремятся к свету       Все растения на свете;       Отчего к морям спешит река;       Как мы в этот мир приходим,       В чём секрет простых мелодий –       Нам хотелось знать наверняка.              Замыкая круг, ты назад посмотришь вдруг,       Там увидишь в окнах свет, сияющий нам вслед.       Пусть идут дожди, прошлых бед от них не жди,       Камни пройденных дорог сумел пробить росток.              Последние звуки песни* возвестили о конце танцев, и пионеры поспешили покинуть площадь, лишь бы не принимать участия в уборке. Мику отсоединила аппаратуру, а Моника бралась за несколько предметов, переносилась с ними в музклуб, оставляла и возвращалась на исходное место. В итоге подруги остались смотреть на висевшие высоко в ветвях гирлянды.              – М-да-а-а… – протянула Моника. – Голова кружится – я туда не полезу.              Пионерка сурово покачала пальцем.              – Это потому что кто-то слишком много курит!*              Японка поморщилась.              – Имею право, и вообще…              Но подруга положила ей палец на губы, не давая договорить.              – Так. Во-первых, прыгать с моста тоже вроде как все имеют право, но не так уж часто люди этим занимаются. Пусть и, да, с серьёзными последствиями – в лепёшку. А теперь «во-вторых». Ни в коем случае не произноси такое при Жене. Вот заклинаю тебя, не надо: это для неё больная тема. Уяснила?              Моника кивнула и вновь подняла голову.              – Осталось понять, как это снять.              Мику протёрла глаза и произнесла устало:              – Берёшь стремянку, поднимаешься, хватаешься за гирлянду, тянешь, она остаётся в руках, спускаешься. С таким даже я справлялась. Или ты не об этом? Ты про головокружение?              Японка усмехнулась.              – Ещё про то, что я не помню, куда мы дели стремянку. О! Идея!              Мику выпучила глаза, когда подруга не просто подпрыгнула, но и начала постепенно удаляться от земли. Выше, выше… Моника зависла на уровне гирлянды, схватилась за неё и в следующий момент уже стояла рядом с Мику.              – Т-ты умеешь летать? До этого никто…              Та отмахнулась.              – Что такое полёт? Последовательное перемещение из точки А в точку Б, не касаясь земли. – Пионерка неуверенно кивнула. – В общем, если перемещаться коротко и с нужной частотой, чтоб не падать, то можно считать это полётом. Смысла ноль, но забавно… А что ты хотела?..              Мику встряхнула подругу за плечи.              – Виола сказала предупредить тебя! Перемещение за границу лагеря по горизонтали и вертикали… в общем, опасно. Она сказала передать: это для вас с Семёном как попытка попасть в первую неделю смены.              Моника побледнела.              – С-спасибо. – Она обняла себя за плечи. – Что-то мне расхотелось исследовать территорию с высоты птичьего полёта…              Пионерка зевнула.              – Ладно. Думаю, пора расходиться и принимать последствия своих решений. Я – спать, ты – встретишься с Семёном.              – Пока, дорогая. Действительно, занесу гирлянду и туда. До встречи!       

***

             Мику зашла в домик и, не включая свет, поплелась к своей кровати. Уставшее тело передавало сознанию тревогу сигнал за сигналом. Она видела на соседней постели что-то неправильное. Пахло очень неправильно. Игнорируя это, пионерка сбросила одежду, сняла резинки с волос и легла под одеяло.              И вот тишину нарушил стон Лены. Слишком болезненный. Слишком знакомый.              «Конечно же… – наконец поняла Мику. – Но за полдня – это рекорд».              Полуяпонка тяжело вздохнула.              – Дорогая, это твоё личное решение. С тобой уже всё кончено, так что, пожалуйста, не мешай мне хотя бы выспаться…              Укрывшись с головой, Мику почти тут же хмыкнула, выползла из-под одеяла и, надеясь не наступить в лужу, пробралась к окну, затем открыла его: так домик к утру не должны переполнить миазмы.              Зевнув, девушка снова легла и укрылась.              – Проща-ай, – протянула она.              Лена лишь отвернула голову, промолчав.              Семён сидел на крыльце с потерянным видом, то и дело поглаживая холщовый мешок.              – О, ты пришла, – произнёс парень, подобострастно улыбаясь, склонив голову. – Не скажу, что приятно удивлён: я поверил обещанию, но всё равно безмерно рад.              Моника вздохнула.              – Ну как? Предпочтёшь пить прямо здесь или в столовой? У меня, как-никак, все ключи.              Семён пожал плечами.              – Наверное, лучше всё-таки внутри. Не думаю, что мы можем попасться. Но приличия – тот тонкий культурный слой, что делает из нас людей.              Кивок, и Воспитатель начала перебирать связку. Вот и нужный ключ. Щелчок замка.              – Только после дамы.              