Твоя реальность

      Дверь склада была лишь прикрыта – словно для того, чтобы показать Монике, идущей по следам, и так очевидное – ключей у трупа не осталось.              «Тем хуже для всех». Заходить и проверять, вдруг Семён не дотерпел и прикончил кибернетиков на месте, не хотелось: было предчувствие – не стоит. А узнать, что пропало из инструментов, мог только тот, кто в курсе, что где лежало.              Моника спешно зашагала к клубам.              Она положила ладонь на дверную ручку и резко дёрнула на себя. В коридоре – пусто. Японка тут же ворвалась в помещение кибернетиков, и… И там не было ничего, что бы свидетельствовало о борьбе и смерти. Ни запаха (крови, испражнений или хлорки), ни брызг, ни беспорядка – буквально ничего.              – Хм.              Кладовка? Там тоже не оказалось никого и ничего.              Увиденное нисколько не развеяло подозрений – просто искать требовалось в другом месте.              – И где?              Она бросилась в недавно оставленную комнату.              «Радиорубка. РадиоРУБКА. Как же это странно звучит. Глупо? Возможно. Но Семён слишком любит игру слов. А сумасшедший Семён, наверняка, ею живёт».              Сглотнув, японка осторожно и медленно открыла дверь…              Морща нос, девушка старалась отстраниться от запахов и придерживалась за край стола, чтобы ноги не заскользили. Моника смотрела на то, что осталось от кибернетиков.              Что они мертвы – и так было очевидно, ради этого не стоило даже из столовой выходить, не говоря о том, чтобы тащиться на место расправы. Важно было узнать, как глубоко впал в безумие Семён.              Японка присела на корточки рядом с трупом, у которого торс был покрупнее. Обезглавленный, он лежал на полу, частично выглядывая из-под стола, и часы на вполне себе целой руке говорили чётко: это был Шурик. А ещё – что он не защищался. Конечно, без головы судить о чём-то было преждевременно, но можно было предположить: более грозного соперника Семён вырубил (допустим, ударом в затылок обухом), а добил – позже, перерубив шею.              – А где голова?              Встав, Моника осмотрелась и вздохнула.              – М-да.              Зрелище было не для слабонервных. На полке, пришитая к штативу для микрофона проволокой, экспонировалась голова пионера. Действительно, почти стёсанный затылок. Рот был заткнут микрофоном. Голову полунимбом опоясывал кабель, концы которого были заткнуты в уши. Глаза… скорее всего, были вырваны. Аккуратно сложенные очки покоились рядом.              – Слишком сложная композиция, значит, уже после того, как оба были мертвы.              На другом столе, сдвинутом, наверное, во время непродолжительной драки, уже куда тривиальнее лежал Сыроежкин. Изрубленные руки, раздробленные колени, дыра в животе… Моника судорожно сглотнула, увидев прибитые к дереву ладони. На лицо и голову в целом смотреть не хотелось. Но японка пересилила себя и печально цыкнула после этого. Откушенный язык.              – М-да. Ты был ещё жив, когда с тобой творилось это. Мне тебя почти жаль.              Тяжело вздохнув и морщась, Моника спешно покинула помещение и села на крыльцо осиротевших клубов. После второй сигареты боль, сдавливавшая обручем голову, отпустила, во рту снова был вкус горелого табака, а не сырой плоти.              Нужно было встать, чтобы готовить оставшуюся часть лагеря к танцам, но ноги не слушались, потому пришлось посидеть ещё немного, активно сгибая и разгибая пальцы.              – Снова я иду, неся разрушения и страдания. Себя, правда, тоже стороной не обхожу.              И снова тяжкий вздох. А за ним девушка замерла, выпучив глаза. Снова, снова ею овладели стихи.              Что-то злое, небывалое       Позовёт меня с собой,       И походкой косолапою       Я пойду, роняя гной.              На туманном полустаночке       Остановка – покурить.       Сердце глупое оставлено,       Путеводную рву нить.              Все дороги запорошены       И ведут лишь в пустоту.       Я устала, занеможила       И бреду в чумном бреду.              Сею я бубоны алые,       Гноем поливаю их.       Пусть не злая – окаянная.       Ширится вокруг нежизнь.              Мы идём, и солнце скалится,       Плачет вьюгою метель.       В моём полусгнившем ratio       Лишь тоска. Но вечен плен.              Моника затрясла головой, отгоняя морок видения, как она, жуткая и больная ещё и внешне, идёт за Семёном, он знай себе тащит в опущенной руке окровавленный топор, а тот скоблит лезвием землю.              Кулаки сами сжались, японка вскочила, затоптала окурок и мгновенно перенеслась на крыльцо столовой. Рыжеволосая девушка тут же будто случайно отвернулась, чтобы ничего не заметить, а невысокий паренёк явно корейской наружности зашевелился на лавочке и поднял запрокинутую голову, только когда Воспитатель не просто оказалась на месте, но и осознала, что перед ней её добровольная подмога. Из её отряда, между прочим. Губы растянулась в нежной улыбке.              – Вы же мои золотые! Спасибо, что откликнулись!              Она учтиво поклонилась.              Пионерка – Диана, её точно зовут Диана! – рассмеялась и отмахнулась.              – Да разве мы могли не прийти?              Пионер зевнул и пожал плечами.              – Ну, допустим, могли, только кому от этого лучше было? – Он самодовольно ухмыльнулся. – А потом пришли бы эти балбесы из первого отряда на площадь танцевать, а там пусто: ни гирлянд, ни колонок – ничегошеньки. Зато выспались, нагулялись. Справедливо? Справедливо. Но…              Диана снова рассмеялась.              – Но я тебя убедила помочь, да-да, – произнесла она ласково и положила ладонь на плечо юноше. – Спасибо.              Тот покраснел и отвёл взгляд.              – В общем, мы пришли, чтобы всем стало лучше и потому что мы – сознательные товарищи.              Моника взяла их за руки.              – Ещё раз спасибо. В том числе за то, что вы такие живые и сознательные. Вы правы.              В музклубе оказалось пусто. То ли час не прошёл, то ли ужас, то ли Мику задержалась в библиотеке с Женей или книжкой. В общем-то, разницы не было: носить оборудование и украшения для танцев это не мешало.              Как ни странно, пионеры даже не спросили, куда запропастилась хозяйка. То ли боты избегали неудобной и опасной темы, то ли были заняты делом и – украдкой – перемигиванием и касаниями рук. Вопросы, вопросы, вопросы – и Монике точно не нужны были ответы: она предпочла не разрушать прекрасную картину.              «Ты дышишь хорошо, пока не думаешь, как глубоко и в каком ритме это стоит делать. Чужое сердце успешно гоняет кровь, пока я не вскрою грудную клетку и не выну его, чтобы обмерить и взять образцы тканей».              Сев за рояль, Моника попыталась наиграть одну из мелодий* с телефона своего Семёна и спеть.              – Ма-ма, ма-ма,       Лучше быть живым и пьяным.       Снова отказали тормоза.       Я домой вернусь нескоро:       В центре у часов под стрелкой       У меня свиданье в пять утра.              Помощники не возражали, понимая, что миниатюрная японка в переносе тяжестей не помощница, а показывать, что теперь взять, и так могла. И не мешала в пути, не следила за парочкой.              Наконец кореец плюхнулся на стул и расплылся в глуповатой улыбке.              – Уф-ф. Ну, вроде, всё.              Диана молча кивнула и перевела взгляд с коленей пионера на Монику и обратно.              Воспитатель смущённо улыбнулась.              – Думаю, вы пока здесь отдохните. Вы молодцы. А я припрягу кого-нибудь развесить гирлянды. Особенно если вспомню, где лестница.              Она почесала затылок.              Юноша закивал.              – Спасибо. А лестница на складе у библиотеки.              Моника поклонилась в знак признательности, вышла и закрыла дверь.              «Значит, мне это ещё и по пути».              …Незримой и неслышимой японка прошла через стену и тут же приложила палец к губам, чтобы Мику не смела отвлекаться от Жена и приветствовать. Удостоверившись, что с девушками всё в порядке, японка вернулась на улицу так же – через стену.              Открыть сарайчик, имея все ключи от лагеря, было куда проще, чем потом вынести лестницу. Сразу оказаться на площади, презрев человеческий метод перемещения, – и вовсе плёвое дело.              