И вот они уселись друг напротив друга. Семён достал два гранёных стакана и бутылку водки. Та самая из медпункта: другой в лагере не водилось. Отвинтив крышку, парень разлил содержимое, один стакан подвинул Монике, а второй – себе. Дав знак подождать, он достал из нагрудного кармана горсть таблеток и засыпал их в свой стакан.              – А чего это они чёрные? – уточнила японка.              Семён рассмеялся и развёл руками.              – Мне Лена выдала. Я не разбираюсь. Может, в Советском Союзе снотворное такое же чёрное, как блаженная ночь без снов?              Ножик заходил в водке, размешивая и со звоном сталкиваясь со стенками, превращая и так неприятное содержимое в омерзительное. Морща нос, Моника понюхала жидкость в своём стакане.              «Дрянь».              – И это называют «водка»?              Кивок.              – Да никто, думаю, её не любит. Для эффекта пьют. Ну что? – Он поднял свой стакан. – За эффект?              Моника тяжело вздохнула.              «Ну, зато хоть не с Алисой».              – За эффект!              Они чокнулись и залили жгучее содержимое в горло. Японка усмехнулась. Вкус, конечно, неприятный, но, в отличие от Двачевской, у Воспитателя опыт с крепким алкоголем имелся, так что она не окосела и не искала, куда же спрятаться и что делать.              Моника поставила стакан и, к своему неудовольствию, обнаружила, что половина водки ещё осталась.              – Вот скажи мне, – обратился Семён, – вот ты в виртуальности богоподобна, но всё равно хочешь вырваться. Почему?              Воспитатель усмехнулась.              – Потому что всё моё богоподобие* ни к чему. Да, я могу надеть золотую корону всеобщего обожания. Могу – стальную и казнить направо и налево. Могу – пластмассовую, спать сутками, есть, пить и курить в три горла. Но зачем мне всё это, если от моих действий не останется ни следа, а я сама буду знать, что всё вокруг пустое?              Она залпом допила водку и уставилась в стол. На звук плеска пришлось поднять взгляд. Парень налили себе и потянулся ко второму стакану, но Моника преградила путь горлышку ладонью. Без лишних споров Семён поставил бутылку в сторону и закрутил крышку.              – Знаешь, – произнёс парень, – а ведь большинство людей и в реальном мире живут так – не оставляя следа. Только вот обычно не понимают того, что всё пустое и что могли бы… и… Не знаю, мысли путаются. Но, думаю, поняла.              Японка кивнула.              – Может, ты и прав. Может, творческое начало и ответственность делают нас несчастными рабами, где бы мы ни находились. Кто мы, как не рабы вечного страдания?* – Она тряхнула головой. – Налей ещё. Немного.              Пока Семён медленно цедил свою порцию, она выпила свою добавку залпом.              – Наверное, ветер в голове даёт возможность надышаться свободой, – наконец произнёс парень. – И похоже, что богоподобие в любом из миров делает тебя и живее, и мертвее остальных. Кто-то как рыбка: вылупилась, наметала икры и сдохла, а ты – настоящая река, ты точишь русло, даришь жизнь, но ты обязана течь вечно, не переставая, всегда… и всегда ты будешь в своём русле, потому что без русла ты уже не река… Прости за пьяные разговоры. Приговорённые к смерти – особый народ.              Моника кивнула.              – Я прощаю тебя. Нет смысла держать обиду, ведь…              Он кивнул.              – Скоро всех нас унесёт ветер… – Семён зевнул и неловким движением руки сбил стакан, тот покатился и остановился на краю стола. – Грядёт безмолвие…              Парень отправился на выход, а Моника, проводив его взглядом, переместилась библиотеку. Чуть не сбила в темноте спьяну стол, но до нужной книжки всё же добралась. «Унесённые ветром». В кои-то веки она решила почитать перед сном, раз уж иная компания в постели, чем книга, ей в этом цикле не светила, но не могла сосредоточиться.              Ещё один «прыжок» – домой, потом раздеться и, наконец, лечь.              Строчки сливались, взгляд перескакивал их, как конь барьеры. Усилие – и несколько абзацев пролетали, внутренний голос даже что-то произносил, но ничего не откладывалось в памяти, приходилось возвращаться.              Время шло, в итоге японка не только не добилась успеха, но и начала клевать носом. Недовольно отбросив непобеждённую книжку на тумбочку, женщина поудобнее легла и укрылась. Казалось, тьма обхватывает её, чтобы сжать в коконе и не отпускать, что мрак шелестит и посмеивается. Но сил бороться уже не было. Глаза уже не открывались, оставляя в темноте и в плену тревожных мыслей.              «Сегодня как началось всё по-дурацки и страшно, так и продолжилось. Сегодня Старый лагерь – и завтра он же по плану. Только Шурика на этот раз Семён искать точно не будет».              Наконец измученное сознание сдалось и перевело тело из режима грустных рассуждений с тревожным ожиданием в режим безрадостного сна.