Дальше пришлось поймать какого-то прогуливавшегося юношу, чтоб развесил гирлянду, и пару девушек, чтобы держали лестницу, – и всё, площадь почти готова. Остальное – дело Мику.              И стоило Монике развалиться на лавочке, зевнуть и прикинуть, не выкурить ли сигарету и как скоро придётся грабить Виолу, прозвучал горн. Пришлось подниматься и тащиться на ужин.              На лавочке у входа сидел Семён и с потерянным видом улыбнулся Воспитателю.              Японка на миг замешкалась, не зная, как быть.              – Погоди… не уходи. Прошу, – обратился парень.              Значит, разбора не избежать. «И какое решение нужно принять по итогу?» Она остановилась, и Семён поднялся с лавочки.              – Что ты натворил?! – закричала Моника ему в лицо. Руку она отвела и указала пальцем в сторону разорённых клубов.              Попаданец улыбнулся смущённо, но промолчал, тогда японка тряхнула его за грудки, но это даже выглядело комично: она, миниатюрная азиатка, пытается физически воздействовать на немаленького мускулистого местного парня.              – Дурацкие игры. – Он пожал плечами. – Не менее, но и не более. Если ты это хочешь услышать, мне не понравилось.              Женщина хмыкнула, но почти тут же печально вздохнула и покачала головой.              – И зачем? Зачем?!              На этот раз Семён ухмыльнулся уже по-пионерски, с блеском в глазах.              – Ответы. Мне нужны были ответы.              Моника выпучила глаза и, отпустив рубашку, попыталась дать Семёну пощёчину, но тот перехватил руку и больно сжал.              – Да очнись ты! Какие ты могу у них узнать ответы? Я всё тебе рассказала.              Он потряс головой, смотря серьёзнее некуда.              – Ответы можно получить и от самого себя. О себе. Главное – поставить себя в нужную ситуацию. Вот в чём суть. Я узнал, что ломать этот кукольный домик мне невесело, а городить композиции из тел – не моё.              Моника фыркнула.              – Чтобы понять, что тебе не нравится удар об асфальт, необязательно прыгать с крыши! И не принято убивать…              В ответ – холодная, даже снисходительная усмешка.              – Они куклы.              – Будто кукол принято рубить на части. Они живые, и…              Семён положил ладонь ей на плечо и впился в него пальцами.              – Хватит меня обманывать. Ты сама творила – и не такое. Причём с подругами, каковыми их считала. А местные куклы для меня – никто. Хм.              Японка не сдавалась.              – И всё же нельзя…              Он вытянул губы, а затем рассмеялся.              – Уже сделано то, что нельзя. И никаких последствий не предвидится. Понимаешь? Ты рассказываешь не о том, как играется эта игра, а как ты бы хотела видеть мою игру в ней. Ты хочешь играть мной. Пусть даже я и NPC, ты сама проповедуешь, что куклы живые. Так дай жить всем, даже максимально живому мне. А? Или это не вписывается в твою игру?              Тяжело дыша, Моника опустила голову, и волосы скрыли глаза.              – В чём-то ты прав. Что ж, прости и прощ…              Он кашлянул.              – Не надо уходить! Это ведь и твой лагерь. Не так ли?              Слабый кивок.              Хотелось остановить всё. И в то же время уходить и правда не хотелось. «Вот бы рядом был мой Семён…»              Она с безнадёжной тоской посмотрела на местного Семёна.              Дай мне напиться яду из родника.       Дай мне услышать, как звуки замолкнут враз.       Дай ощутить, как жёстко гладит рука.       Дай мне часы поставить на смертный час.              Дай ощутить, что ты всё у меня забрал.       Дай мне взглянуть на зеркальную гладь – там ты.       Дай мне собраться лишь из переломов, ран.       Дай передумать, кто мил мне, а кто – постыл.              Дай заглушить звенящую боль тоски.       Дай зазвучать какофонии злых чудес.       Дай надышаться отравой из нелюбви,       Дай мне распять себя – но не друзей, не всех.              Дай, дай, die...              Моника зашла в столовую и, взяв порцию, покачала головой, чтобы Семён не дай бог не сел рядом. Через некоторое время Мику и Женя заняли места за одним с ней столиком.              – Привет, рада вам. Приятно аппетита, – поприветствовала их японка.              Если музыкантша тут же заулыбалась и отозвалась: «Ой, и тебе, конечно!» – то библиотекарша ответила сдержанным кивком и улыбкой.              – Если что, я то, что могла, с помощью наших пионеров к танцам подготовила, – решила через некоторое время разрядить тишину и завести разговор Моника. – А что вы думаете по поводу дискотеки?              Мику отмахнулась и ответила на удивление устало и безучастно.              – Сама знаешь, я часть лагерной жизни, потому обязательно приду, всё подключу и потом за пультом буду стоять – музыку ставить.              Женя покачала головой.              – Как бы приятно мы ни поболтали у меня, я всё ещё считаю, что для меня танцы – пустая трата времени: плясать я не умею и не хочу, тем более на публике, а пластинки я могу послушать те, что хочу, на той громкости, на какой хочу, дома. Так что это мероприятие радости мне не принесёт, более того – пользы от этого не будет ни мне, ни лагерю. – Она со строгим видом подняла палец. – Потому не имеет смысла мучить меня танцами.              Моника примирительно кивнула.              – Думаю, порядок как дамба – создан для того, чтобы всё не смыло в какой-то ад. Если можно сделать лучше – почему бы не надстроить исключений и дополнений? Как думаешь, Мику? – обратилась она к подруге.              Та удивлённо подскочила на месте и приложила палец к губам, задумавшись.              – Да, конечно, – отозвалась она.              Женя клюнула, как и планировалось, на само наличие вопроса.              – То есть товарищ воспитатель советуется с простой пионеркой, как ей лучше поступить?              Два кивка.              – Потому что в итоге всем будет лучше, – согласилась японка. Пионерка улыбнулась. – Знаешь, Жень, ты сейчас в необычайном возрасте, когда наконец понимают, что нет волшебных умных, сильных и решительных взрослых. Что есть только люди и что у нас куда больше общего, чем различий.              Женя улыбнулась, прикрывая глаза, но уголки губ высоко не поднимались под тяжестью боли.              – Это правда. И это очень дорогое знание.              Японка кивнула.              – Есть ещё второе – более редкое. Что нет неразумных детей, за которых всё можно решать, потому что ты старше и сильнее.              На этот раз глаза девушки засияли, но библиотекарша почти сразу отвела взгляд.              – Очень важное знание. Так хочется, чтобы им владели. И в то же время такой большой соблазн забыть, стоит только дорваться… – Моника отмахнулась, и Женя продолжила: – Но как ты…              Японка провела пальцем по своему виску.              – Мне за тридцать. Я просто японка – мы хорошо сохраняемся. Если что-то пытаться осознать – иногда получается.              Женя лишь кивнула. Она свободна, и это наконец не ставится под сомнение – это радовало пионерку.              Мику молча продолжила есть, а Моника всё никак не могла успокоиться.              Время не лечит.       Опыт не мудрость.       Не станет легче,       Но лучше – думать.              Лучше не верить       В светлое завтра.       Сам себе мера,       Вечно на старте.              Над головою       Звёздное небо.       В сердце, с тобою –       Правда, заветы.              Время сгорает –       Шнур динамитный.       Всем не до рая.       Всем лишь пожить бы.              Локти, толкучка,       Нож и ухмылка.       Больше – не лучше.       Всё – слишком зыбко.              Только б понять,       Пока не слишком поздно.       Нужно – обнять       И смотреть всем на звёзды…              Наконец придя в себя, она увидела, как из столовой Семён выходил вместе с Леной и что-то ей шептал, а та чуть ли не со слезами на глазах кивала.              Напротив за столом осталась только Мику.              – Послушай: хорошо уже не будет, но давай попробуем вырулить на «терпимо». Вдруг получится! – она жизнерадостно улыбнулась и тряхнула головой.              Оставалось только согласиться. Кто в здравом уме будет говорить: «Нет, дальше будет хуже, давай сделаем для этого всё»?